Братья

                К. Велигина afalina311071@mail.ru

                Б Р А Т Ь Я
                баллада в прозе

                1

       Монастырь отбили с трудом. Враг бежал, бросая награбленное. Почти всех монахов и настоятеля воины нашли убитыми. Приёмный сын императора Эдмунда Генрих, молодой человек лет двадцати пяти, командовавший взятием монастыря, был недоволен результатом: ему доложили, что в живых осталось всего шесть молодых послушников, которые оказались проворнее своих товарищей и успели спрятаться.
       Один из них приблизился к Генриху и робко обратился к нему:
       - Ваше высочество! Там, в запертой части левого крыла монастыря, находится ребёнок.
       - Что за ребёнок? - нахмурился Генрих.
       - Девочка...
       - Девочка? В мужском монастыре?
       - Да. Она тут с двух лет. Ей сейчас исполнилось... - он задумался. - Нет, не смогу подсчитать.
       По приказу Генриха немедленно выбили дверь в запертой части монастыря и привели девочку: черноглазую, с шапкой чёрных вьющихся волос, невысокую и худощавую. Она несмело взглянула на него и увидела, что вокруг головы у него - серебряный обруч с искусно сделанными серебряными глазами на том месте, где полагалось быть живым глазам. Девочка поняла, что он слеп. Глубокий страх отразился на её лице.
      Генрих протянул руку и быстро провёл ею по лицу девочки, как бы мысленно пытаясь уловить скрытый от него образ, потом спросил у стоящих рядом воинов:
      - Есть ли у неё на пальце кольцо?
      - Есть, - ответили ему.
      Он поднял девочку на руки и тотчас ощутил её рост, вес и сложение. Она вскрикнула.
      Он сказал ей:
      - Не бойтесь, - и опустил её на землю. - Ваше имя?
      - Не знаю, - ответила девочка.
      - Откуда у вас кольцо?
      - Я нашла его, - робко сообщила она. - Оно упало за бюро, и отец настоятель не узнал об этом. Он когда-то уже отбирал у меня это кольцо: я играла им, когда была маленькой.
      - Всё сходится, - сказал Генрих стоявшему рядом с ним воину. Потом обратился к девочке:
      - Запомните, вас зовут Анжелина, и вы дочь императора, похищенная мятежниками.
      - Возьми её в седло, - велел он своему оруженосцу. Воины вскочили на лошадей и помчались к императорскому дворцу.
      Спустя два часа они уже были во дворце.
      - Как выглядит принцесса? - спросил Генрих своего оруженосца.
      Тот ответил, что принцесса держится, как дикий зверёк, притаившийся в страхе и ожидании.
       - Ещё на её высочестве грязное платье, - смущённо прибавил оруженосец. - И... видимо, она давно не мылась.
       Он покосился на Генриха - не рассердился ли его господин, но Генрих и бровью не повёл. Он вызвал старшую придворную даму и приказал ей:
       - Распорядитесь, чтобы принцессе дали бельё и чистое платье, но прежде пусть служанки вымоют её.
       Через некоторое время девочку привели в его покои. Он быстро провёл рукой по её волосам, лицу, плечам, подолу, ногам и заметил:
        - Её высочество хорошо одета,  и выглядит должным образом. Какого цвета платье?
        - Золотое, сударь: всё вышито золотом, - ответила придворная дама.
        - Ах, как я не догадался, - Генрих даже покраснел от досады. - Нити на ощупь золотые и, конечно, вышиты поверх ткани. А парчовые туфли - на них, вероятно, серебряная нить с золотом в узоре?
        - Да, - удивлённо и не без восхищения ответила придворная дама.
        - Хоть это угадал, - он рассмеялся. - Не плачьте, Анжелина. Вас ждёт ваш настоящий отец, пойдёмте к нему.
        - Он император? - тихо уточнила Анжелина.
        - Да, - Генрих взял её за руку.
        - А вы кто?
        - Я ваш сводный брат, приёмный сын императора, его высочество Генрих. Вы же родная дочь императора Семи Островов Анжелина Эррэ'рская, принцесса и наследница престола.
        ... Император уже ждал их с нетерпением. Когда Генрих ввёл в зал Анжелину, его величество Эдмунд приподнялся им навстречу и воскликнул:
        - Моя девочка! Дочь! Подойди же к своему отцу!
        Анжелина несмело приблизилась к императору и неумело поклонилась ему. Он крепко обнял её, поцеловал в лоб, и на глазах его выступили слёзы.
       - Вот оно, кольцо, - шептал император. На пальце Анжелины действительно сверкало алмазное колечко с маленькой алмазной печаткой в виде коронки с семью зубцами. Это был символ Империи Семи Островов, подаренный малютке ещё при рождении.
      Счастливый отец усадил дочь рядом с собой.
       - Тебя держали, как узницу, вдали от мира и от людей, - ласково говорил он ей. - Но ты очень мила. Правда, тебе никак не дашь твои шестнадцать лет.
       Он торжественно обратился к своему приёмному сыну:
       - От всей души благодарю тебя, милорд, что ты нашёл моё дитя.
       Генрих поклонился в ответ.
       - Это твой царственный брат, Анжелина, - молвил император, с удовольствием поглядывая на Генриха. - Храбрейший из воинов! Настоящий принц! Так расскажи мне, бедное дитя моё, что с тобой было все эти годы? Что ты умеешь? Учили ли тебя чему-нибудь?
       - Меня учили писать, - неуверенно начала Анжелина, - читать, считать, шить и штопать. Ещё вышивать. Я помогала в работе отцу настоятелю. Я хорошо умею читать. Я прочла всю библиотеку отца настоятеля.
       - Он хоть выпускал тебя на воздух? В сад или... что у них там?
       - У них большой огород, - ответила Анжелина. - Но я... меня не выпускали из монастыря, ваше величество. Отец настоятель иногда разрешал мне посмотреть в окно.
       - Негодяй! - не удержался император. - Поделом же ему! Ты будешь здесь учиться, - продолжал он.  - Будешь радоваться жизни и готовиться к будущему царствованию.
       Генрих довольно угрюмо слушал добродушный голос его величества, так легко и просто отнимавшего у него престолонаследие. Он понимал, что законная императорская дочь - бесспорная наследница, и у него нет никаких прав противиться этому; но всё-таки ему было грустно. Он был человеком тщеславным, и с тех пор, как десять лет назад император усыновил его, привык считать себя единственным наследником престола. Совсем недавно тайная служба императора напала на след монастыря, где должна была находиться его дочь, похищенная много лет назад. Генрих, к тому времени ослеплённый врагами, помогал искать девочку, хотя и понимал, что этот ребёнок, будучи найденным, неминуемо отнимет у него престол.
       И вот пробил печальный час крушения его честолюбивых надежд. Он стоял, свиду спокойный и невозмутимый, и слушал благодушные слова императора, как приговорённый к вечной ссылке слушает приговор о своём наказании. "Неважно, - думал он. - В конце концов, я по-прежнему останусь принцем и сыном императора".
      Он услышал счастливый смех Анжелины - должно быть, она смеялась впервые в жизни. И подумал: "Она заслужила своё счастье".
      После того, как Анжелину увели в её покои, его величество сказал Генриху:
      - Прелестный ребёнок! Сколько грации, женственности. И до чего похожа на покойную императрицу! А кожа совершенно прозрачная - она совсем не видела солнца, бедняжка. Худенькая, маленькая... что делать! И совершенно дика. Она привыкла видеть только двух-трёх человек. Её спасает начитанность. Говорит она грамотно, но совершенно не знает жизни. Хорошо, что хоть набожна, знает молитвы и слова "отец" и "мать". Представь себе, Генрих, она очень отзывчива на ласку. Когда я её на прощание поцеловал, она засмеялась от счастья, и глаза её засветились такой благодарностью!
      - Да, это прекрасно, - равнодушно ответил Генрих.
      - Я понимаю тебя, - император подошёл к нему и положил ему руки на плечи. - Нелегко лишаться престола. Но подожди! Если я устрою ваш брак - хотя бы фиктивный - вы станете царствовать равноправно. Ведь в моей любви к тебе ты не можешь сомневаться.
      - Отец, - мягко отозвался Генрих, невольно тронутый этими словами, и искренне поцеловал руку его величества. - Мне не нужно престолонаследия такой ценой. Я останусь принцем и буду вполне доволен своей участью.
      

                2

      Анжелина уходит спать с чувством необъяснимого, не осознанного до конца счастья. Младшая фрейлина Мартина, назначенная её няней, приводит её в роскошные комнаты, которые называются покоями; они убраны богатыми коврами, там стоит кровать под балдахином и горят свечи, так как уже темнеет.
     - Сударыня, - обращается Анжелина к Мартине. - Можно ли мне посмотреть в окошко?
     - Я не сударыня, ваше высочество, - почтительно поправляет её няня. - Я для вас просто Мартина. Сейчас вам принесут ужин, но до этого времени и после вы, конечно, можете смотреть в окно, ваше высочество.
     Анжелина подбегает к окну и приподнимает край спущенных тяжёлых гардин.  - Как красиво, Мартина! - восклицает она. - Какой чудесный сад! Ведь это сад? А дальше лес... ведь это лес?
     - Дальше парк, миледи, - с почтением отвечает Мартина.
     Форточка открыта, и Анжелина жадно вдыхает в себя живительный запах цветов, трав и листвы. Ей кажется, что она только что родилась и начала жить: до того ярки, свежи и прекрасны впечатления сегодняшнего дня. Они упоительно похожи на сказку, им с трудом верится.
     Она с аппетитом ужинает и ещё некоторое время смотрит в окно. Потом, утопая в блаженстве, она ложится на мягкую постель, раздетая на ночь Мартиной. Сон тут же окутывает её нежной дымкой. Она видит самые прекрасные на свете сны.
      Начиная со следующего дня принцессу начинают старательно обучать этикету и всем известным наукам. Генрих часто слышит её смех в саду, когда она бегает и играет с фрейлинами. В её голосе звенит всё то же счастье.
      За месяц из дикого зверька она превращается в прелестную, совсем юную девушку, которая уже твёрдо знает этикет, но иногда забывается и первая здоровается с его высочеством:
      - Приветствую вас, милорд.
      - Доброе утро, миледи, - отвечает он ей на это.
      Он с ней не разговаривает, хотя чувствует и понимает, насколько повзрослели её ум и душа, развитые новыми чувствами и отвлечёнными познаниями. У него свои дела, и даже когда ему искренне хотелось бы поговорить с принцессой, он отказывает себе в этом - перед ним как перед принцем стоит слишком много ответственных проблем, которые он должен разрешить в самые короткие сроки.
      Но в начале следующего месяца происходит катастрофа.
      К императору является начальник тайной службы Говард и говорит ему:
      - С глубокой скорбью спешу сообщить вашему величеству, что мы ошиблись.
      - Ошиблись? - император бледнеет. - Как ошиблись? Что это значит?
      Говард склоняет голову:
      - Да. ваше величество. Молодая принцесса - не ваша дочь. Это дочь графа Эдгара, и её также зовут Анжелина. Её тоже похитили. Маленькой принцессе, вашей дочери, было скучно одной в монастыре и, зная, что она любит играть с детьми моложе себя, ей в подруги привезли маленькую девочку трёх лет, похитив её предварительно у графа. Принцессе же было тогда пять. Дочь графа была даже чем-то похожа на неё. Обо всём этом рассказал нам бывший настоятель монастыря, ныне схимник; я привёз его с собой.
    - Сюда... позови его сюда... - дрожащим голосом вымолвил император.
    Седой старик с поклоном вошёл в императорский кабинет.
     - Где... моя... дочь?.. - с усилием вымолвил его величество.
     - Через год после похищения, - ответил схимник, - ваша дочь скончалась от сильной простуды, а её подруга выжила и теперь у вас во дворце. Я увидел её по дороге сюда и сразу узнал.
      Императору сделалось дурно. Когда с помощью лекарств его поспешно привели в чувство, он слабым голосом сказал:
      - Генрих!.. Позовите его высочество...
      Генрих явился на зов и был поражён тем, что' с помощью начальника тайной службы рассказал ему император. Схимника уже увела стража - в застенок, как бывшего пособника мятежников. Император плакал и долго не мог успокоиться. Наконец, он произнёс:
      - Хорошо, что я ещё не успел объявить торжественно народу, что нашёл дочь - а ведь через неделю уже все бы знали об этом! Мой принц, я сломлен горем. Распорядись сам, чтобы ЭТУ ДЕВОЧКУ доставили в приют для знатных сирот, который учредил прежний император, мой старший брат. Очень полезное начинание... О да, очень.
      - Отец! - Генрих встревожился. - Ваше величество! Но ведь это будет ударом для неё.
      - Это уже стало ударом ДЛЯ МЕНЯ, - император снова заплакал. - Поди, распорядись. Ты - мой единственный наследник.
      "Вот и произошло то, чего я хотел, - мелькнуло в голове у Генриха, и тут же он содрогнулся от невольного отвращения к собственным мыслям. - ЭТОГО?! Нет, видит Бог, не этого я хотел!"
     Анжелину уже успели известить, что произошла чудовищная ошибка, и что она вовсе не принцесса. Ей уже объявили, что теперь ей надо оставить дворец, поэтому, как только она будет готова, её тут же отвезут в приют для знатных сирот, и она горько рыдала на плече у Мартины, которая успела полюбить её и тоже плакала.
      Генрих вошёл к ним и сказал:
      - Собирайтесь! Поедете обе в мой дом вместе со мной. Будете жить там. Мартина, его величество даже обрадуется, если вы временно оставите службу у него, чтобы служить у меня.
      Анжелина подняла на принца заплаканные глаза, полные сомнения и страха, но Мартина шепнула:
      - У его высочества вам будет хорошо. Не бойтесь! Я знаю, я жила там какое-то время.
      - Кольцо, - произнёс Генрих.
      Анжелина сняла кольцо, прижала его к губам, прощаясь с ним, и робко отдала Генриху. Он бережно положил кольцо во внутренний карман своего камзола.
      Через полчаса они уже ехали в карете Генриха. Анжелина сидела тихо, то и дело вытирая слёзы. Она страдала так не оттого, что перестала быть принцессой. Её потрясло, что человек, которого она искренне и беззаветно полюбила, как родного отца, перестал нуждаться в её любви в считанные минуты - а она продолжала любить его. Кроме того, её пугал его высочество, и даже не сам он, а его серебряные глаза на обруче. Сам он был даже красив, но ведь он не любил её, а её сердце только-только раскрылось для любви и счастья. Мартина, опасаясь, как бы принц не прогневался, старалась еле слышным шёпотом утешить её - и не могла.
    - О чём вы плачете? - вдруг холодно спросил Генрих. - О том, что мы едем не в приют?
    - Я потеряла отца, ваше высочество, - ответила Анжелина и разрыдалась. - Я так полюбила его!
    - Это, конечно, достойно скорби, - сказал Генрих гораздо мягче. - Но у вас остался брат. Анжелина, я по-прежнему остаюсь вашим братом, а вы моей сестрой. Разве это плохо?
    - Хорошо, - призналась Анжелина. - Но...
    И она умолкла, удерживая слёзы.
    - ... но вы меня не любите, - дружелюбно закончил за неё фразу Генрих. - И считаете, что я вас тоже не люблю. Я считаю, что это не совсем так. Время покажет, кто из нас прав. Во всяком случае, я везу вас к себе вовсе не из жалости. Вы, может, боитесь моих серебряных глаз; но дома я снимаю этот обруч. Что поделаешь, если меня ослепили? Лучше смотрите в окно, любуйтесь природой и радуйтесь, что с вами не случилось такой же беды, как со мной.
     - Я радуюсь, - прошептала Анжелина.
     Особняк покойного графа, настоящего отца Генриха Эррэрского, перешедший по наследству к сыну, находился далеко за городом. Он стоял уединённо, на опушке леса, красиво белея на фоне густой зелени.
      Слуги вышли встречать хозяина. Генрих подал Анжелине руку, помогая ей выйти из кареты, подвёл её к слугам и сказал:
       - Миледи - моя названная сестра и будет жить в моём доме. Прошу слушаться её и госпожу Трэйс, которая вам уже знакома, - он указал на Мартину.
       Слуги низко поклонились Мартине и Анжелине.
       - Вы свободны, - сказал Генрих прислуге. - Я сам покажу своим гостьям их комнаты.
       Когда вокруг стало пусто, он шепнул Анжелине:
       - Прошу называть меня на "ты" и просто по имени, "Генрих", как и подобает сестре. Я буду так же просто обращаться к вам. Вы согласны?
- Да, - кивнула Анжелина.
       - Это будет справедливо. Ведь мы с тобой оба графские дети. Мой отец когда-то спас жизнь  императору, и тот обещал усыновить меня и сделать наследником престола, если его дочь не найдётся. Он сдержал своё слово. Подожди секунду, - он быстро провёл рукой по её лицу и плечам.
      - Ты стала ещё красивей, - сообщил он. - И немного пополнела. Это, конечно, тебе очень идёт.
      - Откуда ты это знаешь? - спросила удивлённая Анжелина. - Что я вообще была красивой? И что стала ещё лучше? Ты же...
      Она хотела добавить "ничего не видишь", но смутилась и замолчала. Он понял её.
       - Видишь ли, Анж,  - сказал он дружески, сокращая и без того короткое имя. - Когда я провожу рукой по твоему лицу, я очень ясно представляю себе твой образ, как будто вижу его. Я даже мог бы наколоть булавкой твой портрет, а потом написать его красками. И ты увидишь, правильно ли я представляю себе тебя.
       - Ты правда можешь это сделать? - Анжелине стало интересно.
       - Могу и сделаю. Разумеется, позже. Мартина, помните комнату моей сестры? Это будет комната Анжелины. Устраивайтесь; я пока буду у себя.
       И он ушёл. Слуги потащили на второй этаж сундук с одеждой - гардероб Анжелины, подаренный ей императором, а Мартина повела её за руку в новые для неё покои, где им отныне предстояло жить вдвоём.
      Одна из комнат немного походила на спальню Анжелины в императорском дворце, но здесь было меньше ковров и больше утончённого ясного уюта.
       Мартина с помощью служанки тут же разложила вещи - свои и Анжелины - в должном порядке, а Анжелина принялась разглядывать в окно небольшой сад. Он был менее роскошен, чем императорский, и она со вздохом отвернулась от окна. Потом задумчиво спросила: 
      - Мартина! А как меня зовут на самом деле?
      - Тоже Анжелина, сударыня, - ответила Мартина. - Как и покойную дочь императора.
      - Теперь я вспоминаю, - Анжелина поникла головой. - Когда я была совсем маленькой, я играла с девочкой старше меня. Но потом она исчезла.
      Она подошла поближе к Мартине и шёпотом спросила:
      - Скажи, его высочество добрый?
      - Добрее, чем может показаться с первого взгляда, - Мартина улыбнулась. - Видимо, вы пришлись ему по душе; из жалости он и вправду не взял бы вас сюда. Для него отчий дом - святое место. Я в молодости служила здесь и знаю: его высочество тщательно изучает человека прежде, чем пригласить его сюда хотя бы для одной-единственной встречи.


      Вечером Генрих предложил Анжелине совершить прогулку по графскому парку - так он называл лес. Лес действительно был его собственностью, но на ухоженный парк вовсе не походил. Он казался диким и таинственным, как самый настоящий лес, особенно Анжелине, которая до сих пор лесов вообще не видела. Он обступил путников со всех сторон, и Анжелина взирала на это море зелени и мощных стволов с благоговением.
      На глазах у Генриха теперь была чёрная повязка. Анжелина боялась, что милорд вот-вот споткнётся и упадёт. Но он шёл очень уверенно, и споткнулась о еловые корни два раза она, а не он. Он смеялся:
      - Смотри под ноги, Анж.
      Потом сказал:
      - Ничто я так не люблю, как лучи заката. Я их не вижу, но чувствую. Сядем?
      Они присели под большим старым дубом.
      - Слышишь? - он улыбнулся. - Кукушка. Годы считает. Ну, сколько нам с тобой осталось?
      Они принялись увлечённо считать и насчитали двести раз.
      - По сто лет? - он рассмеялся. - А знаешь, это было бы неплохо.
      Он привёл её к ручью, протекавшему в чаще, и она увидела там множество форели. Спросив позволения принца, она изловчилась и поймала одну рыбину. Та забилась у неё в руках, упругая, полная силы, блестя розоватой чешуёй в солнечном закате. Анжелина пустила её обратно в воду.
      Домой они вернулись с первыми звёздами. Генрих сказал:
      - Завтра мы до вечера не увидимся, миледи. Я буду во дворце.
      Он поцеловал её в лоб, а она, смутившись, - его в щёку.
      - Спокойной ночи, - промолвил он.
      - Спокойной ночи, - дружески ответила она, но в её голосе прозвучала невольная печаль: впервые за последний месяц она ночевала не во дворце и знала, что уже никогда не будет ночевать там.
      
                3

      Ночью Анжелина просыпается. Ей с необычной силой хочется снова в лес - он словно зовёт её. Причина этому, должно быть, то, что она почти всю свою жизнь провела в душной монастырской келье, и ей теперь словно не хватает воздуха. Осторожно, чтобы не разбудить спящую в соседней комнате Мартину, Анжелина одевается, открывает окно и решительно спускается вниз по плющу - ведь до земли совсем близко.
       Ночь тёплая. Ярко светит луна. Анжелина в полном одиночестве снова входит в лес. Целый хор ночных звуков, сотканных из сонной тишины, наполняет её слух и проникает в душу. Стрекочут в траве цикады, вспыхивают огоньки светляков, а где-то без умолку напевает неведомая ночная птица. Анжелина идёт по лесу, чувствуя себя уютно и спокойно, как у себя дома. Ей бесконечно хорошо. Радость охватывает всё её существо, и она с головой погружается в неё. Лепет ручья в чаще вызывает на её лице улыбку, словно она слышит голос старого и доброго друга. Она идёт и идёт, не чувствуя усталости, и вдруг перед ней открывается просвет: лесное озеро. Оно до самого дна озарено луной. Анжелиной овладевает сильнейшее искушение выкупаться. Во дворце она узнала, как это замечательно - иметь собственную купальню, и теперь ей кажется, что само Проведение привело её на берег этого чудесного озера, за которым начинаются бесконечные поля. Анжелина скидывает платье и туфли и долго плещется на мелководье, наслаждаясь тёплой, как парное молоко, водой и луной. Ей ни чуточки не страшно. Она даже тихонько смеётся от удовольствия. Потом вылезает на берег, но там холодно и нечем вытереться. Теплота ночи обманчива - после купания она превращается в весьма ощутимую ночную свежесть. Анжелина снова залезает в воду. Кладёт голову на берег, на руки. И засыпает...
       Её будит восходящее солнце. Она выбирается на берег под его живительные лучи и обсыхает. Затем надевает платье и туфельки - и почти что бежит домой. Она осторожно забирается по плющу
в комнату через приоткрытое окно и поспешно залезает в постель. Это очень вовремя, потому что проснувшаяся Мартина тихонько приоткрывает дверь в её комнату.
      - Свежо, - шепчет она сама себе, закрывает окно и опять уходит поспать ещё немного. Уставшая Анжелина тоже засыпает. 



      Когда она снова открывает глаза, по карнизу стучит дождь. Мартина сообщает ей, что Генриха уже нет в замке. Анжелина завтракает одна за большим длинным столом. В столовой она находит забытое здесь красивое издание Шекспира и с любопытством читает "Сон в летнюю ночь". Потом совершает путешествие по дому. Он очень красив, и всё же ей довольно скоро становится скучно. Она садится повторять то, чему её целый месяц учили, стараясь не думать об императоре - о том, что она любила его, как родного отца, а он предал её. Всё же невольная грусть заползает ей в сердце. Она начинает приставать к Мартине:
      - Скоро ли вернётся милорд?
      - Право, не знаю, - отвечает та. - Если он придёт не в настроении, мы даже не узнаем: он поднимется по чёрной лестнице прямо к себе в кабинет.
      Весь день проходит в праздности и скуке. Ближе к вечеру Анжелина придумывает себе развлечение: она пытается тайком открыть кабинет Генриха. Он заперт. Она вспоминает, как открывала дверь своей запертой кельи, когда отец настоятель отлучался надолго, и теперь делает так же: суёт железный стерженёк от старого канделябра в замочную скважину. И дверь открывается. "Я сделаю ему сюрприз, - думает Анжелина. - Спрячусь. Может, конечно, ему это не понравится - ну и что. Это же всего один раз".
      Она с любопытством рассматривает убранство кабинета, но, заслышав шаги и голоса, поспешно ныряет под диван.
      Долго ждать ей не приходится. Вскоре дверь кабинета открывается, и она уже готова выскочить из-под дивана и ошеломить его высочество этой неожиданной выходкой... но вдруг в зеркальной дверце шкафа напротив она видит, что Генрих входит не один. С ним какая-то дама. На её лице вуаль. Она откидывает её.
      - Садись, Бэсс, - говорит Генрих даме. Он слегка пьян - Анжелина чувствует запах вина. Сам он кидает влажный плащ на кушетку и ложится на диван. Женщина - она выглядит немного постарше его - садится возле стола и зажигает три свечи, поскольку уже темнеет.
      - Как дела во дворце? - спрашивает она.
      - Я приёмный сын императора, - Генрих жёстко смеётся. - Не забывай. Это значит, что я убиваю не один час с главным распорядителем праздников, выполняя часть его работы. Устраиваю обеды, организовываю балы и везде обязан играть первую скрипку. Одним словом, душа компании. Как приятно отдохнуть от этого, просто лежать в тишине и слушать дождь...
      Оба какое-то время молчат. Потом Бэсс задумчиво говорит:
      - Ты бы меньше пил, Генрих. Это сбивает тебя... Это тебе мешает.
      - Я пью не много, ты это знаешь, - отвечает он.
      - Тебе и не много достаточно, - она улыбается.
      - Я пью не много, - повторяет он. - Бэсс! Чему ты улыбаешься?
      - Ты чувствуешь, что я улыбаюсь? - она смеётся.
      - Разумеется.
      - Тебя не проведёшь, - она дружески смотрит на него. - Можно подумать, глядя на тебя, что быть императорским наследником - последнее дело.
      - Не последнее. На свете нет ничего последнее, чем перестать быть самим собой. Я боюсь себя потерять. Как твой муж? Дети?
      - Всё в порядке, - она прикрывает глаза. - Это дежурный вопрос?
      - Ты ведь молчишь, - он пожимает плечами; Анжелина видит это в зеркале. - А мне приятно слышать твой голос - он так же успокаивает, как шум дождя.
      - Как твоя названная сестра, леди Анжелина? - искренне интересуется Бэсс.
      - Ах, ты любишь запретные темы, - он смеётся и встаёт с дивана. - Она? Думаю, что неплохо. Моему приёмному отцу ничего не стоило вышвырнуть её в приют. Это после месяца горячей отцовской любви! Сейчас во дворце траур. Что ж, я не против траура; но в данном случае он кажется мне фальшивым. Императору жаль самого себя и своих обманутых надежд гораздо больше, чем ребёнка. Конечно, он мало знал свою дочь. И всё же я чувствую фальшь. Он сегодня дал званый обед - в честь обманутого отца. И я ходил, как идиот, раздавая слугам задания, будто в считалочке: ты дров наколи, ты воды принеси... Главный распорядитель праздников зевал в стену, слушая мой голос, слуги топтались, как слоны на водопое, а я по ходу дела занялся дегустацией вин - от скуки...
      - Обед был хорош, - со знанием дела отметила Бэсс.
      - Ещё бы. Всё-таки я им занимался, - он вытащил из шкафа и поставил на стол графин с вином и два бокала. - Очень лёгкое десертное, Бэсс, как в прежние времена.
      - Когда я бывала у тебя?
      - Да, когда ты бывала у меня.
      Анжелина увидела, как они поцеловались, взявшись за руки, точно в старинных романах.
      - Не забывай, - Бэсс погрозила пальцем Генриху. - Я замужняя дама. Меня нельзя ТАК целовать.
      - Я ведь не требую, чтобы прежнее вернулось.
      - Оно не может вернуться. Ты думаешь, я способна изменить своему мужу?
      - А ты полагаешь, я способен хотеть от тебя этого? За твоего мужа и твою семью, - он слегка ударил бокалом о её бокал. - Но я не могу не поцеловать чистое существо с тем же чистым чувством, с каким целовал прежде.
       - То, что происходило после наших чистых поцелуев, было далеко не безгрешным, - напомнила ему Бэсс, с удовольствием делая глоток.
       - Тем не менее, ты не можешь сравнивать нашу прошедшую любовь с тем, что бывает сейчас у меня, - медленно ответил Генрих. - А бывает совершенно не то... бывает такое, от чего хочется бежать...
       И он тоже сделал глоток. Потом воскликнул:
       - Бежать! Понимаешь? Ты знаешь, где я порой бываю и КАК развлекаюсь?! Может, оттого, что слеп, может, оттого, что слаб. Скажи мне, Бэсс, скажи мне чистое слово.
       - Чистое слово? - она удивлённо рассмеялась. - Что это?
       - Это то же самое, что любовь, - ответил он. - То же самое, что деревья, омытые дождём, то же самое, что душа, взывающая к Богу... ЧИСТОЕ  СЛОВО! Чистое, как ручей в моём лесу. Как Анжелина - она ещё чистая...
       Он умолк в тоске.
       - В твоей Анжелине ты и найдёшь спасение, - ласково сказала Бэсс. - Ты ей нужен. Она ждёт тебя... И, может быть, она тебя дождётся. Чистота в твоих руках; взрасти её и не будешь обделён.
       - Смотри, - произнёс он, дотрагиваясь до свечи. - Воск оплыл. А форма - девочка, играющая в мяч. Ты видишь?
       - Вижу, - она сделала ещё глоток. - Да ты зрячий - ощупываешь пальцами оплывший воск и говоришь, что' он изображает. Ты - художник. Подари мяч своей Анжелине. И помни - твоё спасение в ней.
       - Но она ещё мала, - он задумался.
       - Всё большое растёт из малого, - ответила Бэсс. - Я желаю счастья тебе и ей. Будь осторожен, Генрих, береги себя.
       Она встала.
       - Я провожу тебя, - встрепенулся он.
       ... Когда дверь кабинета закрылась, Анжелина выбралась из-под дивана, выскочила из кабинета и с трепетно бьющимся сердцем побежала к себе в комнату.
      

        Они встретились за ужином.
        - Добрый вечер, Анж, - сказал Генрих.
        - Добрый вечер, милорд, - ответила она.
        - Я немного устал сегодня, - признался он.
        - Да, - машинально отозвалась Анжелина. - Я понимаю. Званый обед. Ты вместо главного распорядителя праздников. Это страшно тяжело.
        Вдруг она осеклась и покраснела до ушей. За столом воцарилось нехорошее молчание.
        - Откуда мы знаем про званый обед? - спросил Генрих, деловито принимаясь за еду. - И про распорядителя?
        Анжелина сжалась.
        - Не надо молчать, - Генрих устремил на неё невидящий взгляд. - Говорите, миледи, стесняться нечего.
        Анжелина всхлипнула.
        - Я хотела сюрприз... - сказала она. - Зашла в кабинет. Залезла под диван... Я хотела вылезти, когда ты придёшь. Но ты пришёл не один. Прости меня. Я больше никогда так не сделаю.
       - Не плачь, - он улыбнулся. - Насколько я помню, из-под дивана прекрасный вид на зеркальную дверцу шкафа, так что ты видела не только наши ноги.
      - Но вы же ничего плохого не делали, - наивно сказала Анжелина. - Только поцеловались. И очень интересно разговаривали...
      Она виновато умолкла.
      - Я не сержусь, - ласково отозвался Генрих. - Не думай об этом. Тебе понравилась Бэсс?
      - Да, - с живостью отозвалась Анжелина. - Она очень славная.
      Они поужинали, и Генрих пригласил Анжелину к себе в кабинет, озарённый свечами. Они уселись вместе на диван, и Генрих задумчиво заговорил:
       - Мы с Бэсс давно знаем друг друга. Семь лет назад мы были даже помолвлены. Впрочем, всё распалось. Я уехал на войну, она встретила другого. Но мы остались друзьями. У меня мало друзей, Анж.
       - А я - друг? - спросила Анжелина.
       - Пожалуй, друг, - он повернул лицо в её сторону. - Ты не уходила сегодня ночью?
       - Откуда ты знаешь? - в голосе Анжелины явственно прозвучал страх.
       - Не бойся, я просто спрашиваю. Значит, уходила. Я так и думал. Видишь ли, я имею обыкновение купаться в том самом озере, где нашёл сегодня утром твоё платье. Хорошо, что я на него наткнулся. Так как кругом всё было тихо, я решил, что ты где-то спишь, и не стал тревожить тебя.
       - И, конечно, не стал купаться, - предположила Анжелина.
       - Конечно, не стал.
       - Я уснула в воде, - пояснила она. - Сама - в озере, а голова на берегу. Было холодно вылезать. А утром я обсушилась на солнце, оделась, прибежала сюда и опять уснула. Понимаешь, милорд, мне так захотелось прогуляться ночью по лесу! Ночью лес очень-очень красивый.
      - И ты не боялась?
      - Нет. Ведь было красиво, а не страшно.
      Он засмеялся:
      - Я рад, Анж. Рад, что тебе не было страшно. Многие боятся ночью в лесу, но ты не боишься - мне это нравится.
      - А чего можно бояться в лесу? - удивилась Анжелина.
      - Возьмём самое простое: волков, - ответил он.
      - Я читала, что летом волки сытые, - заметила Анжелина. - Ещё, правда, могли быть разбойники. Но их-то уж точно нет в твоём лесу, я это чувствую.
      - Да, разбойников у меня нет, - согласился он. - Когда в следующий раз тебя потянет ночью купаться, возьми полотенце и, пожалуйста, не спи на берегу. Тебя может увидеть кто угодно: мои охранники, крестьяне или просто какие-нибудь бродяги, проходящие мимо. Не думаю, что большинство из них захочет пропустить такое зрелище, как купающаяся в одиночестве девушка. Кроме того, я подыскал тебе учителей. Ты ведь хотела бы учиться дальше?
      - Ах, очень! - воскликнула Анжелина.
      - Жди их завтра с полудня.
      - Но... - она призадумалась. - Тебе это дорого выйдет. Платить учителям...
      Он в ответ рассмеялся.
      - Бог знает, что ты говоришь, Анж! Забудь свои келейные страхи; я ведь баснословно богат. Во всяком случае, пока.
      В этот вечер Анжелина ушла спать очень довольная: она уже не сомневалась, что Генрих добр. Но она не поняла загадочных слов Бэсс: "Твоя Анжелина ждёт тебя... и, может, дождётся". Что она имела в виду?
               
                4

      В отличие от Анжелины Генрих Эррэрский прекрасно понял, что' сказала Бэсс, и с облегчением думал, что Анжелина, видимо, её не поняла. Зачем Бэсс сказала это? Ещё слишком рано говорить подобные вещи; может даже, вообще не следует. Пусть всё остаётся как есть, так будет лучше для всех. Он ушёл спать с мыслью о том, что следует оформить опекунство, иначе пребывание Анжелины в его доме становилось двусмысленным. Не будь он его высочеством, никто бы и не подумал о формальностях, но он знал, что в высшем свете слухи расходятся быстро. Перед тем, как лечь, Генрих написал несколько строк своему нотариусу и скрепил их печатью - завтра его верный слуга отдаст этот документ по назначению и вернётся с другим документом - подтверждающим его права опекать юную графиню.
      Он слушал, как шелестит за окном неумолчный дождь. Этот вечный барабанщик такой же, как всегда, как был в далёком детстве, когда крупные капли стучали по упругим листьям, и дышалось благодатной сыростью. Он и тогда, и теперь любовался этим, но теперь уже внутри себя. В какой-то степени это было ещё лучше и приятней.
      У него были когда-то красивые глаза - скорее вишнёвые, чем карие, но его мастер по металлу смог запечатлеть лишь их форму на серебряном обруче. У него были  - да и остались - короткие вьющиеся волосы, светлые, что при карих глазах - редкость.
     Он был не слишком высок ростом, но строен и прекрасно сложен, черты лица были тонки и красивы. От всего его существа исходило ощущение изящества и хорошей военной выправки.
     В нём текла императорская кровь - больше, чем во многих других, ПОЧТИ во всех, состоявших в отдалённом родстве с императором. Поэтому император и пообещал тогда его отцу усыновить его. То, что отец Генриха спас тогда жизнь императору, конечно, сыграло свою роль, но, будь Генрих попроще в своём происхождении, без сомнения его заменил бы другой наследник. Были и другие знатные молодые люди, стоящие ближе к императору по родству, чем Генрих. Он днём и ночью всей душой ощущал их постоянную зависть и ненависть. Эта ненависть усугублялась тем обстоятельством, что император НА  САМОМ  ДЕЛЕ полюбил его. Он был не просто законный наследник, чьи права официально подтверждены; он был любимый пасынок, фаворит. Но завистники до времени помалкивали. Все знали, что его высочество не утратил вместе со слепотой боевого духа, и метко стреляет наугад из мушкета и даже из лука (луки и арбалеты уже отошли в прошлое), прекрасно владеет шпагой и победил ею не одного противника.
      Став принцем Эррэрским, Генрих ближе, чем прежде, узнал государя, которому так преданно служили его отец и он сам. Он увидел слабость и силу императора, с сожалением убедился, что слабости больше, но это не помешало ему искренне привязаться к приёмному отцу, тем более, что последний, угадав в Генрихе сильную, пылкую и чистую натуру, уцепился за эту добродетель, как дитя за руку матери. Он осыпа'л сына подарками и ласками, во многих делах спрашивал его совета, верил ему и постоянно находился под властью его бесконечного обаяния и острого ума, сам того не замечая. Все знали: в каком-нибудь щекотливом вопросе, вставшем перед императором, последнее слово непременно останется за его высочеством. При этом Генрих действительно часто делил свои дворцовые обязанности с некоторыми знатнейшими вельможами. Император Эдмунд в душевной простоте полагал, что его наследник должен входить во все дворцовые дела вплоть до организации обедов и балов, а также присутствовать на великосветских приёмах. Но Генрих был убеждён, что это тот самый случай, когда простота хуже воровства, злился на бедность и плоское уныние светских нравов едва ли не больше, чем на вульгарность и пошлость "богемных вельмож", любящих проводить время в постоянном подражании древним римлянам и грекам. Вообще, Генрих негодовал на всё, что отнимало его личное время, оскорбляло нравственное чувство и мешало принадлежать самому себе; он был с детства приучен к независимости и внутренней чистоте - и дорожил этими качествами. Несмотря на это, ему порой приходилось поступаться и тем и другим, отчего он сильно страдал.
      ... Теперь он уснул, но во сне начал метаться. Ему часто снился один и тот же ужасный сон - как его ослепляют. Это случилось шесть лет назад, но сон мучил, сон не оставлял его.
      Он пробудился от кошмара, выпил воды, распахнул настежь окно и вновь крепко уснул - на этот раз мирно и спокойно.


     Начиная со следующего дня Анжелина снова приступает к прерванным занятиям. Она учится так охотно, что её успехи поражают и радуют учителей, о чём они время от времени докладывают Генриху.
    Теперь только конец июня; солнечных жарких дней становится всё больше.
    Император вызывает его высочество к себе. После обычных церемонных приветствий его величество нерешительно говорит:
     - Мой добрый Генрих, я слышал, ты начал опекать ЭТУ ДЕВОЧКУ, и она живёт в твоём доме, хотя я распорядился отдать её в приют?
     - Ваше величество, - Генрих кланяется. - Позвольте мне высказать своё  мнение. Речь идёт о бывшей подруге принцессы Анжелины. У неё особое положение: она была последней отрадой вашей дочери в этом мире. Я полагаю, дочь графа Эдгара заслуживает более достойной участи, чем пребывание в приюте, где она может и получит должное образование, но будет лишена того душевного тепла, которого ей не хватало всю жизнь. Это было бы плохой благодарностью девушке, когда-то утешавшей вашу дочь, не правда ли?
     - Это верно, ты убедил меня, - император растроганно смотрит на Генриха. - В самом деле, это дитя заслужило то, что сейчас получает. Ты очень честен, сын мой. Я глубоко уважаю тебя за это.
     Он отпускает Генриха, и тот с облегчённым сердцем уходит. Этим же вечером он накалывает ножом на деревянной дощечке портрет Анжелины до плеч, предварительно дотронувшись несколько раз до оригинала - как всегда, бегло. Ему очень важно запомнить её лицо, волосы, шею, плечи. Он накалывает и общий фон, но на этот раз шилом. Через три недели портрет готов. Генрих зовёт Анжелину и просит её зайти в его кабинет. Она заходит, видит портрет и замирает на месте. С портрета на неё смотрит больше, чем она, - смотрит её душа. Портрет настолько верен, что ей на секунду кажется, будто она глядится в зеркало. Там, позади неё, на холсте - густая, пронзённая солнечными лучами, свежая листва сада. Издали наколы шилом и ножом были незаметны, вблизи - заметны лишь местами. Цвета были лёгкие, насыщенные, ровные, как на полотнах голландских мастеров.
      - Так ли я увидел тебя, как ты есть? - спросил её Генрих.
      - Ах, больше, чем так, - она с робкой благодарностью берёт его за руку. - Это чудесно, милорд! Ты - великий художник! Но как ты мог, не видя меня, написать такой точный портрет?
      Он польщён и с улыбкой отвечает:
      - Если наколоть сам рисунок, уже не трудно сделать его ни углём, ни красками. Твой портрет наколот ножом, листва - шилом, солнечные лучи - штопальной иглой. У всех наколов разные следы. Я узнавал их на ощупь и писал картину. Краски у меня - каждая в особом отделении, видишь? Каждое отделение рельефно помечено, я помню, где какой цвет. Этого, пожалуй, было бы мало, но я учился живописи десять лет, пока был зрячим, и знаю, какие цвета дают смешения тех или иных красок. Я чувствую рисунок так же, как чувствую тебя, Анж.
      Она сказала восхищённо:
      - Если бы ты даже всё видел, ты ни за что не написал бы мой портрет лучше. Никто бы этого не сделал. Это шедевр! Неужели я достойна того, чтобы сам принц, гениальный художник, тратил на меня столько времени.
      - Ты достойна ещё большего, гораздо большего, - ответил он. - Я рад, что вижу тебя правильно; рад, что чувствую тебя.
      Портрет вставили в золочёную раму и повесили в покоях Анжелины. Мартина не поверила своим глазам.
      - И это чудо написал его высочество? - всё переспрашивала она. - И вы меня не разыгрываете, сударыня? Это ведь одно и то же лицо, это в самом деле вы! Как же он мог ТАК изобразить вас?..
      Она не преминула при случае высказать своё бурное восхищение Генриху, который слушал её с удовольствием. Он испытывал законную гордость художника, создавшего шедевр и понимающего, что нельзя этим шедевром не восхищаться.
       Вечерами Генрих гулял с Анжелиной в саду или в лесу - том самом, где звенел ручей, полный форели. Иногда они вместе приходили к маленькому озеру на краю леса, но не купались, а целомудренно сидели рядом на берегу. Генрих, впрочем, не раз предлагал Анжелине искупаться, но она отказывалась: хотя её спутник был слеп, ей с трудом верилось, что он не ПОЧУВСТВУЕТ её, когда она будет купаться, как почувствовал перед тем, как написать её портрет.
      Генрих не настаивал. В такие вечера ему было спокойно и легко на душе. Неспокойно и нелегко было другое: когда вечером он куда-то уезжал, а на рассвете возвращался домой тайком, как вор, пьяный, пропахший женскими духами и сам не свой от тоски. Он очень боялся, что Анжелина однажды увидит его таким. И он тщательно мылся после каждой такой ночи.
      Анжелина не знала об этом. Её представления о мире были весьма радужны. Всех людей она считала чистыми и скромными, хотя не отрицала людской чёрствости, эгоизма и даже жестокости. Ко всему этому был склонен её бывший наставник, отец настоятель, лютый женоненавистник. Впрочем, и в мужчинах он ценил только три добродетели: сухость, педантизм и набожность. Это был честный и фанатичный аскет, ханжа и мизантроп. Но всё же у него была совесть, и он свирепо, как волк, блюл свою собственную и монастырскую нравственность. Это его качество изначально наставило Анжелину на путь истинный. Она была хорошей послушницей, примерной ученицей и трудолюбивой помощницей. В общем-то настоятель был ею доволен. Глядя на неё, он иной раз даже прощал женщинам их существование на земле. Это не мешало ему кормить девочку весьма однообразно и скудно, держать её взаперти, редко позволять ей мыться и стирать свою одежду и без конца заваливать её обычной работой: штопкой, шитьём, кройкой и вышивкой. Он разрешил девочке пользоваться своей библиотекой, но так как составлял её не сам и читал мало, то упустил из виду несколько светских романов, затерявшихся среди богословских трудов. Эти романы были достаточно вольного содержания. Оттуда Анжелина почерпнула не совсем ясные ей  понятия: "любовь к мужу", "измена" и   "роковая страсть". Чутьём угадывая, что её строгий наставник весьма разъярится и отберёт книги, если она попросит его объяснить ей хотя бы одно из новых для неё слов, Анжелина заглянула в монастырский словарь. Там она прочла, что любовь к мужу - священное и во всём правильное чувство, так же как и любовь мужа к жене с детьми. Измена была чем-то нехорошим, "действом, означающим, что жена отходит от мужа своего и обращается за телесным и внутренним утешением к иному человеку, что есть грех перед Богом", а уж "роковая страсть" и вовсе никуда не годилась. Словарь беспощадно ругал оба этих слова, убеждая Анжелину в том, что страсть - "чувство бесовское, часто связанное с искушением плоти и до того сильное, что дух становится немощен, а плоть отдаётся на поругание разврату и прочим бедам мира сего".
       Напуганная Анжелина после этого долго не брала романов в руки.
       Теперь она поняла, что читала пошлую, вульгарную литературу, эталон дурного вкуса. Вероятно, это были книги, отнятые у молодых послушников прежним настоятелем, но почему-то не выброшенные. Однако она поняла и то, что при всём своём нетерпимом тоне, словарь говорил правду. Во дворце и у Генриха она прочитала несколько по-настоящему хороших книг и гораздо лучше поняла смысл слов, которыми интересовалась раньше. Но, глубоко целомудренная душой, она теперь согласилась с составителями монастырского словаря сознательно, а не как прежде - просто поверив им на слово.
      Её быстрый ум схватывал на лету всё, что преподавали ей учителя. Она делала блестящие успехи  по всем предметам. Но более всего её привлекали рисование и вышивка, которую она всегда любила.
У неё были теперь лучшие золотые и серебряные нити и нити других цветов, она вышивала гладью великолепные картины и узоры, так что Мартина не могла надивиться её искусству. Она часто присаживалась рядом, чтобы хоть немного поучиться у своей молодой госпожи.
      Помня совет Бэсс, Генрих подарил Анжелине небольшой мяч из пробкового дерева, обшитый золочёным сафьяном. Анжелина очень полюбила мяч и часто играла с ним, ударяя о стену дома и подхватывая на лету. Мяч пружинисто отскакивал от стены, а Анжелина успевала перекувырнуться через голову и поймать его, лёжа в траве. Это стало одним из её главных развлечений.
          
                5

     Однажды, когда его высочества нет дома, к нему приезжает незнакомый вельможа лет тридцати.  Анжелина видит его из окна и спрашивает слугу
     - Каспар, кто это приехал?
     Каспар смотрит тоже смотрит в окно и охотно отвечает:
     - Это барон Рэ'дфферн, друг хозяина. Славный господин. Добряк.
     И идёт открывать парадную дверь. Мэя поспешно следует за ним. Она не без робости спускается вниз.
     Барон уже в холле. Это высокий крепкий человек с золотистыми волосами и усами. На среднем пальце его руки - золотой перстень с аквамарином, а по холёному лицу проходит неожиданный для такого лица шрам, свежий, от левой брови, через нос к правой щеке.
     Анжелина слегка наклоняет голову в знак приветствия:
     - Добрый день, господин Рэдферн. Его высочество просил меня быть в его отсутствие хозяйкой.
     - А, - говорит Рэдферн, улыбаясь. - Вы маленькая Анжелина Шэлтон, дочь графа Эдгара? Здравствуйте, миледи, - он целует её руку.
     - А я Ро'дерих Рэ'дферн, - представляется он. - Мы давно не виделись с его высочеством - я целый год был послом от империи Семи Островов в Греции. Он обещал мне, что сегодня будет дома. С вашего позволения я подожду его?
      - Да, прошу вас, - говорит Анжелина
      Рэдферн, видимо, знает, где полагается ожидать Генриха. Он сбрасывает плащ на руки Каспара и проходит в столовую на первом этаже. Потом с улыбкой оборачивается к Анжелине:
       - Миледи, не будете ли вы так любезны, что посидите со мной - и мы вместе подождём его высочество?
       Она соглашается.
       - Каспар, принеси-ка, друг мой, вино и бисквиты, - говорит барон.       
       Вскоре появляются лёгкое десертное вино и бисквиты - атрибуты ожидания. Рэдферн наполняет два бокала.
        - Не откажетесь, миледи? - спрашивает он.
        - Благодарю, - отвечает Анжелина, решая про себя выпить совсем немножко. Помолчав, она нерешительно спрашивает:
        - Значит, моя фамилия Шэлтон?
        - Его высочество не сказал вам? - поднимает брови Рэдферн. - Он скрытен, принц Генрих. Да, вы леди Шэлтон. А я - старый друг вашего царственного брата. Ещё когда он был ребёнком, да и я тоже, мы дружили. И дружим до сих пор, хотя он из графа превратился в наследника престола. Он потерял дружбу очень многих людей, став приёмным сыном императора. И это жаль. Зависть отталкивает неблагодарные души от самых лучших людей, и так было во все времена. Но я не таков, скажу не хвастаясь. Для меня дружба - святое, да и для него тоже. Кто его истинные друзья? Вы, я, ещё пара человек - вот и всё.
       - А Бэсс? - спрашивает любопытная Анжелина.
       - Госпожа Элизабет Мэйдж? - барон улыбается. - Я включил её в число друзей, но не назвал имени. Вы с ней знакомы?
       - Немного, - уклончиво отвечает Анжелина. - Она графиня?
       - Герцогиня, - отвечает Родерих Рэдферн, внимательно глядя на Анжелину.
         Появляется Генрих.
       - Вот и ты, - ласково говорит ему барон. Они обнимаются.
       - Прости, Рэдферн, я задержался, - отзывается Генрих. - Я невероятно рад тебе. Мне тебя очень не хватало. Здесь ли Анжелина?
       - Я здесь, милорд, - она подбегает и обнимает его.
       - Миледи оказала мне радушный приём, - барон глядит на Анжелину мягкими синими глазами.
       - Благодарю, Анж, - Генрих сердечно целует её в лоб. - Это мой лучший друг, ты, наверно, уже поняла?
       - Поняла, милорд, - отвечает она.
       - Ты даже не сказал девушке, что её фамилия Шэлтон, - не удерживается барон. - А ведь её отец, граф Эдгар, был замечательный человек. На таких людях держится государство.
      - Это упущение с моей стороны, - соглашается Генрих. - Я расскажу тебе о твоей семье всё, что знаю, Анж, но, к сожалению, я знаю немного. Я не был близко знаком с твоими родителями.
      - Ты знаешь достаточно, милорд, - успокаивает его Рэдферн.
      - Пойдём ко мне в кабинет, - предлагает Генрих. - Анж, ты простишь меня? Нам с моим другом надо побеседовать наедине.
      - Разумеется, - Анжелина целует его в щёку и убегает.
      - До чего прелестна! - с чувством говорит Рэдферн.
      

      Они сидят в кабинете принца.
      - Значит, ты ранен, Ро'дрэд, - говорит Генрих, разливая вино в бокалы. Он сокращает имя и фамилию друга, превращая их в одно целое, как привык с детства. - Я сразу учуял шрам, когда обнимал тебя. Запах крови.
      - Ты меня пугаешь, - отзывается барон. - Становишься волком?
      Он смеётся.
      - Я становлюсь нравственным уродом, - отвечает Генрих. - Покажи шрам.
      Он осторожно проводит рукой по лицу друга.
      - Два дня, как зажил, - улыбается Родрэд. - Не успел я вернуться на родину, как схлестнулся с людьми Масса'ро. Ты ведь знаешь, они пленных не берут - пришлось биться насмерть.
      - У меня с ними тоже была небольшая схватка, - его высочество смеётся. - Когда отбивали монастырь, где нашлась Мэя. Они убили почти всех; хорошо, что она им не досталась. А как твои дети?
      - Все здоровы. Жена также - и просит тебе кланяться, - барон внимательно смотрит на Генриха. - Что ты думаешь делать?
      - В каком смысле?
      - В прямом. С дочерью графа Шэлтона.
      Генрих рассеянно пожимает плечами:
      - Она играет... Учится... Думаешь, ей чего-то не хватает?
      - Ты великолепен, - Родрэд улыбается. - Святая непосредственность.
      - Не святая, - качает головой Генрих. - Ох, какая не святая, знал бы ты.
      - Бордели? - брезгливо хмурится барон.
      - И это... и другое... Называется: дворцовые забавы.
      Он кратко рассказывает Рэдферну о том, чем, к несчастью, не так уж бедна его жизнь. Рэдферн морщится. Потом говорит:
      - Генрих, у тебя чистая душа. Ты ведь красавец. Ты замечательный человек. Что с тобой стряслось? Ты всё пытаешься внушить себе, что одинок и несчастен?
      - Нет, - Генрих задумывается. - Я не одинок и не несчастен. Но это затягивает, как болото, Родрэд. Трясина, понимаешь? Иной раз я так бы и перевешал их всех. Но император жалует их. Я - их блесна, когда они ловят свои прихоти. А блесна участвует в рыбной ловле, как бы ей ни хотелось быть в стороне.
      - Так ты не понял главного? - Родрэд смотрит на свечу.
      - Главное? О чём ты? - настораживается Генрих.
      - Ну, если ты ещё не понял, то всё равно скоро поймёшь, О ЧЁМ Я, - внушительно отвечает барон. - Я не встреваю в чужие дела, пусть всё идёт своим ходом. Кстати, откуда Анжелина знает Бэсс?
      Генрих рассказывает. Рэдферн смеётся.
      - Миледи действительно ребёнок, - говорит он. - Но уже не совсем. Детские выходки, но уже недетская душа. Взрослая. Просто чистая, как первый снег. Вспомни дыхание зимы, самое первое, в котором сливаются отзвуки весны и осени. Вот она, мелодия её души. Если бы ты не убрал свой клавесин на чердак, я сыграл бы тебе нечто подобное. Почему ты не учишь её музыке?
      - В самом деле, - Генрих смущён. - Я ведь и сам играю. Но когда ослеп, стал немного неточен. Иногда сбиваюсь. Ты прав, надо достать клавесин: не для меня - для неё...
      - Для тебя тоже, - возражает Родрэд. - Музыка удерживает дома тех, кому там не сидится.
      Эта многозначительная фраза вгоняет Генриха в краску.
      - Не осуждай меня, - говорит он холодно. - Ты не понимаешь. Да, я пью, я стал нечист, но ведь я жду тебя не осуждения.
      - А чего же? Поощрения?
      - Молчания. Дружеского. Как всё, что было до сих пор от тебя.
      Барон растроган.
      - Молчу, - говорит он, вздыхая. - Молчу, дорогой ты мой. Потому что люблю тебя. Ты сам знаешь, друг ли я тебе.
      - Знаю и благодарю, - Генрих порывисто сжимает его руку.
      Они долго молчат, сидя за столом. За обедом Рэдферн разговаривает в основном с Анжелиной. Когда он собирается уходить, Генрих приводит его в покои Анжелины и говорит:
      - Вот её портрет. Я написал его недавно.
      Рэдферн видит портрет и дыхание в нём замирает. Комната пуста. Анжелина играет с Мартиной в саду.
      - Боже мой, - шепчет Родрэд. - И ты, сотворив такое чудо, ещё не понял главного? Ну теперь я не верю тебе!
      - О чём ты говоришь? - спрашивает Генрих. - Объясни, ты говоришь загадками.
      - Да ведь ты любишь её! - вырывается у Рэдферна. - Она светится с твоего портрета; ты видишь её насквозь. Ты любишь её, Генрих, так, как никого на свете ещё не любил, а она любит тебя!
      - Молчи, - потерянно говорит Генрих. - Молчи, я прошу тебя.
      И с трудом добавляет:
      - Этого не может быть.
      - Чего не может быть? - Родрэд берёт его за плечи. - Не может быть чистой любви между двумя чистыми существами? Не сочиняй сказок, Генрих! Ты любишь её, как никого на свете, но почему-то не хочешь об этом думать. Скажи, почему?
      - Она ребёнок, - Генрих закусывает губу. - Ей недавно исполнилось пятнадцать. Ещё рано...
      - Смотри, чтобы не оказалось поздно, - прерывает его барон. - Она не ребёнок. Да, она совсем юное существо, она ещё НЕ ПОНИМАЕТ, что любит тебя, но скоро поймёт - и что тогда тебя остановит? Эти обезьяньи игры при дворе? Бордели? Ещё что-нибудь?..
      - Не читай мне нотации, - Генрих вырывается из его рук. - У тебя нет таких прав! У тебя нет права заглядывать в мою душу. У тебя есть право...
      - Я помню, - ехидно говорит барон. - Право хранить молчание. Дружеское право. Повторяю: я тебя люблю. Думаю, ты меня услышал и понял, Генрих. Ты всегда меня слышал и понимал.
      Они выходят из дома.
      - Молчи, - шепчет Генрих. - Только раскрой рот. Я вызову тебя на дуэль.
      - Ты художник! Портрет великолепен, - с чувством отвечает на это Рэдферн. - Может, за эту правдивую лесть ты пощадишь меня - или поединок неизбежен?
      Он крепко обнимает Генриха.
      - До встречи, - прибавляет он. - Скажи Анжелине, что я попрощался и с ней. И поставь на место клавесин.
      - Ты невозможен, - Генрих, наконец, рассмеялся. - До встречи. Приезжай в следующий раз - клавесин будет стоять там, где стоял прежде. Я слышал и запомнил твои слова.
      - Я рад, - барон вскакивает на коня, которого уже оседлали и подвели к нему.
      Друзья обмениваются рукопожатием, и конь срывается с места. Генрих долго стоит возле ворот, слушая, как удаляется топот копыт. 

                6   
               
       - Твой отец, Анж, был хорошим человеком, - говорил Генрих, когда они стояли в старом запущенном саду перед красивым памятником. - Он и твоя матушка очень горевали, что тебя похитили. Ты была их младшей дочерью. Два твоих старших брата погибли на войне, сестра умерла. А граф и графиня скончались пять лет назад. Оба они похоронены под этим памятником. У них не осталось родственников, во всяком случае, таких, о которых бы мы знали.
      Анжелина поставила возле памятника розы в красивой вазе; в глазах её стояли слёзы.
      - Когда ты станешь совершеннолетней или выйдешь замуж, - продолжал Генрих, повернув лицо в её сторону, - тебе достанется в наследство имение твоих родителей. Я уже отдал распоряжения, касающиеся ремонта графского особняка и назначил управляющего; у тебя со временем будет недурной доход. Может, зайдём в особняк? Там портреты твоих родителей, ты увидишь какими они были.
      - Да, конечно, - откликается Анжелина.
      Они идут в особняк, где их встречают рабочие, ремонтирующие здание, и управляющий. Он кланяется им и ведёт обоих в фамильную галерею. Анжелина видит портреты отца и матери. Он - красивый, высокий, молодой, в военной форме, она - очень хороша; лицо её исполнено доброты и чуткой нежности. Управляющий показывает также Анжелине портреты её братьев и сестры. Она горько плачет - ей несказанно жаль, что их больше нет на свете. Но, плача, она не может не чувствовать некоторой радости и даже гордости - у неё, никогда ничего не имевшей, есть оказывается прекрасный собственный дом - трёхэтажный, с башенками, есть свои деревни и даже небольшой торговый городок; она - владелица всего этого.
      - Можно мне почаще приходить сюда, милорд? - спрашивает Анжелина.
      - Разумеется. Только с Мартиной или со мной - и в карете.
      - Ещё бы я хотела навестить могилы братьев и сестры...
      - Их похоронили в семейном склепе на кладбище. Конечно, ты навестишь их. Поедем туда сейчас?
      - Да.
      Они едут на старинное кладбище и, пробыв там около часа, возвращаются домой.
      ... Анжелина учится теперь играть на клавесине. Генрих сам учит её. Он прекрасно играет. Потренировавшись несколько дней, он уже без малейшей неуверенности может сыграть то, что выучил когда-то в прошлом: чрезвычайно сложные даже для опытного музыканта вещи. Анжелина всеми силами души желает себе добиться в будущем такого же непревзойдённого мастерства, но она ещё только начинает учиться, поэтому без конца разыгрывает скучные гаммы, тренируя пальцы, слух и память.
     Слушая её игру, Генрих невольно задумывается над словами Рэдферна. В такие минуты лицо его вспыхивает, но он усилием воли гасит своё внутреннее пламя. Он видит Анжелину такой, какая она есть и очень не хочет торопить события. Он видит девушку, но видит и ребёнка, которого боится напугать.
      Он верит, что она его любит, и ждёт, когда она поймёт это.


       Мягкий июльский вечер. Пахнет свежескошенной травой. Пчёлы и шмели кружатся над цветами, а в небе - мягкие золотые чаши облаков. Очень жарко. Поэтому Анжелина купается в озере.
       Собираясь к озеру, она вовсе не намеревалась купаться, помня строгий запрет Генриха, но теперь соблазн слишком велик. Прохладное озеро посреди этой ужасной жары так и манит к себе. Анжелина раздевается и погружается в озеро в нижней, доходящей до колен сорочке. Ей хочется поплавать совсем чуть-чуть. Генрих ничего не узнает, она успеет вернуться домой до того, как вернётся он, а он сейчас во дворце. Вот она и искупалась. Очень довольная, что купание прошло без всяких осложнений, Анжелина выбирается на берег... и вдруг её хватают! Ошеломлённая и напуганная, она видит двух мужчин в чёрных масках. Они связывают ей руки за спиной и суют в рот её собственный шейный платок. После всего этого они тащат её в лес. На лесной дороге их ждёт карета, и они запихивают её туда - босую, в одной мокрой сорочке. Раздаётся зловещий свист кнута, и карета срывается с места - лошади несут её неизвестно куда...
      Анжелина до смерти напугана, но способна всё видеть и понимать. Она замечает на пальце одного из мужчин перстень с аквамарином. Это же перстень Рэдферна! Но мужчина на Рэдферна не похож. Он ниже ростом, сутулый и коренастый. Другой, чуть повыше, тощ и плохо сложен, но чувствуется, что силён. Он всё время покашливает, от него несёт эвкалиптовой настойкой.
      Они куда-то везут её... Она ничего не может разглядеть в почти полностью закрытом окошке.
      Вскоре карета останавливается, её вытаскивают, и она узнаёт императорский дворец! Это самая глухая часть дворцового парка, возле правого крыла. Её волокут в подвал и там связывают полностью. Она лежит на полу и плачет сразу от всего: от холода, боли, страха стыда и беспомощности. Что с ней собираются делать? Кто эти люди? Долго ли ей страдать от верёвок, так и врезающихся в тело? Её душат слёзы, кляп мешает дышать; как ни старается, она не может его выплюнуть. Измученная, она, наконец, засыпает.
      ...Просыпается она в темноте; только из подвального окошка льётся слабый сумеречный свет. Она разом вспоминает всё, что с ней произошло, и уже готова с ума сойти от боли и отчаяния, но тут появляются факелы; они озаряют подвал. Появляются те же двое мужчин, что украли её. Они развязывают её и ведут во дворец какими-то мышиными ходами. Когда она жила здесь, то даже не представляла себе, что существуют подобные таинственные галереи. На её спутниках теперь шляпы с вуалями и длинные плащи.
      Вдруг они оставляют факелы и открывают дверь в какой-то зал. Яркий свет от тысячи свечей ударяет Анжелине в глаза. Она оказывается в зале, среди привязанных к колоннам десяти молодых красивых женщин. На них так мало одежды, что от изумления Анжелина даже забывает на минуту о своём кляпе. Она с ужасом узнаёт в некоторых из этих женщин знатных дам со звучными фамилиями и титулами, которых видела во дворце. Слава Богу, они не успели запомнить её в лицо, поэтому теперь не узнали.
      - Новенькая! - вот единственный шёпот, который слышен.
      Анжелину привязывают к свободной колонне очень крепко. Вдруг двери раскрываются, и входит несколько молодых вельмож во главе с его высочеством.
       Анжелина потрясена. Она радуется, что на ней надето всё же больше, чем на других. Платок вынимают у неё изо рта, и эвкалиптовый голос шепчет ей в ухо:
       - Теперь ты можешь орать - да только ты не осмелишься.
       Анжелина действительно не может заставить себя крикнуть. Всё, что происходит, кажется ей чудовищным бредом. Её мучители бесследно исчезают. Вельможи пьяны и рассаживаются в креслах напротив колонн. Генрих обнажён до пояса, на бедре у него кинжал.
       Он начинает говорить. Его голос полон бесконечного обаяния и силы. Этот голос обволакивает, обещает, призывает к покорности.
       - Интересно, - говорит он с чуть томной и одновременно мужественной протяжностью, которая заставляет всех женщин расслабиться и жадно уставиться на него. - Какую девушку я сегодня выберу? Я увижу всех, я узнаю всех, но выберу я только одну.
       Он проводит рукой по лицу первой.
       - Красивое лицо, - роняет он. - Я узнаю его. Это тело я тоже знаю, поэтому я не касаюсь его. Оно похоже на нечто золотистое, подобное змее, у которой тюльпан в серебряной пасти. Оно подобно и тюльпану - так же раскрывается для тебя, когда наклоняешься к его лепесткам. Прекрасная женщина, господа, но этот тюльпан слишком жаден - на него нужно слишком много сил. Я думаю, что троих змееловов он сегодня вполне выдержит. Троих садовников, господа! Срежьте этот цветок, и он отдаст вам всё, что пожелает, а желания его бесконечны и разнообразны.
       Вельможи восторженно захохотали.
       - Ура его высочеству! - проорало несколько пьяных глоток.
       Принц перешёл к следующей женщине и дотронулся до её лица:
       - О, - молвил он. - Эту девушку я тоже знаю. Она похожа на рыбу в воде: так она чувствует себя и здесь. Это упругая рыба с нежной кожей. Когда её ловишь, она долго не даётся, но уж когда поймаешь, берегись: ты сам становишься добычей. А я сегодня охотник, мне нужна тихая дичь. Ей хватит одного, она не так жадна, как змея-тюльпан. Пусть её выберет тот, кто не столь стремится быть обладателем, сколь обладаемым.
       Он приблизился к третьей. Снова прикосновение, потом его голос:
       - Эту покорную красоту я узнаю': это та самая добыча, которая мне нужна. Но не сегодня. Она слишком покорна. И слишком много румян на лице. С чем сравнить её плоть? С вратами города, куда входишь победителем без сражения, с городом наслаждений, вечно открытом для тебя. Она изнемогает от желания принадлежать кому-нибудь сегодня. Должно быть, кто-нибудь объявит себя сегодня хозяином этого города?
      Он чарующе улыбнулся. Весь зал наполнился стонами восхищения.
      Генрих шёл дальше, говорил, завораживая и очаровывая своим расслабленным тоном, в котором так явственно слышался голос страсти, что вскоре зал был накалён до предела. Глаза у мужчин и женщин загорелись бесконечным вожделением. Слова, падающие на них, как густые капли мёда, разжигали их и без того неутолимую, неугасимую похоть.
      "Роковая страсть!" - вдруг догадалась Анжелина. Слёзы потрясения катились по её щекам, но она продолжала смотреть и слушать. В манящем голосе Генриха, в его опьяняющих словах было нечто тёмное, сладкое и губительное. Его загорелый торс и сильные плечи точно звали к себе, но голос и звал, и отталкивал одновременно, как бы удерживая страсть на расстоянии. Анжелина, уже угадав силу "бесовского чувства" и на себе испытав опаляющий зной желаний, всё же уловила ноту бесконечной печали в голосе Генриха. В её душу тоже закралась роковая страсть. Под гипнозом этого чёрного испепеляющего чувства она в страхе и тоске уже поддалась, было, ему, но тут же встряхнулась и подумала: "Что я чувствую? Всё тело горит от его слов и голоса, от его присутствия здесь. А душа точно плачет. Значит, это плохо, этого нельзя..."
      Ей хотелось заткнуть уши и не слушать больше, но руки её были привязаны к колонне, и она неудержимо плакала о Генрихе и о себе.
      Генрих услышал её тихие всхлипы, обошёл двух женщин, ничего о них не сказав, приблизился к Анжелине, и она ощутила запах духов и вина. Он провёл рукой по её лицу, почувствовал слёзы, и пальцы его задрожали так сильно, что ему пришлось опустить руку. Но голос его не дрогнул. Он продолжал:
     - Вот ЭТУ девушку я выберу. Я не достоин её, ибо она чиста. Эта плоть незнакома мне и никогда не будет никому знакома, это великая загадка, девушка-сфинкс; это тайна, которую хотят сделать известной. Но тайна этого не хочет! - в его голосе прозвучал вызов. - Я у ног чистоты. Вот ТА, кого я выбрал.
     Он быстро разрезал кинжалом верёвку на Анжелине, коротко бросив в сторону:
     - Два плаща.
     Ему поднесли два плаща. Один из них он накинул прямо на голое тело, в другой быстро завернул Анжелину, подхватил её на руки и исчез вместе с ней. Они во мгновение ока очутились на воздухе, затем в карете.
      - Домой! - крикнул Генрих кучеру.
      Он опустился на сиденье рядом с Анжелиной и отрывисто спросил:
      - На тебе что-нибудь есть? Кроме плаща?
      - Дневная сорочка, - ответила Анжелина.
      Её голос прозвучал мертво. "Роковая страсть" чужих людей, смешиваясь с её собственными неосознанными чувствами, произвела бурю в её душе; тело стонало, душа плакала.
       - Прости, - шёпотом сказал Генрих; дрожь, пробравшая его в зале, не унималась - напротив, становилась всё сильнее.
       - Ты не виноват. Ты не знал, что меня приведут туда, - тоже шёпотом ответила Анжелина, но и собственный шёпот показался ей мёртвым. Она почувствовала, что Генрих дрожит, и, собравшись с духом, взяла его за руку.
       - Милорд, - её голос зазвучал, как прежде. - С нами всё в порядке. Мы не должны сдаваться. Это не должно касаться: ни тебя, ни меня.
       Но тут же не выдержала и заплакала:
       - Господи! Это было ужасно. Если бы я не была связана, я подошла бы к тебе и упала к твоим ногам, пока ты говорил. И каждая ИЗ НИХ это сделала бы. Я не знаю, чем такие чувства кончаются, но знаю, что всё это плохо. Вот и сейчас я не могу даже как следует коснуться тебя, чтобы опять не проснулось то, что ты во мне пробудил, и не начало мучить меня.
      - Оно и меня мучает, - очень тихо ответил Генрих. - Потерпи, скоро этому будет конец. И прости меня!
      Они приехали домой. К карете выбежала взволнованная Мартина:
      - Ваше высочество! Её нет! Госпожа Шэлтон пропала!
      - Она со мной, Мартина, - сказал Генрих. - Всё в порядке. Идите к себе.
      Когда Мартина ушла, он вынес Анжелину из кареты, вошёл в дом, поднялся с ней на руках в свой кабинет, посадил её на диван и запер дверь.
      Затем он налил вина в стакан, подал ей и сказал:
      - Выпей. Это очень помогает.
      Он налил и себе, и залпом выпил весь стакан.
      Страсти оставили Анжелину вместе с печалью. Милорд уже надел рубашку и присел возле неё.
      - Тебе легче? - заботливо спросил он.
      Она обняла его за шею, и слёзы хлынули из её глаз.
      - Милорд, что это было? Что ты хотел от них, и что они все хотели от тебя?
      Он с облегчением обнял её и крепко прижал к себе, потом ответил:
      - МНЕ от НИХ ничего не надо. Я разжигаю это пьяное зверьё друг для друга, вот и всё. Они очень любят такие "вечера", я - ненавижу, но всё-таки иду туда. Зачем? Не знаю. Возможно, я проверяю свои силы: способен ли я ещё очаровывать людей хотя бы ТАК?
       - От тебя пахло духами, - сказала Анжелина. - У тебя, наверно, кто-то был... ты был с кем-то... до того, как войти в зал...
       - Да, - он снова задрожал. - Был, но всего на десять минут. Надо было скинуть напряжение перед этим выступлением...
       - Как - на десять минут? - наивно спросила Анжелина. - Вы целовались десять минут? Как с Бэсс, взявшись за руки?
       - Похоже на то, - он вдруг с великим облегчением рассмеялся. - Да, именно так всё и было.
       В его голосе невольно прозвучала великая благодарность Анжелине.
       - Тебе весело? СЕЙЧАС? - спросила она с изумлением.
       Он нежно обнял её.
        - Ты хочешь сказать "после всего, что случилось"? Ах, Анж если бы я мог плакать, как бы я сейчас плакал! Но я лишён этой роскоши. Поэтому я ищу забвения, поэтому я и живу, как живу. Скажи лучше, какой подлец отвёз тебя туда?
        - Их было двое, - сказала Анжелина, приникая головой к его плечу. - Я была у озера, - она покраснела. - Я выкупалась, потому что было очень жарко. Прости меня. Ты мне запретил, а я тебя не послушалась. Я вышла из воды. Они схватили меня прямо в сорочке, в которой я купалась. Заткнули рот платком. Потом потащили в лес и сунули в какую-то карету. У одного из них на пальце был перстень барона Рэдферна...
       - Перстень Рэдферна? - удивился Генрих. - Не может быть.
       - Это был его перстень, - настаивала Анжелина. - Во всяком случае, совершенно такой же. Но этот человек, конечно, был не барон: ниже ростом, сутулый, коренастый - совсем не похож на барона. От второго пахло эвкалиптом, и он покашливал. На их лицах были маски...
       - Второй был тощий? - быстро спросил Генрих.
       - Да, тощий, высокий и плохо сложен, - подтвердила Анжелина.
       - Я понял, кто эти люди, - Генрих слегка побледнел. - Не беспокойся, я с ними поговорю.
       Анжелину потянуло в сон.
       - Какое-то снотворное вино ты мне дал, - сказала она.
       - Нет, просто оно очень хорошо успокаивает. Я и сам его выпил. Ты просто устала. Кроме того, уже одиннадцать вечера...
       - Скажи, - борясь со сном, спросила Анжелина. - Ты знаешь, что такое "роковая страсть"? А я знаю. В монастырском словаре было написано: "чувство бесовское, связанное с искушением плоти и до того сильное, что дух становится немощен, а плоть отдаётся на поругание разврату и прочим бедам мира сего". Так вот, она там царила сегодня, - торжественно и скорбно молвила Анжелина. - Роковая страсть. Я её почувствовала. Все беды мира сего проходили через мою душу... А ты давал ей дорогу, ты звал её. Ты губил меня и себя.
        Она уснула.   
        Генрих бережно уложил её на диване и накрыл пледом. Потом он упал на колени к её ногам и тихо застонал. Он знал, как никто другой, что Анжелина права, что она своим чистым оком увидела суть "обезьяньих игр" и дала им название. Он действительно губил себя и, сам того не зная, в самом деле губил и её.
       Ему с трудом удалось взять себя в руки. Он нашёл Мартину и сказал ей, что Анжелина уснула у него в кабинете, и что не следует её тревожить. Он потихоньку захватил с собой одежду Анжелины и вместе с ней вернулся в кабинет.
       Вымывшись и приведя себя в порядок, он тоже уснул в кабинете - на узкой софе, оставшейся ещё от деда. Ему ничего не снилось.

                7

       На следующий день Анжелина проснулась в кабинете раньше Генриха. Она чувствовала себя отдохнувшей. На сердце было ровно и спокойно. Она старалась не вспоминать того, что было вчера, но ярко освещённый отвратительный зал, полный полуобнажённых женщин и пьяных мужчин точно отравил ей: он отказывался покидать её память, и она чувствовала, что стала немного другой.
      Тихо и быстро одевшись, она подошла к спящему Генриху. Он спал беспокойно и метался во сне, время от времени повторяя:
      - Я не отдам её... она останется чистой... я люблю её, это правда...
      Анжелина осторожно поцеловала его в щёку. Он тут же вскочил.
      - Анж! Ты?
      - Я, - ответила она. - Ты говорил во сне: она останется чистой, я люблю её. Это про кого?
      - Про тебя, - он обнял её. - Разумеется, про тебя. Как ты себя чувствуешь?
      Её лицо посветлело и озарилось улыбкой.
      - Какой ты добрый. Я хорошо себя чувствую. Ты спи, я просто подошла. Я не хотела тебя будить.
      - Нет, нет, я встану.
      Он встал. Они вместе спустились к завтраку.
      За завтраком Анжелине снова пришлось повторить историю своего похищения: подробно, ничего не пропуская, вплоть до самого того момента, как она попала в зал, и её привязали к колонне со словами: "Теперь можешь орать, да только ты не осмелишься".
       - Благодарю, - сказал Генрих. Теперь забудь обо всём, что произошло вчера.
       - Постараюсь, - послушно откликнулась Анжелина и вдруг спросила:
       - Милорд, я понимаю, что многое мне неизвестно и неясно, поэтому ты не смейся. Скажи: когда ОНИ выбирают дам - там, в зале - они их хотя бы целуют?
       - Иногда бывает, - ответил Генрих неохотно и брезгливо.
       Она взяла его за руку:
       - Ведь ты туда больше не пойдёшь?
       - Нет, - он скрипнул зубами.
       Она вынула из кармана свою маленькую Библию и пододвинула её к нему:
       - Поклянись.
       Он положил руку на книгу:
       - Клянусь.
       Потом сказал:
       - Я поеду к Рэдферну, Анж. Не ходи никуда, гуляй только возле дома и обязательно с Мартиной. Обещаешь?
       - Да, - она подошла и крепко обняла его. - Ты тоже будь осторожен, Генрих, ладно?
       - Да, - он поцеловал её в волосы. -  Ради тебя я действительно стану осторожным.
       Он ушёл, а Анжелина тихонько пробравшись за ближайшие деревья, опустилась на колени и стала молиться. Молилась она долго, почти до самого обеда, пока не почувствовала, что в душе её - ровный покой, нет больше никаких вопросов и ничего не хочется знать, кроме того, что она уже знала и во что верила до вчерашнего вечера.


       Рэдферн принял Генриха радушно.
       - А, - сказал он. - Ваше высочество! Проходи, милорд, я очень рад видеть тебя.
       Генрих отдал дань сердечной вежливости всей семье барона, затем они прошли в кабинет, и Генрих рассказал о том, что вчера случилось с Анжелиной.
       Рэдферн взволновался.
       - Скоты! - воскликнул он. - Да как же ты допустил это?! Почему не выставляешь стражу? При стольких завистниках это неосмотрительно, Генрих!
       - Ты случайно не потерял свой перстень с аквамарином? - спросил Генрих, словно не слыша гневных обличений.
       - Нет, - барон насторожился. - А в чём дело?
       - Проверь.
       Барон открыл свою шкатулку, где хранил несколько колец и перстней. Перстня с аквамарином там не оказалось.
        - Что это значит? - спросил он.
        - Это значит, что вчера на одном из тех, кто похитил Анж, был твой перстень.
        - Что? - Рэдферн пришёл в изумление. - Надеюсь, вы с ней не думаете, что я был похитителем?
- Нет, - ответил Генрих. - Похитителей я знаю. Анж описала их Это Энсон и Томсон.
        - Вот подлецы! - в гневе воскликнул барон. - Ты хочешь сказать, что мой перстень у Энсона?
        - Вряд ли у Томсона, - возразил его высочество. - Он слишком от тебя отличается. В общем, они хотели, чтобы мы думали на тебя, но они не учли, что Анж умнее их.
        - Так ли это? - Рэдферн сумрачно задумался. - И как им удалось, этим негодяям, украсть перстень?! Впрочем, не в этом дело, я быстро верну его себе... Меня больше беспокоит состояние юной леди Шэлтон: как она всё это пережила, Генрих?
        - Пережила, Родрэд, - Генрих поник головой. - Взяла с меня клятву, что я больше там не появлюсь.
        - Умная девушка, - с одобрением молвил Рэдферн. - Надеюсь, ты не нарушаешь клятв?
        - Нет, - Генрих с горечью улыбнулся. - Как же мы с ней вчера дрожали, Родрэд! Особенно я: от потрясения. Ведь с ней могли сделать всё, что угодно. И я, не зная, что она в зале, искушал её... Это ранило её, потрясло... но не убило! Знал бы ты, какой она чистый и сильный человек.
       - Я почувствовал это сразу, - Рэдферн улыбнулся. - Слава Богу, что ни двое этих мерзавцев, ни ваши обезьяньи игры не смогли её отравить. Но они не могли не оставить в её душе следа, Генрих. Если даже ты дрожал, то каково было ей! Я загляну к вам на неделе с твоего позволения. Кстати, кто был вчера на этом гнусном сборище? Я имею в виду дам. Или как истинный рыцарь ты подобных тайн не выдаёшь?
      - Они только и мечтают, чтобы их тайны выдали, - заметил Генрих и назвал несколько фамилий.
      Барон покачал головой. "Вот такие дворянки с клеймом красных фонарей и губят империю", - подумал он.
      В дверь постучались и вошла дочь Родериха Рэдферна, девочка лет одиннадцати. Она сказала:
      - Отец, какой-то человек в чёрном камзоле только что передал мне твой перстень и письмо для его высочества.
      - Где он? - Генрих быстро встал.
      - Он ускакал, сударь, - ответила девочка. - Он был на красивом гнедом жеребце.
      - Благодарю тебя, милая, - молвил Рэдферн. - Ступай.
      Девочка убежала.
      - Сядь, Генрих, - мягко попросил барон. - Ты его уже не догонишь. К тому же, может это совсем не обязательно. Перстень действительно мой. А письмо - сложенный в два раза листок без печати. Похоже на записку.
      - Ты прочтёшь мне? - слегка нервничая, спросил Генрих.
      - Разумеется. Но что бы там не было, не волнуйся, я прошу тебя. Обещаешь?
      - Да, да, - его высочество опустил голову.
      Барон стал читать:
      - "Генрих Эррэрский!
      Энсон и Томсон убиты, потому что я знал: если ты захочешь выяснить с ними отношения, они скажут тебе, что это Я выколол тебе глаза, и это будет правдой. Но кто я такой, ты не знаешь и долго ещё не узнаешь. В любом случае, я твой вездесущий враг - был и остаюсь. Береги Анжелину, а то как бы она не подверглась испытанию более сильному, чем вчерашнее. Ведь не сами же Томсон и Энсон затеяли с тобой такие игры. За ними стоял я, твой вечный завистник. Помни, усыновлённый принц, престол унаследуешь не ты. Я позабочусь об этом.
                Один человек".
       Закончив читать, Рэдферн с тревогой посмотрел на Генриха - и испугался. Тот был смертельно бледен. Родрэд поспешно налил ему коньяку и ласково сказал:
       - Успокойся, успокойся, Генрих. Всё будет хорошо. Можешь положиться на меня. Он лжёт: престол ты унаследуешь. И Анжелине никто ничего больше не сделает. Мы с тобой непременно найдём этого "одного человека", Генрих! Ведь мы с тобой всегда добивались, чего хотели. Пей же коньяк.
      Генрих жадно сделал несколько глотков. Рэдферн сел напротив, вглядываясь в его лицо.
      - Ты даже не догадываешься, кто тебя ослепил?
      - Нет, - ответил Генрих. - Ты же знаешь, это случилось ночью, кроме того я был без сознания. Я думал на людей Массаро: во всяком случае первые дни. Теперь я считаю иначе: вероятно, это некто, имеющий больше прав на престол, чем я. Я знаю весь высший свет; он не так уж велик. Но попробуй, догадайся, КТО из них. Я еду домой, Родрэд. Приезжай к нам.
      - Непременно, - Рэдферн протянул письмо Генриху:
      - Возьми его. Это может пригодиться на суде.
      Генрих сунул письмо за пазуху. Рэдферн с тревогой следил за ним. Он любил Генриха, как младшего брата, и ему тяжело было видеть, что кто-то злобный и не желающий назвать своё имя нападает на его благородного друга и что-то замышляет против него.
      - Если что-то покажется тебе странным и подозрительным, - молвил барон, - в любое время суток посылай за мной. Мой поклон госпоже Шэлтон. Слышишь - в любое время!
      Генрих кивнул, и оба покинули кабинет.
      - До встречи, Рэдферн! - крикнул Генрих, вскакивая на коня. Он пустил его в галоп, и очень скоро жеребец скрылся из глаз.


     Генрих нашёл Анжелину чрезвычайно спокойной. Она вышивала у себя в покоях, ожидая его к обеду.
     Её спокойствие насторожило его, как всё, что казалось неожиданным.
     - Добрый день, миледи, - поздоровался он. - Всё хорошо?
     - Слава Богу, всё в порядке, - она поднялась к нему навстречу и обняла его. - Какой ты бледный! Ты, должно быть, устал, милорд.
     - Есть немного, - согласился Генрих. Он осторожно поцеловал её в щёку, снял обруч с серебряными глазами и спросил:
     - Ты в самом деле так спокойна или притворяешься?
     Она засмеялась.
     - А что, я должна беспокоиться?
     - С утра ты не была совсем спокойной, - ответил его высочество.
     - Я молилась, пока не успокоилась окончательно, - Анжелина взяла его за руку. - Я часто молюсь. Это приносит мне успокоение.
     - Слава Богу, - он улыбнулся. - Я рад, что душа твоя так сильна и крепка в вере. Анж, ты не видела совсем недавно хотя бы из окна человека в чёрном камзоле?
     - Нет, посторонних людей здесь не было, - ответила Анжелина. - Ни в чёрном, ни в белом, ни в каком. А что такое, милорд?
     - Если увидишь этого человека, Анж, скажи мне, - попросил он. - Возможно, это наш недруг. Он может быть опасен.
     - Хорошо, - просто ответила Анжелина.
     За обедом она скромно заметила, что хотела бы вместе с гаммами разучивать уже и настоящую музыку.
      - И зачем вообще нужны эти гаммы? - недоуменно спросила она.
      - Без гамм ты никогда не научишься хорошо играть - вот всё, что я знаю, - ответил Генрих. - Я тоже с них начинал и до сих пор их помню. Но ты, конечно, можешь учить и музыку. Там же, где и гаммы, среди тех же листов есть небольшое упражнение - Бах.
      - Да, я его видела! Оно так красиво звучит - ты мне играл его, - сказала Анжелина.
      - Вот с него и начни.
      - Боже, как здорово, - её глаза засветились. - Спасибо, милорд! Теперь мне будет легче разыгрывать гаммы. Я очень-очень рада, что начну, наконец, по-настоящему играть.
      Он представил себе её улыбку и сияющие глаза - и тоже улыбнулся.
      - Милорд, - вдруг тихо спросила Анжелина. - Ты видел ТЕХ людей? Ты говорил с ними?
      Генрих понял, о ком она говорит. Он ответил:
      - Я не смог поговорить с ними, миледи, потому что их обоих больше нет в живых. Разумеется, это не моя заслуга. Кто-то передал для меня письмо, когда я заехал к Рэдферну. Это и есть наш враг, Анж. Я не стал бы убивать их, они отделались бы испугом и ранениями, но остались бы жить, потому что это были просто очень глупые мелкие дворяне, которых нетрудно подбить на любую скотскую выходку. Он же заставил их сыграть свою роль, после чего убил их.
      - Господи, - Анжелине стало не по себе. - А что он пишет тебе?
      - Он пишет, что ослепил меня когда-то. Это произошло ночью. Я, разумеется, не видел его лица. Он пишет, что он мой враг и... и прочее. Только ты не пугайся. При тебе теперь всегда будет двое моих телохранителей. Вокруг дома и озера я выставлю стражу. Стража будет во всём имении. У меня не очень много людей, но я постараюсь, чтобы ты была в безопасности.
     - И ты, милорд! - воскликнула Анжелина. - Ты тоже должен быть в безопасности.
     - У меня тоже будут телохранители, - ответил Генрих. - Прошу тебя не беспокоиться об этом.
     Этим же вечером он созвал всю свою стражу, составлявшую тридцать человек, и выбрал из них двух телохранителей для Анжелины: людей крепких, здоровых и уже не очень молодых. Себе он выбрал своих ровесников половчей и повнимательней. Нескольких человек он поставил у дома, нескольких у озера, остальным велел стеречь лесную проезжую дорогу. Ещё он приставил к Анжелине своего верного пса, обученного им лично ещё семь лет назад. Это был чёрный дог Эрс, чрезвычайно умный и понятливый. Прежде он участвовал вместе с хозяином в сражениях и даже заработал несколько боевых ран. Собака не лаяла без причин и без особого на то позволения. Теперь она должна была охранять Анжелину. Получив этот приказ от хозяина, Эрс стал даже ночевать перед дверями Анжелины. Это был чрезвычайно добросовестный пёс. Он как будто тоже чувствовал, что их враг до времени затаился где-то - и выжидает.

                8

     В солнечный августовский полдень Рэдферн приезжает навестить своего друга. Генриха опять нет дома, но Анжелина уже не робеет. Она очень рада гостю и ведёт себя, как настоящая взрослая хозяйка. Они устраиваются в зале с уже знакомыми ей бисквитами и десертным вином.
     - Как поживаете, миледи? - интересуется Рэдферн. В его голосе забота и искренняя радость оттого, что он видит её. - Его высочество рассказал мне, что произошло с вами. Как вы?
     - Благодарю, хорошо, - отвечает Анжелина. - Даже очень. Научилась играть на клавесине одну очень красивую вещь.
     - Сыграйте, - просит барон.
     Анжелина играет Баха.
     - Вы очень недурно играете, - хвалит её Рэдферн.
     Она вздыхает:
     - В основном, я учу гаммы, а мне хотелось бы уже сейчас играть так же хорошо, как его высочество.
     - Вот как, - барон прищуривается. - Вы его очень любите?
     - Генриха? Да, очень, - беспечно отвечает Анжелина.
     - Как брата?
     Она задумывается. Потом смеётся:
     - Не знаю. Просто очень люблю. Вы видели мой портрет в спальне? Это милорд сам написал. Сначала наколол на дощечке, потом - маслом... Правда чудесно?
     - Не то слово, - соглашается барон. - Милорд бесконечно талантлив. А вы заметили, миледи, что портрет так и светится?
     - Да, - соглашается Анжелина. - Мне кажется, лучше никто не смог бы это сделать. Даже самый зрячий. Интересно, почему?
     - Мне кажется, потому, что милорд тоже любит вас, - осторожно говорит Рэдферн.
     Анжелина розовеет. Она внимательно смотрит на барона и уточняет:
     - Как сестру?
     - Просто очень любит, - беспечно, так же, как до этого она, отвечает барон.
     Анжелина всматривается в его лицо, потом говорит:
     - Ваша светлость, вы что-то скрываете.
     - А вы?
     - Я? - она пожимает плечами. - Я не скрываю. Мне пятнадцать лет, я почти всю жизнь провела в монастыре. Вам гораздо больше есть, что скрывать.
     - Вы правы, - барон задумывается. - Ну что ж, скажу вам то, что знаю: он влюблён в вас, леди Анжелина. Более того, он ЛЮБИТ вас.
     Глаза Анжелины расширяются.
     - Как Бэсс? - спрашивает она почти шёпотом.
     - Полагаю, больше, чем Бэсс. Даже когда они были помолвлены.
     Анжелина густо краснеет.
     - Это правда? - спрашивает она со страхом и надеждой.
     - Могу поклясться, - отвечает Рэдферн.
     - Тогда почему же он ничего не говорит мне?
     - Потому что считает, что вы ещё слишком молоды для таких чувств. Он чистый человек, он бережёт вас. Ведь вы тоже в него влюблены...
     - Откуда вы знаете? - Анжелина стремительно вскакивает со стула.
     - Но это видно, - Рэдферн разводит руками. - Вы вся светитесь, когда видите его. Это любовь.
     - Любовь, - повторяет Анжелина и тут же с тревогой спрашивает:
     - А не роковая страсть?
     Рэдферн смеётся.
     - Прежде всего любовь. Это самое главное. Роковая страсть - это там, куда вас насильно привели. Но ведь там не было любви, правда?
     - Правда, - отзывается Анжелина. - Это было ужасно. Но... я не знала, что милорд влюблён в меня... ПО-НАСТОЯЩЕМУ... и что Я ТОЖЕ... Господи! - она приходит в смятение и трепет. - Он сейчас вернётся. Я лучше уйду.
     - Как вам будет угодно, - барон слегка встревожен. - Я не хотел смутить вас своей откровенностью. Ведь вы не в обиде на Генриха за его чувства? Иначе я никогда не прощу себе, что проговорился.
     - Ох, нет, нет, всё в порядке, - говорит Анжелина. - Просто... я не ожидала. Я сейчас справлюсь с собой.
     И она убегает.
    

     - Родрэд, ну кто тянул тебя за язык? - с укором спрашивает Генрих Рэдферна через полчаса после этой сцены. Он только что вернулся домой.
     - Ничего страшного, - уверяет Рэдферн. - Ты тянул бы с объяснением до последнего и ни за что не сделал бы ей предложения.
     Генрих притворяется возмущённым:
     - Твоя старшая дочь всего на год моложе Анж. Ты что, отдал бы её замуж через год-два?
     - Я хотел бы этого, если бы она осталась сиротой, - пожимает плечами барон. - И если бы жених был похож на тебя...
     - Скажите пожалуйста, - Генрих негодует. - Что ты ещё выдумаешь?
     - Почему сразу "выдумаешь"? - оправдывается Рэдферн. - Я ничего не выдумываю. К тому же, если вы поженитесь, милость императора будет распространяться и на Анжелину: это выгодно вам обоим.
     Генрих задумывается.
     - Сыграй что-нибудь, - миролюбиво предлагает барон. - Анжелина всю душу вкладывает в Баха - она стремится во всём подражать тебе. Но ты знаешь вещи посложнее.
     Генрих нехотя садится за клавесин и играет так великолепно, что глаза Рэдферна невольно застилают слёзы.
     - Музыка юности, - шепчет он, поспешно вытирая глаза. - Боже мой, принц, сколько в тебе талантов!..
     Услышав чудесную музыку, Анжелина уже помолившаяся Богу, смиренная и успокоенная, - впрочем, всё-таки не до конца - бесшумно, как мотылёк, спускается по лестнице вниз к манящему её, блуждающему огоньку чувства - и внимательно слушает. Она тоже плачет.
      Когда Генрих заканчивает играть, она осторожно подходит к нему и говорит:
      - Здравствуй, милорд.
      Генрих порывисто оборачивается, но тут же берёт себя в руки и спокойно отвечает:
      - Здравствуй, миледи.
      Она хочет, как всегда, обнять его, но не может. Что-то ей мешает. Он сам привлекает её к себе и бережно спрашивает:
       - Всё в порядке?
       - Да, - отвечает она, но на руку ему вдруг падает слеза.
       - Я... я пойду... - поспешно говорит Рэдферн. - Дела. Не провожай меня, Генрих.
       Он уходит.
       - Анж - тихо говорит Генрих. - Не плачь. Рэдферн торопит события - и зря это делает.
       - Нет, не зря, - Мэя прижимается к его волосам горячей щекой. - Он...он правду говорит?
       - Насчёт тебя или меня?
       - Насчёт нас обоих.
       - Ну, твои чувства должны быть тебе известны лучше, чем ему, Анж.
       - Тогда - правду, - храбро говорит Анжелина.
       - И я скажу - правду...- роняет Генрих. - Анж, я предлагаю тебе руку, а сердце моё уже давно с тобой.
       - Я принимаю твоё предложение, милорд, - отвечает она, и он чувствует, что она плачет.
       - Почему ты плачешь? - спрашивает он с тревогой.
       - Милорд, ты взрослый, а я нет, - шепчет Анжелина. - Я выросла в монастыре. Сам подумай: мне трудно. Я даже толком не знаю, что такое замужество.
       - Это не самое страшное, - даёт объяснение Генрих, целуя её в щёку. - Если ты боишься, можно потянуть со свадьбой, чтобы ты успела привыкнуть к мысли о своём новом положении.
       - Лучше бы свадьбы вообще не было, - Анжелина обнимает его. - Просто обвенчаться - и жить...
       - Это мысль, - Генрих вытирает ей слёзы платком. - Так и сделаем. Но... - он задумывается. - Я должен просить разрешения императора. Даст ли он его?
       - А если не даст? - спрашивает Анжелина.
       - Если не даст, всё равно обвенчаемся. Или будем ждать, когда я стану императором.
       Это долго. Это неизвестно сколько, - Анжелина присаживается на край кресла. - Но лучше ждать. Обвенчаться просто так будет грехом.
       - Я готов ждать сколько угодно, - он улыбается ей. Но в его улыбке - боль. Она понимает, что нужна ему - сейчас, немедленно; только он никогда не скажет ей об этом.
       - Знаешь, Генрих, - говорит Анжелина. - Будь что будет. В конце концов наша с тобой свадьба лучше того, о чём ты сейчас беспрестанно думаешь.
       - А о чём я думаю? - он склоняется над нотами.
       - О тех, кто был в ТОМ зале, - отвечает Анжелина. - И ещё о других... Они для тебя ничего не значат, но они губят тебя.
       - С чего ты взяла, что я о них думаю? - он смеётся.
       - Ты стал немного больше пить, - отвечает она. - И потом... разве это неправда?
       - В какой-то степени.
       Он снова поцеловал её в щёку, ещё влажную от слёз.
       - Но люблю я только тебя, - добавил он. - О ком бы я ни думал, я люблю ТЕБЯ.
       - А я тебя, - сказала Анжелина.
       Он взял её за руку:
       - Пойдём обедать.
       День прошёл, как обычно, но волнение в Анжелине никак не утихало. Не утихало волнение и в Генрихе. Он решил пораньше лечь спать, но его мысленному взору представилась Анж: нежная, цветущая, исполненная невыразимой прелести и глубокой настоящей любви. "Не скоро я засну», - вздохнул он про себя, душой созерцая представший пред ним образ.

                9

        - Ваше величество, - говорил на следующее утро Генрих, преклонив колено перед императором. - Позвольте мне жениться.
       - У тебя кто-то на примете? - удивился император. - Я не знал об этом. Чьей же руки ты просишь?
       - Анжелины Шэлтон, - сказал Генрих.
       - ЭТОЙ ДЕВОЧКИ? - его величество был поражён. - Но она ещё дитя.
       - Она сирота, ваше величество, а я... я люблю её, - признался Генрих. - И она меня тоже. Мне не нужно свадьбы. Я хочу тихого обручения и венчания. И она хочет того же.
       - Ну что ж, - император Эдмунд задумался. - Она милая девочка. Женись, милорд, если ты полагаешь, что это принесёт тебе счастье. Я даю своё благословение на этот брак. Холостая молодость развращает человека.
       Генрих поцеловал руку императора и с жаром поблагодарил его. Через несколько минут его жеребец уже нёс его во весь опор домой, в родное поместье. Он прибыл очень быстро и был немало удивлён, что Анжелина не вышла встречать его. Он поднялся в её покои. Она сидела там одна, печальная и озабоченная.
       - Что, ты не застал Рэдферна? - спросила она.
       - Рэдферна? Я к нему сегодня не собирался, - ответил Генрих.
       Анжелина удивилась:
       - Но как же? Ты вернулся из дворца и сам сказал мне, что едешь к Рэдферну.
       - Анж, - он сел рядом с ней. - Я ТОЛЬКО ЧТО вернулся из дворца. Я вижу тебя впервые после сегодняшнего завтрака.
       - Как? - Анжелина широко раскрыла глаза - в них было бесконечное недоумение. - Разве император не запретил нам венчаться?
      - Нет. Напротив, позволил и благословил наш брак! Я ничего не понимаю. Неужели ты могла кого-то принять за меня?
      - Но это был ТЫ! - Анжелина задрожала. - С серебряными глазами. Сказал, что был во дворце...
      -  Анж, - он взял её за руки. - Это не мог быть я. Клянусь тебе, я только что вернулся.
      - А кто же тогда говорил со мной вместо тебя? - испугалась она. - Лицом - настоящий ты. Милорд, ты не шутишь надо мной?
      - О, нет.
      - А сейчас ты - это ты? - её голос затрепетал от волнения.
      - Давай проверим и подумаем, - сказал он единственное, что мог придумать в ответ на такой вопрос. - Давно ушёл этот человек?
      - Полчаса назад. Он щёлкнул пальцами, сказал: "Плащ!" Каспар подал ему плащ, и он уехал.
      - Ах, вот как, он щёлкнул пальцами! - Генрих даже засмеялся. - А ты заметила, что в своём доме я всегда сам надеваю плащ и НИКОГДА не щёлкаю пальцами? У меня просто нет такой привычки. Я не индийский факир.
      - Точно! - глаза Анжелины вспыхнули радостью и облегчением. - Я не обратила на это внимания, а ведь это совершенно верно! Ты никогда так не делал. Ты настоящий Генрих!
      Она кинулась ему на шею и спросила:
      - Но кто же тогда был ОН?
      - Наш враг, Анж.
      - Боже мой, а я его поцеловала!
      - Не удивительно, если он похож на меня.
      - Как две капли воды, милорд. Значит, император дал согласие на наше обручение?
      - Дал и благословил нас, - он задумался. - Ты ещё перепутаешь и под венец пойдёшь не со мной. Какой бы знак отличия придумать?
      - Пароль, - несмело предложила Анжелина.
      - Ладно, - согласился Генрих и тут же, не выдержав, воскликнул: - Какая-то дурацкая игра в индейцев получается. Придётся ведь менять пароль каждый день, да ещё, чтобы телохранители его запоминали... Ну хорошо. Другого выхода я пока не вижу. Пускай сегодня будет "Sig transit gloria mundi".
      - "Так проходит слава мира", - немедленно перевела Анжелина. За время долгого пребывания в монастыре она довольно хорошо выучила латынь.
      - Кстати, где же Эрс? - спохватился Генрих. - Ведь он должен был учуять чужого.
       Анжелина ответила, что не видела верного пса с утра, хотя до сих пор он был обычно всегда при ней. Генрих тотчас вызвал прислугу, и все бросились на поиски Эрса. Его нашли в саду. Он крепко спал. "Вероятно, ему подсыпали снотворное в пищу", - подумал Генрих.
      Он вызвал к себе телохранителей и стражников и передал им пароль. Потом спросил их, был ли человек, находившийся в доме за полчаса до его прихода действительно похож на него, принца Эррэрского? Стражники и телохранители клятвенно заверили его, что это было одно и то же лицо, голос, фигура, точно такая же одежда и прочее. Узнав обо всём этом, Генрих поручил Анжелину заботам Мартины, также осведомлённой о случившемся, и, оседлав своего жеребца, поскакал во весь опор к Рэдферну.
       Они встретились неподалёку от усадьбы Генриха - оказалось, что Рэдферн ехал к нему навстречу.
       - Генрих! - крикнул барон, едва поравнявшись со своим другом. - Я как раз ехал к тебе. Я хотел сказать, что не надо отчаиваться, следует ещё раз попытаться.
       Генрих похолодел.
       - Что... попытаться? - спросил он, останавливая коня.
       - Да сговориться с императором насчёт венчания, - пояснил Рэдферн. - Когда ты заехал ко мне сегодня...
       - Я не заезжал к тебе сегодня, - прервал его принц Эррэрский. - Слышишь? Не заезжал.
       - НЕ ЗАЕЗЖАЛ? - на лице барона выразилось крайнее изумление, перешедшее в такую же крайнюю растерянность. - А... кто же это тогда был? Точь- в- точь ты.
       - Я слезал с коня?
       - Нет. Ты сказал, что очень спешишь...
       - Ну конечно, - Генрих рассмеялся. - ОН не умеет ходить с завязанными глазами. Родрэд, сегодня же эта тварь - мой двойник - заехала к Анжелине и сказала ей то же самое, что и тебе - насчёт беседы с императором. Но знаешь - ОН допустил ошибку. Потребовал у Каспара плащ и при этом щёлкнул пальцами: я никогда так не делаю. На самом деле император позволил мне венчаться. Значит, наш враг похож на меня... Теперь буду знать.
       - Генрих, - задумчиво сказал Рэдферн. - А ведь у Массаро есть такая привычка - щёлкать пальцами.
       - Да, я слышал об этом, - сказал Генрих. - Но это же был не Массаро.
       - Кто-нибудь из людей Массаро. Преданный ему человек.
       - Да, пожалуй. Но почему, чёрт его дери, он похож на меня, этот "преданный человек"? Так похож, что даже Анж не сумела отличить его от меня?
       - Есть, о чём подумать, - сумрачно молвил барон. - Ты уже придумал, как справляться с этим?
       - Не совсем. Пока что мы будем использовать пароль. Сегодня: "Sig transit gloria mundi", завтра что-нибудь ещё.
       - Как-то всё это по-детски, - заметил барон. - Пароли, латынь... Да ведь он всё это узнает.
       - Он не успеет. Мы будем менять пароли каждый день. И они не всегда будут латинские.
       - Боже ты мой, - сказал Рэдферн. - Это будет всё равно, что жить на вулкане. Может, мне одолжить тебе своих стражников?
       - Пока не нужно, благодарю, - ответил его высочество. - Родрэд, я еду домой. Я боюсь оставлять Анж. Прощай!
       И он ускакал.
      

       Через два дня Анжелина соскучившись сидеть дома в обществе Мартины и телохранителей, решила потихоньку улизнуть в лес, к ручью, взяв с собой только Эрса - для безопасности. Она знала, что собака не станет ничего есть во время прогулок, поэтому не заснёт снова, как два дня назад, даже если ей смогут что-нибудь подсыпать в еду.
       Была середина августа, и, хотя жара уже спала, дождей не было, и Анжелина скучала по освежающей прохладе. Она радостно вбежала в лес в сопровождении собаки и очень скоро очутилась у ручья. Ей было немного не по себе, но она успокаивала себя: "Милорд сегодня скоро вернётся. Он сам сказал мне, что сегодня он совсем ненадолго..." Она села у ручья, и верный пёс пристроился рядом с ней. Вдруг что-то насторожило собаку. Она навострила уши, принюхиваясь, потом ощетинилась и громко зарычала. Затем вдруг вскочила и, не переставая рычать, опрометью кинулась куда-то.
      - Эрс! Эрс! - кричала Анжелина, но напрасно: собака исчезла. Вскоре послышался её лай, полный бессильной злобы и бешенства, затем смолк и он.
      Недоброе предчувствие охватило Анжелину. Она быстро поднялась на ноги и поспешила уйти от ручья - скорее домой! - но вдруг увидела Генриха. Он медленно и неуверенно двигался ей навстречу. Она в трепете замерла на месте.
       - "Благодать праведных", - с улыбкой сказал он пароль сегодняшнего дня. - Здравствуй, Анж. Зачем ты ушла от охранников? Ведь я просил тебя не делать этого. Наш враг, по всей видимости, ходит где-то поблизости...
      - Да, - подтвердила Анжелина. - Даже Эрс, кажется, почуял чужого и убежал в лес.
      - Я видел его, - сказал Генрих. - Он действительно напал на чей-то след. Я послал следить за ним нескольких охранников, а сам поспешил к тебе. Так, что бояться тебе нечего. Пойдём домой.
      - Да, - поспешно согласилась Анжелина.
      Он жестом пригласил её взять его под руку, что она и сделала.
      - Знаешь, - сказал он таинственно. - Я хочу открыть тебе один секрет. Только не говори о нём никому. Мне не хотелось, чтобы ты знала об этом до нашей свадьбы - император не желал, чтобы я открывал этот секрет кому бы то ни было, даже самым близким людям. Но теперь он позволил, и я могу, наконец, доверить тебе свою великую тайну: Я ВИЖУ. Я не слепой. Я просто притворялся им...
      - О! – вырвалось у Анжелины; она была потрясена.
      - Да, - он с нежностью улыбнулся ей. - Я очень рад сообщить тебе об этом. Меня решительно никто не ослеплял; просто наш враг должен думать, что я слепой.
      - Как я рада, Генрих! - сказала Анжелина. - То-то ты так уверенно ходишь: точно всё видишь. Покажи, какие у тебя глаза!
      Он снял серебряный обруч и чёрную повязку, и она увидела красивые, большие, тёмно-вишнёвые глаза, загадочно смотревшие на неё.
       - Ах, какая прелесть! - восхитилась она. - У тебя чудесные глаза! Когда-нибудь, когда я научусь писать картины, я обязательно напишу твой портрет.
       Он засмеялся:
       - Благодарю. 
       Они весело продолжили своё путь. Анжелина была совершенно счастлива; рядом с милордом она ничего не боялась. Она шла рядом с ним, полная любви к нему и гордости за него.
       Немного не доходя до дома, он надел чёрную повязку и серебряный обруч. Потом сказал:
       - Надо проверить посты. Ступай домой, миледи, я буду к обеду.
       - Хорошо, - охотно согласилась Анжелина. Она вернулась домой одна. Телохранители и Мартина чрезвычайно обрадовались, увидев её живой и невредимой. Она уселась за клавесин и играла до обеда, а за обедом спросила Генриха:
       - Ты проверил посты, милорд?
       - Да, всё в порядке, Анж, - ответил он.
       - А покажи мне их ещё раз, - попросила Анжелина.
       - Что именно? - удивился Генрих.
       - Ну, глаза, - напомнила Анжелина. - Ведь тут никого нет.
       - ГЛАЗА? - он уронил ложку на стол.
       - Ну да, - Анжелина рассмеялась. - Они у тебя очень красивые.
       - Анж, у меня нет глаз, - сказал Генрих.
       - Но ты показывал мне их сегодня в лесу! Я понимаю, ты просто перестраховываешься...
       - Анж, я не был сегодня в лесу С ТОБОЙ, - отозвался милорд. - Понимаешь? Не был.
       - Брось, я тебе не верю, - она махнула рукой, начиная сердиться.
       - Кого ты там видела, миледи?
       - Да тебя! Только с глазами! - вспылила Анжелина. - Хватит притворяться. Ты назвал пароль, и вообще - это был ты, милорд.
       Она обиделась и до конца обеда не разговаривала с Генрихом.
       После обеда он мягко обратился к ней:
       - Анж! Все знают, что я ослеплён: и император, и врач, и Рэдферн.
       - Тогда сними повязку! - сердито ответила Анжелина. - Докажи мне, что я ошиблась.
       Он побледнел.
       - Анж, поверь мне на слово.
       - Нет!
       - Анж, тебя не обрадует то, что ты увидишь.
- Мне всё равно, - отозвалась Анжелина. - Но если ты не снимешь повязку - хоть на миг - я поссорюсь с тобой всерьёз.
       - Ах, вот как, - он побледнел ещё больше. - Хорошо, Анж, смотри.
       И он снял повязку. Вместо глаз на Анжелину глянули две впалые, страшные, хотя  уже зажившие раны. Она вскрикнула и упала в обморок.
      

      Сознание вернулось к ней в кабинете у Генриха. Он сидел на диване, у неё в ногах, глубоко задумавшись, с чёрной повязкой на лице.
      Она разрыдалась:
      - Боже мой, милорд!
      Он встрепенулся:
      - Анж!
      Они крепко обнялись.
      - Это ты или не ты? - в отчаянии шептала Мэя. - ТЕПЕРЬ?
      - Ты сама видела, ЧТО у меня под повязкой. Дотронься и убедись.
      Она осторожно коснулась тех мест, где должны находиться глаза, и убедилась: под повязкой ничего не могло быть.
       Она снова обняла его.
       - Милорд, - сказала она. - У НЕГО были вишнёво-карие глаза, как ты мне рассказывал про свои... Это просто твой двойник. И он знал сегодняшний пароль. Он куда-то увёл от меня Эрса...
       - Пока ты была без сознания, - сказал Генрих, - Эрса нашли в лесу. Он был спутан железной сетью и в железном наморднике - он не мог даже позвать на помощь...  Его освободили; вид у него очень виноватый. А ТОТ ЧЕЛОВЕК... У нас с ним есть различия. Он с глазами, а я нет, он не умеет ходить в повязке, а я умею, потому что научился этому.
       - Да, - согласилась Мэя. - Но кто он такой?
       - Человек Массаро, - ответил его высочество. - И ещё... это дико прозвучит... но, кажется, это мой родной брат, о котором мне никто никогда не рассказывал... больше быть некому. 


      - Может, это мой брат, Родрэд? - спрашивал на следующий день его высочество Рэдферна.
      Барон, потрясённый тем, что поведал ему о событиях вчерашнего дня Генрих, сказал:
      - А почему бы и нет, милорд. Знаешь, я кое-чему был свидетелем и, кажется, теперь настало время рассказать об этом. Когда Массаро со своими приспешниками только начинал ещё свою разбойничью карьеру, я однажды увидел твою матушку, графиню Стардэй... Мы жили тогда в городе, в соседних домах. Массаро ворвался в город, его люди бросились грабить дома, а мы все - дворяне - выбежали из своих домов и в панике бросились кто куда. Мне было тогда пять лет, и я бежал, держась за нянину руку. Оглянувшись, я увидел, что твоя матушка тоже бежит - но одна... Слуги испугались и оставили её. Она несла два свёртка в одеяльцах. Я догадался, что это дети, новорожденные дети... Наконец, выбившись из сил, она положила один свёрток под куст боярышника и, облегчив таким образом свою ношу, побежала дальше. Наши отцы сражались тогда вместе за Седьмой остров, далеко отсюда. Должно быть роды графини начались незадолго до нападения на нас людей Массаро. Вероятно, родилось двое детей, близнецы: ты и твой брат. Она завернула вас и бросилась бежать... Но сразу после родов бежать трудно, почти невозможно, да ещё с двумя детьми на руках. Она оставила одного. Потом, когда стража обратила разбойников в бегство, и мы вернулись к себе, я видел: она что-то искала под тем боярышником, но не нашла, и долго ещё её лицо было после этого печальным.
       - Значит, она ничего не сказала отцу, - размышлял Генрих. - Он, конечно, не простил бы ей, что она оставила младенца, хотя был очень добрый человек... Добрый, но прямолинейный. Матушка знала это; она чувствовала, что он не поймёт её. Массаро, должно быть, подобрал ребёнка и вырастил его. Но за что же, в таком случае, мой брат меня возненавидел?
       - Как же, милорд! Мало того, что ты законный и признанный граф Стардэй; ты помимо этого стал ещё и наследником государя. А ведь твой брат мог бы быть на твоём месте.
       - Да, в самом деле, - Генрих посмотрел в сторону друга:
       - Родрэд, почему ты раньше не говорил мне о матери?
       Рэдферн виновато глянул на него.
       - Милорд, я не совсем полагался на свои детские впечатления. Я думал, что, может быть, неверно запомнил, не так понял. Но теперь мне сдаётся, что я всё понял верно, и тебе угрожает опасность гораздо большая, чем мне до сих пор казалось.
       - Опасность не так велика, - спокойно возразил Генрих. - У НЕГО есть слабые места, когда он пытается разыгрывать меня: глаза и неумение ходить, как я, полагаясь на интуицию. Я два года учился ходить без палки и без поводырей. Не учась этому, он не пройдёт и десяти шагов.
      Гром прокатился в небе и спустя некоторое время началась гроза с молнией и ливнем.
      - Как хорошо, - шептал Генрих, распахнув окно настежь.
      - А знаешь, Родерих, - он обернулся к Рэдферну. - Анж ведь очень повезло. Он убил двух моих охранников и сделал это так тихо и незаметно, что их даже не сразу хватились. Будь Анж  менее беспечна и более подозрительна, он бы мог убить и её. Он морочит ей голову, чтобы через неё напугать меня. Он не учитывает одного: мы с ней любим друг друга. И мы завтра венчаемся. Приходи к нам обедать.
     - С удовольствием, - ответил Рэдферн.
    
                10

     Назавтра Генрих с утра зашёл в спальню Анжелины. Она только что проснулась и с улыбкой посмотрела на него.
     - Ну, как ты сегодня себя чувствуешь? - тоже улыбаясь, спросил он. - Уже не боишься?
     - Нет. Мне очень хорошо, благодарю тебя. Позволь я оденусь, - ответила она. Он удалился в соседнюю комнату, а она оделась, не дожидаясь, когда придёт Мартина и оденет её.
     - Я готова, милорд, - молвила она.
     Он появился из соседней комнаты и подошёл к ней.
     - Ты не хочешь меня поцеловать? - спросил он.
     - А пароль? - она рассмеялась.
     - "Сумерки богов".
     - Верно, - Анжелина уже потянулась к нему, чтобы поцеловать его, но вдруг увидела, как под чёрной повязкой моргнули глаза. Это был их враг!
     - Я не могу целовать врага, сударь, - холодно сказала Анжелина, отстраняясь.
     - Анж, какой же я враг? - он улыбнулся. - Ты же видишь, что это я, Генрих.
     - Ты не Генрих, ты брат Генриха, - ответила Анжелина. - Милорд сказал, что тебя вырастил Массаро. Сними повязку, теперь всё равно. Под повязкой видны глаза, и ты моргаешь.
     - Хорошо, - он снял повязку. - Но ты зря догадалась, Анж. Это не входило в мои планы. А теперь...
     Её оглушил сильный удар по голове. Она упала, не проронив ни звука. Он подхватил её на руки, вылез вместе с ней в окно - и исчез.

    
      Похищение Анжелины стало ударом для Генриха Эррэрского. Но всё же удар этот был не так силён, как рассчитывал его враг. Генрих довольно быстро взял себя в руки. Он помчался в императорский дворец, пробыл там с час, потом вернулся домой, где тут же написал несколько строк и отослал записку с дворовым мальчиком. Через полчаса тот вернулся и привёз кусок коры, на котором было наколото ножом: "Буду ждать в лесу у Старого Колодца. М.".
      Через два часа Генрих уже ехал к Старому Колодцу на своём жеребце. Он прибыл чуть раньше времени, которое сам назначил в своей записке, но всё же его уже ожидал крепкий коренастый старик. Его иссиня-чёрные волосы были с проседью, а глаза горели, как у кошки жгучим блеском, но не жёлтым и не зелёным, а чёрным.
      - Рад приветствовать, ваше высочество, - сказал он чуть насмешливо с заметным итальянским акцентом. - Я Джордано Массаро и живу пока что в лесу. Вижу, что ты приехал один, и не могу не похвалить тебя за это. Итак, чего ты хочешь? А впрочем, войдём в землянку и поговорим там. Дай руку, так будет быстрее.
     Старик взял его за руку и повёл за собой. Они шли недолго. Вскоре старик повёл его вниз, в землянку, по крутым ступеням. Они очутились в небольших покоях. Если бы Генрих мог их видеть, он решил бы, что они обставлены и устроены весьма просто, но со вкусом и даже с некоторой претензией на изящество.
     Генрих сел за стол.
     - Привет тебе, Массаро, - заговорил, наконец, и он. - Скажи, правда ли то, что у меня есть брат?
     - Правда, - ответил Массаро. - Мои люди подобрали его ещё младенцем. Я вырастил его, как собственного сына.
     - Это он похитил ту, которую я собираюсь назвать своей женой?
     - Анжелину Шэлтон? Да, он.
     Генрих встрепенулся:
     - Она жива?
     - К счастью, жива и даже здорова, - ответил Массаро. - Я уважаю чужое чувство. Поэтому я сразу же отвёл девушку к своей жене и дочерям - они живут в соседней землянке; их там хорошо охраняют. У твоего брата были касательно девушки нечистые намеренья; я всегда пресекаю подобное. Плен одно, насилие над пленным - другое. Впрочем, детей я вообще в плену не держу. Ты получил бы её завтра, но раз приехал за ней сам, получишь сегодня. Так ли уж она нужна тебе? Я помню, как ты заставил стонать весь зал, когда расхаживал там с кинжалом, обнажённый до пояса. Похоже, это у тебя неплохо получается, - Массаро захохотал, следя за покрасневшим Генрихом своими чёрными сверкающими глазами. - Что и говорить, язык у вас подвешен, мой принц. Мы с твоим братом Эдвардом, никем не замеченные, следили за тобой из-за драпировок. Скажу правду: ты не на шутку распалил меня своей речью. Так красиво говорить! Но ты, оказывается, сам по себе чистый человек и в утончённом разврате участия не принимаешь. В тебе много обаяния, у тебя тонкая душа. Тут мой Эдвард до тебя не добирает.
      - Да, это имя было заранее вышито золотом на его одеяльце. Я бы назвал его иначе. Вероятно, графиня предполагала, что у неё родится двое детей, и приготовила одеяльца с именами. Вы в самом деле похожи, как две капли воды.
       - Не совсем, - Генрих улыбнулся. - Я ослеплён своим братом, а он никем не ослеплён: вот небольшая разница между нами.
       - Я даже не предполагал, что он сделает это, - угрюмо отозвался Массаро. - Когда он признался мне в этом, я очень пожалел, что не вернул его матери сразу же, как только он попал мне в руки. Впрочем, я не знал тогда, чей это ребёнок... Да, мы убиваем врагов, но так мелко и ничтожно мстить им, как он отомстил тебе, не в наших обычаях.
       - К тому же, как мне известно, вы щадите женщин и детей, а это о многом говорит, - заметил Генрих.
       - Покажи глаза, - хмуро попросил Массаро.
       Генрих снял обруч и повязку.
       - Врагу не пожелаю такого, - Массаро перекрестился. - Надень опять повязку и обруч. Но ведь это не погубило тебя. Ты смеёшься, ты ходишь, ты ездишь верхом, ты пользуешься не просто успехом, а преклонением у женщин, и я понимаю, почему. Ко всему прочему ты - императорский наследник. И ты это всё заслужил. У тебя прелестная невеста, достойная тебя, - ты её получишь. Я всегда говорил Эдварду, что ему не занять твоего места, но он бывает глуп и не слушает меня.
      - Я к тебе не с пустыми руками, Массаро, - сказал Генрих. - У меня есть повеление императора: простить Джордано Массаро его прежние вины, снять с него опалу, вернуть дворянство, дать ему во владение богатое место на Седьмом Острове - там прекрасные леса. А условия, чтобы ты получил всё это: принародная клятва в церкви, что ты отрекаешься от своей прежней преступной жизни и раскаиваешься в ней. Ты должен присягнуть императору. Общий наш враг, султан, грозит нам с Востока. Твоя помощь очень помогла бы нам.
      - Ты говоришь правду? - Массаро жадно схватил его за руки. - Скажи честно: правду?
      - Да, - ответил Генрих. - Императорский собор отныне каждый день открыт для тебя. Разумеется, прежде всего явись к самому императору.
      - Как я могу тебе верить? - спросил Массаро. - Ах, будь у тебя глаза, они бы всё мне сказали!
      - Вот тебе охранная грамота и перстень императора, - молвил Генрих, снимая с пальца и подавая ему перстень. - Ты как старый вельможа должен помнить, что этот перстень - тоже охранный. Никто не смеет тронуть его обладателя. Его величество дал его мне, а я дарю тебе: за то, что ты пощадил и спас мою Анжелину.
      - Теперь я верю в твою любовь, - сказал Массаро, надевая перстень. - И вообще верю тебе. Я благодарю его величество за то, что он даровал мне своё прощение, - голос разбойника дрогнул. - Благодарю за его дары... и...
      Его голос осёкся. Слёзы блестели в его жгучих глазах.
      - Завтра же я поеду к императору, - сказал он и тут же повелительно крикнул:
      - Угостить гостя!
      Немедленно весь стол перед Генрихом был уставлен изысканными яствами. Массаро сам налил ему вина и произнёс:
      - Ешь и пей, добрый милорд, ни о чём не беспокойся. Я не зову пока Анжелину, чтобы Эдвард - а он всегда появляется внезапно - не причинил её вреда.
      - Благодарю, - сказал Генрих.
      После трапезы Массаро с улыбкой обратился к Генриху:
      - Ваше высочество! Говорят, вы и слепой чувствуете, откуда нанесёт вам удар противник. Так ли это?
      - Так, - улыбнулся в ответ Генрих.
      - А что, если я предложу вам поединок? - спросил Массаро. - Просто посмотреть, как вы дерётесь. Я не раню вас.
      - Но я не ручаюсь за себя, сударь, - заметил Генрих. - Я могу ранить вас.
      - Что ж, возьмём рапиры, - предложил Массаро. - Они не причинят нам ни ран, ни смерти.
      Он подал Генриху рапиру и сам взял одну. Они вышли из землянки и начали бой. Он продолжался недолго. Через десять минут Генрих выбил оружие из рук Массаро, и шарик на конце рапиры упёрся в сердце бывшему разбойнику.
       - Чудесно, милорд, - сказал искренне восхищённый Массаро. - Я убит.
       Вдруг оба прислушались и насторожились. Массаро всё понял раньше Генриха и без лишних слов повалил его в высокую траву.
       - Тише, милорд! - шепнул он. - Эдвард! Он скачет сюда... 
       Когда всадник проскакал мимо, Массаро отвёл Генриха подальше за деревья и тихо сказал:
       - Сейчас я приведу Анжелину, и вы уедете вместе. Ты великолепный боец, Генрих Эррэрский. Стой здесь, не двигайся и положись на меня.
       Вскоре он привёл к Генриху Анжелину. Она бросилась ему на шею. Он крепко обнял её.
       - Тихо, - твердил Массаро. - Вот ваш жеребец. Уезжайте скорее, потому что Эдвард очень коварен. Ваше высочество, прошу вас передать императору, что завтра я явлюсь по дворец, чтобы присягнуть ему на верность, а оттуда отправлюсь в собор.
       Генрих быстро вскочил в седло, посадил перед собой Анжелину и крепко стиснул руку Массаро:
       - Прощай.
       Жеребец умчал их прочь.
      

       - Я не знаю, как ты мог согласиться на его предложение, - негодовал спустя полчаса после этого Эдвард. - И зачем ты отдал девчонку?
       - Ты не поймёшь того, что я тебе сейчас скажу, - Массаро пристально поглядел на него. - Но у меня нет больше счётов с императором. Вот охранная грамота и перстень. Я прощён. У меня будет собственное поместье на острове. К тому же, султан грозит империи. Честная война за родину лучше, чем все эти бесславные набеги.
       - Вот как, - Эдвард усмехнулся. - Теперь ты, как пёс-предатель, лижешь руку, которую до сих пор кусал!
       Глаза Массаро сверкнули, он тоже усмехнулся и ответил:
       - Это не предательство. Просто пса спустили с цепи и приставили охранять овец. И он, не будь глуп, оценил эту милость. Ибо это милость.
       - Ладно, - пробурчал Эдвард. - Тоска берёт от твоих холопских рассуждений. По крайней мере, ты мог оставить мне Анжелину; во всяком случае, не отдавать её Генриху. Да и Генриха следовало бы подзадержать: куда ему торопиться.
       - Чтобы ты подтасовал карты и стал принцем Эррэрским?
       - Может быть.
       - Ну так вот, что я тебе отвечу на это, сынок. Во-первых, мне этого не позволила бы присяга. Ведь я уже принёс её в сердце, а завтра принесу во дворце и в соборе. Во-вторых, я не допустил бы, чтобы девушка попала к человеку, которого не любит, и который будет с неё жесток. И в-третьих: мне чрезвычайно понравился твой брат. Сколько обаяния! Сколько царственности! И мужества ему не занимать. Его боевое искусство беспримерно.
       - Он развратник, - Эдвард злобно оскалился, как хищный зверь. - Я нарочно подстроил эту сцену в зале, чтобы и ты увидел, КАК он нечист.
       Массаро тихо рассмеялся:
       - Это было великолепное зрелище. Да, страсти там кипели вовсю, но ОН как был чист, так и остался чист. Как быстро и находчиво он спас тогда свою Анжелину! Славный парень, что и говорить. Ещё раз скажу тебе: жаль, что ты ослепил его! Но у него были такие же глаза, как у тебя. Они всё время будут представляться мне вместо его обруча и чёрной повязки.
        - Массаро, ты восхищаешься им, как женщина, - ядовито заметил Эдвард.
        - Скорее, как родственник, - возразил Массаро. - Ты его брат, а я твой приёмный отец, и женщины тут ни при чём. Я ещё многое могу в нём похвалить. У него довольно физических и нравственных достоинств.
       - Он лучше меня? - напрямик спросил Эдвард.
       - Он мне ближе тебя, - просто ответил Массаро. - Я лучше его понимаю. И рад буду присягнуть на верность именно ему, когда пробьёт его час. Ему, а не тебе!
       - Массаро, - тихо сказал Эдвард. - Когда я случайно узнал, что я его брат, я стал с ним почти неразлучен. Я внутренне был с ним, когда он любил Бэсс, я был с ним и против него во всех сражениях. Когда я узнал, что он объявлен наследником, я ворвался к нему в дом и ослепил его. Я думал, что лишил его всего. Но оказалось, что я лишил его совсем малого. Я хотел отнять у него невесту, но и это не вышло. Ты хочешь выслужиться у императора, а мне грозит тюрьма если не хуже.
      - Разве ты её не заслужил? - спросил Массаро.
      - "Заслужил"! Своим ожиданием я заслужил всё самое лучшее!
      - Ожидание ты скрашивал сомнительными развлечениями. Не думаю, что выкалывание глаз заслуживает САМОГО ЛУЧШЕГО. И не пытайся подражать своему брату, Эдвард. У тебя нет его силы воли и мужества, его честности, его обаяния. Если бы ты слушал меня в своё время, ты не наделал бы столько ошибок. Ведь я уговаривал тебя вернуться к брату: он был бы очень рад тебе. Но ты говорил, что желаешь видеть в нём соперника, а не друга, что хочешь не получить от него часть его добра, а ЗАВОЕВАТЬ всё, чем он владеет. Что ж, ты сам выбрал свой путь. Единственное, что тебе остаётся - это бежать. Если хочешь, я помогу тебе в этом.
       - Нет, мне остаётся другое, - возразил Эдвард. - Массаро! Мы с тобой должны решить наше разногласие поединком.
       Массаро не удивился такому обороту дела. Он только спросил:
       - Ты уверен, что хочешь именно этого?
       - Да, хочу.
       - Тогда ничего не имею против, - ответил Массаро. - Откровенно говоря, я знал, что ты это предложишь. Но... обнимемся напоследок, сынок. Я ведь люблю тебя, потому что я тебя вырастил.
       Эдвард крепко обнял его:
       - Да, ты был хорошим отцом, Массаро. Я благодарен тебе. Неизвестно, чем кончится наш бой, поэтому запомни, что' я сказал тебе.
       - И ты запомни, - отозвался Массаро. - Несмотря ни на что я люблю тебя.
       Они разошлись и обнажили шпаги. Несколько минут клинок звенел о клинок, и каждый из этих двоих мог быть заколот насмерть. Но вскоре наступила тишина. Эдвард упал на траву и остался лежать, глядя в небо своими красивыми, теперь уже неподвижными тускнеющими глазами. Массаро поцеловал его в лоб и опустил ему веки.
       - Прощай, - прошептал он, всеми силами стараясь удержать слёзы, блестевшие в его глазах.
      

       На следующий день Массаро и его сподвижники присягнули императору Эдмунду и в честь примирения были щедро угощены во дворце. Затем последовало прилюдное торжественное покаяние бывших разбойников в соборе. Они клялись в верности императору и отрекались от прежней своей жизни: дикой и вольной, но при этом жестокой и опасной. Император подарил Массаро и некоторым его товарищам дома в городе. Остальные временно разместились у них. Сам же Массаро поехал к его высочеству.
       Когда лакей доложил о приходе Массаро. Анжелина испугалась, но Генрих шепнул ей:
       - Не бойся. Теперь он наш друг.
       Он поднялся навстречу Массаро и сердечно пожал ему руку. Это происходило в покоях Анжелины, и взгляд Массаро, когда он целовал руку юной графини, упал на портрет, сделанный Генрихом.
       - Кто написал этот портрет, милорд? - спросил Массаро.
       - Я.
       - ТЫ! Ради Бога, скажи, когда?
       - Недавно! - похвасталась осмелевшая Анжелина. - Представляете, сударь, милорд наколол на дощечке и солнечные лучи, и листву, и меня.
       - Необыкновенный портрет! - сказал Массаро. - Милорд, я восхищён тобой. В самом деле, восхищён.
       Генрих улыбнулся.
       - Мы завтра венчаемся, Массаро, - сказал он. - Приходи!
       - Почту за честь придти к такому сильному духом человеку, - ответил Массаро. - Но у тебя, вероятно, будет много гостей.
       - Всего двое, а с тобой трое, - сказал Генрих. - Свадьба будет весьма скромной.
       - Я, пожалуй, с удовольствием заеду, милорд, - молвил Массаро. - Да, с удовольствием. Ты очень близок моей душе. А твой братишка... - его голос чуть осёкся. - Он погиб вчера, в честном поединке со мной, милорд. Какое бы он ни причинил тебе зло, помолись за его душу: он вёл такую жизнь, что неизвестно, где он теперь.
      Он опустил голову. Генрих сжал его руку:
      - Я помолюсь за него, Массаро. За него и за тебя; за вас обоих.
      

      На следующий день за столом сидели Генрих и счастливая Анжелина в подвенечном платье. По правую руку от Генриха сидела Элизабет Мэйдж, по левую от Анжелины - Рэдферн, а рядом с Рэдферном - Массаро. Двое друзей Генриха приняли его в свой круг дружелюбно, не напоминая ему ни намёком о его разбойничьих набегах.
      Горели свечи. Давно стемнело, и праздник подходил к концу.
      - Ты не мог сделать лучшего выбора, - шепнул Бэсс Генриху. - Помнишь, мы играли детьми? Ты защищал меня от неведомых чудовищ, которых видели только мы с тобой, в пылу разгоревшегося воображения, а когда лил дождь, ты накрывал меня своим плащом. Анжелина никогда не пожалеет, что вышла за тебя...
      - Выбора у неё не было, - засмеялся Генрих. - Но дай Бог, чтобы она не пожалела.
      Рэдферн и Анжелина тоже о чём-то таинственно шептались.
      - Секреты? - смеясь, спросила Бэсс.
      А Массаро, глядя на счастливую пару, думал о двух мальчиках, которые могли бы стать опорой и радостью друг для друга, надёжной защитой один для другого от всех бед, но судьба разделила их. Каждый из них выбрал свой путь...
       Он отпил глоток из своего бокала.
       - Что ты пьёшь один, Массаро? - спросил Генрих. - Я знаю, о чём ты думаешь. Выпьем за двух братьев с такими разными судьбами!
       - Да, - сказал Массаро, светлея лицом. - За живых и за погибших, милорд! Ты читаешь мои мысли - ещё одно твоё достоинство.
       И все пятеро выпили. Бокалы зазвенели друг о дружку.
       - Будьте все здоровы! - провозгласил Рэдферн, и тут же за окном, словно отвечая на его слова, зашелестел тихий благодатный ливень последних августовских дней. Он обрушился на сад, стуча по карнизам и врываясь влажным ароматом и крупными каплями в распахнутое окно.
       - Вот и лето уходит... - сказала Бэсс.

                К О Н Е Ц
         
      апрель 2002 г.