Был у меня дядя Толя...

               
   
           11 марта 1937 года арестовали моего дядю Толю,  Анатолия Ефимовича Горелова, убеждённого коммуниста, литературоведа и критика, члена Союза писателей СССР.  В тот день ему исполнилось 33 года. А мне, пятилетней, говорили, что дядю Толю послали в длительную командировку на Север выпускать там газету, большую и красивую. И его жена, тётя Роза, поехала с ним. А на самом деле в НКВД ей предложили отказаться от мужа, пообещав оставить на свободе. Она не отказалась. Её арестовали как жену врага народа. Когда началась война, обманывать меня стало ещё легче: дядя Толя пошёл на фронт и тётя Роза с ним. Я очень завидовала ей. Будь я повзрослей, я бы тоже пошла на фронт – санитаркой.

            Мой отец в эти годы был главным инженером Гознака. Когда начались бомбёжки Москвы, мы с мамой и бабушкой эвакуировались на Урал в город Краснокамск. Мама ждала ещё одного ребёнка. Отец подавал заявление на фронт, но его не отпускали с работы как крупного специалиста. В Краснокамске поселили нас в коммунальной квартире. В классе меня попрекали: «Твой отец не на фронте». Но я сказала: «Зато мой дядя Толя на фронте и ещё четверо двоюродных дядей воюют». Такое количество фронтовиков произвело на ребят впечатление. От меня отстали.

            В  комнате холодина, есть почти нечего, бывают дни, когда карточки даже не отоваривают. У нашей соседки Груши, уборщицы, и троих её ребятишек с едой было получше, родители её жили неподалёку в деревне. Дверь квартиры никогда не запиралась. Внизу на морозе работали вечно голодные стройбатовцы. Выйдешь днём на кухню, а там у ещё не остывшей плиты сидит человек, оборванный, грязный, и ест сырые картофельные очистки из Грушиного помойного ведра.
               
            Зимой 1942 года однажды приходит к нам Вера Григорьевна, которая вместе с нами эвакуировалась из Москвы, и прямо с порога сообщает: «Киселевского арестовали!»  Мама делает ей какие-то знаки, но она, не замечая их, продолжает: «Наталья с ума сходит!». «Его посадят в тюрьму?!» - ужасаюсь я. «Произошла ошибка, разберутся, - объясняет мама. – Сейчас война, много всяких сложностей. Разберутся и отпустят». Марк Киселевский был одним из руководителей Гознака.

            Прошло, наверное, недели три и вдруг заявляется к нам его жена Наталья Александровна. В нарядном пальто с модным воротником – пушистой рыжей лисой. Губы накрашены. Я сидела за колченогим казённым столом, уроки делала. «Марку дали 8 лет! – говорит она маме. – Я интересная женщина, но мне уже 36! Разве могу я ждать его так долго?!». «Это ошибка! Он хороший! – крикнула я. – Разберутся и отпустят. Советская власть самая справедливая в мире!».

            Забегая вперёд, скажу, в лагере Киселевский подал заявление на фронт. Его послали в штрафбат. Киселевскому повезло, в первом же бою он был ранен. После госпиталя к Наталье Александровне он не вернулся. Дядя Толя тоже просился на фронт, но его не пустили.

    Потом я начала болеть, кашлять, школу пришлось бросить. У меня обнаружили туберкулёз. «Не будете кормить девочку, она умрёт», - сказал доктор маме. А чем кормить?.. Мамина младшая сестра Майя вышла замуж за военного специалиста и уехала с ним в г. Сталинск (ныне Новокузнецк). Там весь город работал на военную промышленность, и продукты по карточкам выдавались регулярно. У тёти Майи был огород. Она прислала нам вызов, и поехали мы в Сибирь.

     В Сталинске мы не голодали. Каша, чай с сахарином, хлеб, иногда даже картошка – разве это не роскошь? Я стала поправляться, поступила в школу на проспекте Молотова (теперь проспект Металлургов). Меня приняли в пионеры, чем я очень гордилась. И вдруг – письмо от дяди Толи, он пишет, что приедет в отпуск на несколько дней. Я ничего не понимала: обратный адрес на конверте – не полевая почта, а какая-то деревня! 
               
             Прошло, наверное, недели две, раздался стук в дверь, бабушка побежала открывать, и я увидела старого бородатого человека в серых ватных штанах, в заплатанных валенках. Бабушка плакала, прижимаясь к его телогрейке, а он говорил дяди Толиным голосом: «Я грязный, мама, на полу в теплушках валялся». Он снял шапку, сшитую из каких-то тряпок. «Лилёнок, ты, что ли? – улыбнулся, взглянув на меня. – Выросла, не узнаешь». «Я уже пионерка, - сообщила я ему. – В красной армии разве так одеваются?». «Нет, конечно, но у нас старшина строгий, дорога дальняя, форму пожалел».

     В тот вечер я долго не могла заснуть. Взрослые сидели на кухне, разговаривали. И вдруг слышу голос дяди Толи: «Отсижусь в своей дыре, будь она проклята!». «В какой дыре? Он же на фронте!» - подумала я. И вдруг потемнело у меня в глазах и так страшно стало! Я догадалась: мой дядя Толя… дезертир! Уткнулась я лицом в подушку и заплакала.

             А завтра – все на работе, сидим втроём: бабушка, я и дядя Толя. «Что с тобой? Заболела?» - спрашивает бабушка. «Не буду я есть вместе с дезертиром», - вскочила я. «Спятила, что ли?!» - крикнула бабушка. Дядя Толя побледнел, встал и, оторвав кусочек газеты, покрывавшей стол, начал сворачивать «козью ножку». «Сейчас я тебе всё расскажу… До войны меня в тюрьму посадили». «В тюрьму?! – закричала я. – За что?!». «Ни за что». «Но так не бывает! В советской стране в тюрьме сидят только воры, бандиты...».

     «Бандитов там хватает, - горько улыбнулся он. – И таких, как я, тоже много». «Но я ничего не понимаю!» - схватила я его за руку. «Никто ничего не понимает! – перебил он меня. – После тюрьмы попал я в лагерь, теперь в ссылке, это не очень далеко отсюда. Начальство сказало: «Езжай, чёрт с тобой! А попадёшься, скажем: сбежал!» Ну чего ты ревёшь?» - наклонился он ко мне. Я не могла ему даже ответить. Мир, окружавший меня, рушился…
               
             А в конце 1943 года мы вернулись в Москву. Шло время…  И зимой 1947 года вдруг приезжает дядя Толя. Мы жили на Мытной улице.  В те времена она считалась правительственной трассой. У нас действовала двойная прописка. В ссылке дядя Толя написал книгу «Подвиг русской литературы». До сих пор не понимаю, на что он надеялся, собираясь её издать? Помню только, как я возила толстую рукопись в издательство Петру Чагину, известному литератору 1920-1930-х годов, другу Есенина…

     Дядя Толя старался поменьше ездить по городу, но один раз в метро на станции «Комсомольская» он попал в облаву. Сейчас мало кто помнит, что в первые послевоенные годы в Москве бывало такое – неожиданная проверка документов…У дяди Толи был старый членский билет Союза писателей СССР за подписью Горького. Все эти годы он хранился у нас. Этот билет дядя Толя и показал. Сошло.

     Вечер. Дядя Толя сидит в большой комнате за столом, читает книгу. Звонок. Мама пошла открывать, и вдруг слышу её встревоженный голос: «Я не могу вас впустить! Дома неубрано, беспорядок!». «Нас это не касается, - и, отстранив маму, вошли два милиционера. – Кто здесь проживает без прописки?». Они распахнули дверь в комнату дяди Толи – нет там его! А книга лежит на столе. Они обошли всю квартиру.

             «Девочка! – подошёл ко мне лейтенант с грубым голосом. – Говори правду – проживает у вас кто посторонний? За ложные показания ответишь, ты уже не маленькая!». «Никого у нас нет!» - сказала я, а у самой всё внутри дрожало от страха. «Смотри!» погрозил он мне пальцем. Этого милиционера я бы и сейчас узнала, даже если ему уже 80 лет исполнилось. Они ушли, а дядя Толя, оказывается, спрятался в стенной шкаф. Больше он у нас не появлялся. Ведь кто-то донёс. А в 1949 году его опять арестовали. И снова начались тюрьмы, допросы, пересыльные лагеря...
 
     Анатолия Ефимовича Горелова освободили поздней осенью 1954-го, когда ему было 50 лет. И новый 1955 год мы встречали на Мытной, встречали весело. Дядя Толя привёл двух своих друзей по несчастью, и эти трое «зэков» на радостях так отплясывали, что внизу у соседей посыпалась штукатурка.
       
             Врач Марк Соломонович Ржезников рассказал, как один пожилой конюх, которого в ссылке он спас от смерти, сделав ему сложную операцию, сказал на колхозом собрании: «Спасибо товарищу Сталину за то, что он присылает к нам сюда таких хороших людей».

             А тётя Роза, жена дяди Толи, вспомнила, как в 37-м году в её в камеру, где сидели в основном интеллигентные женщины по 58-й статье, вдруг привели новенькую, совсем простую. «А вас за что?» - спросили её с некоторым удивлением. Оказывается, вышла утром на кухню и рассказала соседкам, какой сон видела. Будто переспала с Калининым! Да ещё добавила: «Уж лучше бы с кем помоложе, с Ворошиловым, что ли». Через два дня её арестовали с формулировкой: «За похабные сны о вождях». Это не анекдот, это тогдашняя жизнь.