Медиум 16

Я вздохнул и устало опустился на тахту. Разговор вышел сумбурный, бестолковый и излишне эмоциональный. Я жалел теперь, что вообще открыл рот, и всё потому, что вместо чёткой мысли было только смутное ощущение. Гудвину, похоже, зачем-то нужно забить клин между супругами Уотсон. Отсюда, видимо, и краснуха, и нерождённый младенец, и разговоры о живой и мёртвой крови, отсюда и встречи с Роной, следствие которых – ссоры и разные спальни. Я твёрдо знал только одно: на золотой саркофаг средств у Уотсона не хватит. Хотя... Если это будет саркофаг для грудного ребёнка... Но нет, и на такой не хватит. И что же мне делать? Пресечь их общение? Но это создавало бы определённые трудности для моего расследования. Для дела лучше было бы, напротив, предоставить Гудвину свободу действий, а самому удалиться в зрительный зал и наблюдать оттуда за развитием событий как можно внимательней. Меня тревожила только возможная цена, и глядя на Уотсона я не мог не опасаться того что она окажется слишком высока.
Похоже, стены в этом доме были бумажные – я услышал за стеной скрип кровати и задыхающийся шёпот мужчины и женщины, охваченных страстью. Рона тихо вскрикнула и рассмеялась – одним дыханием, но я и дыхание слышал. Уотсон всхлипнул и застонал низким мурлыкающим стоном. Я знал, что нужно встать и уйти, но также знал, что едва ли смогу сделать это бесшумно – проклятая тахта взвизгивала при каждом движении, а так обо мне, как видно, забыли. Или решили, что я успел перебраться в спальню, за более толстую стену. Я окаменел и не шевелился, чувствуя только нарастающий жар под кожей лица, как будто у меня снова поднялась температура. Так я провёл в кабинете у Роны всю ночь. Спать мне не хотелось – за сорок шесть часов выспался, но за всю свою жизнь едва ли я смогу припомнить более бессмысленное времяпрепровождение.

Утром Уотсон ушёл в госпиталь, Рона - в университет, а я, лишний раз подтверждая этим её заключение о состоянии моего рассудка, не нашёл себе занятия лучше, чем нарядить наконец рождественскую ёлку – благо ящик с игрушками так и стоял забытый в гостиной. И прекрасно сделал – напоминающий о раннем детстве ритуал успокоил мои раздёрганные мысли и помог собраться. Я понял, что слишком много внимания в этом деле уделяю чувствам и отношениям, и очень мало – фактам. А Уотсона, чтобы он перестал рефлексировать, просто нужно поставить обоими ногами на землю и тоже заставить думать, а не чувствовать. Что до Роны... Рона всё сделает, как надо. Моё неверие в неё основано только на её молодости и неверии в женский пол вообще. Но я распутал своё первое дело, будучи на год моложе. И, чем чёрт не шутит, может, правы те физиологи, которые утверждают, что женщины не только коварнее, но и осмотрительнее мужчин, а главное, от природы артистичнее их.
Уотсон вернулся весь облепленный снегом, когда я, стоя на табурете, цеплял на верхнюю ветку воскового ангелочка.
- Отвратительная мокрая метель, - сказал он, встряхиваясь, как выкупанный пёс.
Заметил моё занятие, и несколько мгновений молчал, удивлённо сложив губы трубочкой, после чего заметил:
- Не ожидал от вас, Холмс.
Я спрыгнул с табурета, неловко, с грохотом повалив его.
- Да я и сам от себя не ожидал. Хорошо получилось?
- Прекрасно. У вас хороший вкус.
- Благодарю вас, - я несколько комично поклонился.
- Ну и игрушки, конечно... Этот восковой ангел просто, как живой.
- А вы видели живых ангелов? – хмыкнул я.
- Зато я видел детей. Вот только что видел маленькую Сони.
- Ну такая чернявочка едва ли похожа на ангела.
- И с чего это вы решили, что все ангелы блондины? – усмехнулся он. – Рона не появлялась?
- Нет.
- Значит, скоро придёт. У неё сегодня лекция профессора Штерна и секция, но на секцию она не пойдёт. Если только...
- Что?
- Если снова не встретится с этим.., - Уотсон горько поджал губы.
- Я просил её продолжать встречаться с ним.
- Вы?!
- Я.
- Зачем?
- Разве я не говорил вам – так будет лучше для дела.
- Для дела?! – взорвался Уотсон. – Вы готовы для дела украсть и убить! Пожертвовать всем!
- А вы ничем не хотите жертвовать? Удобная позиция. Поставьте мне условие, ограничьте, свяжите по рукам и ногам... Между прочим, я занимаюсь вашим делом. И против противника, степень опасности которого пока под большим вопросом.
Я, кажется, сумел задеть его. Уотсон слегка покраснел.
- Извините меня, Холмс. Я не должен был... Знаете что? Оставьте это. Не нужно расследования, - решительно сказал он.
Этого я не ждал. Причём, он говорил совершенно серьёзно, а не в сердцах. Он, действительно, не хотел жертвовать, а раз так, и моих жертв – гипотетических пока – тоже не принимал.
- Что ж, в таком случае я возвращаюсь в Фулворт, - сказал я, помолчав. – Больше мне в Лондоне делать нечего.
- Вы обиделись?
- Да, - не стал я отпираться. – Вы обращаетесь со мной, как с официантом: подай омлет - раздумал, унеси.
Уотсон вздохнул, но ничего не сказал.
- Дайте мне железнодорожный справочник.
Я помнил расписание поездов, но эта просьба была ему - лишний шанс передумать. Уотсон улыбнулся:
- Вы не можете ехать в Фулворт, Холмс. Вы  - инфекционный больной, не забывайте, и должны выдержать карантин. Таковы правила.
Самое смешное, что это была чистая правда, не возразишь.
- Карантин – это сколько? – спросил я хмуро.
Уотсон показал три пальца:
- Ещё три дня. А с беременными общаться сможете только через месяц.
- На кой чёрт мне общаться с беременными, - буркнул я.
Три дня – это получалось вместе с рождеством. Что ж, не так плохо: встречу праздник с близкими мне людьми и – домой. К вящей радости мистера Гудвина, который... Который что? Ах, догадаться бы!
Хлопнула дверь – появилась, наконец, Рона. Вошла, вытряхивая снег из волос – вместо шляпы моя дочь носила только некое обозначение шляпы, поэтому волосы все были в снегу.
- Странные дела творятся в Лондоне, - проговорила она, потирая озябшие ладони. – По улицам в экипаже разъезжает смерть с косой. Такой дурацкий костюм...Преследовала сейчас меня почти три квартала... О, вы уже ёлку нарядили?
- Это Холмс нарядил, - сказал Уотсон.
Рона с улыбкой обошла вокруг ёлки. Казалось, уличная встреча со смертью её нимало не волнует.
- Знаешь, в школе я всегда завидовала тем, кого на рождество забирали домой – меня-то вы не брали ни разу.
Мне не хотелось снова поднимать эту тему. Нашей дочери не повезло с родителями – это бывает – но мы не брали её не потому, что не хотели видеть.
- Да я не о том, - поняла она по моему ускользающему взгляду. – Кстати, меня и звали в гости, и я ездила раза два. Просто из-за всего этого рождество не успело мне приесться. И я люблю ёлочные игрушки. Смотри, какой шарик мне подарили.
Она протянула на ладони странным образом огранённый зеркальный шар. Изображение бесконечно дробилось в нём, отражаясь грань от грани – тысячи, миллионы, миллиарды крошечных отражений.
- Если поднести его к глазам, - сказала Рона, понизив голос, - оно будет смотреть на тебя. Попробуй.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Уотсон. Он взял шарик на ладонь и поднёс к лицу.
Я уже знал, что сейчас произойдёт, но, увы, совершенно не знал, как вмешаться.
Ладонь дрогнула, шар соскользнул с неё и вдребезги разлетелся, стукнувшись об пол.
- Ах, извини, - сказал Уотсон.
Рона побледнела, на скулах расцвели густо-вишнёвые пятна, губы сжались.
- Ты нарочно это сделал, - зло сказала она. – Ты так неуклюж, что даже не смог разбить его ловко. Ты всегда, всегда всё испортишь!
Уотсон присел на корточки и собирал в ладонь тонкие осколки. Мы не могли видеть его лицо, а слов он не говорил.
- В конце концов, ничего особенно страшного не произошло, - сказал я, про себя дивясь проницательности Уотсона – не замечал за ним прежде таких талантов. Конечно, шарик – подарок Гудвина. И, кстати, он вполне мог предвидеть, что Уотсон захочет «нечаянно» разбить его. А раз так...
Рона медленно отправилась в тот угол, где на каминной полке стоял хрустальный кубок – одна из самых ценных реликвий Уотсона – и, как кошка лапой, смахнула его на пол.
- Я тоже нечаянно, - заявила она. – Извини.
Уотсон сжал осколки в кулаке  я услышал, как они захрустели.
- Ничего, не расстраивайся, - с улыбкой сказал он. – Бывает. Это только безделушка.
«Одни ноль», - отметил я про себя. Рона выглядела смущённой.
- Пойду переоденусь, - пробормотала она.
Уотсон дождался, пока дверь закроется за ней, после чего, шипя от боли, разжал пальцы и сбросил в пепельницу щетинисто-стеклянный мокрый алый комок. Меня слегка затошнило.
- Помогите, пожалуйста, - попросил он смиренно. – Нужно немного воды и перекись водорода.
Я сходил и принёс.
- Помогите, - повторил он. – Неловко одной рукой...
Я покачал головой:
- Уотсон, Уотсон... Что же это дальше-то будет?
- Не знаю.
- Чем вам помешал этот шарик?
На этот раз головой покачал он:
- Я боюсь всего, что исходит от этого человека. Когда шар разбился, я почти ждал, что из середины выбежит какое-нибудь ядовитое существо – паук или скорпион. А, может быть, он и выбежал, только невидимый.
- Дайте руку.
Я стал смывать с его ладони кровь и мелкую стеклянную крошку. Некоторые осколки воткнулись глубоко – не вытащить без пинцета.
- Возьмите там, в столе, - равнодушно кивнул он.
- Ну хорошо, бог с ним, с шаром, ну а это-то вы зачем сделали, ведь больно.
- И очень хорошо, что больно. Вот здесь ещё колет, а не видно. Может быть, вы видите?
- Нет. Сейчас.., - я вытащил лупу.
Осколок обнаружился, и я извлёк его пинцетом, после чего залил порез перекисью.
- Забинтовать?
- Не надо, так скорей подсохнет.
- Подождите-ка.., - лупа всё ещё была у меня в руках, и я положил её на стол, где среди осколков в пепельнице были два-три и покрупнее. Совершенно случайно один из них, когда я протягивал руку с увеличительным стеклом, попал в фокус, я заметил мелкие буквы и из естественного любопытства захотел прочитать их: «...герроти...ческие... ушки». Я произнёс всё это вслух.
- Какие ушки? – не понял Уотсон.
- Такая же надпись, как на вашем волшебном фонаре. «Дагерротипические игрушки». Но при чём здесь дагерротипы? Насколько я понимаю, это обращённые фотографические пластинки.
- Может быть, шар был частью какого-нибудь прибора вроде проектора? – предположил Уотсон равнодушно – его сейчас дагерротипические игрушки не волновали.
- Жалко кубок? – в упор спросил я.
- Нет.
- Обиделись на Рону?
Он не ответил.
- А если я оставлю расследование, - спросил я ещё жёстче, - а она с ним встречаться всё-таки не прекратит?
Его глаза сверкнули изумрудной зеленью:
- Так вы решили, что я отказываюсь от вашей помощи из-за этого? Потому только, что вы одобряете их встречи? Вы в самом деле подумали, что только поэтому?
Я вообще-то действительно так подумал, но сейчас, при виде этого изумрудного всполоха почёл за лучшее не признаваться и промолчал.
- Вы ещё и недели не пробыли в Лондоне, - сказал Уотсон с горечью,  - а уже трижды могли умереть. Я не знаю, как обернётся дальше.
- Во-от оно что, - протянул я. – Ну хорошо, что растолковали. Это меняет дело. Пойду в таком случае.
- Куда?
- Постараюсь выяснить, что за табор стоял в Вестминстере позапрошлой осенью.