Ильич со товарищи

                (Западная Европа. Начало XX века)

Собирались у Ильича на квартире. Было весело. Ильич по-детски радовался. Он весь светился своей обаятельной улыбкой, стрелял хитрым прищуром глаз, здоровался с вновь прибывшими делегатами, шутливо говорил: «А что это вы, батенька, никак растолстели на партийных харчах?»
Партийцы смущались. Но то ж был Ленин! Разве можно на Ильича обижаться? А Ильич закатывался искренним смехом и тут же интересовался, как доехали, как переночевали в гостинице, не сырые ли простыни?
Ему нравилось, когда много народу, когда вокруг все бурлит и движется. Да и Наденьке сразу же легче стало. Теперь и на телеграф или в пивную лавку можно кого-нибудь другого послать, ну, хотя бы Менжинского, а то все она, да она, а ведь на ней еще и хозяйство и обязанности секретаря!
Когда всплыла история с Инессой, Наденька не выдержала, вспыхнула, наговорила ему обидных слов и уехала. Он остался один в квартире, растерялся, приуныл. Хозяйство пошло прахом. Рубашки мятые, простыни сырые, чай холодный, заварка старая, в бумагах беспорядок, ничего не найдешь, по полу пустые пивные бутылки катаются. А ведь товарищи ждут! Надо тезисы заканчивать! Надо вести за собой партию! Некогда о мелочах думать! Попробовал было приучить Инессу к хозяйству. Да куда там! Не та женщина. Но хороша! Ох, хороша! Бодрит, закручивает! Возле нее сразу хочется быть в центре, утверждать и двигать.
Хорошо, что товарищи помогли! Образумили Наденьку, объяснили, что ему нельзя без заботы, что Ильич – фигура! Надежда Константиновна прониклась важностью своей миссии, вернулась. Ходила гордая, строгая, спокойная – выполняла важнейшее задание партии – заботиться об Ильиче.
Ильич повеселел, осмелел. Стал с Инессою открыто ходить в библиотеку, в театры, в походы. А сам все: «Наденька, Наденька! Наденька, Наденька!» А Наденька ничего, обрела свой жизненный смысл, держится за него, только глаза иногда красные.
Наконец-то все собрались. Молодые, шумные. Большинство в костюмах, в пальто и в шляпах. Прямо буржуа. Троцкий, тот вообще щеголь – в бабочке, с тросточкой. Малиновский, да еще двое-трое делегатов из рабочих, пришли в сапогах и косоворотках. Вот им и досталось тащить чемоданы Ленина! Ильич любил путешествовать с размахом и комфортом. Никаких неудобств, все должно быть под рукой, дабы не отвлекаться на мелочи. Чемоданов и коробок гора! Вокруг них хлопочет Наденька. А Ленин хвать Инессу под ручку, да и на улицу. А на улице благодать! Весна! Товарищи пальто расстегнули, шляпы на бок сдвинули. Один Сталин явился в какой-то полинялой, рыжей шубе до пят и в шапке-ушанке не по размеру, до бровей. А из-под нее торчат нос и усы. Ну, да, конечно! Это у товарищей в Европе весна! А он прямо из России, там снегу еще по пояс.
Троцкий как увидел его, так и покатился со смеху. Сталин вспыхнул, кулаки сжал и сказал сквозь зубы: «В морду дам!» Хорошо, что Лев Давыдович не расслышал.
Сталин чемоданы нести наотрез отказался. У него, мол, рука больная. Так все и пошли. Впереди всех Ленин под ручку с Инессой. За ними процессия из делегатов. Кто что несет, кто чемодан, кто коробку, кто связку книг, кто авоську с пивом. Дошли до угла, стали звать извозчиков, да рядиться ехать до вокзала. Получалось совсем недешево. Красин, отвечающий за пополнения партийной кассы, недоумевал: «Зачем было ехать всем сюда? Собираться у Ильича? Почему каждый не мог самостоятельно до места конференции добраться? И на гостинице бы сэкономили и на билетах и на извозчиках!»
«Как же, батенька, - возразил Ильич, - а посовещаться, пошуметь?»
Мартов потом за спиной у Ильича ехидно заметил: «У нас у всех по саквояжу, а у Ульяновых вон сколько поклажи! Кто же это все понесет, как не мы?»
Сталин услыхал и потом при случае передал Свердлову, а тот Ильичу. Ленин расхохотался: «Умно! Ничего не скажешь!» А сам запомнил, стал как-то суше разговаривать с Мартовым, да и со Свердловым тоже. Исчезла товарищеская нежность.
На вокзале сдали груз в багажный вагон. Стали занимать места. Ильич ехал первым классом, как когда-то в ссылку в Сибирь. Тогда еще и рояль за ним в багажном отделении последовал. Не мог Ульянов жить без Бетховена. В охранном отделении на все это посмотрели сквозь пальцы: ведь дворянин, жалко молодого человека, оступился!  Теперь же ему первый класс полагался по партийному авторитету. Да и опять же женщины с ним.
Много лет спустя ему будет положено жить за Кремлевскими стенами.
Троцкий и Мартов тоже ехали первым. Троцкий сам заплатил, а Мартов настоял. Разве он не вождь? Раньше Ленина начинал! Красин, Менжинский и еще несколько товарищей – вторым, остальные, Сталин в том числе, - третьим. Ничего не поделаешь! Партийная иерархия! Дисциплина!
Как только тронулись и разместились, стали собираться в вагоне-ресторане. Ленин хотел было поинтересоваться, не сырые ли у товарищей простыни, да во время сообразил, что, во-первых, к вечеру они уже приедут, а во-вторых, в третьем классе спальных мест нет.
Заказали пива. В бутылках, чтобы побыстрей. Ильич, как всегда, энергичный, решительный, стал бутылки открывать и сам разливать товарищам. Сталин постарался свой стакан взять из рук Ленина первым. Он и сам впоследствии любил так делать: вино и еду лично раздавать. Кому сам на тарелку кусок положит, тот и в фаворе. Да и еще и подождет, пока гость не попробует. Подождет-подождет, посмотрит, а потом уже и сам это блюдо кушать начинает.
Мартов подвинул к себе стакан последним. Ехали шумно. Кто-то из России сушек соленых привез. Ели сушки, запивая пивом.
Стали спорить о методах работы  с массами в России. Ленин заявил, что массы тоже нужно приобщать к марксистской философии. «Это кого же? Мужиков, что ли?» - поинтересовался Мартов. «А хоть бы и мужиков, как и рабочих в бараках, - парировал Ленин, - система философии должна быть легкой, понятной для всех! Наши марксистские лозунги должны быть доступны массам!»
«Не марксистские, а ваши, Владимир Ильич! Хлеба и зрелищ!»
«Не хлебом единым, - сказал Ленин, - справедливостью! Вот в чем загвоздка! Массы хотят справедливости! Массам надо объяснить, что в этом и есть суть марксистской философии!»
«Надо крестьянину землю передать, - сказал Мартов, - чтобы он работал на ней вольным и зажиточным хлебопашцем. Надо, чтобы он детей в школу мог отдавать».
«Э-э-э, батенька! Кто ж ему землю отдаст без революции, без диктатуры пролетариата? А революции без лозунгов быть не может! Вот вы крутитесь за собственным хвостом, как дурная собака, а логики у вас нет!»
Все вокруг засмеялись, а Сталин зааплодировал. Мартов покраснел: «Ну, спасибо, Владимир Ильич, я вас собакой не обзывал». Он злился и выглядел смешным.
«А я вас, батенька, тоже собакой не называл. Вот поведение ваше напоминает беготню собаки за собственным хвостом, - повторил Ленин под дружный смех и продолжил, - разъяснение марксизма массам должно быть простейшим, на уровне лозунгов, но в то же время нужно без устали повторять, что это и есть наука, философия! Какому рабочему или крестьянину не захочется считать, что он тоже приобщился к высокой науке!»
Мартов вскочил, руками замахал. Говорил сбивчиво, что прежде чем делать революцию в России надо семь раз отмерить, один раз отрезать, что революция может быть  преждевременной и может привести к  всеобщей поножовщине, гражданской  войне между городом и деревней, между губерниями. Большинству делегатов все это было тяжело и скучно слушать. Хотелось веры в победу. Хотелось молодости, активных действий. Хотелось въехать в революцию на белом коне.
Ленин говорил хлестко и бескомпромиссно. Он убеждал своих спутников, что они и есть передовой отряд трудящихся, лучшие из лучших. В его словах разворачивалось героическое будущее, всеобщее признание, слава, восторг! Они будут героями поколений, создателями невиданного общества, самого правильного и справедливого! Лица раскраснелись, глаза разгорелись!  И тут пиво в вагоне-ресторане кончилось.
Ленин разволновался, потребовал от директора разъяснений. Мол, что это за обслуживание! Где же сервис? Безобразие! Потом, много лет спустя, он будет также нервничать и волноваться из-за любимого «Ролльс-Ройса» в Горках, если что не так.
Троцкий слушал и смотрел на Ленина с иронией. Незадолго до революции он назовет Ленина «профессинальным склочником» и «эксплуататором всяческой отсталости».
Сталин смотрел на Ленина с обожанием: «Вот как надо! Вождь всегда прав! И главное, вождь должен быть один!» Потом он поделился своими мыслями с  Ильичом. Ленин замахал на него руками: «Ну, это вы, батенька, переборщили! А как же внутрипартийная демократия?» - а сам на досуге справился у Орджоникидзе: «Что это за чудесный грузин? Как его зовут? Запамятовал!»
К вечеру приехали. Выскочили из вагонов. Получили багаж. Собрались вокруг Ильича. «Проследите, чтобы у товарищей были в гостинице сухие простыни. Здоровье товарищей надо беречь!» - распорядился Ленин, обращаясь к Красину. И опять Ленин весело шагал впереди всех с Инессой под руку, а товарищи несли за ним чемоданы. Все, кроме Сталина, у которого болела рука, и который шел за Лениным след в след, глядя на него весело и преданно.
Через много лет в приватной беседе он скажет Горькому про Ленина, что это был «злой и вредный старикашка».