Рецедив соцреализма

Рецедив соцреализма.

Летними вечерами я брал мольберт и раскладывал его перед кокетливо выставленным фасадом, двором, деревом. Акварель слоями растекалась по шероховатой коже бумаги и проявляла образ города. Листы скапливались аккуратной стопкой. Мой личный город строился из света и цвета, пестрых пятен прохожих и великанов домов. Никаких лесов и зеленых сеток, свай и производственных травм.Никаких запретов на каменное строительство за пределом вечных наводнений.Никакого самолюбования и тщеславия. Просто цвет и свет. 
Осенью фасады улиц молча мокли под дождем. Ветер бомбил город струями брызг. Скользил нелепым скейтбордистом по вставшей кишке автомобилей и уходил всегда за угол. Каждый  год опилки снега тщетно пытались скрыть холод города. Сделать город белой рождественской игрушкой. Подарить горожанам блёски мороза, искрящиеся от инея дома, синеву неба. Но мечта таяла и начинала шмыгать под ногами прохожих. Сквозняки и ранние сумерки не располагали мечтать. В это время года я всегда думал о тепле квартиры и желтизне света. 
Осенью кисти, заботливо обернутые шубой бумаги, тесно жались друг к другу в зёве банки. Наступало время шуршания листов. Тяжелые жилистые двери поддавались давлению моей руки и пускали внутрь магазина. Рубленый ритм корешков и стеллажей. Перехватывающая дыхание наглость глянца.Серьезное одиночество ЖЗЛ. Я вдыхал запах книг и скользил по швам строк. Я был визуалистом – мне нравилось смотреть. Наверное, больше чем читать. Страсти и мысли, захватывающие персонажей – эту пародию на людей – были занятны, но казались мне клеветой на людей.
В тот вечер я взял «Дон Кихота» Сервантеса. Мне нравилась  его любовь к прочитанному. И нелюбовь к обыденному.Спустился в метро, доехал до своей станции,вышел наверх. Дорога к моему дому идет с проспекта направо через небольшой парк. Скорее даже сквер. Там нет фонарей, но дорогу тем не менее видно.Проспект, остающийся за спиной, и мозаика окон, впереди – я называл этот отрезок свет в конце туннеля – дают достаточное освещение даже когда небо забито тучами. Я торопился, курточка не спасала от холода, хотелось налить горячего чая и пуститься в путешествие по пыльным холмам Испании. В которую не ездил и никогда не хотел поехать, чтобы не портить впечатление от прочитанного. 
Я упал сразу. Был опрокинут прямым твердым толчком в грудь. Потом были еще удары. В бок, в грудь, в голову. Боль колючей проволокой опутала тело и начала сжиматься, вгоняемая чьими-то сосредоточенными ударами. Страха не было, было удивительное чувство просветления. Я понял, что это был коан. Потом была вспышка света, и я потерял сознание. 
Зима, к моей радости, оказалась на удивление холодной. Желтые машины энергетиков шныряли по улицам, тщетно пытаясь устранить все поломки и обрывы. Провода рвались как прогнившие нитки. Трансформаторные будки, пустив возмущенное облачко пара, перегорали, оставляя без света целые кварталы. Казалось, город съежился, стараясь уменьшением своего объема, сохранить тепло. 
И я вслед за городом покрылся тонкой коркой инея. Мне хотелось растопить его разговорами. И вот я ставил чайник, ждал пока он закипит,и расспрашивал своих гостей. Что они любят? Были ли они в Испании? Не кажетсяли им, что Петр Первый поступил опрометчиво перенося столицу из центра страны на её окраину? На место зыбкое, болезненное,чреватое привидениями? Я показывал им свои акварели. Легкий, воздушный, всегда солнечный город им не нравился. Они молчали и отказывались от чая. Тогда я просил разрешения написать их портрет.Они не возражали. Я ставил мольберт и под легкими штрихами угля возникали портреты моих гостей. Их лица были шероховатыми под стать моему холсту,нездоровый цвет лиц я сглаживал мазками акрила. Мы говорили о любви и  ненависти. Я говорил, что каждый человек это мыльный пузырь, радужный и прозрачный, но тонкий. Настолько тонкий, что даже неосторожное слово может заставить лопнуть человека. Разлететься скользкими мутными брызгами и попробуй,собери его затем. Мы, конечно, надуваем свою жизнь снова, но и легкие уже не те и запас мыльного раствора рано или поздно закончится. Мазки ложились в такт моим словам. В углу скапливались холсты с портретами. И мне, казалось, что я нашел верные слова и верные цвета. 

"С моих слов записано верно, мной прочитано." Подпись.Иванов. 
Выдержки из газет.

«Комсомольская честь».
«Иванов вел тихую незаметную жизнь. Не пил, всегда здоровался с соседями. В местном ЖЭКе о нем говорили как о добросовестном работнике. Всегда вовремя уберет снег, подметет мусор, отметится. Его художественное образование никого не смутило. «Цой вон то же в кочегарке работал» - сказал начальник ЖЭКа и отказался продолжать разговор. 
Соседка, рассказала, что три с половиной месяца назад на него напали в сквере, зверски избили и ограбили. Когда он вернулся, то стал каким-то другим, замкнутым, сосредоточенным. Но её это не насторожило, с чего это человеку веселиться после больницы. 

«Факты недели» 
Свою квартиру маньяк превратил в странный аквариум. В нескольких метрах от окна он соорудил стену из нескольких слоев пленки. Открыв окно, он выстудил эту часть комнаты,сделав из нее большой холодильник. В комнате он поставил диван, стол и несколько стульев. На диване и стульях он расположил своих мертвецов, привязав их, чтобы они не упали. Именно в этой комнате сумасшедший художник рисовал портреты своих жертв. Пятерых подростков от шестнадцати до двадцати трех лет. Всего он нарисовал двадцать четыре портрета. На этих портретах его жертвы изображены в роли рабочих, строителей,учителей, врачей. Искусствовед Крысина Н.В. прокомментировала эти работы, как «рецидив социалистического реализма». На это по её словам указывает, как стиль, так и содержание работ. Мечта о счастливых, сильных, работающих вместе людях. Заметив, впрочем, что трудно судить о работах человека заведомо сумасшедшего.