В поисках Женьшеня отрывок из повести

 
     Иногда, я с ужасом вспоминаю свое авантюрное путешествие в одиночку за женьшенем. Мне не верится в то, что я рыскал по трудно проходимым таежным дебрям в урочище Сихотэ Алиня, взбирался на крутые склоны, обшаривал каждый кустик в надежде, что там встречу заветное растение. И как было досадно, когда день проходил впустую. Если бы один только день, а то их было много. Да, что там дни, когда неудачи составляли недели и месяцы. А, я уходил все дальше и дальше в поисках, как заядлый рыбак рыбное место на реке женьшеневые места. Но, этот год оказался для меня самым трудным. Хотя всего лишь один    найденный корень и оправдывал мои мытарства, но он, не стоил моей жизни, которая подверглась страшному испытанию. Меня застала зима. Стоя на распутье неизведанных дорог, я пытался осознать свое положение: толи вернутся срочно домой или еще какое-то время уделить цели моего пребывания здесь, рассчитывая успеть до заморозков. Тем более начало зимы, казавшаяся романтическим, не предвещавшая быстрой смены таежной стихии, подвигало меня к продолжению раскрытия, вроде бы, правдоподобной легенды  о существовании плантации женьшеня Дерсу Узала. Это занимательная история, которая будоражила умы искателей женьшеня, вот уже на протяжении многих лет. На этот счет писал в своих дневниках знаменитый исследователь Дальнего Востока Владимира  Клавдивича Арсентьва. Там говорилось: 
Когда-то дитя природы Дерсу Узала, нашел в этих местах бесхозную плантацию женьшеня из двадцати четырех велико возрастных корней. Возможно, у ней имелся хозяин,  или потерявший ее из вида, или же не спешивший приобщать их к своему карману. Дерсу Узала решил все растения пересадить в другое, более надежное место, что он и сделал. Цель его сохранить для природы это богатство. Со временем, когда его пригласил к себе на работу тайги,  Арсентьев, то Дерсу ему подарил эту плантацию, как надежному, верному человеку и другу, которым он стал впоследствии. Арсеньев принял этот величественный дар природы, нанес его на карту и в свой дневник. Вскоре Владимир Клавдевич тяжело заболел и срочно вернулся домой во Владивосток. Вскоре он умер, а следом пропал без вести и Дерсу Узала. Так Арсеньев и не смог посетить плантацию женьшеня. Дневник и карта его бесследно исчезли.. Была ли найдена кем ни - будь плантация женьшеня, не известно. Грешным делом и я был увлечен поиском этого сокровища, будучи уверен в правдивость легенды. Я уже тогда знал, что  обычно такие места обозначены особыми условными знаками в виде сдиров коры на деревьях. Эти окна разных размеров по высоте до полуметра и шириной в зависимости от толщины ствола дерева. Они, как раз и являет собой принадлежность к хозяину, в виде пароля. Знак служит и предупреждением, что участок занят и, к нему подходить опасно. Это не голословно. Тут можно напороться на самострелы, ловчие ямы и пехотные мины. Здесь в глухомани все средства защиты хороши. Искать убитого никто не будет. Обычно их считают без вести пропавшими. Тайга многому учит, учит выживать без сторонней помощи, порою без пищи несколько дней, без комфортного ночлега и прочих условий быта. Но главное, что она требует от любого, кто пожаловал в тайгу осмотрительности. Эти знаки на деревьях давали мне повод и надежду найти плантацию, но я опаздывал. Зима запорошила землю, что затрудняло поиски. Я был уверен, что я на верном пути.
Погода портилась, свирепствовала пурга, видимость ограничивалась двумя шагами. Усталость давала себя знать. Силы порою покидали меня, хотелось на привалах только спать. Одежда на мне была не по сезону, причем истрепанная, местами порванная о таежные препятствия. Мной овладевало искушение  присесть,  блаженно задремать,  опершись  спиной  на  могучий ствол сосны, но я понимал, что это конец. Сознание  работало напряженно, ища пути спасения. Благо в тайге нет сильных морозов. Мне было необходимо, пробраться к реке засветло, иначе легко сбиться  с пути. Только  река надежный ориентир. Потом у реки меньше вероятности встречи с волками и другими хищниками, которых в этих местах превеликое множество. Они постоянно шли по моим стопам, ожидая моего обессиленного состояния. Это волчья тактика. А зимой они особо опасны.
В моем ружье всего один патрон. Я берег его на всякий непредвиденный случай и он вселял в меня уверенность и надежду на спасение.  Ветер дул с реки, а это верный признак к перемене погоды, потеплению.
А вот и река. Сердце от радости  забилось учащенно. На берегу густые заросли тальника, можно  забравшись в их гущу, как то пережить ночь. а это главное в моем положении. Что будет завтра, отступало на дальний план. Сейчас проступил голод. Но в моем рюкзаке пусто. Одна одноместная облегченная палатка. Она то и пригодилась, но не по прямому назначению, а в качестве утепления. Укутавшись в  нее, подавляя голод, я предался размышлениям.
Томилась в них тишина, отступало напряженная неизвестность. Усиливался  снегопад. Снег  падал то большими хлопьями, то моросил назойливой оледеневшей пылью, часто меняя направление. Порою, падая на мое импровизированное  укрытие из палатки, снежинки, тая, стекали бурными ручейками по не промокаемой ткани палатки. Я в полудремоте наблюдал, как отдельные снежинки, словно прятались в ее складках, осторожно, игриво  щекотали мои обнаженные брови и губы, так же тая, как бы нехотя сползали с мускулистых выступов лица. Смахивать их у меня не было сил и желания. Я только ловил снежинки воспаленными губами, смаковал их, предаваясь забвению. В одно из мгновений, когда ощутил, что вокруг меня смыкается темень, моя рука инстинктивно сползла к моему дробовику. Последнее, что я услышал – это заунывное завывание ветра и тревожный  клич вожака волчьей стаи, затем приглушенный выстрел из собственного дробовика…

Пришел я в себя в какой то землянке.   Возле меня хлопотала нанайка. Я понял одно: меня спасли…