Пьянство. Отрывок из повести Апология

Один мудрец назвал пьянство трагикомической проблемой. И я, как человек имеющий трехлетний стаж пьяницы, спешу с ним согласиться, а вас призываю последовать моему примеру ( разумеется не в бражничестве, а в признании его убийственным весельем ). Когда, изначально настроившись на минорный лад и как-то быстро убедившись в ненужности своего пребывания в мире, я предполагал остаток дней   провести в сосредоточенном поминании прошлого, метафизической отрешенности от настоящего и угнетающем безделье, то у меня и в мыслях не было, что даже в таком жалком существовании найдётся место для удовольствия. Вспоминая хмельной период жизни, весь тот восторжествовавший беспорядок, триумф обнаглевшего хаоса, где хозяйничали злой ветер-хореограф да болотного цвета призраки, похожие на чертей, должен сказать, что и эту мрачную вселенную иногда пронизывал солнечный лучик. Говоря о нём, не имею в виду болезненное удовольствие, извлекавшееся мною из почти недосягаемых глубин сознания, когда лёжа в позе эмбриона то ли на кровати в спальне, то ли на диване в кабинете, я беззвучно нашёптывал судьбе о своей обиде точно так же, как  давным-давно, бывало, жаловался ей на наказавших меня родителей из пропитанных слезами углов далёкого детства. Конечно же , я не имею в виду всхлипывающее очарование мазохизма, хотя и признаю, что его влияние на мою психику в те дни было огромным. Нет. На самом деле я подразумеваю совсем другие ощущения…Сразу же оговорюсь, ошибётся тот, кто увидит в пестроте эпитетов и заманчивости метафор, подобранных мной, лишь трюк, некий хитроумный рекламный ход, облагораживающий и оправдывающий так называемое «культурное питие». Напротив, моя хрупкая словесная конструкция призвана подтвердить опасную иллюзорность начальной стадии опьянения и тем самым предостеречь пылкие натуры и слабые души.

Итак, я подразумеваю совсем другие ощущения, те, которые, по мнению наших предков, рождались загадочной силой, управляемой добрыми, беззаботными и весёлыми богами. Эта сила, созданная животворящей землёй, солнечным светом и сконцентрированная в прозрачной виноградине, призвана увести от забот, тревог и тоски повседневности. И она делала это. Спасала и убивала, возвышала и низвергала, наполняла и опустошала… В течение веков человек пользовался ею, дабы победить боль, освободиться от комплексов, приблизиться к Богу… Я не стал исключением в этом ряду. Сделав первый глоток вина, я тут же почувствовал, как волшебник-мир великодушно превратил меня из обманутого пришельца в своего могущественного хозяина. В неторопливом, едва заметном течении времени больше не было надрывной печали, и уже по-другому, спокойно и уверенно билось сердце. Обычно вслед за установившейся монотонностью сердечного ритма приходила мысль о том, что моё существование не так уж беспросветно и безнадёжно. Я осторожно склонялся над ней, боясь вспугнуть её точно бабочку, севшую на руку, и делал несколько глотков вина. От этого мир становился ещё более приветливым и комфортным. Он чутко реагировал на мои желания и, опережая их, отодвигал печаль в туман, который густел и приближался с каждым новым глотком. В том сладостном безвременье неизбежно наступал момент, когда туман полностью поглощал моё сознание, нейтрализуя и уравнивая печаль и радость, отчаяние и надежду, порыв и безразличие…Словно занавес, падала тьма и выпускала из своих глубин тот самый обнажённый и бесстыдный трагикомизм. О его замысловато-причудливых формах проявления я либо вообще ничего не знал, либо узнавал позднее из рассказов собутыльников и милиционеров.

Первый раз в отделение милиции я попал после того, как до беспамятства напился в одном из пабов в центре города. Вряд ли я пошёл бы туда, если бы перед этим не выпил изрядное количество коньяка с каким-то случайным типом. Он и затащил меня в тот дорогой и любимый иностранцами пивбар. О произошедшем в нём я узнал из протокола, который читал будто сценарий довольно известной кинокомедии, где главный герой с микрофоном на сцене исполнял в невменяемом состоянии песню о зайцах. Всё совпадало, кроме песни. Я пел о призрачности бушующего мира.

Однако милицией мои безумные похождения заканчивались крайне редко. Почему? Об этом могу только догадываться. То ли таких как я было слишком много, а её сотрудников слишком мало; то ли в силу особой любви к пьяницам в нашем народе, о которой говорил классик ещё в девятнадцатом веке; то ли просто судьба щадила моё самолюбие; то ли по какой-то другой причине…Чаще сознание пробуждалось самостоятельно, словно под воздействием некоего импульса, внутреннего толчка.

Мне кажется, что и той тёплой июльской ночью я проснулся от глубинного содрогания всего уставшего организма. Хотя, возможно, это был лишь предупредительный скрип сетки в момент моей неловкой попытки перевернуться на бок. Открыв глаза, я так и остался лежать на спине, удивлённый и изумлённый видом, приблизившегося ко мне на расстояние вытянутой руки, звёздного неба. Я не успел осмыслить, подобно известному философу, всю красоту и величие космического карнавала, ибо в следующий миг испытал холодный и пронзительный ужас. Гамак, в котором я лежал, оказался предохранительным экраном, опоясавшим дом по периметру  на уровне девятого этажа. Ширина козырька приближалась к метру, а подо мной, точнее под сеткой-рабицей, в тревожном ожидании затаилась бездна. Мерцавшие внизу огоньки ночных фонарей и редких автомобилей, паническая боязнь пошевелиться, сердце, пробивавшее грудную клетку, бестолково мелькавшие вопросы…Где я? Как оказался в этом поднебесье? Как выбраться из него? Спокойно, всё обойдётся…С этой мыслью я осторожно повернулся на левый бок и одеревеневшей правой рукой ухватился за бетонный бортик. Одновременно забросив на него правую ногу, я поднапрягся, подтянулся и через секунду уже лежал на крыше и понемногу приходил в себя. А затем меня вырвало смехом; нервным, истеричным, безудержным. Я катался по крыше дома, а этот чужой и вовсе не смешной смех выплёскивался из меня, мешая дышать. Не скажу, как долго длились эти конвульсии. Может пять, может десять минут…Закончились они кашлем, всхлипами и полным бессилием. А мне пришлось ещё некоторое время лежать на твёрдой и безопасной поверхности, уже спокойно и серьёзно всматриваться в ночное небо, наслаждаясь приятной пустотой, чтобы, наконец, подняться и уйти.