Счастье в ладошке...

               


                ВРЕМЯ НЕ ЛЕЧИТ       
               

        Хоронили отца Горина в яркий  морозный день января. Измученный и похудевший от бессонницы, Горин поддерживал обессиленную мать. Юра тоже еле держался на ногах.
        Смерть... Первая в семье, увиденная так близко, застряла в сердце Горина ледяным осколком. А вскоре после похорон в больнице оказался  Юра: у него отказала служить ему почка. Дух смерти снова встал над их домом.
       Вадим за несколько дней сгорбился. В отделе в его присутствии стояла такая тишина, словно рядом лежал покойник. Все понимали, как туго приходится шефу, и старались поменьше попадаться ему на глаза, не докладывали о неприятностях и тем самым вызывали у него вспышки гнева, так как все новости доходили до Горина незамедлительно. Влетало  поэтому и правым и виноватым, работать стало невыносимо;  кое-кто, не выдержав сложной и натянутой обстановки, уходил в другой отдел.
       Наталья боялась Горина и страдала от собственного бессилия: она ничем не могла  в трудное время его утешить, ничем не могла помочь.
      Однажды осмелилась и подошла к нему.
     - Горин. Надо крепиться... Со временем всё уляжется.  Я хочу тебя поддержать...
     - Ничего не надо! – перебил он Наталью. – Неужели не понимаешь, что мне сейчас не до тебя?
     Круто развернувшись, Горин ушел.
     А утром, придя на работу, она искала его взгляд, надеясь найти в его глазах хоть какое-то просветление. Страдания Вадима удесятерялись в ней, и она, страдая, думала:
      «Сказали бы, что Горин улыбнётся и забудет вчерашнее, если я отсеку себе палец... Господи, если бы сказали это!.. Не задумалась бы!..»
       Много позже Вадим Сергеевич, вспоминая то время, никак не находил объяснения своей жестокости и всегда с удивлением думал, почему же Наталья не отвернулась от него.
      «Вадим, родной, - перечитывал он сохранившееся от неё письмо, - прости, что так непрошено вторгаюсь в твое молчание, но поверь: я принимала его столько, сколько могла. Нет у меня больше сил видеть тебя таким  растерянным и ничего не делать? Что?.. Что я должна предпринять?.. Только не говори, что ничего... Не наказывай так жестоко меня. Ты мне ясно сказал, что тебе не до меня... Но  я, любимый, ничего и не хочу... Нет!.. Хочу!.. Хочу, чтобы ты успокоился, хочу, чтобы улыбался... Ты ведь добрый, ласковый, нежный и вдруг – такой злой и даже жестокий! От тебя ведь шарахаются люди, а ведь они любили тебя. И меня не подпускаешь ни на шаг, не нуждаешься  ни в помощи моей, ни в добром слове...
      Зачем же говорил  мне о любви, необыкновенной, великой, если в трудную минуту  я оказалась для тебя ненужной? Родной! Что мне сделать, чтобы разморозить тебя?..»
       Только много позже Горин увидел в этом письме свою Наташу, жившую в мире образов и воображения, а тогда оно показалось ему литературным сочинением. Он так и сказал:
     - Ко всем твоим талантам можешь прибавить ещё один: ты неплохо пишешь!
     - О чем ты говоришь, Горин?  Ты почему не понял моих слов в письме?
       Наташино сердце было разбито.
       «Всё!.. Конец!.. Я больше ничего не могу... Я ведь кричала, чтобы достучаться до него, но он не только не услышал, а поиздевался надо мной...» - думала она, бредя с работы домой, не различая дороги.
        Всё покрылось мраком, а по клеточкам тела рассеялась пустота, а с ней и одиночество. Дома ждала, что, одумавшись, Горин позвонит, как это случалось не раз, но телефон молчал. И не только в тот вечер, а еще долгие недели. На работе боялась взглянуть в его сторону, чтобы Горин, как  это было раньше, прикрыл  бы свои красивые глаза, в которых светилось: «Люблю...» и ждала. Ждала... Ждала...
     Всё замерло в ожидании. Одолела бессонница, а в короткие часы ночного забытья мучили кошмары. Просыпалась, разбуженная собственным криком.
      - Мамочка, мамочка, - будил её Андрей. – Проснись! Ты так страшно стонешь.
      Чудились звонки в дверь, схватывалась, открывала в один миг дверь - и шарахалась от пустой освещенной лестницы. То ей казалось, что звонит телефон. Бежала туда...  Не раз и не два...
      Сердце Наташи отчаянно отбивало тревогу.
      Горин...  Наталья надеялась, что, как в первый раз, он придёт к ней  нежданно-негаданно и таким  желанным! Знает же, что Максима нет дома... Он ведь приходил без приглашения и без предупреждения... Что же сейчас?..  Ей так нужен его взгляд, его голос, его руки, теплые и нежные.
        Перед самым утром, когда, прождав всю ночь, улавливая любой звук и шорох, измученная в ожидании звонка, она слегка забывалась. И тут же слышала его шаги, видела, как он идет по комнате прямо к ней, склоняется и  целует её... Она это ощущала!..
        Наталья поднимала руку, шарила рядом...  Всё было так явно, что она верила: он был здесь... Был!.. И, чтобы не потревожить её и  не разбудить, оставил на  её  сонных губах нежный, но такой горячий поцелуй...

      Придя в себя, Наталья ещё долго не могла сообразить, куда же всё делось? И ей становилось страшно:  она понимала,  что это был бред ...  Бред воспалённой памяти... А что будет дальше?
     «Я с ума схожу, -  думала она в страхе, перебирая в горячей памяти приход к ней в эту ночь Горина. – Надо немедленно взять себя в руки!.. А, может, к врачу?..»
       Но было поздно. Через два дня на работе она  потеряла сознание. Её доставили в больницу.
      После обследования пожилой врач сказал ей:
     - Ты чем же, девка, довела себя до такого? Нервы не восстанавливаются, а у тебя с ними – полный разлад.    
      Горина её пребывание в больнице встряхнуло до глубины души. А когда Наталья вернулась на работу, она увидела в его глазах такую  нескрываемую  радость, что мигом всё забылось.
     Не обращая внимания ни на кого, он подошел к ней и рукой провел по её лицу.
     - Прости меня, Ёжик! Прости!
     - Не надо, Горин... Я сама виновата.  Ты лучше меня прости! Я не умею ждать... Была назойлива, а тебя нельзя было трогать из-за твоих печальных событий.
     - Ты как себя чувствуешь? - Горин впервые за последнее время  улыбнулся. – Как, мой Ёжик? Ты уже в строю, и я рад...
     - Если ты улыбаешься, я не могу себя чувствовать плохо.
     - Спасибо! – Он приложил палец к губам. – И всё-таки?
     - Ничего. Врач успокоил: обещал кое-что сделать, чтобы я не облысела. – Наталья горько улыбнулась: - Будешь любить меня стриженую?
       Горин смутился.
      - Всё шутишь? Твоих волос хватит на десять голов.
      - Значит, не будешь! - Наташа опустила глаза. – А я... Стал бы ты кривым, горбатым, слепым, изуродованным, я бы...
      Горин её перебил:
      - Только так кажется.
     - Нет, Горин, не кажется! Ты весь – во мне! Я никогда не смогу отделить тебя так, чтобы самой остаться целой... Отделю, значит, умру...

                БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ!               

        Вадим Сергеевич снова подошел к фотографии Натальи, постоял, открыл форточку и посмотрел  на дорожку, блестевшую в свете ярких фонарей.
       «Видно, свежо на улице, спокойно...  А мне не спится... Мне нелегко... Мама, мама, как ты не понимаешь, что не могу к тебе вернуться? Нет мне там места... Круги адовы сомкнулись, и я вот здесь, без тебя... И без Наташи... А что это значит? Это значит, что жизнь моя не удалась...»
       Тогда еще, когда он был начальником на заводе, казалось, спокойная жизнь вдруг повернула так круто и закипели в ней такие страсти, что удержаться в её водовороте многим оказалось не под  силу.
      Говорят: одна паршивая овца всё стадо перепортит. Кто был «овцой», сказать трудно, но коллектив заразился прескверной болезнью:  начались склоки. В кабинетах заводоуправления заседали всевозможные комиссии – и проходная запестрела объявлениями о разборке персональных дел.
      Весомых зацепок не было, но находились люди, которым приятно было замутить воду и посмотреть, что из этого получится. Другие надеялись вытащить «рыбку», да покрупнее, третьим просто хотелось взять реванш за давнишние обиды.
    Способ был один, невероятно прост и безопасен – анонимки. Приезжали из Министерства, области, выступали, увещевали, просили прекратить поток донесений, с которыми уже не было сил разбираться.
        У этой «войны» был повод: давнишние распри директора и главного инженера, людей грамотных, деловых, но совершенно разных  взглядов  и темпераментов. Они долго едва терпели друг друга, а в последний годы раздражения выносили на трибуну заводских собраний.
        Люди заметили эти распри, заговорили, прибавляя, как обычно, немалую дозу сплетен. Нашлись дальновидные, которым было это на руку. В душе они считали себя достойными более высоких должностей и окладов. И в этом была главная причина «войны».
        Что греха таить: большой завод в маленьком городе – и плохо, и хорошо. Хорошо, что кормит всех, плохо – деваться некуда. Нравится – не нравится – терпи, не возникай!  Захочешь уйти - не уйдешь! Непременно уезжать надо: директор на заводе – один, замов – несколько;  главный инженер – один, главный конструктор, технолог – по одному и на весь город.
          Если на протяжении десяти лет они трудятся хорошо, то, значит, за эти годы кто-то из них не сможет стать даже старшим инженером. Многие живут, не задаваясь вопросом: «А почему не я?»;  другому не спится: «Я не хуже других!..»  Думает, думает и приходит к выводу:  чтобы продвинуться, надо кого-то вытолкнуть на улицу, и малейшие неувязки превращались в грандиозные скандальные истории с выговорами и сердечными приступами.
         Работать стало невыносимо, люди покидали завод, а, значит, и город...