Хроники Межмирья. Мироходец

Пролог


…Всё случилось неожиданно, хотя они и готовились к чему-то подобному.

Сначала дрогнула земля. Дрогнула, словно гигантский Зверь — от резкой и мучительной боли, вдруг пронзившей всё его существо.

Потом земля начала трескаться; разломы и трещины становились на глазах всё больше, открывая бездну, где никто никогда не бывал, и никто никогда не будет.

Они смотрели туда, откуда шла чернильная тьма Пустоты. Она прокатится волной по Межмирью, и всё станет иным.

Точка переставала существовать, Мир погибал. Так, конечно, бывало и раньше, но каждый раз они улетали, перемещались к другой Точке. Теперь… Теперь всё иначе.

Солнца померкли.

Дом трещал, скрипел, Дом рушился. Обваливалась лавиной черепица с крыши, падали, как мёртвые деревья, трубы, рассыпались трухой стены, слюдяными брызгами взрывались окна.

Взорвался Очаг, и пламя охватило умирающий Дом. Где-то там, под горящими балками, горело Кресло, горел Диван Бесконечности, горел Стол. Горели неисчислимые фолианты из библиотеки в Коридоре Тысячи Свечей. Горели Двери, Ведущие Неизвестно Куда, и навсегда исчезали проходы в те Миры, что открывались за ними.

А они стояли, смотрели на это и молчали. Конец Эпохи. Что ж, ведь всяко бывает, правда?

— Ну ладно, — Кастальский затянулся. — В сущности, было весело. Правда ведь?

Кошка и бывший голем Соломон кивнули.

— Да… Ват-У, ты куда теперь?
— В Колыбель. Я же Матриарх. И Наставник, — Белая Королевская Кошка пожала плечиками, — мне Котят молодых учить. Да и взрослым, строго говоря, тоже иногда мозги вправлять надо. А кто, если не я? Ну и вот…
— Ага, — психолог кивнул. — Ну а ты, Сол?
— Честно говоря, не знаю, — голос голема был глух и немного скрипуч. — Впрочем, когда Он сделал меня "человеком", Он дал мне свободу. Он сказал, что для этого мне нужно всего лишь проглотить табличку с заклятьем. Тогда я смогу идти куда угодно. Наверное, вместе с Ват-У отправлюсь в Потусторонье. Может, сгожусь там… на что-нибудь…
— Ясно… — Кастальский затушил сигарету о подошву ботинка. — Ну а я… Не знаю, отправлюсь, наверное, в Миролюдье. В конце-концов, я там долго жил… Это несложно. Если понадоблюсь — отыскать меня будет несложно. Хотя я думаю, что подамся в Стихийники. Давно хотел… знаешь, вот, на велосипеде до Владивостока съездить. Теперь, получается… Только и останется. А там посмотрим. Знакомых у меня по всему Миру много. Где-нибудь перекантуюсь…
— Ты это, Сергеич… — Кошка смахнула слезинку. — ты не пропадай там совсем, аке? А то и наши скучать будут… Да и вообще…
— Не волнуйся, — психолог улыбнулся. — А если понадоблюсь — зовите. Буду. И вы тоже будьте.
— Будем… Будем… — отозвались Кошка и голем.

Они ещё раз посмотрели туда, где под чернеющими небесами догорало их прошлое вместе с Домом Монстра. Затем открыли два портала и разошлись кто куда.

В этот самый момент Пустота опустилась на Межмирье. И всё закончилось.

…

— Эй, братишка.

Сашка обернулся. Мужчина сидел за столиком напротив. Он махнул Сашке рукой: мол, давай сюда.

Он был немолод. Ну или, по крайней мере, так казалось. Худощавый, какой-то нескладный, жилистый; а может, так казалось из-за обтягивающего тело велокомбинезона? Черные с сильной проседью волосы зачёсаны назад и увязаны в «хвост», остроскулое лицо изборождено морщинами. Крупный, с горбинкой, нос. Тонкие и отчего-то неприятные губы. Такая же, как и волосы, черная с проседью щетина на щеках. Глаза… Их почти не видно, но они, кажется, тёмные.

Сашка встал и подошёл к столику, за которым расположился мужчина.

— Ну что стоишь? Садись давай.

Глаза были чёрными, блестящими, вороньими. Взгляд тяжёл и давящ.

Сашка выжидательно смотрел на мужчину. Тот улыбнулся — сверкнули какие-то неестественно белые зубы.

— Спасибо что подошёл, — мужчина кивнул на стоящую перед ним начатую бутылку водки. — Будешь? А то мне одному как-то… Западло, короче. Знаешь, какая хрень… Вот часто пью, да. И постоянно один, по жизни. Редко собутыльники случаются. Так что считай это… не знаю, почти что отчаянье. Что я тебя позвал. Просто ты мне показался… внушающим доверие. Ну, что скажешь? Если, конечно, хочешь что-то сказать. Если не хочешь — не надо, я пойму. Давай просто выпьем.
— А… — Сашка не знал, что и сказать. — Ну… Меня Александром звать. А вас?
— Только давай без «выканья», аке? Я Герман. Приятно познакомиться.
— Взаимно, Герман… А в… Ты чего тут один-то? Откуда сам? Я тебя тут раньше не помню.
— Ага, — Герман кивнул. — Я только сегодня приехал. Байк мой на паркинге, а я вот решил… Расслабиться, ага.
— Откуда едешь-то?
— Откуда… Да так, отовсюду понемножку, — ответил Герман, но, заметив Сашкино недоумение, пояснил: — Сюда из Москвы ехал.
— Что? — Сашка вытаращился на собеседника. — На велике?!
— Ага, — Герман налил ему стакан водки, потом и себе. — Давно, знаешь, хотел… Вот так вот, доехать… М-да… А тут, понимаешь, и случай подвернулся…
— А ты вообще по жизни чем занимаешься?
— Я-то? — Герман задумчиво поскрёб щетину. — Психолог я. В УВД Московском раньше работал.
— Во как…
— Угу.
— А сейчас что?
— А сейчас… Да знаешь, Саш, как-то оно всё… Всё течёт, всё изменяется, — ну, ты знаешь. Ну и вот… Так вот и вышло, что у меня теперь много свободного времени. Даже слишком.
— А семья там, дети?
— Э-э… Не, это всё в прошлом. Пробовал, не понравилось. Да и староват я уже… В сущности…
— А сколько тебе?
— 56… Хотя это, конечно, не роляет… Просто, знаешь, одиночка я по жизни. Ну вот ты представь, как ты поедешь от Москвы до Владика на байке, когда у тебя жена там, дети? Работа? Ещё какая хрень… А так, свобода. Свобода, друг мой — это когда ты никому не нужен. То есть вот вообще никому. Никому до тебя дела нет. И что бы с тобой не произошло, это никого не обеспокоит. Помрёшь — никто не придёт хоронить… Так, ладно, — он помотал головой, словно отгоняя дурные мысли. — Давай, это, выпьем лучше.

И они выпили.

— Ну а ты чем маешься тут?
— Да как сказать… Я сисадмин в местном интернет-кафе.
— Ага, ага. А семья? Хотя, ты ещё молодой…
— Ну как молодой — 34. Но как-то в брак не шибко тянет, если честно. Так что я тебя, Герман, очень хорошо понимаю, насчёт свободы…
— Ну и славно, — психолог улыбнулся. — Значит, я в тебе не ошибся. Впрочем, меня чутьё никогда не подводит. Давай ещё по одной.

Он разлил водку по стаканам, глянул на бутылку, поцокал языком. Потом звонко щёлкнул пальцами:

— Эй, там!.. Водки принеси ещё, да?

Официант принёс бутылку, вскрыл.

— Спасибо, браток, — Герман кивнул. Официант удалился.
— Так, это… Я что сказать-то хотел… Чорт, склероз… А, пофиг. Давай, этого, ещё.

Выпили.

— Что-то мне сейчас вспомнилось, — психолог хрустнул солёным огурцом. Сашка удивился — вроде бы не было никаких огурцов на столике? Официант принёс, что ли? Так он же не заказывал? Не обращая никакого внимания на его удивление, Герман продолжил:
— Тогда были последние дни войны…
— А? Какой войны? Афган, что ли? — не понял Сашка.
— Да не… Знаешь, вот война вообще — страшная штука, да. Но поверь мне, малыш — по сравнению с Войнами Духов человеческие войны совсем не такие страшные, и очень короткие… Погоди, не перебивай. Налей пока лучше. А я тебе расскажу. А то, знаешь, так иногда хочется… Выговориться, что ли… А некому. Вот тут-то ты мне и пригодишься, Алёшин Александр Степанович, 1976 года рождения, Владивосток, улица Марченко, дом 15, квартира 45. Челюсть только со стола подбери и слушай, не перебивая. А то не люблю я, когда перебивают, так что ты лучше помолчи пока.

С этими словами Герман провёл указательным пальцем по губам, и Сашка в каком-то странном полузабытьи обнаружил, что не может сказать ни слова.

Ну и ладно, подумал он. Послушать так послушать.

— Так вот…


Глава первая. Конец и начало.


— Война… Заканчивалась. Давно это было. Очень. По людским меркам миллиардов 14 лет назад. Да… Так я о чём? Знаешь, когда воюют люди — а я видел, и не раз, все ваши войны я видел лично и даже участвовал… Так вот, когда воюют люди — это страшно, конечно. Но у людей иной цикл: живёте вы недолго, сами по себе тоже не очень прочные, так что… Да ты не смотри на меня так, я ведь против вас ничего не имею… Но, друже, когда воюют Духи… Знаешь, война Духов — она такая, там нет оружия, бобм, авианалётов, морских сражений… Там и, э-э, магия редко использовалась, особенно в той, Первой Войне. Война Духов — это война разумов. Война воль, если угодно. Адепты Радуги, Адепты Тени… Главной и основной задачей было не уничтожение врага, а его подавление. Подавить волю, ослабить дух. Тогда можно легко ревербовать противника, и он, скажем, из Адепта Радуги станет Адептом Тени — то есть, Падшим. Или наоборот… Такие Духи… Их воля сломлена, они больше не хозяева себе, они сохраняют всю свою силу, но, скажем так, меняют цвет. Ну а поскольку-постольку Дух — это всё-таки Дух, сломить его очень непросто. Потому что ведь что такое Дух? Дух — это Радужная Сущность, наделённая разумом. У Духа может не быть формы, она ему не всегда нужна, в сущности, но разум… Поэтому представь себе мощнейшее напряжение, как магнитное поле, когда противники стоят — ну или парят — лицом друг к другу… И тишина. Звуков нет. Только это поистине надреальное напряжение. Да… — Герман закурил невесть откуда взявшуюся сигарету.

— Вообще, очень часто случалось так, что поверженный Дух не становился по другую сторону баррикад, а просто уходил в Исток, в Изначальное, терял разум, сливаясь с Великой Рекой… Поэтому Падших было не так уж много, но всё меньше становилось Духов вообще. Тех Духов, Исконных, Перворождённых, отделившихся от Радуги в Начале Времён. Сейчас, к примеру, среди нас довольно много новообращённых Духов, — тех, кто раньше был кем-то другим, другими Существами, и людьми в том числе. Потенциал-то у вас хороший, как правило, просто мусора в головах много… Ну да неважно, — психолог вздохнул, укутавшись сигаретным дымом. Сашка заметил, что сигарета его совсем не сгорала. Но он, кажется, уже перестал удивляться.

— Так вот, — продолжал тем временем Герман, — нас осталось не так уж много… Я был тогда довольно молод — по нашим меркам. Сил у меня было много — Паладин Радуги как-никак, Командующий Армией, один из самых способных Воинов… Но знал бы ты, друг-Сашка, как мне всё это надоело… Эта Война длилась слишком долго. Мы устали от неё. И закончилась она довольно внезапно. Просто в какой-то момент наши… «главнокомандующие» заключили Пакт о ненападении. И вот теперь представь: мы, которые уже отвыкли от того, что жизнь может быть чем-то ещё, чем-то, кроме войны, — мы остались не у дел. Мы не знали, что нам делать дальше. Вам, людям, в этом смысле проще. Нам же не нужно было ни отстраивать разрушенные города, — потому что нет и не было у нас городов, нам не нужно было… Да вообще ничего! Бездеятельность убивает. В результате каждый пытался найти себя в чём-то. Кто-то занялся изучением Миров, кто-то евгеникой, кто-то политикой. А я… Во мне отчего-то проснулась тяга к странствиям. Во время войны я повидал немало Миров, но видеть Мир полем битвы — это, дружок, совсем другая музыка. Я хотел поближе узнать обитателей этих Миров, всех вас… Ведь Миров-то много, и почти каждый третий заселён. Кроме того, Миры живут, умирают и возрождаются, это вечное движение, вечное изменение. Появляются новые формы жизни… Но случилась очень странная вещь. Видишь ли, когда-то давно, до того как Духи вообще появились, существовали совсем другие, Старые Миры. Миры Спирали… Хотя об этом почти никто из нас не знал. После Конца Времени и Первой Реформации они были, считай, уничтожены. Но временной коллапс, произошедший тогда, дал побочные эффекты. Аномалии. Ведь мы считали, что в Мире Духов времени нет… Но когда я отправился странствовать, я случайно попал в Мир, который оказался аномальным. Время там текло в обратную сторону. Тебе это трудно представить… Но представь, что завтра будет вчера, послезавтра — сегодня, и так далее. Контрамонация, вспомни Стругацких. Вот… И вышло так, что из-за этой аномалии мне удалось попасть в Миры Спирали. В Миры, которых уже не существовало…

Внезапно психолог умолк. Он внимательно смотрел на Сашку. А потом сказал:

— Отчего-то мне кажется, что твой рассудок моего рассказа может и не выдержать… Нет, конечно, это дело поправимое, но… Как бы тебе помочь… А! — он хлопнул себя ладонью по лбу. — Конечно! Я тебе покажу всё это. Это называется мемодемонстрация. Да ты не бойся, это только звучит устрашающе. Ты увидишь всё моими глазами… Вместе с тем я тебя погружу в сон. Ты просто увидишь сон, красивый и странный. Будет интересно, обещаю, — он подмигнул. — Не хуже чем в кинотеатре, даже лучше. Так и поступим…

Он ухмыльнулся и вдруг коснулся кончиком пальца Сашкиного лба. В глазах у парня помутилось, звуки стали глохнуть, и он провалился в беззвучную пустую темноту.


Глава вторая. Мир Г'виирн.


То был Мир Лазурного Ветра.

Местные жители называли его Г'виирн — Сияние Ветра. Сами гвииры были удивительными существами. Они были словно сотканы из ветра, но в целом вполне антропоморфны.

Гермес любовался этим Миром. Впервые появившись тут, он остановился, заворожённый, не в силах произнести ни слова.

Изумрудная трава росла в полуметре от земли. У неё не было корней. Безбрежные поля её напоминали море.

А там, где кончалось это море, он видел реку. Это была самая удивительная река из всех, что он когда-либо видел. Она несла свои воды по ветру. На что это было похоже? Так трудно подобрать слова. Она словно текла в невидимом русле из хрусталя высоко над землёй. Её воды были прозрачны, как росы. Невиданные крылатые золотые рыбы парили над её полотном и выныривали под ним, сверкая сияющими боками в свете трех разновеликих солнц.

Странно, думал он. Я был во множестве Миров Радуги, но отчего Миры Спирали, эти старые Миры кажутся мне куда совершеннее?

Самым чудесным были, наверное, воздушные города. Они не просто парили в захватывающей дух лазури неба, — они были созданы из него. Фундаментом служили облака, а над ними возвышались ажурные шпили, полупрозрачные, полупризрачные.

Война, которая, как ему раньше казалось, длилась вечность, теперь словно обратилась дурным сном. Ошибка сознания. Когда мы молоды, мы часто ошибаемся. И он ошибался, повергнув свой разум в пучину войны. Но теперь он понимает. Теперь он не ошибётся. Больше не ошибётся…

— А там, откуда ты родом, твой Мир, на что он похож?

К'али'м, молодой гвиир и, по совместительству, провожатый Гермеса, парил в море трав.

Действительно, думал Дух. На что он похож? На всё, и ни на что? Война изуродовала нас, война изуродовала и наш Мир. Да только кого в том винить, кроме нас самих?

— Не знаю, К'али'м. Никогда не думал об этом.
— То есть как — не думал? — гвиир глядел на Гермеса, не скрывая изумления. Его серебряные глаза приобрели фиолетовый оттенок: гвиир не понимал.
— Да так… Знаешь, когда я впервые увидел Радугу, я не думал ни о чём другом, кроме того, что она прекрасна. Да и думать не надо было — я просто знал это. Знал с самого, так сказать, рождения. Как ребёнок любит свою мать: он ведь не думает, почему он её любит. Так и я. И все мы тогда. Мы не думали, отчего она такая. Мы просто любовались ей. Она была прекрасна, и её красота отражалась в нас. Но Война, К'али'м, Война всё испортила. Мы разучились любоваться Радугой. Зато мы научились уничтожать во имя её, хотя она никогда не требовала от нас такого. Наша глупость стоила жизни многим из нас. Но теперь подобное не повторится.

Он задумчиво смотрел в небо и чувствовал, как где-то внутри него крохотный червячок сомнения точит его уверенность. Жизнь нестабильна. Стабильность — это стагнация. Стагнация — это смерть. И Миры Радуги не застрахованы от ещё одной Войны. Но сейчас он попросту не хотел думать об этом.

— А кто ваш правитель?
— У нас нет правителя, — К'али'м покачал головой. — Нам не нужен правитель, мы живём в гармонии с Миром и друг с другом. Но каждую весну мы выбираем Жрицу Ветра. В её руках — сердце этого мира. И пока Жрица Ветра хранит наше Сердце, оно, Сердце, хранит всех нас.
— А от чего хранит?
— Не знаю, — К'али'м весело улыбнулся. — Это старинная традиция, и никто уже не помнит, из чего она сложилась. Но мы чтим наши традиции, Гермес-а'ффар. Потому что в день, когда мы перестанем их чтить, Небесное Равновесие будет нарушено, и Миру Лазурного Ветра придёт конец. Это знает каждый, и стар, и млад. И я чувствую гордость — ведь в эту весну Жрицей Ветра выбрали мою сестру, К'ири'нн.
— Большая честь, наверное? — Гермес улыбнулся.
— О да, хотя это не совсем честь. Это большая радость для всех нас, и большая ответственность для неё. Но она очень умна, и душа её чиста, как воды Священной Безбрежной Реки. К'ири'нн словно создана для этой роли.
— А что будет через год? Когда выберут новую Жрицу?
— Тогда моя сестра вернётся домой.
— К тебе?
— Не-ет, что ты! — К'али'м рассмеялся. — Она станет Ветром. А может, Рекой. Или Звездой.
— В-вот как… — Гермес вздохнул. Ему отчего-то стало жаль К'ири'нн.

Нам всегда кажется, что то, что хорошо для нас, хорошо для всех. Но так ли это на самом деле?

А ещё, думал он, однажды Миры Спирали перестанут существовать. И этот чудесный Мир — тоже. Ведь время течёт, и оно неумолимо.

«Если бы я мог хоть что-нибудь сделать. Если бы я мог остановить это. Повернуть историю вспять. Меня бы не было, как и остальных Духов — но, быть может, так было бы лучше? И все они, все жители Миров Спирали жили бы дальше, не ведая горя?»

Но Гермес знал: обратной дороги нет. Ему повезло найти эту аномалию и увидеть Древние Миры, но он всего лишь наблюдатель.

«Лучше бы я никогда не находил эту аномалию. Исследовал бы Миры Радуги и никогда не знал того, что знаю теперь».

— Эй, Гермес-а'ффар, ты погрустнел, — заметил К'али'м. — Почему? Ты волнуешься за мою сестру? У вас, наверное, так не принято…
— Есть общее, К'али'м. Духи, перевоплощаясь, уходят в Исток, откуда и появились.
— Вот видишь! — торжествующе воскликнул гвиир. — Значит, ты должен понимать. Неужели тебе бы не хотелось однажды вернуться туда, где ты был рождён?

Потом, на протяжении всей своей жизни, Гермес не раз вспоминал слова молодого гвиира. Хотел бы он вернуться? Странный вопрос… Но отчего же он не может ответить на него? Даже спустя так много времени…

— Слушай, а хочешь я познакомлю тебя с К'ири'нн? Ты поговоришь с ней и убедишься, что она счастлива. Не всем выпадает возможность столь скоро вернуться в Изначальное. От многих из нас наш Дом гораздо дальше, чем твой Исток от тебя и твоих братьев-Духов. Мне, например, нужно прожить очень долгую жизнь, чтобы вернуться. Гвииры живут долго, две-три тысячи лет для нас совсем небольшой возраст, наша юность. Моему отцу восемнадцать тысяч лет, а моему деду — почти сорок. Даже мой прадед ещё жив, а ведь ему больше восьмидесяти тысяч лет. Дети Ветра живут даже слишком долго… Знал бы ты, как мой прадед хочет вернуться! Но даже он не может сказать, когда это случится, и никто не может. Даже К'ири'нн, хоть она и Жрица. Тайна жизни — величайшая из тайн.
— Но разве плохо жить так долго в вашем волшебном мире?

К'али'м улыбнулся, Гермесу показалось, немного снисходительно:

— Когда ты смотришь на солнца, что отражаются в водах Безбрежной Реки, ты думаешь о том, что это прекрасно. Но сможешь ли ты любоваться этим вечно? Каждый гвиир мечтает однажды из наблюдателя стать к'лиир'мани, то есть, Сосредоточием Сущего.
— Как я тебя понимаю, К'али'м… — прошептал Дух. — Как понимаю…
— Ты совсем загрустил, Гермес-а'ффар. Так не пойдёт. От грусти темнеет небо и меркнет Свет. Идём к К'ири'нн, она наверняка сможет сказать тебе нечто такое, что вернёт твоему лицу улыбку.
— Идём.

К'али'м подал ему руку и легко взмыл в воздух. Гермес полетел за ним, хотя и чувствовал, что есть в нём тяжесть, и эта тяжесть тянет его к земле…


Глава третья. К'ири'нн.


Они поднимались всё выше, и скоро Тол'гвиир, Обитель Света, лежал у их ног. А они продолжали подниматься, — туда, к самой высокой башне цвета слоновой кости.

Шпиль её внезапно расширялся, и Гермес видел там, на этой невероятной высоте, чудесный сад. К'али'м улыбнулся ему и потянул за собой, туда, в самое сердце города.

Сад завораживал. Здесь невдалеке от шпиля башни разливался в воздухе небольшой пруд, и струи живой лазури водопадами стекали с него, устремляясь с высоты башни куда-то вниз.

— Там, внизу, каждая из этих струй рождает ещё по одному пруду, и в каждом бьёт фонтан, — пояснял К'али'м на ходу.

Неведомые, непривычные глазу цветы росли прямо в воздухе, тут и там, образуя висячие клумбы: спиральные и «лесенкой», они спускались по стенам башни, укутывая её живым разноцветным покрывалом.

— К'ири'нн говорит, что цветы — это маленькие солнца, они дарят счастье. Она сама ухаживает за этим садом. Всё это — её рук дело. Она настоящая волшебница, — К'али'м был явно горд своей сестрой. А Гермес не говорил ничего, он просто любовался чудесным зрелищем волшебного сада. — У гвиирнских роз нет шипов, — продолжал К'али'м. — Они им просто не нужны, ведь им не от кого защищаться. Правда они прекрасны? А их аромат, ты только понюхай! Спорим, ты никогда не чувствовал ничего подобного!

Это было верно.

— Сестрица! — К'али'м огляделся по сторонам. — Странно, обычно она работает здесь, в саду. Должно быть, она на другой стороне. Наверное, устала немножко.

Они обогнули башню. Здесь, на парящей лужайке, Гермес увидел искусно сделанное клине, ажурное, словно сотканное из золотых нитей, воздушно-лёгкое, и в то же время определённо прочное.

— В Долине Амир'ваан, что на Северном Нагорье, живут пауки-с'иил'нииру, которых подарили Г'вииру фринны, наши соседи из Мира Фрей, — говорил К'али'м. — Их золотая паутина тонка и необычайно прочна, из неё шьют одежду и делают мебель.
— А-аа… — только и смог вымолвить Гермес.
— А вот и она! — воскликнул довольный К'али'м, — Сестра! Я привёл к тебе гостя из дальнего Мира!

Она вышла из башни, и Гермес остолбенел. Он не мог произнести ни слова и, казалось, время остановилось в этот миг.

Она была… Хватит ли слов, чтобы описать её?

Облачённая в воздушную тогу, расшитую теми же золотыми нитями. Тонкая, изумительно белокожая. На лице её огромные золотые глаза казались двумя солнцами. Нежные руки были унизаны тончайшими браслетами разных цветов. Голову венчал венок со вплетёнными в него цветами, похожими на ромашки. Но самым удивительным были её волосы — золотые, но с многочисленными прядями разных оттенков. Рыжие и бледно-русые, лазурные и нежно-зелёные, они спускались до самой земли, — а ведь она не шла по земле, но, подобно всем гвиирам, парила в воздухе. Волосы окутывали её подобно драгоценному савану, чудесному платью.

Она улыбнулась, а ослеплённому Гермесу казалось, что в саду взошло ещё одно солнце.

— Сестрица! Вот странник, его зовут Гермес-а'ффар. Он прибыл к нам из Мира Духов. Я показывал ему наш мир, но он отчего-то сделался грустен, и я решил отвести его к тебе, — сказал К'али'м.
— Добро пожаловать в Г'виирн, Гермес-а'ффар. Мы искренне рады видеть тебя.

Её голос… Он до сих пор звучит у него в ушах. Её образ навсегда врезался в его память, оставив след столь неизгладимый, что…

Наконец, он собрался с духом и поклонился ей:

— Я счастлив быть гостем в вашем изумительном Мире, Жрица Ветра К'ири'нн.

Она рассмеялась. О Матерь Всего Сущего, Великая Радуга! О, этот смех…

— Не стоит так официально, Гермес-а'ффар. Мы, гвииры, простой народ, а я люблю, когда ты дышишь свободно. Чувствуй Ветер, дыши, дыши так, чтобы чувствовать это: ты свободен от условностей, — она улыбалась.
— Тогда и ты называй меня просто Гермес. Необязательно именовать меня «уважаемым».
— Хорошо, Гермес, — она кивнула и жестом пригласила его присесть. Сама она расположилась на клине, и её необыкновенные волосы спускались вниз, словно струи воды из её пруда. Она извлекла из складок одежды точёный гребень и просительно посмотрела на брата. К'али'м улыбнулся и, взяв в руку гребень, начал расчёсывать её волосы, прядь за прядью.

И она расспрашивала Гермеса о его Мире и о других Мирах, в которых он был; рассказывала о Г'виирне и о тех Мирах, что были известны здесь. Рассказала она и о Мире Протей, чьи обитатели были добрыми друзьями гвииров, и о Мире Ылькар, о мудрости Великой Матери Н'крарл-ыльк, которая всегда изумляла гвииров, и о многих других Мирах, о которых он даже не слышал.

А он расспрашивал её о посвящении в Жрицы Ветра, о том, что она чувствует. Она улыбалась, она знала, что ему непросто понять это. И она рассказывала ему о Предназначении. О судьбе. О весне, которой ждёт каждая девушка на Г'виирне. Рассказывала о Тол'гвиире, о том, как строился этот город, о временах, ушедших в далёкое прошлое.

— Куда отправишься ты после того, как покинешь нас? — спрашивала она его. А он… Он думал о том, что всё отдал бы за то, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не покидать Г'виирн… и её. Мысль о том, что там, за пределами этого Мира есть другие Миры, Миры самые разные, по-своему уникальные, удивительные… Миры, в которых нет её… Мысль эта сводила его с ума.
— Я не хочу покидать Г'виирн, — наконец проговорил он. — Впервые за долгое время я, кажется, обрёл Мир, в котором хотел бы жить всегда. Твой Мир прекрасен, К'ири'нн. Я не хочу оставлять его…

«И тебя…»

Она смотрела на него серьёзно.

— Но ведь у тебя есть свой Мир, свой Дом. Как можешь ты покинуть свой Дом?
— Мой Дом стал тюрьмой для меня. Мне нечем дышать в моём Мире. Ты говорила, чтобы я дышал свободно, и здесь я действительно могу дышать свободно. Там — нет. Мой Мир истощён Войной, я сам ею истощён. Я бежал оттуда, не оборачиваясь, потому что больше всего на свете я мечтал бы о том, чтобы мой Мир был хоть чуточку похож на твой. Но я знаю: такого не будет. Поэтому я не хочу возвращаться.

Она смотрела на него, и в глазах её он видел сострадание, сочувствие.

— Ты можешь оставаться у нас столько, сколько пожелаешь, — наконец сказала она. — Мы будем счастливы, если сможем хоть на какое-то время сделать наш Мир домом для тебя.

…

— Сказать, что я был счастлив, значит не сказать ничего, — Кастальский вздохнул. — Попробуй представить мои чувства! То был Мир, никогда не знавший войн, горестей, печалей, болезней. Мир, полный солнечного света и лазурных небес. Но я чувствовал, что всё идёт слишком хорошо. И где-то внутри понимал, что это не может длится вечно…

Он залпом осушил стакан водки, поморщился и закусил огурцом.

— Жизнь, — сказал он, — жизнь горька, как вот этот стакан с водкой. Эйфория неизбежно сменяется болью. У людей это называется похмелье… У Духов… У Духов это никак не называется. Оно просто есть. И мы знаем об этом. И вот, той же ночью…

…

К'ири'нн выделила ему комнату в своей башне. Из окон открывался чудесный вид.

Клонилась к закату троица солнц. Брат и сестра пожелали Гермесу доброй ночи, и он остался один. Мягчайшая, словно облако, кровать парила над полом. Было тепло. За окном неведомые птицы выводили свои трели, и журчала вода в воздушном пруду Жрицы Ветра.

Но когда он уснул…

Ему приснилось, будто он — в Мире Духов. Перед ним стоял Аббат, серьёзный и, кажется, чуть опечаленный.

— Мне жаль тебя, Гермес.
— Неужели, Великий Магистр? Пожалуй, сейчас я во сто крат счастливей тебя.
— Верно, Младший. Но ты забыл об одном. Ты уснул в Мире, который обречён на гибель. Как и другие Миры Спирали. Гвииры — чудесный народ, но судьба их предрешена. Как и судьба всех тех, кто населял Спираль в те времена. Г'виирну осталось совсем немного.

Гермес молчал, но его словно била жестокая лихорадка.

— Неужели ничего нельзя сделать… — прошептал он.
— Нет, Младший. Прошлое не изменить. Оно ушло, ушло навсегда. Ты можешь наслаждаться этим Миром, но в отведённый срок он погибнет… вместе со всеми, кто населяет его. Поэтому, мой тебе совет: покинь Г'виирн. Пока ещё не поздно, пока ещё есть время. Так ты навсегда сохранишь память о нём, и о днях, в нём проведённых, как о чудесном времени твоей жизни. Покинь его, пока не стало слишком поздно. Потому что в противном случае память твоя сохранит лишь страшные картины конца этого Мира. Подумай, хочешь ли ты этого? У тебя пока есть время. Немного, но есть. Но если ты промедлишь, то время уйдёт, время погибнет навсегда, и вместе с ним погибнет Г'виирн. И ты не сможешь никого спасти. Никого, и эту Жрицу — тоже. Ты не сможешь погибнуть вместе с ними, но и помочь им не сможешь. Ты ощутишь боль, мало с чем сравнимую. Подумай об этом. Беспомощность — это ужасная вещь, особенно для Духа, а ты будешь беспомощен изменить что-то. Посему послушай моего совета, Гермес. Есть миров много, много рас, которых ты ещё не видел. Ступай туда, в иные Миры. Забудь о Г'виирне.
— Нет! Я не оставлю их, Старший. Я сознаю всё. Я признателен тебе за то, что ты попытался предостеречь меня, уберечь меня. Но я не покину этот Мир. Я хочу… остаться. Пусть всё будет так, как должно быть. Судьба жестока… Но я смогу хотя бы разделить их боль… Её боль… В последние часы. Прости меня, Старший…

Аббат улыбнулся. Тепло, и немного грустно.

— Хорошо, Младший. Я понимаю твои чувства. Ты ещё так молод… Когда-нибудь ты поймешь, что я был прав, и что тебе лучше было последовать моему совету. Но сейчас я не могу приказывать тебе. Ты свободен в своих решениях. Будь по-твоему.

И он пропал, а Гермес провалился в чернильную тьму глубокого сна и очнулся только утром, когда восходящие солнца осветили его комнату…


Глава четвёртая. Сердце Ветра. Начало и конец.


Они завтракали. Гермес нанизывал на тонкую золотую палочку кусочки неведомых фруктов, и они таяли во рту, подобно божественному нектару.

— Скажи, К'ири'нн… А что такое Сердце Ветра?

Гвииры посмотрели на Гермеса, и ему показалось, что в их взглядах промелькнуло сомнение.

— Сердце Ветра — это святыня нашего народа, Гермес, — наконец произнесла К'ири'нн. — Это душа нашего Мира. Согласись: в этом Мире много чудес. Но мы верим в то, что Мир — живой, и все эти чудеса дарованы нам им, как любящим нас родителем. Сердце Ветра — это то, что хранит наш Мир от многих опасностей, и его волшебство остаётся в безопасности, как и все мы. Жрица Ветра должна оберегать Сердце и, если потребуется, использовать его силы для спасения Мира и народа.
— Вот как… А… Бывало ли, что Жрице приходилось использовать силу Сердца?
— Нет, — просто ответила она. — Звёзды милосердны к гвиирам, Гермес. Миллионы лет наш Мир существует, не зная горя и страданий. Но если Сердце было дано нам, значит, однажды его сила может понадобиться. Мне хотелось бы верить в то, что до этого никогда не дойдёт… Но будущее неведомо нам. Всякое может случиться.
— Д-да, конечно… — слова застряли в горле. Он мог бы сказать ей об опасности, о том, что грозит её Миру, но… Имеет ли он право на это? Они живут беспечной жизнью, которая, однако, в свой черёд закончится. Но зачем говорить им о том, что их ждёт неизбежная гибель? Пусть радуются жизни, пока это возможно. И он будет радоваться вместе с ними… если получится.

Неожиданно К'ири'нн встала из-за стола.

— Иди за мной, Гермес. Я хочу показать тебе Сердце.
— Сестра… — К'али'м смотрел на К'ири'нн изумлённо, непонимающе. — Разве ты можешь показывать Сердце кому-либо, кем бы он ни был? Разве не только лишь ты имеешь право общаться с ним?
— Всё верно, К'али'м, — она отчего-то была очень серьёзна. — Но сейчас я чувствую, что должна сделать это.

Гвиир не сказал ничего. Её предчувствие было так же священно, как и само Сердце.

А она уже вела Гермеса по узкой лестнице, на самый верх, на пик шпиля башни. Здесь была небольшая зала, в которой не было ничего.

Кроме большого ярко-голубого шара на золотой подставке.

Окна смотрели в четыре стороны света.

— Вот оно… — прошептала К'ири'нн.

Гермес не подходил ближе, но он чувствовал — в Сердце действительно была сокрыта могущественная сила, загадочная, непонятная ему. И всё же он знал, что и она не сможет помочь гвиирам…

— Ты… — К'ири'нн смотрела на него, и в её взгляде он увидел страх. — Ты знаешь что-то… Что-то страшное… Будущее. Что случится с нами?

Он молчал. Тягостно было это молчание…

— Скажи… — повторила она. — Скажи, ты ведь знаешь, я чувствую это.


…


— И что мне было делать? — Кастальский вздохнул и задумчиво поглядел на стакан. — Понимаешь ли какое дело… Я влюбился в эту Жрицу Ветра, в К'ири'нн. Без памяти. Но — какая ирония! — я не знал, что такое любовь. Я был Духом, не забывай. Существом из радужного вещества Истока. Я узнал, что такое война, но я не знал, что такое любовь. И я никак не мог понять, что творится со мной, почему я сам не свой, когда она рядом… Сейчас-то, конечно… Я прожил дьявольски долгую жизнь, — хотя даже Демоны однажды умирают. А Духи бессмертны… Ну да ладно, это неважно. И вот, когда я закончил свой рассказ…

…


Гермес удивлялся. Она не выглядела напуганной, она была серьёзна и задумчива. А глаза её приобрели сиреневый цвет, — цвет грусти. И когда он закончил, она сказала:

— Знаешь… У моего народа есть легенда. То есть те, кто не посвящён в тайну, думают, что это легенда, но мы, Жрецы Ветра, знаем, что это было на самом деле. Это было давно… Наш мир был тогда молод, Тол'гвиир был недавно построен, и мы гордились своим городом… И вот, однажды в наш Мир пришёл Странник.

Никто так и не узнал его имени, но мы всегда рады гостям. И в его честь наши предки устроили праздник. Они накрыли праздничные столы, принеся самые изысканные угощения. Они показывали Страннику город, поля, Священную Реку… Праздник был чудесен! И всякий веселился от души, и танцевал до упаду.

Но Странник был словно не рад ничему. Он сидел, не говоря ни слова, с грустью наблюдая за веселящимися, танцующими… И улыбка не озаряла его лица.

Тогда Жрец Ветра Тол'х'ата'р, Старейший, спросил его, отчего он так грустен. И на его вопрос Странник дал ответ, от которого мудрый Тол'х'ата'р пришёл в ужас. Странник сказал:

«Я грущу по твоему Миру, Жрец, ибо он прекрасен, и жители его не знают печали. Но настанет День Скорби, и почернеют небеса, и Тьма поглотит твой Мир, и всех, кто населяет его. В тот день познаете горе, страдания и страх, и тогда поймёте, отчего я был так грустен».

И Странник умолк, и не сказал более ни слова, а вскоре просто пропал, будто бы и не было его вовсе.

Тол'х'ата'ра страшило это пророчество. В смятении он отправился на Атай'Кирнаау, Пик Ураганов. То было Святилище Духа Ветра — Хранителя и защитника нашего Мира.

Он призвал Дух Ветра и рассказал ему о том, что услышал от Странника.

И Дух Ветра сказал ему:

«Такова судьба этого Мира, и я ничего не могу сделать с этим. Лишь одно: я отдам тебе своё Сердце в обмен на твоё. Ты возьмёшь моё Сердце и будешь хранить его до того самого дня, когда свершится предначертанное. Тогда Сердце сможет помочь тем, кто будет жить, для того, чтобы они и дальше жили».

Тол'х'ата'р опустился на колени перед Духом и благодарил его. Он разорвал грудь, вынул из неё своё сердце, живой золотой шар, и отдал Духу Ветра. А Дух Ветра отдал ему своё сердце, — Сердце Ветра.

Тогда Тол'х'ата'р, понимая, что умирает, отнёс Сердце Ветра в город и передал своей ученице — Н'аар'лл. Вместе с Сердцем передал он ей знание о том, что будет, и наказал беречь Сердце, и каждую весну, когда Новый Ветер рождается на Юге, назначать новую Жрицу и передавать знание ей.

И вот, — закончила она, — этой весной Жрицей Ветра стала я. И моя предшественница рассказала мне о Сердце, и о том, что будет. А потом, — она внимательно посмотрела на Гермеса, — пришёл ты. И рассказал мне о Конце моего Мира. Пророчество сбывается. Я знаю, скоро всё случится. И я должна быть готова к этому… Кстати, тот Странник… Ты очень на него похож. И ты также, как и он, грустил, глядя на этот Мир. Твоё появление — Знак. Теперь уж наверняка…

Гермес был растерян. Он смотрел на юную Жрицу, не зная, что сказать. А она продолжила:

— Прошу тебя теперь: оставь меня. Я должна многое обдумать и принять, наверное, самое главное решение в своей жизни… Да и не только в своей. Уходи. А завтра я буду ждать тебя.

Он вышел из Святилища. Он не знал, как ему поступить. Он всё-таки был ещё молод… А ведь Миров — множество, и у каждого своя история, свои предания и свои пророчества.

Нелегко быть Предвестником Гибели.

Он ушёл в свою комнату и не выходил оттуда до следующего дня.


…


— А на следующий день… я увидел в небе черную звезду, — Кастальский отломил кусок черного хлеба и закусил очередной глоток водки. — И понял, что Конец близок. Это сейчас я знаю, как произошло то страшное событие, а тогда для меня это было почти столь же странным и пугающим, как и для всех остальных, разве что я знал, что это должно было случиться, а они нет. Я отправился к К'ири'нн, но, не найдя её в её комнате, понял, что она в Святилище. И хотя я не был уверен в том, что поступаю правильно, я пришёл туда, и вошёл, незваный, туда, куда не было хода никому, кроме неё самой.


…


— Я ждала тебя, — К'ири'нн посмотрела на Гермеса и улыбнулась. Он не мог поверить в её улыбку: не всякий улыбается Концу Света. Но она была спокойна.

Вот только… Он внезапно понял, что не так.

Волосы! Её прекрасные волосы, их не было!

Увидев его замешательство, она сказала:

— Я и сама не знаю, почему это случилось, но они выпали сегодня утром. Впрочем, теперь это уже не важно. Теперь нужно думать о другом.

Она улыбалась, а он смотрел на неё, не отрывая глаз, и думал о том, что она прекрасна — любая, с волосами или без.

— Послушай меня внимательно, Гермес, — она вдруг стала серьёзна. — Миру пришёл конец, но я знаю, как я могу спасти гвииров. Мой Мир, увы, обречён, но у нас есть шанс. Ты нам поможешь.
— Я?! Но как? — он ошарашенно смотрел на неё.
— Сердце Ветра, — ответила она. — Гвииры станут ветром, все. Затем я поглощу этот ветер и, в свою очередь, сольюсь с Сердцем. После этого ты должен будешь впитать энергию Сердца, и я, и все мы станем частью тебя. Ты ведь можешь уйти отсюда. Ты станешь нашим спасением.
— Но… — он даже не знал, что сказать. — Возможно ли это?
— Если верить твоим словам — возможно. Ты не принадлежишь ни этому Миру, ни одному из Миров Спирали. Ты — Странник, и ты можешь уйти обратно в свой Мир. А мы сможем, став частью тебя, покинуть его вместе с тобой.
— А… А что потом?

Она вздохнула.

— Потом?.. Не знаю. Там, в твоём Мире, там всё иначе, так ведь? И я не знаю, что случится с нами там. Но я отчего-то уверена в том, что мы выживем, у нас получится.
— Мой Повелитель… говорил мне, что я не смогу вам помочь…
— А что, если он ошибался? — К'ири'нн озорно улыбнулась.
— Старший — ошибался?! — у Гермеса закружилась голова. Но это… невозможно? А может… А может, возможно? И Аббат действительно ошибся?
— Вижу, я совсем запутала тебя, — она подошла к Духу и провела тонкой ладонью по его волосам. — Не волнуйся. Мы можем попробовать. Если не получится… Значит, такова наша судьба. Но если… То у нас будет шанс. Шанс на новую жизнь. Благодаря тебе.


…


— Эх, женщины… — психолог подавился смешком. — Вот все они такие. Знают, чем на нас повлиять… Да… Хотя я ведь и сам хотел спасти гвииров, просто не знал, как… И вот, она подошла к Сердцу и вдруг развела руки, будто хотела его обнять…


…


Жители Тол'гвиира увидели это первыми.

От башни Жрицы исходило ярчайшее золотистое сияние.

Под стремительно чернеющим небом, небом, в котором умерли солнца, это выглядело завораживающе.

Этот Свет достигал каждого, проникал в него, становясь его сутью, — а затем каждый гвиир становился этим Светом, пропадал в нём, переставал существовать.

Сияние укрыло Тол'гвиир и теперь стремительно распостранялось дальше, поглощая на своём пути всех жителей умирающего Мира.

А там, в его эпицентре, К'ири'нн стояла, раскинув руки, и сотни тысяч душ становились одной душой, одной на всех, душой Мира.

Это продолжалось недолго — или Гермесу так казалось, но он очнулся от того, что К'ири'нн трясла его за руку.

— Быстрее! Мне пора. Сейчас… Когда я сольюсь с Сердцем, и сияние угаснет, разбей его и впитай в себя душу Мира!

Она вдруг остановилась. Подошла к нему и нежно обняла.

— Спасибо тебе. Если бы не ты… Без тебя у нас не было бы будущего. Но с тобой у нас есть шанс… И у меня есть шанс. Жить дальше, — она смотрела в его глаза. — Интересно, какой он — твой Мир… Хотя, каким бы он ни был, я буду рада ему. Он станет нашим новым домом. И я надеюсь, что он тоже будет рад нам… Ну, хоть немножко.
— К'ири'нн…
— До встречи, Гермес, — она подошла к Сердцу Ветра. — До встречи, если только она состоится.

С этими словами она приникла к Сердцу и в тот же миг пропала в яркой вспышке золотого света.

Он подошёл к Сердцу — робко, словно сомневаясь. Затем что есть силы ударил по нему — оно раскололось надвое, и волна того самого Света окутала его, закружила, словно водоворот.

Он чувствовал в себе это новое; он чувствовал в себе их всех. К'ири'нн, К'али'ма и других, чьих имён он не знал. Они были там, были в нём, и он чувствовал это ни с чем не сравнимое ощущение.

А Пустота уже пожирала Мир, и рушились воздушные замки, осыпаясь сверкающей пылью, и падала наземь почерневшая трава, и Священная Река бурлила, испаряясь, превращаясь в ничто.

Мир погибал. И не только — вся Спираль погибала в этот час.

Он вздохнул. Потом закрыл глаза, а когда открыл, он был уже в Мире Духов.


Глава пятая. Существа Света.


— Никто ни о чём не узнал.

Кастальский поставил пустую бутылку на пол.

— Понимаешь… Когда я вернулся, мне почти сразу же сообщили, что началась Вторая Война. Духам было не до того. У нас было прибавление: Демоны согласились сражаться на стороне Ордена Радуги, в Войну вступали Кошки. А я… я отправился к Истоку. Это сейчас туда почти никто не ходит, а раньше это было… Ну, как в церковь сходить. Нечто довольно обычное, привычное… Но я шёл туда не за этим.

Он заложил руки за голову и откинулся на стуле.

— Я выпустил эту энергию, энергию гвииров, их Душу, в Исток. Я просто не знал, что ещё могу с ней сделать. Это казалось единственно правильным решением. Я выпустил их, а сам ушёл. Я думаю теперь: почему? Почему я ушёл? Да, начиналась Война, я был нужен, я ведь был одним из Лордов-Командующих… Но…

Он смотрел куда-то вдаль, и казалось, его здесь нет.

— Вскоре мы получили неожиданное подкрепление. Существа, которые были Светом. Они пришли, и они сражались с нами, Духами, плечом к плечу. Их назвали Ангелами. Никто не знал, откуда они взялись. Кто-то предположил, что они, как и Демоны, и Кошки, были бывшими Духами. Но правду знал только я. И вот тогда… Сильнейший из них, Архистратиг нанёс поражение Искажённому — предводителю войск противника, но и сам погиб в той схватке. И тогда… Тот момент, тот миг я помню, как сейчас… Впервые я увидел её тогда, но у меня не было возможности поговорить с ней, Война не даёт передышек. Но потом случилось то сражение, при Ангельском Котле… Её легион был разгромлен почти полностью. Добрые две трети Ангелов погибли в той Войне. И вот я — такой себе полководец. Мои войска прибыли тогда, когда было уже почти поздно. Мы нашли там их, их оставалось совсем немного, но и эти остались в живых благодаря ей — Ангелу-Истребителю по имени Габриэль. Она… Помню, когда я увидел её впервые, я понял… Это, конечно, была не К'ири'нн, но… Мы отбили их от Тени, и это переломило ход Войны. Несмотря на потери, численный перевес был на нашей стороне, а Воины Пантеона Теней несли слишком серьёзные потери… В итоге командование обеих сторон договорилось о перемирии. Война была окончена, хотя мы и не одержали победы. А Габриэль… Нет, памяти К'ири'нн у неё не осталось, да и после той битвы она была в ужасном состоянии, долго была в лазарете, приходила в себя… Да… Ну а потом… Мы открывали друг друга заново. Я навсегда запомнил то время, что мы провели вместе… И то, как судьба нас сперва развела, а потом свела заново, и мы встретились накануне Битвы за Исток, — а это уж, почитай, наши дни…

Он снова закурил. Было видно, что рассказ дался ему не без труда.

— А потом она переродилась. Теперь она, и тот, кто был до неё, составляют сущность последнего из существующих Архангелов, паренька по имени Джин. Когда я первый раз его увидел… — психолог невольно улыбнулся, — на его голове практически не было волос. Это наследие К'ири'нн — все Ангелы в юности почти безволосы, и волосы их растут очень медленно. Да… Я не знаю… Когда Джин стал Архангелом и получил знание обо всех своих Предтечах… Я не знаю, узнал ли он про Г'виирн. Я его и не спрашивал об этом никогда… А теперь он, фактически, первое лицо Престола, большая шишка. А я… Ну а что я? Я — это просто я… Э, смотри-ка — светает.

И точно. Сашка поднял голову — тусклый рассвет сочился через подслеповатые оконца бара.

К столику подошёл официант:

— Мы закрываемся.
— Да-да, конечно, — Кастальский кивнул. — Счёт, пожалуйста.

Официант оставил папку и отошёл, а Сашка смотрел на психолога и думал: а не приснилось ли ему всё это?

Кастальский не спеша отсчитал нужное количество денег, подумав, добавил чаевых.

— А что ты со мной сделаешь? — спросил Сашка.
— В каком смысле? — психолог нахмурился.
— Ну… Наверное, просто сотрёшь мне память, и я проснусь в своей кровати… И ничего не буду помнить? Так?
— Зачем? — Кастальский покачал головой. — Нет. Я просто оставлю деньги, подхвачу свой рюкзак, и пойду отвязывать байк. А то он, поди, заждался меня там…
— Но как же? А если я расскажу кому-то? — Сашка удивлённо смотрел на Кастальского. Тот улыбнулся:
— Да Радуги ради. Только вот тебя в лучшем случае посчитают фантазёром, в худшем — сумасшедшим или наркоманом. И уж точно никто тебе не поверит. Так что рассказывай, мне не жалко.

Он встал и закинул рюкзак на плечо. Улыбнулся.

— Давай, Александр Степанович, бывай, не болей. Спасибо, что выслушал мою историю. А то, знаешь, как иногда… А, это я уже говорил, — психолог усмехнулся. Махнул рукой: — Прощай, Сашка.

И вышел из бара.

Сашка смотрел ему вслед. Он не знал, как реагировать на всё это.

Да и нужно ли реагировать?

На свете много дивного. А ведь история и впрямь красивая.

Он чему-то вздохнул, отдал подошедшему официанту деньги и вышел в утренний туман.

«Удачи тебе, Герман Кастальский. Где бы ты ни был».




Дружба, 11.12.2010