Офицеры осени

                К.Велигина

                ОФИЦЕРЫ ОСЕНИ
                повесть

     Сыро и холодно. Вечер. Озябшая, ты медленно идёшь по осеннему скверу, прижимая к себе спортивную сумку, перекинутую через плечо. Торопиться некуда, да и не хочется. Посреди сквера - маленький неухоженный пруд. Днём здесь до сих пор плавают утки. Ближе к зиме они, конечно, улетят. А если не успеют? Тогда они, должно быть, погибнут. Как теперь постепенно погибаешь ты... Холода ты уже почти не чувствуешь - одну только бесконечную усталость.
     Людей в сквере нет. Дождь моросит, не переставая. Деревья раскачиваются и поскрипывают под ветром, сбрасывая последние листья. Когда-то очень давно ты собирала из таких листьев целую коллекцию и прикрепляла их нитками к альбомным листам - для школы. Это называлось "гербарий". Таинственное слово, оставшееся до сих пор непонятным. Впрочем, для тебя уже ничего не понятно, и одновременно всё ясно. Завтра, вероятно, тебя уже не будет на свете; стало быть, все вопросы отпадают сами собой, и ответы на них тоже заведомо бессмысленны.
     Ты устало опускаешься на одну из мокрых скамеек, полускрытую какими-то кустами, потом  ложишься на неё, поджимая ноги. Ничего, что мокро. Скоро всё это кончится. А листья всё падают, падают...


      Маленькая девочка, остановившись, внимательно смотрит на большую. Почему та лежит на скамейке, вся в листьях? Лицо у неё мокрое, глаза закрыты. Рыжие волосы разметались по плечам. Под головой - спортивная сумка. При свете фонаря бледная кожа щёк кажется почти стеклянной.
      Маленькая девочка осторожно трогает рукой большую - почти против воли, отчаянно преодолевая смутный страх.
      Большая девочка открывает глубоко сидящие тёмные глаза и устремляет взгляд в пустоту.
      - Что? - спрашивает она, даже не взглянув, кто до неё дотронулся.
      - Ты замёрзнешь, - тихо отвечает маленькая девочка.
      Большая откликается:
      - "А напоследок я скажу, уходят запахи и звуки..." Ты ведь не на службе. А я офицер осени. Мне надо лежать. И ждать. "А потом придёт она. Собирайся, скажет, пошли... Странное дело". Вот так. Иди, иди, дорогая. Тебе домой пора.
      - Пойдём выпьем чаю, - говорит маленькая.
      Качается фонарь. Моросит дождь. Скоро ночь...
      - Чаю? - "офицер осени" приподнимается на локте, но впадины её глаз по прежнему не отражают света; видны только они и белое лицо. - Чай дело хорошее. Тебя как зовут?
      - Алёнка.
      - Почему ты не дома?
      - Я от подружки иду. Мы вместе делали уроки. Папа с мамой уехали на две недели. Так что я пока одна живу.
      - Сколько ж тебе лет?
      - Десять.
      Большая девочка нехотя встаёт со скамейки. Мокрые листья осыпаются с неё, как с дерева. Она высокая, худощавая, немного сутулая, и под тонкой тканью куртки слегка проступают острые волчьи лопатки. Алёнка ей приходится заметно ниже плеча.
      - Мне шестнадцать, - цедит она сквозь холодные зубы. - Меня скоро выметет вон... улечу! Думаешь, я человек? Нет. Призрак, тень. Чёрная дыра...
      Алёнка невольно пятится от "призрака" - страх, наконец, переходит всякие границы и пересиливает жалость. Остаётся одно желание - бежать скорее домой, чтобы не видеть больше этого странного существа, осыпанного листьями, залитого дождём... Бежать!
      - Стой, - холодные цепкие пальцы хватают её за локоть. - Не бойся. Меня Ирина зовут. Иринка... Я ещё живая. Но я вся больная, вся. Ты мне правда чаю дашь, Алёнка?
      - Дам, - Алёнка шмыгает носом.
      - Ну и дай. Не бойся меня. Я бы чаю выпила. Горячего. Мне согреться бы - и выжить, выжить... Да?
      - Да, - соглашается Алёнка; страх вдруг соверешнно оставляет её.
      - Вот, - отрывисто роняет Иринка. - Ну и веди меня. Веди. Будем жить.
      Они идут сквозь ночной парк. Льёт дождь, воет ветер. Тёмное небо набухает тучами. В конце парка - небольшой двухэтажный старенький дом. В нём всего два подъезда. И девочки входят в один из них под защиту тусклой лампочки, горящей под облупленным потолком.


      Они  - в квартире с высокими сводами и длинным тёмным коридором.
      В тёмном зеркале чуть отражается вешалка.
      Алёнка включает свет. Теперь они хорошо видят друг друга.
      Иринка - высокая, с тёмно-рыжими волосами и глубоко посаженными тёмно-карими глазами - большими и неподвижными. У неё резкие, некрасивые, но не грубые и странно завораживающие черты лица. Одежда тонкая и старая. Вытертые джинсы. Полуразвалившиеся ботинки. Вокруг шеи обмотан клетчатый шарф.
       Алёнка маленькая, полненькая, с круглыми щеками. Когда она снимает шапочку, Иринка видит две тугих светлых косички и чёлку. Самая, что ни на есть домашняя девочка. И очень маленькая...
      Иринка снимает курточку. Под курточкой у неё мужская матроска.
      Алёнка с любопытством глядит на матроску и на Иринку.
      - Тебя почему одну оставили? - спрашивает Иринка, вешая куртку и шарф на вешалку.
      - Меня соседка навещает, старушка, - отвечает Алёнка. - Ольга Павловна.
      - Старушка? Реально, в натуре. Гони-ка мне чаю, детка...
      Алёнка послушно идёт в кухню.
      Иринка снимает свои ужасные ботинки и в мокрых носках проходит в комнату. Там, среди сумрачных кресел и картин она видит гитару. Берёт её в руки. Осторожно звучит робкий проверочный аккорд. Иринка садится, кое-где подкручивает колки, снова берёт аккорд. И вот в приличной уютной комнате звучит песня, совсем не подходящая к этим стенам:
      - Ах, мама, зачем ты меня родила?
        Куда мне податься, бедняге?
        Друзей посадили: такие дела.
        Мне письма пришли из тюряги.
   
        Что пишут, я, мама, сказать не могу,
        Лишь слёзы пролью над конвертом.
        Прочту я письмо, ну а после сожгу.
        А дружба - ах, дружба бессмертна!
       
        Ах, мама, зачем ты меня родила?
        У кореша выпрошу финку
        И финкой зарежусь: такие дела!
        Вдруг кто да проронит слезинку...

        "Вдруг кто да помянет Иринку..." - неожиданно отзывается эхом в её душе. Но она гонит от себя это глупое эхо. Песня её успокоила и немного привела в себя. Исполнив её негромко, но, как полагается, сентиментально и с надрывом, Иринка кладёт гитару на место и откидывается на диванные подушки. Одежда на ней вся сырая. Холодно. Хочется есть и спать.
      Вспоминаются ещё не улетевшие утки.
      Приходит Алёнка с чайником, чашками, сахаром. Несёт бутерброды с колбасой и сыром. Ставит всё это на столик с колёсиками и придвигает к Иринке.
      Иринка глотает чай, глядя в сумрачный высокий потолок, ест с медленной жадностью - нет сил торопиться. Шепчет:
      - Странное дело...
      Алёнка смотрит на свою загадочную гостью и тоже ест и пьёт. Ей немного не по себе оттого, что она больше не одна. Но ей было не по себе и одной. Как лучше - неизвестно.
      - Алёнка! - Иринка поворачивает к ней бескровное лицо с большими неподвижными глазами. - У вас ванна есть?
      - Есть.
      - Можно, приму? Горячую...
      - Да, - с готовностью говорит Алёнка. - Я тебе сейчас воду наберу. Она у нас с газовой колонкой. Огонь надо зажигать.
      Иринка улыбается одними зубами.
      - Красивые зубы? - спрашивает она. - Фарфоровые. Один паренёк помог вставить. А то у меня зубов не было, испортились, их повыдирали - штук пять точно. А он богатый был - ну и вставил... то есть, бабок дал. Добрый был. Теперь-то его уже нет. Убили.
      - За что? - шёпотом спрашивает Алёнка.
      - За наркоту. Я сама с иглы слезла только год назад. Опять бы села, да лень уже. Всё лень. Сил нет... Готовь, родная, ванну, а то засыпаю. Я тебе добром отплачу. Вот увидишь.
      

      Когда Иринка выходит из ванной в халате Алёнкиной мамы, в сумрачной комнате с высоким потолком уже готова постель на необъятном диване: чистое, цветное, пахнущее ландышем бельё. Алёнкина кровать под розовым балдахином стоит напротив: деревянная, с кисейным покрывалом. "Как у куклы", - смутно думает Иринка. У неё начинается жар, пока ещё слабый, но ощутимый.
      Она ложится на диван и закидывает руки за голову. Над круглым столом - оранжевый с бахромой абажур. Он светится уютно и тускло. А в окнах за тюлевыми шторами - ночь.
       - Тебе уже лучше? - спрашивает Алёнка. Она уже сидит в своей кровати, румяная, как кукла, с распущенными светлыми волосами, в тёплой - Иринка чувствует это - пижаме и смотрит на Иринку.
      - Лучше, - отвечает Иринка. - Только я заболеваю... Но это пустяк. Отлежусь. Не прогонишь?
      Она чуть приподнимается на локте и, улыбаясь, смотрит на Алёнку.
      - Нет, - мотает головой Алёнка.
      - Ну и ладно, - Иринка снова опускает голову на подушку и натягивает на себя ватное одеяло. - Значит, будем спать. Гуд найт, бэби!
      - Ага, - отвечает Алёнка и гасит свет, дотянувшись с кровати до выключателя.
      Иринка засыпает мгновенно, точно свет погасили внутри её сознания.


      Ей снится всё то же самое.
      Утки, не успевшие улететь. Холодная скамейка. Листья. Земля. Песня про офицеров осени. Славик, старший брат, часто её пел.
               
 ... У них на плечах эполеты:                Опавшие листья берёз...


     Снится их маленькая, неухоженная, неуютная квартира. Мать приводит очередного незнакомца: "Это твой новый отец, Иринка". Голод. Холод. Тряпьё в углу.
      Венерический диспансер в четырнадцать лет. Потом шприц. Мать умирает - попала пьяная под машину. Иринке это было тогда всё равно - она лежала в наркодиспанцере, и ей мерещились кошмары, хуже которых ничего не бывает, просто не может быть.
      Осень.
      Мама, покачай меня, и я засну.
      Мама!
      Она просыпается от собственного крика. Алёнка спит, не слышит. Иринка утыкается лицом в подушку, которая впитывает её слёзы. Жар охватил всё тело. За окнами ночь.
      Господи, помилуй меня!
      И снова сон - как провал в ничто, в никуда...

  Живут офицеры. Не лету,
  А осени служат всерьёз.
  У них на плечах эполеты:
  Опавшие листья берёз.

  Несут караулы ночами,
  Под снегом, дрожа на ветру.
  У них никого под началом,
  Их, может, не будет к утру.
         
  Они, точно тени, бесплотны
  И скрыты туманом от глаз,
  Не знают тепла и заботы
  И с горечью смотрят на нас,
 
  Когда мы одеты и сыты,
  Когда мы - ещё не они.
  Их души навеки разбиты.
  Так Господи их сохрани!


      
      Суббота.
      Алёнка сегодня не идёт в школу и просыпается поздно. За окном солнце и тишина. Иринка ещё спит, тяжело дыша, беспокойным, больным сном.
      Алёнка встаёт и, босая, на цыпочках, подходит к ней, с тревогой вглядываясь в её лицо. Бледное, с сухими губами и яркими пятнами на щеках, оно исходит жаром. Пальцы длинные, обветренные, красные; несколько ногтей на них обломано.
      Алёнка на цыпочках отходит от Иринки и быстро одевается. Потом находит аспирин и мёд, и готовит горячий чай.
      Когда она входит в комнату, Иринка уже не спит, с некоторым изумлением разглядывая увешанные коврами стены. Она словно силится вспомнить, где находится.
      - Выпей, - говорит Алёнка, протягивая ей таблетку аспирина и воду в стакане. - Потом чаем запьёшь. А я пока за молоком схожу.
      Иринка молча выпивает лекарство, потом вдруг берёт Алёнку за руку и заставляет её сесть на диван.
      - Постой... Зачем молоко?
      - Я его согрею, - отвечает Алёнка. - Ты же болеешь. С мёдом.
      - А, - Иринка тяжело набирает в лёгкие воздух. - Тебя ведь Алёнкой звать?
      - Да.
      - Что ж ты... такая маленькая, а одна?
      - Говорю же тебе: родители уехали.
      - Я помню... не напоминай. Кто же уезжает от таких малышей, а? Ну и родители у тебя.
      - Они хорошие, - возражает Алёнка. - Просто они только что поженились. У меня новый папа.
      - Новый папа... - Иринкины губы кривятся. - У меня таких пап было - зашибись! Теперь зато ни одного: ни старого, ни нового. Странное дело...
      - У меня не такой, - терпеливо говорит Алёнка. - Он очень добрый. Серёжа зовут. Он любит меня. И мама тоже. Но ведь им хочется побыть и одним. Понимаешь? Они ведь только что поженились.
      - Я-то понимаю, - отвечает Иринка. - Только будь у меня такая кукла, как ты, я бы тебя и на день одну не оставила. Мало ли, что может случиться? А им всё по фиг. Отмазались от тебя, а сами - тю-тю на полмесяца. Ну дела. И люди-то, вроде, приличные, не пьют?
      - По праздникам.
      - Вот именно. Да ладно. Мне-то что? Просто славная ты девчонка. Могла бы мимо вчера пройти... Не прошла. Подобрала меня...
      Она улыбается, и у Алёнки сжимается сердце от этой фарфоровой больной улыбки.
      - Молока пойду принесу, - говорит она смущённо.
      - Ну, принеси. Я добром отплачу... не забуду.
      - Не надо мне ничем платить, - краснеет Алёнка.
      - Я лучше знаю, что' надо, - заявляет Иринка. - Ты мне будешь ПЕРВАЯ ПОДРУГА... Ладно? А я, если что, отдам за тебя жизнь. За тебя не жалко отдать её... жизнь. И деньги, когда заполучу, пополам буду с тобой делить: всегда.
      Алёнка краснеет ещё гуще, поспешно собирается и убегает за молоком. Ей мучительно жалко Иринку. Её душа, всегда готовая, как былинка, поколебаться от малейшего ветра новых событий, приходит в трепет и исполняется глубокого сострадания. Она готова отдать Иринке всё, что у неё есть, внутренним оком видя, что у этого офицера осени ничего нет, кроме печалей и несчастий - нет и не было!
      - Бедная, - шепчет Алёнка. - Что же мне делать? Что я могу сделать?.. Я ведь тоже пока что одна... Надо, наверно, просто её лечить. Лечить - и всё. Чтобы поправилась. А там разберёмся...
      Она покупает молоко и бежит домой.


     - Ты одна в семье? - спрашивает Иринка, глотая горячее молоко с мёдом.
     - Да. А ты?
     - У меня нет семьи. Я вообще - одна. А был, кроме меня и матери, ещё братишка, Славик. Ему бы теперь двадцать было. Умер три года назад... не знаем, отчего. Просто однажды утром не проснулся, и всё.
     Алёнка молчит. Потом спрашивает:
     - С кем же ты живёшь?
     - Я? Да по разным людям. Деньги-то нужны, обломись они конём.
     - Но у тебя же есть... свой дом? - простодушно удивляется Алёнка, старательно пытаясь сообразить, что значит жить "по разным людям" и причём тут конь?
      - Дом есть, - Иринка насмешливо улыбается. - Как же ж. Дом, который построил Джек. Там дядька мой живёт. Вместо меня. Сволочь.
      - Он плохой? - моргает Алёнка.
      - Он-то? Куда лучше. Добрая душа. Лубяная и ледяная одновременно. Как в сказке.
      - Его можно выгнать, если он плохой, - говорит Алёнка.
      - Его, пожалуй, выгонишь, - Иринка устало прикрывает глаза. - Его уже гнали. Ну, уходит. Потом снова приходит... Кому он сдался - его гонять? Кто он? Кто я? Ноль. Сегодня есть, завтра нет. Вот так.
      Она смотрит на Алёнку. Та в голубом фланелевом халате и косички уже заплела. У Алёнки вздёрнутый маленький нос и синие большие глаза. На ней приятно отдохнуть взгляду, привыкшему к совсем другим лицам...
      - Хорошо у вас, - говорит Иринка. - Мне нравится. Всего две комнаты, а места много. Хоть бал устраивай.
      

      Вечером звонят Алёнкины родители. Телефон в кухне, и разговора Иринка не слышит.
      Через несколько минут с сияющими глазами вбегает Алёнка.
       - Видишь! - торжествует она. - Они не отмазались. Они по мне скучают! Хотят, чтобы я к ним приехала! Говорят: тётя Аня мне позвонит и меня к ним привезёт, они её попросили! А ты говоришь, им не до меня. Им до меня! Очень звали, вот так! По-настоящему...
       Иринка смотрит на Алёнку глубоко сидящими глазами, вокруг которых тёмные тени.
       - А ты? - тихо спрашивает она.
       - Я... - Алёнка тоже смотрит на неё. - Я отказалась. Говорю: мне и тут весело, спасибо. Лучше сами приезжайте скорей. И пусть тётя Аня не звонит мне, а едет одна.
       - Ты правда так сказала?
       - Да.
       - Из-за меня?
       - Ну, и из-за тебя...
       - Не дури, поезжай. Раз зовут, надо ехать, слышишь?
       Алёнка качает головой:
       - Не хочу. Пока ты не поправишься, в жизни не поеду.
       - Спасибо, - медленно говорит Иринка. - Но если передумаешь, поезжай; я буду только рада. Договорились?
       - Договорились, - Алёнка смотрит ей в лицо. - А ты вспотела! Значит, у тебя жара нет.
       - Выздоравливаю, - откликается Иринка. - Пора. Не век же болеть...
       Несмотря на эти бодрые слова, она болеет ещё четыре дня. Алёнка на её месте выздоровела бы сразу, но Иринкины силы слишком подорваны. Кроме того, она курит - это не ускоряет выздоровления. Торопиться ей особенно некуда и незачем. Школа давно уже не ждёт её, спецшкола, интернат и приют - тоже... На учёте в милиции она не состоит, от наркотиков лечилась анонимно, без шума. Школу она закончила, но ПТУ не поступила, и про неё постепенно забыли. У неё, конечно, есть знакомые, но и им пока что не до неё.
       А ей нужны деньги. Надо подумать о завтрашнем дне, раз уж она не умерла - там, на скамейке...
       - Сколько тебе денег оставили? - спрашивает Иринка у Алёнки.
       - Полторы...
       - На две недели? Да тебя в монастырь готовят...
       Иринка задумывается. Полторы тысячи  - глупость, причём глупость чужая. Где "надыбать" настоящие, собственные деньги? Вот вопрос. Ведь ей через энное количество дней придётся убираться отсюда. А убираться надо с чем-то... Потому что, неизвестно куда.
      Алёнка показывает Иринке фотографии:
      - Это моя мама. А вот новый папа.
      Иринка видит молодую женщину в больших очках с круглым беззащитным лицом - вроде как у Алёнки - и приятного на вид, даже красивого мужчину лет тридцати восьми. Оба приличные, со вкусом и модно одетые. Благополучные.
      Иринка смотрит на них с горечью. Они нравятся ей, но она давит в себе это чувство. Оно ей мешает, потому что чужим людям и она чужая.
      У неё нет родных. Она офицер осени.
      ... Во вторник ей становится гораздо лучше.
      Алёнка в школе. Иринка одна в квартире, сидит у телевизора. За окном дождь и снег вперемешку. Она так исхудала, что узенький халат висит на ней мешком. Сумрачная огромная квартира полна таинственных теней. Комната Алёнкиных родителей заперта на ключ; Иринка её не видела. Но и без неё квартира производит богатое и очень уютное впечатление. Абажур над столом. Высокий потолок с ветвистой, с подвесками, как в театре, люстрой. Ковры во всю стену с загадочными узорами. Всё это завораживает Иринку. В ней поселяется покой. В огромном окне виден сквер: пустой, облетевший, такой же неприкаянный, как сама Иринка. В его заброшенности есть что-то невыразимо печальное и пленительное. Если бы она была здорова, она бы каждый день подолгу гуляла там, разговаривала бы с деревьями, водой, тишиной - молча, одним сознанием... Но у неё пока что нет на это сил.
      Она набирает номер на своём мобильном телефоне.
      - Алло! Это Волчанский? Привет, Адька. Да я, я. Откуда? От верблюда. Шучу. Из гостей. Словом, это неважно. Ну разве можно спрашивать девушку, зачем она звонит? Просто соскучилась...
      Её голос звучит легкомысленно, весело, чуть небрежно и слегка загадочно - мужчинам нельзя показывать, что тебе плохо, что ты нуждаешься в деньгах или устала; они тут же начинают этим тяготиться и не знают, как от тебя избавиться. Поэтому голос должен быть соответствующий.
      - Правда? Меня вспоминали? - она смеётся безмятежным звонким смехом. - Да ты что! Артур? Какой Артур? Тот блондинчик, твой агент? Ах, он уже не агент... почти правая рука... ясно... Так, может, мне забежать к нему, как ты думаешь? Вдруг он мне обрадуется? Конечно, сначала позвоню. Скажи-ка мне его номер... Так, записала. Спасибо. У тебя-то как дела? Ага... понятно... понятно... ясно. Ну ладно, Адик, не буду тебя отвлекать. Рада, что ты меня помнишь. Пока!
      И она нажимает кнопку мобильника. Потом вытаскивает из своей спортивной сумки мятое, очень короткое трикотажное красное платье, чёрные колготки, заколку для волос, лак для ногтей и косметичку. Решительно скидывает с себя халат и смотрится в большое зеркало.
      - Вид нетоварный, - шепчет она, поворачиваясь в разные сторны. - Конкурс красоты среди вечно голодающих. Первое место. Мисс Выпирающая Ключица. Где цветы, конфеты и личный мерседес? Не вижу. Да, сдала я, круто сдала. И когда успела?
      В зеркале смуглая вытянутая фигурка с острыми плечами, маленькой грудью, узкими худыми бёдрами, такими же ногами и руками. Лопатки и ключицы действительно выпирают, видны слегка рёбра. Что-то есть в этом жалостное, грустное и отталкивающее.
     Я похожа на облетевший куст, думает Иринка, одеваясь. Даже не дерево, а так - терновник. Ох, как я сдала... Но это в сущности на любителя. Надо будет поскорее позвонить этому Артуру. Только не сегодня. Не сейчас.
      Она стирает в ванной красное платье, но не вешает его сушиться, а как-то особенно раскладывает на простыне в комнате, стирает колготки и розовый индонезийский бюстгальтер. Потом старательно и долго красит светло-розовым лаком серые ногти на ногах и руках, натирается каким-то кремом Алёнкиной мамы и, наконец, садится читать детектив - Агату Кристи. Ей особенно нравится "Зеркало треснуло".
      - Я леди Шалот, - говорит она вслух. - Леди Шалот. Да. Ведь совсем забыла, что Петровича надо навестить. Единственный, с которым я не ссорилась и с которым у меня только дружба! и ничего больше. Поздравлю его, что ли, с Днём учителя.
      То, что День учителя давно прошёл, Иринке всё равно: поздравление всегда своевременно. Неважно, раньше или позже оно прозвучит.
      Возвращается из школы Алёнка.
      Они вместе пьют чай и смотрят телевизор.
      Алёнка сегодня непривычно молчалива. Она о чём-то думает, но о чём, невозможно догадаться.
      Перед сном она долго стоит у окна, потом вдруг спрашивает, волнуясь и не глядя на Иринку:
      - Слушай, Иринка... ты сказала, что я тебе первая подруга. Так?
      - Так, - Иринка не спускает с неё пристальных глаз.
      - Знаешь, что я подумала? Давай будем сёстрами! Ты будешь жить со мной, с нами, здесь...
      - Я? Здесь? - Иринка смеётся. - Ты это серьёзно?
      Алёнка краснеет.
      - Почему ты смеёшься?
      - Да потому что представить себе не могу...
      - Что не можешь?
      - Лица твоих родителей, когда ты им объявишь, что я их дочка. Ещё одна. Новорожденная, так сказать...
      - Ты ничего не понимаешь, - у Алёнки наворачиваются на глаза слёзы. - Они тебя будут любить! Честное слово, вот увидишь... они хорошие. Я...
      - Что ТЫ? - Иринка щурится. - Ты ещё маленькая и не знаешь жизни. А я знаю. Жизнь... - она хочет сказать очень грубые слова, но не говорит их. Помолчав, прибавляет:
      - Таких, как я, никто не любит. И такие, как я, никого не любят...
      - Я, я тебя люблю! - почти кричит Алёнка.
      - Это тебе кажется, - спокойно возражает Иринка. - Пока что. Сейчас. Ты очень скоро передумаешь. Но свою дружбу я тебе обещаю. Ты спасла мне жизнь. Я этого не забуду.
      - Ты мне не веришь? - Алёнка чуть не плачет. - Хочешь, я тебе всё отдам - всё, что у меня есть: одежду, игрушки, деньги - всё! Ты поверишь, что я тебя люблю! И станешь моей сестрой. И тоже будешь любить - меня, всех! По-настоящему...
      В её голосе отчаяние. Что-то происходит в оледеневшем Иринкином сердце - оно вдруг сжимается, как живое, и его наполняет тепло.
      Иринка подходит к Алёнке и кладёт ей руки на плечи.
      - Я тебе верю, - говорит она. - Мне надо подумать, ладно?
      - Ладно, - Алёнка смотрит на неё снизу вверх.
      Иринка садится перед ней на корточки, не снимая рук с её плеч и смотрит в лицо долгим неподвижным взглядом. Алёнка не выдерживает и опускает глаза.
      - Я не умею любить, - говорит Иринка. - Поэтому лучше не будем пока об этом. Ты честная, добрая. Мне всё это нравится. Но я - я совсем другая. Нас с тобой пока одно только связывает: одиночество. Мы с тобой офицеры осени. А что будет дальше, никто не знает. Если понадобится, я на многое пойду ради тебя. И потом, я не хочу, чтобы ты плакала. Дай мне подумать, Алёнка. Хорошо?
      - Хорошо, - отвечает Алёнка. Ей очень хочется обнять Иринку, но она не смеет. Она не знает, что Иринке тоже хочется обнять её. Но обнять - это значит, сказать "да". Стать сестрой. Любить и быть любимой...
      И Иринка молча снимает руки с Алёнкиных плеч.
      Они ложатся спать. Алёнка ворочается и тяжело вздыхает. Иринка подходит к ней в темноте и суёт ей в рот дольку апельсина:
      - Не вздыхай ты! И спи. А то Ольгу Павловну позову.


      Ольга Павловна живёт в квартире напротив. Каждый вечер она исправно заходит к Алёнке узнать, всё ли в порядке.
       Это благообразная старушка лет семидесяти семи, в прошлом преподаватель университета. Она носит вязаные береты и вообще одевается по городскому и очень аккуратно. Живёт Ольга Павловна одиноко и замкнуто. У неё нет ни родных, ни друзей - во всяком случае, их никто никогда не видел.
       Иногда Алёнка пьёт у неё чай. Ольга Павловна угощает её печеньем и вяжет себе тёплую кофточку на зиму, а сама молчит или напевает что-нибудь по-французски. Она жила когда-то во Франции, но не любит об этом рассказывать.
      Про Иринку Ольга Павловна до сих пор ничего не знает, но даже если бы вдруг узнала - Алёнка уверена в этом - она бы ничуть не удивилась. Ольга Павловна никогда ничему не удивляется.
      Она всё время молчит и думает, и вспоминает о чём-то своём.


      "Тоже выдумала - быть сестрой. Если уж такая малышка не очень-то нужна этим молодожёнам, то я им и вовсе ни к чему. И вообще, чего их осуждать. Милые люди. Не пьют. В детдом Алёнку не сдали. Скоро вернутся. А я смоюсь, к чертям собачьим! Алёнка погрустит и забудет. Я тоже... погрущу. Жаль, память у меня не короткая. Мне её не забыть. Буду ей тайно помогать. Она же меня спасла. Вылечила..."
      Иринка вздыхает. Её очередь вздыхать, когда никто не слышит. Можно себе позволить расслабиться.
      Она опять одна в квартире. Алёнка в школе на дополнительных занятиях. Скучно. Можно бы погулять, но на улицу совсем не тянет. Сыта она этой улицей по горло.
       Сестры у неё никогда не было, был только брат Славка. Сероглазый. Неказистый, вроде неё. Очень умный, добрый. Вот уж кто точно её любил! Но его больше нет. И любить её теперь некому...
       Иринка набирает номер по мобильному телефону.
       - Алло! Это Артур? Очень приятно. Кто говорит? Ирина Артемьева. Да, та самая, - она улыбается. Долго слушает счастливый голос Артура и комплименты в свой адрес. Наконец, он предлагает встретиться.
       "Обрадовался; значит, я могу диктовать условия", - проносится вихрем в Иринкиной голове.
       - Конечно, мы встретимся, - она придаёт голосу лёгкую многозначительную томность. - Я с удовольствием с вами увижусь. Да. Разумеется. Непременно. Конечно, останусь ночевать, - она понижает голос. - И ещё... Видишь ли, Волчанскому, в общем, на меня наплевать, но он почему-то очень не любит, когда мне не доплачивают. О, нет, я и не сомневалась, что тебе это известно, - она смеётся журчащим смехом. - Какие подарки я люблю? Ну, золото, разумеется. Оно меня утешает. Первого ноября в шесть часов вечера? Это послезавтра? Замётано. Заедешь за мной? Ладно. В ресторан? Замечательно. А потом к тебе? О' кэй! Скажи на всякий случай свой адрес, чтобы я носила его в сердце.
      И она быстро записывает адрес на бумажке. 
      Потом она чмокает губами возле мобильника и нажимает отбой. Бумажку с адресом она кладёт в боковой кармашек своей спортивной сумки. Итак, послезавтра в шесть часов...
      Прибегает Алёнка.
      - Холодно на улице? - спрашивает её Иринка.
      - Холодно, - говорит Алёнка. - А я снова Витьку видела!
      - Это в которого ты влюблена?
      - Да. А он - ну не смотрит, совсем! Идёт и не смотрит на меня. Представляешь?
      - Представляю, - Иринка идёт в кухню. - Какао хочешь? Горячее.
      - Хочу. Иринка, неужели я некрасивая? Почему он на меня не смотрит?
      - Двойку получил, - Иринка закуривает. - Или ещё что-нибудь... У пацанов всегда проблемы.
      - Но ведь я важнее двойки!
      Иринка смеётся.
      - Пей! Посмотрит, не расстраивайся. Придёт время - и посмотрит.
      Потом говорит, стряхивая пепел в блюдце:
      - Меня послезавтра всю ночь не будет. Ты спи, Алёнка, я днём приду. Договорились?
      Алёнка пугается:
      - Почему тебя не будет?
      - По кочану. Так надо.
      - А где ты будешь?
      - В гостях.
      - Ночью - в гостях? Зачем?
      - Я уже сказала, - Иринка устремляет на неё свой неподвижный взгляд. - Так надо.
      - Но ты вернёшься? - Алёнкин голос дрожит.
      - Конечно, вернусь.
      - Ясно, - говорит Алёнка упавшим голосом и больше вопросов не задаёт.
      Вечером Иринка принимает ванну. За окном буря: стонет ветер, деревья качаются, как живые, все в лихорадочном движении, и валит мокрый снег.
      Приходит Ольга Павловна:
      - Всё ли хорошо, Леночка?
      - Спасибо! Всё хорошо, - с кукольной улыбкой уверяет Алёнка.
      Старушка желает ей доброй ночи и уходит к себе.
      Алёнка кидается в комнату, осенённая какой-то неожиданной мыслью и осторожно запускает руку в Иринкину спортивную сумку. Находит там боковой кармашек, а в нём - записку: "Артур, 1нояб., 6 час. веч., адр. ул. Гоголя, 7, 16".
      Первое ноября как раз послезавтра. Алёнка, чтобы не забыть, быстро переписывает всё с бумажки в свою записную книжечку, после чего, воровато озираясь, суёт бумажку обратно в сумку. Теперь ей значительно легче. Если Иринка вдруг потеряется, она будет знать, где искать её. У неё поднимается настроение, и она почти радостно ложится спать. Интересно, что это за такой Артур? Ну да ладно. Это, в конце концов, не имеет значения.


      Первого ноября солнце светит вовсю. Никаких следов бури. Слякоть и оттепель. Тишина. Звенят за окном птицы.
      Иринка покидает дом до Алёнкиного прихода, в половине третьего дня. Пишет ей записку: "Солнышко! Не грусти. Я вернусь обязательно. Жди меня завтра днём. Я".  И уходит.
      На ней под курткой - её трикотажное короткое красное платье в обтяжку и чёрные колготки. Тёмно-рыжие, почти каштановые волосы забраны заколкой на затылке. Лицо сильно накрашено и, бледное, сияет порочной роковой красотой. Губы красные, как рубины, на веках зеленовато-голубые тени, отчего глубоко посаженные глаза светятся, словно из недр пещеры, на бледных щеках - румяна, ресницы зачернены тушью, брови - карандашом. От неё пахнет французскими духами. Вся она порочная, таинственная, привлекательная и отталкивающая одновременно.
     Для начала она заходит к себе домой. Открывает дверь ключом. Из кухни выходит её дядя по имени Лаврентий. От него разит водочным перегаром.
     Дядя пьян.
     - А, ты, - он улыбается. - Ишь, какая...
     - Какая? - она презрительно косится на него.
     - Красивая.
     - "Красивая"... Шубу-то мою куда дел? Пропил? Эх ты, Берия. Не оправдал доверия?
     - Не пропил, а продал, - оправдывается дядя. - Жить на что-то надо... а, Ирка?
     - Ладно. Я за вещами своими пришла, а не к тебе в гости.
     Иринка проходит в единственную комнату, легко приподнимает две половицы и достаёт оттуда нейлоновую дорожную сумку, набитую вещами. Дядя с изумлением следит за её действиями. Он не знал об Иринкином тайнике и теперь очень жалеет об этом. На его лице отражается глубокая досада.
     - Что? - дразнит его Иринка. - Прохрюкал чужое добро? Так тебе и надо. Я пошла.
     Дядя хнычет:
     - Иринушка... дала бы денег... всего на чекушку... это же немного...
     Иринка выдаёт крепкое многоэтажное ругательство и заключает:
     - Ты, дядя, дурак. Тебе ещё дед говорил: не пей, Лаврик, козлёночком станешь. Ну и стал... Во что квартиру превратил, а? Короче, я на Канары уезжаю. Буду там жить с лордом Толстомордом. А на тебя я плевать хотела. Гуд дэй!
     И она уходит прочь. Сумку оставляет на вокзале в камере хранения, предварительно взяв оттуда  часть своих последних денег - на карманные расходы. Идёт в кино. Ест мороженое и смотрит американский боевик. Боевики её всегда успокаивают, "приводят в чувство", хотя по большому счёту она их не любит - достала "американщина": одни и те же сюжеты, герои, выстрелы; только имена разные. Скука!
     ... В половине шестого звонит её мобильный телефон. Артур нежным голосом спрашивает, куда за ней заехать. Она отвечает: к кинотеатру "Заря". Выключает телефон, смотрит на часы. Сейчас за ней приедет "снежная королева" - серебристо-белый опель-кадет...
      

     Алёнка находит на столе записку, оставленную Иринкой, и её первоначальное желание немедленно бежать за Иринкой пропадает. Она решает немного подождать. Немного - это целый вечер и ночь.
     "А утром я пойду её встречать, - думает Алёнка. - Просто встретить - это же ничего, она не рассердится. Буду ждать около дома, пока она не выйдет - вот и всё..."
     Без Иринки в квартире сразу же становится грустно и одиноко. Алёнка почти не ужинает и очень рано ложится спать. Но ей не спится. Она ворочается с боку на бок: ей почему-то тяжело от мысли, что Иринка этой ночью неизвестно где, неизвестно с кем - и, может, если её не встретить, вообще не вернётся домой. А дом её здесь! Алёнка почему-то глубоко в этом уверена.
     Её сердце терзают печаль и ревность - к кому? Она не знает.
     Спит она плохо; много раз просыпается и думает об Иринке, о маме, о новом папе Серёже, даже о Витьке, который на неё не смотрит... Никого с ней нет. Как это грустно!
     Одно её радует: что Иринка ей написала: "Солнышко! Жди меня..." Значит, по крайней мере, она собирается вернуться. Значит, всё-таки любит её...


     На следующее утро в десять часов утра Алёнка уже на ногах. Сегодня она решила в школу не идти: впервые в жизни без уважительной причины.
     Быстро одевается, с трудом выпивает несколько глотков чая - и бежит встречать Иринку на улицу Гоголя.
     Сегодня пасмурно. С низкого неба, затянутого тучами, валит мокрый тяжёлый снег. Алёнка медленно идёт по маленькому красивому городу, и душа её постепенно съёживается в безсходной смутной тоске. Куда её несёт, зачем? Неужели она в самом деле стала офицером осени? Неприкаянным, одиноким, с холодными листьями на плечах...
    Иринка часто пела ей песню про это.
    Вот и улица Гоголя, вот и дом номер семь: пятиэтажка жёлтого цвета.
    Алёнка решает ждать во дворе, на маленькой детской площадке - отсюда видны все подъезды заветного дома. Она садится на скрипучие низенькие качели и прижимается щекой к железным поручням. На площадке, кроме неё, никого. Снег уже наполовину завалил плохо выкрашенный баркас, домик с железной крышей, деревянный самолёт...
    Алёнка смотрит на окна, покачиваясь совсем тихо, чтобы качели не скрипели. Все окна в доме номер семь какие-то одинаковые: темные, пустые, словно за их стёклами никто не живёт. Но Алёнка чувствует: где-то там скрыта от глаз Иринка - странная, непонятная, насмешливая, молчаливая и в то же время почему-то очень близкая и нужная ей, Алёнке...
    Так в ожидании проходит около часа. Незаметно для себя Алёнка начинает волноваться: а вдруг Иринки в этом доме давно уже нет - ушла? Вдруг они с ней разминулись? Её охватывает страшная тревога и одиночество. Кроме того ей, осыпанной снегом, становится холодно сидеть на железных качелях. Она встаёт и, подумав немного, решает подняться в квартиру номер шестнадцать. Даже если Иринки там нет, может, ей скажут, где её искать.
     Она поднимается по лестнице и, волнуясь, звонит в ничем не примечательную дверь.
     Ей открывает мальчик лет шести-семи, темноволосый, неумытый, в порванных колготках.
     - Привет, - здоровается с ним Алёнка. - Слушай, у вас тут есть большая девочка, Ирой зовут?
     Она впивается в него глазами.
     - Есть, - отвечает он.
     Алёнка едва не подпрыгивает от радости. На душе сразу же становится легко и весело.
     - Её можно позвать? - спрашивает она.
     - Она занята, - говорит мальчик. - Проходи, подождёшь.
     Алёнка заходит в квартиру. Тёмный коридор. Накурено. Какие-то маски на стенах...
     - Иди сюда, - зовёт мальчик.
     Она, не раздеваясь, проходит за ним в комнату. Там всё грязно и захламлено. В беспорядке валяются игрушки, грязное бельё, бутылки, банки из-под красной икры...
      Спокойно, ни на что не обращая внимания, мальчик принимается за прерванную игру: строит паровозик из пластмассовых деталей. Он худой, бледный, чем-то немного похожий на Иринку. "Тоже офицер осени", - неясно думает Алёнка и спрашивает:   
      - Тебя как зовут?
      - Дима.
      - А с кем ты тут живёшь?
      - Я тут не живу, - он внимательно смотрит на Алёнку. - Меня сюда мамка приводит. Здесь Артур живёт.
      - Кто он тебе?
      - Никто. Он мамкин дружок.
      - А... Иринка?
      - Это твоя-то, рыжая? - Дима задумывается. - Она у него на один раз. Только мамка сказала: ей не повезло. Потому что мы пришли. Разборка будет.
      - Разборка? Почему?
      - Потому что мамка... как это? ревнует, - сообщает Дима. - Она меня сегодня привела. Спрашивает: "Где Артур?" А Ашот, это друг Артурин, говорит: "Занят". Мать сразу взъелась: а, говорит, скотина! Изменяет, мол, и деньги зря тратит. Ну, поняла? Короче, мамка не спустит, ей денег жалко и мужика боится потерять. Она сама так говорила. А к ним в комнату не суётся всё-таки: боится, чтобы Артур её не прибил. Ждёт, когда Ира твоя сама выйдет. Она тебе кто?
      - Сестра, - Алёнка во все глаза смотрит на Диму. Она ещё не встречала мальчика, который разговаривал бы так - как взрослый.
      - У меня мать вообще бешеная, - солидно сообщает Дима. - Драться любит. Меня лупит. Ну, и сестре твоей въедет. Говорю: разборка будет.
      Тут, как бы в подтверждение его слов, появляется очень молодая особа, с виду девчонка чуть постарше Иринки. Она хорошо одета, у неё красивое лицо, но глаза очень злые. Эти глаза тотчас устремляются на Алёнку, и злость в них увеличивается до степени холодной ненависти.
      - Это кто? - спрашивает она звонким голосом у Димы.
      - Её Иру надо, - отвечает Дима.
      - Ах Иру, - Димина мать щурится. - Мне тоже ОЧЕНЬ надо Иру! Уж я-то ей харю начищу. А ты ей кто?
      Вопрос относится к Алёнке.
      - Сестра, - Алёнкин голос држит от страха.
      - Сестра, - шипит Димина мать, приближаясь к ней. - Значит, она ещё и сестру притащила! А мой Димка - глянь, как он одет! А деньги вам пойдут, гадины, шалавы недоношенные! Вам!
      Выдав крепкую многоэтажную ругань, до сих пор ещё ни от кого не слышанную Алёнкой, она вдруг с размаху бьёт её по лицу с такой силой, что Алёнка слетает с табурета, на котором сидит. Её бьют чем попало - и с таким остервенением, что, кажется, вот-вот убьют вовсе... Ошеломлённая, она, рыдая, защищается, как умеет.Из разбитого носа течёт кровь.
       Дима незаметно шмыгает в коридор и зовёт:
       - Ашот! Мать бесится, девчонку бьёт...
       Прибегает восточного вида молодой человек и хватает Димину мать за руки.
       - Илона! Ты что, сдурела! Прекрати сейчас же...
       Он выволакивает её, визжащую, в коридор и стучит ногой в какую-то дверь:
       - Артур! - он тоже ругается. - Сворачивайся! Илонка скоро дом перевернёт; я уже не могу с ней...
       Алёнка полусидит на полу с разбитым носом и губами. На лбу вспухает длинная красная царапина, болит глаз и под глазом. Она стучит зубами, как в лихорадке. Тут, наконец, в комнату входит загорелый светлововлосый молодой человек, а за ним Иринка.
       Иринка смотрит на Алёнку. За её спиной слышна яростная перебранка Светланы и Ашота. Иринка быстро подходит к Алёнке и подхватывает её на руки легко, точно совсем маленькую. Она отдаёт Алёнку Артуру:
       - Подержи, милый. Ладно? - и целует его.
       Потом выходит в коридор.
       Илона, остановившаяся, чтобы перевести дыхание, не успевает снова раскрыть рот. Как большая дикая кошка, Иринка молча кидается на неё с неукротимой яростью хищника и валит её с ног, после чего зубами и ногтями вцепляется ей в лицо, в волосы, в шею, и мускулы ходят под её облегающим платьем, как под кожей у пантеры.
      - Она ей глаза выцарапает! - кричит Ашот. - Ира! Иринка! Стой!
      Иринка не слышит. Она молча колотит соперницу головой об пол, а та что-то мычит сквозь сжатые зубы.
      - Не надо, - маленький Дима вцепляется Иринке в плечи. - Хватит. Она всё поняла. Она моя мама, не бей...
      - Да, не надо больше! - подхватывает Артур. - Я ей потом добавлю, честное слово тебе даю. Прости ты её, дуру! Никак с ней развязаться не могу. На' тебе ещё денег - за сестрёнку - и отпусти. А? Ир! Мне с тобой так хорошо было. Ни с кем не было так хорошо, как с тобой.
      Илона лежит неподвижно. Иринка молча встаёт на ноги и берёт деньги. Шепчет Артуру:
      - Ты уж прости меня, ладно?
      - Ты придёшь ещё? - он умоляюще глядит ей в глаза.
      - Конечно, - она снова целует его, умывает Алёнку и помогает ей застегнуть куртку.
      - Я довезу вас до дома, - любезно предлагает Ашот.
      Иринка благосклонно кивает головой - соглашается.


      Они едут в серебристом опеле. Там тепло, играет музыка... А за окошком опеля холодно. Виден мокрый снег в чёрных лужах...
      Когда всё это началось? Блуждание в снежном тумане, настолько бесцельное для человека, что ты перестаёшь быть им и сливаешься с влажной пеленой, и наполняешься её сокровенным смыслом.
      Всё в этом мире твоё, и никто ничего не отнимет у тебя.
      Особенно памяти.
      Славика с его песнями. Праздничных шаров. Новогодних подарков. Шоколадного Деда Мороза.
      Розовое платье с ленточками. Тебе было тогда четыре года. Платье розовое, с перелинами, на груди прозрачная сеточка, вышитая бисером. Все девочки в детском саду завидовали тебе.
      Когда это кончилось? Когда и это - отняли? Незаметно. Просто однажды ты вдруг всё поняла.
      Ты узнала, что у тебя могут быть деньги, стоит тебе только захотеть. Если ты сумеешь забыть, что ты была когда-то девочкой в розовом платье, у тебя будут деньги.
      Всегда в чистом тонком белье и сама чистая, всегда в целых, без единой затяжки колготках, всегда накрашенная и пахнущая духами, равнодушно-нежная ко всем мужчинам без исключения... а иногда насмешливая, злая. Не любящая никого на свете и боящаяся любви, потому что это несвобода... всегда в цене, потому что есть талант продаваться и покупаться... быть особенной... незаменимой.
      Будь ты обыкновенной, Адик Волчанский не говорил бы небрежно время от времени, что о тебе вспоминал тот или другой его знакомый. Но ты стоишь того, чтобы помочь тебе заработать. Ты "девочка-ночь", волнующая, обворожительная, исполненная шарма.
       Никто не знает, как глубоко ты всё это ненавидишь. Как смертельно ты от этого устала. Как скучаешь по шарам и по розовому платью. По шоколадному Деду Морозу. По Славику.
      Особенно теперь, когда везёшь домой маленькую истерзанную Алёнку, которая ни в чём не виновата и которая пострадала из-за тебя.


      - Ты больше не пойдёшь туда? Скажи! Не пойдёшь?
      Из Алёнкиных глаз градом льются слёзы. Она лежит в своей постели под балдахином. Её маленькое лицо распухло, один глаз заплыл и почти закрылся.
      - Не пойду, - твёрдо говорит Иринка.
      - Честное слово?
      - Да.
      - Зачем же ты... туда пошла?
      - А ты зачем?! - не выдерживает Иринка. - Ждала бы меня дома - и не было бы ничего этого!
      Алёнка всхлипывает.
      - Я испугалась: вдруг ты не придёшь...
      - Глупости, - возражает Иринка. - Неужели бы я тебя обманула? Пей давай молоко. Теперь я тебя буду лечить.
      Алёнка пьёт и снова плачет:
      - За что она меня?
      - За то, что ты не такая, как она, - угрюмо отвечает Иринка. - Благополучная. Чужая. А она вроде меня. Сына неизвестно, во сколько лет родила... А потом - ты ведь ЗА МНОЙ пришла. Не плачь. Сама виновата, сидела бы дома!
      - Не ходи туда больше! - молит Алёнка.
      - Я же сказала: не пойду.
      - Ты ему обещала.
      - Мало ли что - ему. Ты мне важнее. Тем более, он мне хорошо заплатил. Правда, этого ненадолго хватит...
      Она умолкает, прикидывая в уме: пять тысяч в рублях "евриками" плюс модная сумочка , два золотых колечка и кулон, тоже золотой. Если прибавить к "еврикам" колечки и кулон... тысяч девять, пожалуй...
       Весь вечер она читает Алёнке сказки. Дверь Ольге Павловне тоже приходится открывать ей.
       - Я Алёнкина подруга, - говорит она неохотно. - Присматриваю за ней. Она уже спит, а я ещё нет.
       - Всё понятно, - улыбается Ольга Павловна. - Спокойной ночи, девочки.
       И уходит к себе, ничуть не удивившись.
       ... Иринка ложится, когда Алёнка уже крепко спит. Она очень устала и засыпает почти тут же, слыша, как ветер гудит в ветвях старых деревьев, и стучит по карнизу дождь, смешанный со снегом...
       Уток, наверно, уже давно нет, думает она сонно. Пруд стоит пустой, в нём тают снежинки, тяжёлые, как дождевые капли.
        Ночью Алёнка просыпается от кошмаров.Они душат её. Страх заполняет всю огромную комнату с коврами и креслами. За окнами ночь, как безжалостный провал в необъятный, полный печали мир.
        Размазывая слёзы по опухшим щекам, Алёнка снова тихонько плачет. Иринка просыпается, подходит к ней и спрашивает сонным голосом:
       - Ты чего?
       - Боюсь, - сдавленно отвечает Алёнка.
       - Чушь, - Иринка крепко обнимает её и прижимает к себе. - Я с тобой. Спи.
       - Иринка, - шепчет Алёнка. - Давай будем сёстрами? Давай?
       - Спи! - строго говорит Иринка. - Слышишь? Я очень устала.
       Алёнка засыпает. Иринка ложится на диван, в тоске ворочается и шепчет:
       - Господи! Что мне делать? Как же быть?
       И медленно погружается в сон, так и не поняв, как ей быть и что делать.


       На следующий день Иринка в Алёнкиной школе: в тёплой курточке Алёнкиной мамы и в своих единственных сапогах, вполне ещё приличных, - чтобы выглядеть, как следует. Школа красивая, гораздо лучше той, в которой могла бы сейчас учиться Иринка. Стены не облезлые, а заботливо выкрашенные, как в детском саду. Дети не запущенные и вредные, а аккуратные и послушные, учителя не озлобленные и задёрганные, а уверенные в себе, спокойные, доброжелательные.
      "В эту школу я бы, пожалуй, ходила", - думает Иринка.
      Классная руководительница Алёнки, выслушав Иринку, сочувственно качает красиво причёсанной головой:
      - Бедная девочка! Неужели отравление?
      - Похоже, - отвечает Иринка. - Небольшое. Она очень переживала, что пропускает школу... но я побоялась её отпустить. Вдруг ей бы тут стало плохо?
      - Конечно, конечно, - говорит учительница. - Пусть отдыхает. Алёнушка у нас на хорошем счету - это ведь сестрёнка ваша, да?
      - Да, - отвечает Иринка.
      - Очень хорошо учится. Молодец. Пусть отдыхает. И все каникулы тоже - я разрешаю...
      Иринка вежливо благодарит - она умеет быть вежливой.Потом уходит из школы. Ей немного грустно. Вспоминается собственное детство, уроки, Петрович. Надо сходить к нему. Она давно по нему скучает; пора его навестить.
      Она покупает тортик, мороженое и приносит Алёнке. Алёнка радуется. Они садятся вместе пить чай.
       Уютно горит оранжевый абажур с бахромой. За тёмными тюлевыми шторами сгущаются сумерки. Игрушки глядят на Иринку с платяного шкафа добродушно, бесхитростно, как сама она глядела когда-то на мир, много лет назад... Как до сих пор ещё глядит Алёнка.
      Всё происшедшее вчера кажется Алёнке дурным непонятным сном. Следы на лице проходят. Но во взгляде появилось что-то новое: он стал быстрым, проницательным, точно разом оценивающим ситуацию - как у взрослого человека, привыкшего всё время быть настороже.
     Пахнет лимоном и ванильным кремом-суфле. Весел и разноцветен экран телевизора. Кресла, ковры, высокий потолок - всё молчит, но не торжественно, а мирно, успокаивающе. За окнами, на фоне меркнущего заката, в свете фонаря раскачиваются ветви лип, тополей, рябин...
     - Знаешь, - говорит Иринка Алёнке. - Нам с тобой обязательно надо Петровича навестить.
     - А кто это? - спрашивает с любопытством Алёнка.
     - Он теперь просто сторож на складе, - отвечает Иринка. - А был учителем физкультуры в моей школе. Ему нас отдали в первом классе. Я однажды опоздала на урок - и сижу в углу. Тихоня была, всех боялась, даже Петровича. Думаю, покажусь ему - заорёт. Ну... меня моя первая учительница обнаружила. Психованная была до ужаса. Её потом убрали, другую назначили, нормальную. Но эта - весь первый класс в душе торчала, как кол осиновый. Все нервы за год истрепала, и не мне одной.
    Короче: засекла меня. "Иди, говорит, сюда, Артемьева. Прогуливаешь? Как мать хочешь стать, пьяницей?" Она уже пронюхала, что мать у меня пьёт. Я молчу. подошла к ней. Она меня за шкварник - и на суд к Петровичу. Иду, слёзы глотаю. Наконец, не выдержала, заревела в голос. И даже пощады не прошу. Потому что знаю - не пощадят. А она привела меня в предбанник спортзальный; вижу там Петрович сидит в одиночестве под всякими там вымпелами и кубками. Она меня толкнула к нему: "Вот, Борис Петрович, Артемьева Ирина, прогуляла ваш урок. У неё это в крови. Вы ей внушение сделайте, а то всё время прогуливать будет". И ушла, крыса. А я стою, реву. Что, ты думаешь, сделал Петрович? Налил мне чаю, конфет дал и дверь закрыл, чтобы нас никто не тревожил. "Пей, говорит, ешь, малышка. И не плачь. Экая важность - не была на уроке". Тут я ещё больше заревела: от благодарности. Думаю: это же не учитель - ангел! Съела все конфеты, чай выпила. Утешилась. И весь урок мы с ним проболтали - у него "окно" было. Я ему всю правду рассказала: что опоздала и побоялась зайти. А он смеётся: да я, говорит, сразу это понял. Ты, говорит, не бойся меня, я тебя ругать не буду, если опоздаешь.
     Я его с того дня стала просто обожать. Никого другого так не любила. Не пропустила ни одного урока. Ни разу не опоздала. Ну... прошло три года, отдали нас физкультурнице, а ему опять малышей подкинули. Мы с ним часто встречались в этом предбаннике, болтали, чай пили. А потом он как-то упал зимой и ногу сломал. Она у него плохо срослась, и стал он сильно хромать. Короче, не мог уже быть ни учителем, ни тренером... Стал сторожем. Я его изредка с тех пор навещаю. На "ты" давно перешли. Курим, бывает, сидим вместе всю ночь. Кайфовый он, Петрович.
      Алёнка задумчиво молчит некоторое время. Потом предлагает:
      - Пойдём к нему завтра.
      - Пойдём, - Иринка что-то мысленно прикидывает. - Ну да, он завтра как раз работает.
      - А что за склад?
      - Где фирма "Элвис", знаешь? Вот там, только дальше, около леса, где разъезд. Там этого "Элвиса" филиал, и склад тут же.
      - Далеко, - говорит Алёнка с уважением. - Да ещё если ночью...
      - Когда я с тобой, ничего не бойся, - Иринка подпирает кулаком щёку. - Если хочешь, я одна могу сходить. Посижу у него чуть-чуть - и вернусь...
      - Нет, - волнуется Алёнка. - Возьми меня тоже.
      - Боишься, что сбегу? - Иринка улыбается.
      - Нет, сейчас не сбежишь, - возражает Алёнка. - Потом вот...
      - Что потом?
      - Ты скрытная, Иринка, - вздыхает Алёнка. - Молчишь, молчишь, потом - бац...
      - Мне есть, что скрывать, - невесело признаётся Иринка. - Но ведь главного я не скрываю...
      - А что главное? - любопытствует Алёнка.
      - Что ты моя первая подруга. Что я не хочу тебя огорчать. Что мне хорошо здесь, с тобой... Это правда. Это самое главное.
      

      Ночью Алёнка спит спокойно. Ей снятся хорошие сны: мама, папа Серёжа...
      Иринка не спит: лежит, закинув худые руки за голову, и разглядывает тени на потолке. Там, высоко над головой, шевелятся в лучах фонаря голые ветви деревьев, и вспыхивают стёкла проезжающих по дороге машин...
      Она засыпает незаметно. Зато просыпается Алёнка. Она тоже смотрит на тени, вспоминает Диму, Илону, Артура... Вспоминает, как несла её на руках Иринка, а после кинулась на Илону, как пантера. Как горели её глаза в ту минуту, какой грозной казалась вся напряжённая худая фигурка, такая хрупкая на первый взгляд! И всё из-за неё, из-за Алёнки...
    Алёнка улыбнулась и обняла подушку. Прошептала:
    - Боженька! Пусть Иринка останется! Я за это от Витьки откажусь...
     И заснула, довольная тем, что смогла предложить Богу замену: Витьку вместо Иринки. Ведь Витьку она ещё не успела как следует полюбить, а без Иринки ей просто не жить на свете, даже если Витька будет каждый день смотреть на неё...



     Следующим вечером их уносит к Петровичу ветер - такой сильный, что они летят, как листья, вдаль...
      Алёнка предупреждает Ольгу Павловну и родителей по телефону:
      - Я буду ночевать у подруги...
      Небо чистое, горят яркие звёзды. Дышится легко.
      Иринка покупает что-то в магазине. Алёнка не знает, что', потому что ждёт её между двумя входными дверями, где пусто, тепло, и за дверным стеклом - улица, полная огней.
      Ветер качает фонари.
      - Тебе не холодно, Иринка? - спрашивает Алёнка.
      - В этом нет, - отвечает Иринка, имея в виду тёплую пуховую куртку Алёнкиной мамы и кожаные на меху полусапожки, купленные ею на собственные деньги. - Я ведь одета по сезону, а не то что до сих пор: вечно летний вариант...
      Она ловит машину и открывает дверцу:
      - До "Элвиса"-два не подкинете? Садись, Алёнка.
      И вот они летят вперёд: Иринка рядом с шофёром, Алёнка сзади. Она упивается быстрой ездой, с восторгом глядя, как проносятся мимо улицы, переулки, дворы и красивые дома, среди которых много старинных. Всё это мерцает разноцветными огнями.
      Вскоре огни заканчиваются. Машина останавливается возле филиала фирмы "Элвис". Здесь городская окраина, и горит только три фонаря.
      Алёнка выбирается из машины. Иринка расплачивается с шофёром. Красивая тёмная "Волга" уезжает.
      - "А что это за девочка и где она живет, - напевает Иринка, беря Алёнку за руку и увлекая её во тьму. - А вдруг она не курит, а вдруг она не пьёт?" Тихонько, тут забор с колючей проволокой... "А мы с такими рожами возьмём да и припрёмся к Элис..."
      Она звонит в дверь, за которой слышно глухое рычание собаки:
      - Петрович! Ты здесь?
      - Лежать, место! - слышится голос за дверью. - Иринка , ты что ли?
      - Я.
      Дверь открывается, и они видят невысокого бородатого человека лет тридцати пяти. Он улыбается им:
      - Очень рад. Заходите.
      Иринка вталкивает Алёнку в домик. Он чистенький. Два коридора с запертыми дверями. Одна комната открыта и довольно ярко освещена. Там столик, диван, электроплитка и даже холодильник. Возле дивана лежит большая серая собака и недоверчиво смотрит на незваных гостей.
      - Прошу сюда, - приглашает Петрович. Он действительно заметно прихрамывает, но одет хорошо, чисто и аккуратно. Взыскательная Алёнка сразу это замечает.
      - Здравствуй, Петрович, - с необычайной для неё сердечной теплотой в голосе говорит Иринка, и совсем не фамильярно, а с каким-то подчёркнутым уважением. Она выставляет на стол красное вино, выкладывает хлеб и ветчину. - С Днём учителя тебя! Выпьем?
     Он смеётся.
     - Немного можно. Как давно я тебя не видел, Иринка! Где пропадала?
     Его голос тоже полон глубокой сердечности и какой-то робкой бережности.
     - Никак не могла заскочить к тебе, - признаётся Иринка. - Ты уж извини.
     - А это кто? - спрашивает Петрович, ласково глядя на Алёнку.
     - Её зовут Алёнка.
     - Тоже будет пить? Отмечать День учителя...
     - Нет, - пугается Алёнка. - Мне чай... если у вас есть.
     Петрович с Иринкой смеются.
     - Есть, - отвечает он. - Очень вкусный чай - малиновый. Сейчас заварю. Садитесь. Собаку не бойтесь. Это Джуна. Умная псина, настоящий друг.
     Он набирает в чайник воды и кипятит с помощью кипятильника - так быстрее, чем на плитке. Его глаза похожи на две светлых льдинки, но не холодных, а мягких и внимательных. Алёнке становится ясно, что перед ней очень добрый человек, которого нечего бояться.
     Ей хочется стать волшебницей и сделать так, чтобы он никогда больше не хромал. Тогда бы он мог снова работать в школе учителем... Даже директором мог бы стать!


     Глубокая ночь. Алёнка крепко спит в соседней комнатушке на составленных вместе креслах, завернувшись в одеяло Петровича.
     Иринка и Петрович курят. Вино уже почти выпито.
     - Кто тебе Алёнка? - спрашивает Петрович.
     - Подруга. Она спасла меня, - Иринка заправляет волосы за уши. - Я лежала на скамейке в парке. Меня всю занесло листьями. Если бы не она, я бы, наверно, умерла. Ведь мне некуда было идти. А главное, ни к кому не хотелось.
     - Даже ко мне? - он улыбается.
     - К тебе? Я об этом не подумала. Мне так хотелось покоя.
     - Ты ведь знаешь мой адрес, - он качает головой. - Неужели я бы не дал тебе выспаться и отдохнуть? Да с радостью! Мне скоро поставят телефон. И мобильник я купил. Номера я тебе сейчас запишу. Даже если у тебя не будет сил идти, позвони мне: я приеду за тобой, и ты отдохнёшь у меня.
     - Спасибо, - Иринка задумывается. - Но... видишь ли... я могу не уйти от тебя, понимаешь?
     И она устремляет на него свой неподвижный взгляд.
     - В общем, я был бы счастлив, если бы ты не ушла, - очень тихо говорит Петрович и отводит глаза.
     Иринка смеётся.
     - Знаешь, никто не выдерживает моего взгляда! Будто я Маугли, а вы все звери... Почему ты сказал "в общем", Петрович?
     Он несильно, но выразительно хлопает себя по колену левой хромой ноги.
     - Э, чепуха! - Иринка машет рукой. - Со мной проблем гораздо больше. Я ведь бывшая наркоманка. И детей у меня может не быть... И зубы фарфоровые... Это всё в шестнадцать-то лет. Ты не будешь счастлив со мной.
     - Буду, - Петрович смотрит на неё. - Буду счастлив - и по-настоящему. Мы бы с тобой обвенчались в церкви... и...
     Иринка кладёт ему руку на плечо.
     - Знаю, - она вздыхает. - Может всё так и будет, если ты дождёшься меня.
     - Ты уезжаешь? - в его голосе печаль.
     - Да, - отвечает она неохотно.
     - Куда?
     - В Москву. Там моя тётка и сестра двоюродная. Давно не виделись.
     Иринка прекрасно знает, что ни тётке, ни двоюродной сестре она совершенно не нужна. Гораздо нужнее она может оказаться двум-трём своим московским знакомым, с которыми её свёл Волчанский, когда они были здесь по своим делам. Вернее, это они ей будут нужны, а захотят ли они с ней встретиться, ещё большой вопрос. Неважно. Во всяком случае, у тётки можно остановиться на несколько дней, чтобы выяснить обстановку. Да, так она и поступит. Ей смертельно не хочется уезжать. Но деньги очень нужны; просто необходимы.
      - Алёнка будет плакать, - вслух говорит она. - Представляешь: привязалась ко мне и всё говорит: будь моей сестрой!
      - Так и будь, - Петрович оживляется. - Ведь это здорово - сестра...
      "Тогда и в Москву не надо будет ехать", - хочет добавить он, но молчит.
       - Сестра! - Иринка качает головой. - Её родители ещё ничего про меня не знают. Они приезжают через три дня. А я должна уехать. Я ведь всем чужая. И мне все чужие. Но к тебе и к ней я вернусь. Ты дождёшься меня?
       - Да, - твёрдо говорит он.
       - И примешь такой, какая я есть?
       - Да.
       - На всю жизнь?
       - Да.
       Он берёт её руку в свою, как будто эта рука хрустальная. Иринка тронута.
       - Знаешь, - говорит она. - Я обещаю тебе, что буду всё время думать о тебе. И буду часто писать тебе письма. И звонить. Ладно?
       - Ладно, - он улыбается ей. - Только не устраивайся там на работу. Если что, я всегда заработаю сам. Нам с тобой хватит.
       Иринка розовеет. Она понимает, что он хочет сказать этими приличными словами "не устраивайся там на работу". Ему-то известно, как она работает; она однажды рассказала ему об этом... Может, он прав? Но ведь она ещё точно ничего не решила насчёт него и себя, а жить ей здесь, кроме как у него, негде...
       - Я подумаю, Петрович, - говорит она, опуская глаза. - Подождём немного. Там будет видно.
       Он записывает ей свои телефоны, и они снова разговаривают - долго, всю оставшуюся ночь. Ветер к утру затихает. Рассвет за окном осторожный, тёплый и пасмурный...


     Пруд в сквере покрыт тонким ледком. Уток уже действительно нет. Деревья стоят в снегу; оставшиеся на них сухие листья тоже покрыты снегом. Он тает, выпадает снова. Небо почти не бывает солнечным. Оно низкое, неприветливое. Тёмные облака совсем заволокли его; кажется, будто верхушки деревьев пронзают этот небесный ледяной туман насквозь.
     В глубине сквера кричат вороны.
     Алёнка уселась на скамейке - той самой, на которой почти две недели назад лежала Иринка, и кормит крошками голубей.
     Она поджидает здесь Иринку. Мама и папа возвращаются завтра. Они не знают, что в их отсутствие ей удалось побывать офицером осени.
               
  Их души навеки разбиты.
               
  Так Господи их сохрани!..


     Иринка говорит, что Славик сам придумал и слова, и музыку. У него это здорово получалось.
     Но будет ли Иринка её сестрой? Алёнка не решается ещё раз задать этот вопрос вслух.
     "У нас великая дружба, - думает Алёнка. - Самая великая дружба..."
      Вдруг сердце её замирает: мимо проходит Витька Смирнов. Ему, как и ей, десять лет. Он учится в параллельном классе. Красивый, рослый мальчик, серьёзный и неприступный... Алёнка не может отвести от него глаз, и вдруг - о чудо! - он оборачивается и несколько секунд внимательно и пристально смотрит на неё! Потом идёт дальше уверенным шагом. Но сердце её уже ликует. Впервые за всё время её молчаливой любви к нему он взглянул на неё. И целых пять секунд смотрел, не отрываясь. Вот это да! Скорей бы Иринка вернулась, чтобы всё рассказать ей!
     - Здорово, - вдруг слышит она позади себя. Оборачивается.
     И узнаёт Диму.
     Он стоит - маленький, в очень старой курточке и жуёт жвачку. Руки у него грязные. И рогатка в кармане.
      - Привет, - отвечает Алёнка. - Ты чего без шапки? Холодно!
      - У меня её нет, - отвечает Дима без всякого сожаления. - А ты чего тут сидишь?
      - Иринку жду.
      - Рыжую-то? - он присаживается на край скамейки. - Моя мамка её до сих пор вспоминает. Ох и злится! Артур-то нас всё равно бросил. А круто мамка тебе в глаз въехала!
      - Уже прошло, - говорит Алёнка. - Как она тебя-то самого ещё не убила?
      - Может, убьёт ещё, - соглашается Дима. - Она же бешеная. Ей лечиться надо. Наша соседка так говорит.
      - Ты её любишь? - тихо спрашивает Алёнка.
      Дима не отвечает. Он вертит рогатку в руках.
      - Видишь, - говорит он деловито. - Это мне старшие пацаны подарили. Старая фигово стреляла. А эта - реально.
      - Ты в голубей? - печалится Алёнка.
      - Нет, по воронам. Одну уже подшиб. Голубей что! Их можно голыми руками ловить. Хочешь, поймаю?
      - Нет, не лови, - просит Алёнка. - На лучше конфету.
      - Спасибо, - говорит Дима, беря конфету. - Тебе сколько лет?
      - Десять.
      - А мне семь. Я ещё в школу не хожу. Хочу курить научиться. Курил бы - вся малышня бы завидовала. Тебя как звать?
      - Алёнка.
      - А рыжая твоя курит?
      - Курит.
      - Классно! - Дима целится из рогатки в сухой дубовый лист. - Курит, дерётся. Клёво.
      Он стреляет и попадает. Лист отскакивает от ветки и, кружась, медленно падает.
      - Попал! - ликует Дима.
      Появляется Иринка.
      - А, - узнаёт она Диму. - Старый знакомый! Как мамаша? Нос зажил?
      - Зажил, - Дима улыбается. - Только на шее пятна ещё немного видны. От пальцев.
      - Я перестаралась, - признаётся Иринка. - Дай рогатку посмотреть. Смотри, аккуратней стреляй, а то кому-нибудь в глаз попадёшь.
      - Ну и что, если попаду?
      - В тюрьму посадят.
      - Детей не сажают, - возражает Дима. - Если убить, и то не посадят.
      - Всё равно стреляй осторожней.
      - Я с людьми не связываюсь, - гордо заявляет Дима. - Вороны вот - другое дело. Ладно, пока! Мамку пойду искать.
      - Пока, - говорит ему Алёнка.
      - Знаешь, - шепчет она Иринке. - Я Витьку видела! И он нам меня посмотрел!
      - Я же говорила, что посмотрит, - Иринка обнимает её за плечи, глядя вслед Диме. - Всё уже знает, всё понимает. Бедный парень.
      Алёнка берёт её за руку и прижимается к ней.
      

      Всё просчитано до мелочей.
      Ранним утром она пишет Алёнке записку и бесшумно исчезает из дома в своей старой одежде, захватив с собой спортивную сумку. Алёнкины родители должны приехать в полдень, поэтому следует убраться из дому пораньше - мало ли что... Вдруг возьмут - и раньше прискачут?
      В одиннадцать звонит Алёнкин будильник. Она сладко потягивается, открывает глаза... и обнаруживает возле своего носа листок бумаги.
      "Милая Алёнка! - написано на листке. - Прости, я не могу иначе. Уезжаю сегодня в Москву. Прощай. Когда приеду, объявлюсь. Пока что я не могу быть твоей сестрой, но я никогда, никогда тебя не забуду. И сразу же позвоню тебе из Москвы. Ладно?
                Целую! Иринка".
     К записке пришпилена скрепкой Иринкина фотография. Алёнка механически перечитывает письмо несколько раз. Всё в ней одновременно умирает. Её сестры больше нет с ней. Окончена великая дружба. Жизнь завершена...
      Она роняет голову на руки.
      

      Родители находят её горько плачущей. Едва завидев их на пороге, она кричит им:   
      - Мама! Папа Серёжа! Я люблю её, а она уехала. Тут жила большая девочка. Иринка. Она об...манула...меня... Сказала, подумает... а сама уехала в Москву... это всё из-за Витьки, он на меня посмотрел... а то бы она осталась... а-а-а...
      Мама и папа молча стоят перед ней. Вид у них крайне растерянный и слегка ошеломлённый.
      - Ты что, родная? Алёнушка? - мама крепко обнимает её. - Ты о чём, солнышко моё?
      - Я хотела сестру...- Алёнка давится слезами. - Эту девочку... записка - вот...
      Сергей берёт листок и внимательно читает. Потом пристально рассматривает фотографию.
      - Ты что-нибудь понимаешь, Серёжа? - спрашивает его жена.
      - Думаю, Танюша, мы сейчас оба всё поймём, - говорит он. - Алёнка, не плачь! Рассказывай по порядку. Что это за девочка, где ты с ней познакомилась?
      Алёнка выпивает воды, берёт себя в руки и рассказывает папе и маме всё-всё про Иринку. Они слушают её очень внимательно и сочувственно. Под конец глаза мамы даже наполняются слезами, а папа заметно веселеет.
      - Так что же ты плачешь? - ласково спрашивает он. - Раз она тебя так любит, она ОБЯЗАТЕЛЬНО вернётся. Давай сделаем вот что: когда она позвонит тебе из Москвы, скажи ей - пусть возвращается. Скажи ей, что она будет твоей няней - я беру её на эту должность с соответствующей зарплатой. Жить она может в этой комнате. Насчёт её дяди я разузнаю - какие у него права на квартиру этой твоей Иринки. Если он там прописан, мы всё равно поищем какой-нибудь выход. И, кстати, пока она у тебя будет няней, пусть готовится в наш строительный техникум. Если она в него поступит и закончит его, 
 у неё появятся и работа, и деньги. Мы с мамой будем очень рады, если она примет это наше предложение. Правда, мама?
      - Правда, - Алёнкина мама тоже веселеет; её лицо озаряется задумчивой улыбкой.
      - Вот и прекрасно. Передай ей, Алёнушка, что' я сказал тебе, а в конце вашего разговора позови меня к телефону, я добавлю ещё несколько слов. Согласна?
      Алёнка восторженно смотрит на него сквозь невысохшие слёзы. Потом в порыве бесконечной благодарности бросается ему на шею.
      - Дорогой папа! Ты самый лучший! - шепчет она. - И ты, мамочка...    


      Иринка сидит в полупустом зале ожидания с начатой бутылкой пива в руках. До отъезда - полтора часа.
      Ей невыразимо тяжело на душе. Она не может избавиться от какого-то щемящего чувства, охватившего всё её существо. Даже крепкое пиво не помогает. Она как будто воочию видит, как безутешно плачет Алёнка, найдя на подушке злополучную прощальную записку...
      "Господи! - думает Иринка. - Куда я еду, зачем? А остаться... где я останусь? Здесь я уже своё отжила. Надо менять место. Хотя бы на время".
      Эти мысли не утешают её. Камень, лежащий внутри, становится всё тяжелее. Иринка с тоской глядит на большие часы под потолком. Время ползёт невыносимо медленно. Ах, скорей бы уехать отсюда! Она вспоминает холодный голос тётки по телефону: "Ладно уж, приезжай. Но только ненадолго. Деньги у тебя есть? А то мы не можем тебя содержать. Да и места у нас мало..." Да, в Москве ей совсем не будут рады. Никто. Теперь она это понимает очень ясно.
      Она смотрит в вокзальное окно, за которым пасмурный, бело-серый день. Видны знакомые ей с детства дома, и вдали - купол старинной церкви. Они бы непременно пошли туда с Петровичем. Обвенчались бы...
      Нет, нет, надо уезжать, твердит она себе; сердце же не перестаёт ныть, полное печали. Наконец, она в тоске отставляет от себя пиво и чувствует, что вот-вот заплачет. Здание вокзала наводит на неё смертельную острую скуку; в нём как-то особенно отчётливо ощущаешь собственное одиночество - словно смотришь на себя со стороны. "Надо куда-нибудь уйти отсюда, - решительно думает Иринка. - С самого утра здесь торчу..." Да, надо уйти. Пережить где-нибудь в другом месте оставшееся время. Оно словно остановилось и едва ползёт...
     Идти решительно некуда. Но вдруг у Иринки мелькает дерзкая мысль: поехать попрощаться с Алёнкой, а потом с Петровичем. Ещё сегодня утром она не хотела никаких прощальных сцен, а теперь хочет! Она всё успеет, а главное её взбодрит свидание с теми, кого она любит, и кто любит её. Да, это ей сейчас просто необходимо. И Алёнка будет меньше плакать... Её родители? Но она же уезжает. Даже если они скажут ей что-нибудь плохое, это будет уже не страшно. У неё в кармане билет, паспорт и деньги; она человек совершенно свободный. Во всяком случае на несколько дней. Поэтому даже от самых неласковых слов ей не будет так больно, как могло бы быть. Она рискнёт! Рискнёт попрощаться с Алёнкой...
     На душе у Иринки становится гораздо легче и веселее. Она решительно поднимается с деревянного сиденья и выходит из вокзального здания. Чтобы зря не тратить деньги, такси она не берёт, а садится в троллейбус. Он очень быстро довезёт её до сквера, в конце которого стоит двухэтажный Алёнкин дом - самый лучший дом на свете... Она не знает, что её ожидает. Она не может даже представить себе, что через несколько минут Сергей, новый Алёнкин папа, случайно увидит Иринку в окно и, хитро улыбнувшись, скажет Алёнке:
     - Ты уверена, что твоя подруга уехала? Мне почему-то кажется, что она вот-вот будет здесь. И не надо никаких звонков из Москвы. Я всё скажу ей сам, а ты мне поможешь. Ладно?..