Сон 2

З
вонит, как-то раз, в квартире некоего слесаря телефон. Слесарь, зовут которого, кстати, Яков Яковлевич, снимает трубку, слушает ее некоторое время, а потом говорит:
- Алле?..
А слесарю и говорит кто-то замогильным голосом:
- Встань, Яков Яковлевич, и иди. Иди к нам на радиостанцию работать. Имеется в виду, по своей исконной специальности и ортодоксальной привычке. Проблемка тут у нас. Записывай адрес.
Яков Яковлевич записывает адрес, потом встает и идет… а потом, едет на автобусе. Вот, стало быть, едет он и смотрит в окно, а окно в этот момент, надо вам сказать, смотрит прямо в слесаря. Потом Яков Яковлевич принимается смотреть сквозь окно, и рассматривать собак и людей (преимущественно собак), после чего окно начинает слесаря игнорировать.
Вот, едет слесарь, едет и куда-то приезжает. Выходит он из автобуса и смотрит по сторонам. Ничего не может понять. Стоит… Тупо… Через некоторое время осознает он свою локацию. Разворачивается и идет на северо-северо-запад, предполагая, что именно в том направлении находится радиостанция. Шагов через пятьдесят, ему встречается странный малоимущий, который хватает Якова Яковлевича за рукав и начинает на редкость сбивчиво, бессвязно, говорить о разнообразных фигурах, а так же о белках и свистках. О легионах белок и эшелонах свистков.
Яков Яковлевич подходит к какому-то зданию и понимает, что это радиостанция, потому, что над входом русским по фиолетовому написано: РАДИОСТАНЦИЯ. Тут слесарь видит, что валявшийся на улице снег в одночасье тает. И дальше видит очередь возле магазина. Яков Яковлевич спрашивает малоимущего, что тот думает обо всем этом. Циничный малоимущий обрушивает на слесаря, фигурально выражаясь, водопад белок и лавину свистков. Яков Яковлевич спешит ретироваться от навязчивого безумца, хотя бы потому, что малоимущий с присущим ему рвением… хм… пытается оторвать рукав спецовки слесаря и безостановочно пускает слюни ему на лацканы. Завязывается борьба. После пятнадцати минутной толкотни, малоимущий отступает в тень, где принимается непрофессионально скрежетать зубами.
Настроение Якова Яковлевича внезапно падает. Он не хочет заходить в помещение радиостанции, вместо этого он идет на остановку, садится, на сей раз, в троллейбус и едет туда, куда глядят глаза… водителя.
И вновь едет Яков Яковлевич и смотрит. Доезжает он до парка культуры имени отдыха и выходит. Видит: народа больше, чем людей. Задается вопросом: «К чему бы это?» Потом, садится на скамейку, достает сигарету, закуривает и… теряет сознание, или засыпает.
Сознание возвращается к слесарю, и он понимает, что находится в помещении радиостанции. Надпись над ним гласит: «Четвертая студия». Кругом – Вавилонское столпотворение! Яков Яковлевич видит каких-то людей и клетку с канарейкой. Люди поражают его своей самозабвенностью. Людей представляют: Зима Метельевна, она является не во сне, а на яву, заместителем начальника отдела развлекательно-познавательных программ для детей дошкольного возраста. Одета она во все черное, видимо находится в трауре. Во-вторых, здесь присутствует электрик Сарик Харин, являющийся зятем Зиме Метельевне, которая (Зима) страшными и бездушными, как у акулы, глазами смотрит вокруг, словно картечью палит. В-третьих, есть еще диктор ультразвукового диапазона Мылоедов (при кричащем галстуке и вопиющих очках). В-четвертых, Прозаик, или (как любят все над ним подтрунивать) Про Заик. Прозаик одет сообразно должности и поведению. В-пятых, Ли-Чунь-Моо-Тай-Инь-Дзяй (для своих просто Ли-Чунь-Моо-Тай-Инь) – китаец. В-шестых, есть еще мальчик. Мальчик какой-то весь зашуганный, бледный, словно вампир, с трехпалыми, почему-то, руками. И, наконец, собственно, канарейка, одетая, если можно так выразиться, в клетку.
Слесарь не успевает понять сложившуюся ситуацию, а Зима Метельевна, злобно покосившись на Якова Яковлевича и сурово насупившись, говорит загробным голосом (точь-в-точь таким, какой слесарь слышал накануне в телефонной трубке):
- Я хочу, чтобы этот мальчик умер!
Все присутствующие, исключая слесаря, топают ногами и кричат:
- Нет, нет! Мы этого не допустим! Пусть лучше умрет птичка!
Тут Яков Яковлевич, вежливо откашлявшись, говорит:
- Позвольте поинтересоваться, что, собственно, за 3,14здец здесь происходит?.. Извините…
- Я хочу, чтобы этот мальчик умер! – Скрежещет Зима Метельевна, указуя перстами на упомянутого, взгляд которого напоминает в этот момент горизонт.
И вновь, все принимаются топать ногами и кричать:
- Нет, нет! Мы этого не допустим! Пусть лучше умрет птичка!
В этот момент, китаец Ли-Чунь-Моо-Тай-Инь-Дзяй пытается незаметно подкрасться к Зиме Метельевне и уколоть кровожадную в пупок циркулем. Но, видимо не рассчитав своих действий, критично промахивается (как, порой, критично промахивается Смертокогт) и напарывается на циркуль сам. Затем, несчастный лопается, как воздушный шар, и исчезает. Мылоедов грохается в обморок.
У слесаря складывается впечатление, что все происходящее мальчика не интересует. Фигурально выражаясь и образно говоря, ему все по-фигу.
- Мальчик умрет! – По-гадючьи шипит Зима Метельевна и принимается мальчика душить. Самое смешное – ей это удается!
Приходит в себя Мылоедов. Видя такие дела, его рвет. Рвет немилосердно, упорно и… вермишелью.
«Сколько он ее, проклятой, сожрал-то?! – думает, в некотором оцепенении слесарь. – Не иначе – ведро! И соуса томатного, наверное, жбан употребил!»
Далее, Зима Метельевна, видимо осознав учиненное ею злодейство, заливается горючими слезами:
- Ах, я вас умоляю, воскресите его! Воскресите этого несчастного и славного мальчика! – говорит она, заламывая руки.
Электрик Сарик Харин подсаживается к безвинно убиенному мальчику и начинает делать тому искусственное дыхание, приговаривая заклинание:
- Ты спишь? Не спи! Придет Железный Ферзь из Хрустальной страны, даст тебе изумрудный щит, сладкую карамельку и покатает на своем верном Заводном волке. Шесть тысяч подвешенных котов упадут, как спелые сливы, к ногам феи, лишь только прозвучит тринадцатый удар бубна мертворожденного шамана, и дар Божий с яичницей поменяются местами. Там, где пролетит фиолетовый филин, взойдут колючие злаки и двухчасовая звезда засияет, как пятидесяти пяти каратный адамант, на изящной лапе отважного мангуста. Нарарира! Нарарира-нарарай!!!
Мальчик открывает глаза, устало вздыхает и произносит:
- Боже мой! Как я с вами затрахался.
И тогда, Зима Метельевна, схватившись за свое змеиное сердце, падает на пол и умирает. Умирает и исчезает. И все!
И злые чары ее, наконец-то, развеиваются! Появляется китаец, и все присутствующие, исключая Якова Яковлевича, кружатся в веселом хороводе, взявшись за руки.
- Слушайте! – говорит кто-то из-за угла. – Наверное, нужно написать речь.
Все откровенно косятся на слесаря.
- Нет уж, - говорит Яков Яковлевич. – Вон, у вас писатель есть, пускай старается. А я имею намерение трубу чинить, меня, ведь, ради этого сюда привлекли, не так ли?
Все мнутся и отводят глаза. Мылоедов, в конце концов, объясняет слесарю, что, в общем-то, именно написать речь, а труба, дескать, у них в порядке.
- Ну, ладно. Чем смогу, помогу. – Говорит Яков Яковлевич.
Все подходят к столу.                               
Проходит где-то час с небольшим, прежде чем на свет божий появляется, буквально, следующее:
«Она. Она была героическая женщина! Она воистину умерла, теперь она труп. Ух-хы-хы-хы.
Летом я был в деревне (а я, кстати, в морге работал (прим. авт.)), и я, уж поверьте, навидался всякого, в том числе и трупов. Трупы были разные: синие и красные, черные и белые, утопшие, горелые… всякие, в общем. Но это все – ерунда (дерьмо!). Вот посмотрите на Зиму Метельевну – вот это ТРУПИЩЕ!!! (И крысы хвост у ней отъели!) День Авиации и Дирижаблестроения…»
- Сегодня, чего, День Авиации и Дирижаблестроения?
- Да.
- Йоп твою мать!..
«…ознаменовался очередной титанической гибелью. О! Сколько еще будет собирать СМЕРТЬ этот кровавый урожай? (У! Рожай!)»
А дальше, на всех четырнадцати (бля!) листах, идет сплошная «бла-бла-бла», где в скобках указываются сальности, которые в массы нести совершенно не обязательно.
На этом все и расходятся…
Яков Яковлевич спускается со второго этажа и неожиданно сталкивается с вахтером Гадюкиным. Тот говорит слесарю о разнообразных фигурах, а так же о белках и свистках, о тех самых, которых недавно упоминал странный малоимущий.
Яков Яковлевич страшно матерится на вахтера и выходит на улицу, где нос к носу сталкивается с самим собою и безумным малоимущим. Вся камарилья церемонно расшаркивается друг перед другом. (В этот момент, не мешало бы видеть лицо слесаря! Ну, да ладно.)



Слесарь приходит в себя и закуривает. Потом встает. Голова его все еще кружится. Он направляется к Площади Авиаторов.
Внезапно, путь его преграждает военная часть. Яков Яковлевич не знает, что это именно военная часть. Просто, он видит забор, на котором нарисован мелом кельтский крест и стоит надпись «гараж».  Решив сократить путь, он отдирает доску от забора и перелезает на территорию. Там слесарь видит большое количество машин. Все они «волги», и все они белые. И еще слесарь видит какой-то сарай. В сарае находятся два военных и подполковник, одетый как Супермен. Все они чего-то разыскивают.
Яков Яковлевич быстро постигает сложившуюся ситуацию и понимает, что военные и подполковник разыскивают взбесившийся автомат Калашникова, у которого наступил период миграции, времени – когда холостые патроны женятся и выходят замуж. Слесарь, даже, успевает заметить, как автомат на цыпочках подползает к подполковнику, одетому Суперменом, игриво кусает его за пятку ноги и прячется под шифоньер, где становится невидим, но улыбчив короткими очередями.
Когда Якова Яковлевича замечают военные и подполковник, то принимаются метать в него камни: маленькие красные, и зеленые покрупнее. Причем, зеленые им обходятся явно дешевле, рублей на пять, шесть.
Не теряя времени даром, слесарь резво вскакивает в лифт и уезжает из этого странного места.
Он попадает на территорию другой военной части за номером 16777215. Данная часть кажется Якову Яковлевичу весьма странной. Ему категорически кажется, что здесь готовят, как минимум, алконавтов. ТАМ СТОЛЬКО ЯЩИКОВ С ПОРТВЕЙНОМ, ЧТО ОЙ-ЁЙ-ОЙ!!!
Блуждая среди ящиков, Яков Яковлевич заблуждается окончательно и, через некоторое время, выходит к некоторым стеклянным дверям, где встречает очередного военного. Военному хочется на улицу. Причем давно. А дверь закрыта! (Засада, блин!) Слесарь и военный принимаются вопить. Причем, Яков Яковлевич, скорее, поет песни, даже скорее, зикхры – мусульманские псалмы, а военный, скорее всего, пляшет, вульгарно и надменно,  вприсядку.
На шум и творящийся беспредел, являются двое. Один из новоприбывших (естественно) - военный, как две капли воды похож на Коня Троянского, а второй - просто в штатском, он является как бы инкогнито и держит в рукаве туза.
После двадцати пяти минутных разбирательств и препирательств, общими усилиями, всеми вместе, стеклянная дверь взламывается-таки. Все неподдельно наслаждаются об обломки. Затем, военный номер один удаляется гоголем, а «конь» дарит слесарю радиоприемник и просит не помнить зла, и не грешить против истины, и, вообще, уматывать к чертовой матери. Лишний же военный таинственным образом исчезает. Исчезает быстро и невзирая на лица.
И все-таки, в конце концов, слесарь попадает на Площадь Авиаторов.
Шоу только что началось. Включили цветность… (до этого момента, данное повествование следует воспринимать, как черно-белое (прим. авт.))… и слесарь видит, впервые во всей красе, здание Авиационного Университета. Оно, оказывается, желтого цвета, и с малахитовыми колоннами, а крыльцо и ставни данного здания, имеют ярко-розовый цвет и расписаны матрешками.
Еще Якова Яковлевича очень радует памятник Матери Неизвестного Авиатора. Тот, представляет собой дубовый постамент, на котором, собственно, располагается скульптура, представляющая собой даму преклонных лет с двумя авоськами в руках. Из авосек торчат во все стороны белки и свистки. Следует заметить, что на лбу престарелой дамы выжжено клеймо, а выражение лица ее как бы говорит: «Суки, снимите меня, бля, отсюдова! Я, бля, плЯсать хочу! Хочу и, бля, буду плЯсать!!!»
Неожиданно, из полумрака, слесаря зовут пить водку. Водку его зовут пить какие-то не слишком совершеннолетние девушки с харизмами 11 и 12. Сам от себя не ожидая подобной фигни, Яков Яковлевич соглашается, ибо он отлично помнит, что саблю он забыл дома, и терять ему, соответственно, нечего.
Шоу, тем временем, набирает обороты. Из окна Авиационного Университета, с третьего этажа, высовывается ректор с рупором в руках. Ректор имеет, видимо, намерение командовать парадом.
- Товарищи! – Визжит в рупор ректор. – Сегодня Величайший день в истории нашего города, и по сему – слово «бля», в слове «дирижабля» - является ни хера не матерным словом, но, тем не менее, цензурой из слова изымается. Теперь, дорогие товарищи, мы с вами будем говорить: дирижа… дирижжа..ж… дер.… Тьфу! Херня, какая-то, получилась! Спасибо за внимание!!!
После этих слов ректор засовывается обратно и захлопывает за собой ставни. Их хлопок совпадает с взрывом одного из самолетов, летящих праздничным клином на юг. О!
Толпа начинает бесноваться. В порыве небывалого энтузиазма она рвет в клочья пивной ларек, а затем, принимается громить киоск с мороженым.
Тем временем, Яков Яковлевич включает радиоприемник и слышит, буквально, следующее: «Летом я был в деревне (а я, кстати, в морге работал (прим. авт.)), и я, уж поверьте, навидался всякого, в том числе и трупов. Трупы были разные…»
И ВСЮ ОСТАЛЬНУЮ ХЕРНЮ!..
Ничего другого не остается Якову Яковлевичу, как пойти и пить водку, а, допив оную, и насладившись об этих прелестных дев, отправиться сдаваться в тюрьму, потому что после такой радиопередачи, к которой он тоже, некоторым образом, приложил руку, его обязательно должны были арестовать.
ИБО У НИХ – ПРАВО СИЛЬНОГО!..


P.S.
Всех посадили, кроме Сарика Харина, потому что:
а) воскрешать из мертвых, это вам не хухры-мухры;
б) распитие алкоголя в прямом эфире – отнюдь не шпионская пропаганда;
в) в конце-концов, он сам застрелился, как порядочный человек!



P.P.S.
А через полгода, Якова Яковлевича, за хорошее поведение, выпустили условно. Вдобавок, посмертно реабилитировали его жену, которую за день до описанных событий взорвали вместе с имуществом.



dr.АКУЛА
ВОРОНА
и, немножко, Пашка Бетин



4.02.2001г.
Пусть, даже, на улице хреновая погода (хотя…), да и настроение, и самочувствие… то ли хреновые, то ли очень хреновые, то ли, вообще… все не так уж и плохо. Это потому, что со мной во все сложные периоды жизни находятся МОИ ДРУЗЬЯ, за что им БОЛЬШОЕ СПАСИБО!
Не знаю, что бы я без вас делала. Ка-а-арр вам, во все воронье горло!

       
        ВОРОНА