Петербург. Новая Голландия Гений места
Голландия есть плоская страна,
переходящая в конечном счете в море,
которое и есть, в конечном счете,
Голландия. Непойманные рыбы,
беседуя друг с дружкой по-голландски,
убеждены, что их свобода - смесь
гравюры с кружевом. В Голландии нельзя
подняться в горы, умереть от жажды;
еще трудней - оставить четкий след,
уехав из дому на велосипеде,
уплыв - тем более. Воспоминанья -
Голландия. И никакой плотиной
их не удержишь. В этом смысле я
живу в Голландии уже гораздо дольше,
чем волны местные, катящиеся вдаль
без адреса. Как эти строки.
И.Бродский
В одном из пяти литературных выступлений в буэнос-айресском университете Бельграно в конце весны – в начале лета 1978 года, предваряя разговор о детективе и его родоначальнике Эдгаре Аллане По и награждая мрачного романтика пальмой первенства в гонке человеческих умов за право быть первооткрывателем одной из нематериальных Terra Incognita, - земель, окидываемых в редкую минуту текучим взором ока нашего Воображения, открытие которых, смею надеяться, не будет с моей стороны предосудительным посчитать сравнимым по своей значимости с открытием географическим, а также признать благоприобретенным выходом из трагедии, что, по всей вероятности, во веки веков никаких географических открытий на нашей планете более никому не представится счастливого случая совершить, и что начисто исключает из настоящего и будущего фигуру нового Христофора Колумба, - иными словами, признавая Эдгара По держателем некоего зарегистрированного в королевском банке Времени патента на создание особого вида современного Читателя, именуемого «любитель детективов», - в выступлении, являющемся теперь одной пятою частью материка книги «Думая вслух», Хорхе Луис Борхес между прочим роняет «Все мои даты, как вы знаете, ненадежны».
В поиске оснований для расстановки акцентов, - этих подручных средств придать максимально приближенный к авторскому смысл вещественному появлению в тексте указанной фразы, смысл борхесовский, - я склоняюсь к тому, чтобы не прерывать движения зрачков по печатной странице. Ибо весьма часто в моей жизни оказывалось верным немудреное следование начатому; ведь остановка ни в коем разе не гарантирует выигрыша, а в непредугадываемый час «позже» к нам наконец-то приходит если не любовь, то, по крайней мере, понимание. И, далее, двумя абзацами ниже достигаю скромного знака, могущего послужить к вящему ободрению путешественника в волнах тумана, окутывающего судно в белый день, в коем не видно ни зги: оперенные огнем стрелы внимания, выпускаемые в никуда и до поры безвозвратно в нем терявшиеся, вдруг приживаются и процветают оранжевым на скрытой в водяных парах суше, и, как в стародавние годы по всем океанам кричали вслед за матросом, несущим вахту на вышке, я тоже внутренне разражаюсь долгожданными словами «Земля! Земля!».
Борхес пишет: «… может быть, жанр связан не столько с самим текстом, сколько со способом его прочтения»(1). И если я в 2010 году, присутствуя на сеансе телепатии с годом 1978, приняв на веру математический символ равенства, поставленный между писательством и телепатией царствующим королем ужасов нынешнего толка(2), не имею права отождествиться с наскока с интеллектом почившего аргентинского классика, то вполне могу пенять на это обстоятельствам «удаленного доступа». Я не знаю тонкостей выражения лица, прошелестевшего «Все мои даты, как вы знаете, ненадежны». А вспоминая о физической, отнюдь не духовной, слепоте автора, правильнее говорить о незнании телодвижений оного, а не о мимике, которая мало на что указывает человеку, не ведающему грустного ограничения, довлеющего другому. Ныне, когда никому не в новинку толки о технике присоединения к собеседнику, предписывающей подстройку дыхания и позы с тем, чтобы, руководствуясь доброй целью, думать сообща, а ведя дипломатическую игру, разгадывать планы противника, я зажмуриваюсь и позволяю себе задаться вопросом: кто же был первым? Неужели Эдгар По с его литературным сыщиком Огюстом Дюпеном и пресловутым иллюстрирующим примером секрета побед мальчика в «чет и нечет»(3)?
Язык любит противоречить и не упускает повода подать апелляцию в Суд, неизменно приговаривающий к смерти его хозяина еще до появления на свет, вместе с праотцами до последнего колена, до самых Адама и Евы, с тех минут, что начал отсчитывать злополучный брегет Добра и Зла по ту сторону захлопнувшихся Эдемских врат. И нам стоит получше потереть глаза, чтобы вместо изумительной по своей наивности неоновой вывески супермаркета или аптеки узреть нечто важное в роде: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем»(4). Набор и написание букв варьируется по прихоти владельца вкупе с нанятой им дизайнерской конторой, но смысл, - смысл требует прилагательного «необорный», совсем как былинный витязь или герой поэзии скальдов времен, позднейших по отношению к загадочному Началу. Посему, расписавшись в собственной слабости, я уже противоречу себе и Борхесу, и, не располагая веслом вечной жизни, пускаюсь на поводу сужденного мне поворота течения, в третий раз прибегая к полюбившейся цитате «Все мои даты, как вы знаете, ненадежны» с той лишь разницей, что решаюсь расширить ее на три измерения вширь и вглубь в надежде хоть как-то повлиять на исход странствования.
Итак, все мои даты, равно как и ПРОСТРАНСТВА, как вы знаете ненадежны.
Неисследованная земля Новой Голландии будто выманивает меня на некий словесный ряд, имеющий отношение к теме Гения места, если, конечно, признать факт существования таковых существ a priori. И, как бы ни были скудны сведения, которыми я располагаю, – всего-то несколько столбцов журнального текста с десятком интригующих фотографий, - я нахожу скорее полезным оказаться в этой чрезвычайной ситуации с нехваткой энциклопедического хлеба, сильно смахивающей на условия, в которых элегия Джону Донну формируется облачной громадой над эпиграфом к роману «Прощай оружие». Повторюсь, однако, что далее небольшого словесного ряда мои притязания сегодня не распространяются.
Честно говоря, я даже не знаю, стоит ли мне загадывать о проникновении через арку Валлен-Деламота в Южный канал и так далее, и так далее. Я уже нахожусь под впечатлением от архитектурной фразы острова, суть взаимоотношений с которым, должно быть, таится в покуда неизвестном мне музыкальном произведении с черновым названием «сонаты Вентейля», чье звучание так располагало к себе Свана в зачине многотомной хроники Марселя Пруста. Диаграммы обобранных осенними бурями деревьев, едва очнувшихся после нападения и сразу подобравшихся к Мойке, чтобы рассмотреть в воде отражения своих разорванных легких, казались бы хорошими знакомыми, если бы не вытянувшиеся на высоту корабельного леса, оканчивающиеся полукругами складские фальш-окна, вмещающие по три настоящих – одно над другим - и замурованные во всех свободных от остекления местах.
Несколько лет назад на последней странице журнала «Forbes» мне выпала редкостная удача ознакомиться со статьей «Главное – не знать цену билета». Так называлось незатейливое интервью с Реем Брэдбери. Речь шла, в немногих словах, разумеется, о многом. И задник сцены этого краткого table-talk, заставленный фантастической прозой, ожидаемо выигрывал от трогательного сожаления, выраженного в связи с изобретением «занудного» космического шаттла взамен развертывания базы на Луне. Едва окрашенный эмоцией инженерный расклад представился мне «вещью в себе», с потенцией удовлетворения желания быть похороненным на Марсе. Что до билета, вынесенного в заглавие, то Рей, начиная с 62-летнего возраста, летал по нему на «Конкорде» во Францию, где в присущей ему самой что ни на есть естественной манере входил в контакт с Парижским Гением не посредством столоверчения, а присаживаясь в каждом кафе на линии Нотр-Дам – Эйфелева башня за чтение наново купленного экземпляра романа «Ночь нежна» Френсиса Скотта Фитцджеральда.
На мой взгляд, посещение мест не может прилагаться к досье путешественника в качестве улики, если в результате встречи не был заключен творческий союз с оным, выгодный для обеих сторон. И, носясь на всех стихиях в поисках цветов, обрызганных золотой пыльцой вдохновения, не облечен ли художник полномочиями ветра, колибри или пчелы в материальном мире, построенном на бесчисленных соответствиях, где внизу в точности так, как и вверху? Так творятся миры.
Я закрываю пятичастную книгу Борхеса, постулирующую возникновение эстетического факта только в случае встречи текста с читателем. На языке вертится вывод, что всякое неопределенное место в пространстве оживает, лишь чувствуя перемену давления при шаговой смене ног наблюдателя. Апология сознания. Признание превосходства идейного мира над бытием.
Залучив томики И. Бродского в постоянные спутники по своему городу, единственному, который я реально ощущал все эти годы, я не мог не догадываться о шаткости того, что называют по-английски stuff(5), подходящего и оседающего наподобие дрожжей в треугольнике далекой Новой Голландии. Остров представлялся мне спрятанным целиком под кусок брезента, усеянного сгустками изящной словесности. После прочтения статьи я заметил, что под брезентом вдруг заходили плечи промышленных животных, вызванные к жизни простым перечислением слов: барочная арка, Галерный ковш, комендатура, Опытовый бассейн, лаборатория Д.И. Менделеева, радиостанция, Крюков канал, арестантская башня. Так я добился зыбкой степени конкретизации, но материализовавшийся вчерне бестиарий, подчинив своим правилам воду и камень, не смог остановиться. Захотев большего, он, не теряя времени даром, вовсю приноравливался к грубоватому образу Экстраваганцы, Ангела необъяснимого Эдгара По; однако вместо потребных четырех, - по числу конечностей, -гомункулус Гения располагал всего одной бутылкой, - строением морской тюрьмы(6). Эта охваченная воздушными потоками башня потягивала ноздрями снобизм Сен-Жерменского предместья(7), изрядно отстав от буржуазной дамы Валлен-Деламота, чей наряд во вкусе авангардизма XVIII века тщился оказать благотворное влияние на ищущих себя кирпичных существ за спиной.
Чем не неправильной формы реторта – эта Новая Голландия, в которой я различаю уже не Экстраваганцу, но Гения в женском образе, с головой, замотанной в несколько слоев вуали!
She thinks, part woman, three parts a child,
That nobody looks; her feet
Practice a tinker shuffle
Picked up on a street.
Like a long-legged fly upon the stream
Her mind moves upon silence.
------------------------------------------------
Скорее девочка, чем жена, -
Пока никто не войдет,
Она шлифует, юбкой шурша,
Походку и поворот.
И как водомерка над глубиной,
Скользит ее мысль в молчании.(8)
09 декабря 2010
Примечания:
*Новая Голландия – единственный из 42 островов Петербурга, созданный людьми. Это был первый военный порт России, основанный по указу Петра I 21 сентября 1721 года. Отдельные корпуса являются ценнейшими памятниками промышленной архитектуры раннего классицизма. (см.статью «Обретаемый остров» Натальи Шергиной в ж-ле «Огонек» №47 от 29 ноября 2010г.);
(1) – см. «Детектив» из кн. «Думая вслух» (Borges, oral), 1979;
(2) – Стивен Кинг;
(3) – Э.А.По «Украденное письмо»;
(4) – Книга Экклезиаста, или Проповедника;
(5) – stuff=материал; вещество; человеческий материал; природные задатки;
(6) – Э.А.По «Ангел необъяснимого»: «Тело его представляло собой винную бочку или нечто в подобном роде и вид имело вполне фальстафовский. К нижней ее части были приставлены два бочонка, по всей видимости, исполнявшие роль ног. Вместо рук наверху туловища болтались две довольно большие бутылки горлышками вниз».
(7) – Сен-Жерменское предместье=аристократия (см.М.Пруст);
(8) -См. «Long-legged fly»=Водомерка – Йейтс У.Б. Плавание в Византию: Стихотворения/ Пер.с англ. Г.Кружкова. – СПб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2007. – 304с.
Свидетельство о публикации №210120901634