Танки на крышах. Ч. 1, гл. 24а

                24а

          Все было сделано по плану. Павел еще затемно проводил меня на автовокзал и, коротко и ненадолго простившись, уехал. Еще через полчаса я уже сидел в автобусе, полном зевающих пассажиров, а с рассветом мы выехали из Дара. Я сидел у окна автобуса, и с тоской глядя сонными глазами на проплывавший за окном утренний пейзаж, размышлял, испытывая какую-то странную смесь чувств.
         С одной стороны, я был счастлив, что буду иметь работу, которая всегда доставляла мне радость: настоящая большая хирургия. Моя зарплата будет на порядок выше той, которую я получал в Замбии, и это со временем компенсирует мои потери от краж. Я буду жить в большом и интересном городе на берегу Индийского океана. Я не буду больше видеть ни Каюма с его бесчисленными племянниками, ни профессора Мунконге, на лице которого не бывает мимики, а мысли исчерпывающе укладываются в определение: «два пишем, три в уме», ни еще многих полупрозрачных людей, встречи с которыми почти ничего не оставляют в душе.
         С другой стороны, я чувствовал какую-то грустинку, что вынужден буду расстаться со многими из моих старых и новых друзей и приятелей, с Орин, к которой успел основательно прикипеть. Я не буду участвовать в тех праздниках, которые устраивает Российское посольство, и где царит полный интернационализм и очень уютная, почти домашняя, атмосфера.
         Я не страдаю ностальгией по Советскому Союзу, но не считая прибалтов, мне очень не хватает той простоты отношений, которая была между нами в те годы.
         Прибалтов я не люблю по их же собственной инициативе. Однажды, во время учебы в Питере, мы – два моих ташкентских товарища и я – решили использовать возможность и побывать в Риге. Всего-то час лету. Хотелось посмотреть на Даугаву, на Домский собор с его знаменитым на весь мир органом, да и вообще на Прибалтику. Но мы так ничего и не увидели, поскольку города не знали, а спросить оказалось не у кого. То отношение к русским, на которое мы там напоролись, навсегда отбило у меня охоту узнавать прибалтику или встречаться с ними еще хотя бы один раз. Но не я первый начал. Могу сказать совершенно ответственно, что мы не давали для этого ни малейшего повода. Просто разговаривали, и изредка обращались к ним с вопросами на русском языке. Я даже сделал один мелкий проверочный тест: я просил разменять мне деньги, на что получал или просто отмашку, или целую гневную отповедь на латышском языке. А потом я обратился с той же просьбой уже к другому человеку, но на узбекском языке, сопровождая это жестами, поскольку сознавал, что этого языка ни он, ни кто-либо еще, даже и не слышали. Тот же первый встречный разменял сразу. И это была всего лишь Латвия, где к русским относятся более или-менее спокойно. По рассказам, Литва и, особенно, Эстония во много крат хуже. Сейчас это находит подтверждение в том, что там полным ходом идет реставрация фашизма с прославлением «SS», ее «подвигов» и «героев», их совершивших. Полмира осудило и навсегда забыло фашизм. Эстония его выпестовывает, несмотря на то, что сами настрадались. Забыты горести и лишения тех лет, сотни тысяч погибших, газовые камеры, и даже то, что немцы их тогда и людьми-то полноценными не считали. Теперь они во всех тех бедах винят только русских. Но честно сказать о национальной неприязни они не могут. Это противоречило бы международному праву. А так - политика...

         Ну и еще одно, о чем неизбежно приходилось думать, вновь разглядывая проплывавшие за окном баобабы - предстоящий переезд. Один из видов «стихийного бедствия», вроде ремонта в доме. Всякого барахла, хоть и по мелочам, накопилось немало. Кастрюли, сковородки, какая-то посуда, сувенирные поделки из дерева и камня, лаптоп, чемодан книг и документов. Надо умудриться все это компактно и разумно расфасовать, чтобы ничего не потерять и не разбить, а потом все это тащить на себе. Телепортация в таких масштабах существует пока только теоретически.
         Я отвлекся от своих мыслей, потому что мы приближались к национальному парку с его четвероногими обитателями. В любом из нас до смерти сидит ребенок. Не представляем мы себе жизни без зоопарка. Или без цирка с дрессированными «братьями нашими меньшими».
         Вытащив и приготовив камеру, я стал вглядываться в те места, где, по моим представлениям могли находиться звери. Первыми, кого я увидел, были обезьяны. Кучи обезьян. Их разновидностей я не знаю. Я могу отличить павиана от гориллы, бабуина от орангутанга или шимпанзе от гамадрила, но вот разобраться во всех мелких породах никогда не было мне по силам. Они все для меня – мартышки или макаки. Они группами сидели прямо на обочинах дороги и глазели на все, что проносилось мимо, слегка при этом шарахаясь от громады автобуса. Но поскольку скорость наша была приличной, а обзор далеко вперед был мне недоступен, никого из них сфотографировать я так и не успел.
         Я опять видел жирафов, дружно уничтожавших флору. Видел стадо слонов, которые стояли под раскидистым и очень тенистым деревом, из-за чего я с опозданием понял, что это были именно они. Очень далеко от дороги я разглядел одинокого носорога. Больше всего попалось на глаза антилоп, которые стадами, штук по 50 в каждом, паслись на открытых местах. Но  воспользоваться своей камерой я так и не сумел. Любительская фотография на ходу – это не то. Профессиональных снимков в каждом журнале или газете предостаточно. Для полноты впечатлений нужна видеокамера и спокойная езда с возможностью остановиться и понаблюдать.
         Тут я вспомнил, что «льва, гонявшего по саванне антилопу» я видел по «Дискавери» и сам в один из вечеров в том маленьком отеле, где я жил, оторвавшись от Каюма и дожидаясь своей собственной квартиры. Зачем Павлу понадобилось повыделываться передо мной, было непонятно. Ну да ладно, мелочь. Детская выходка, вроде той же любви к зоопаркам.
         На ночь водитель выключил свет в салоне автобуса. Ни внутри, ни снаружи видно не стало ничего, а таращиться в полную темноту было  бессмысленным. Я закрыл глаза и задремал. Но выспаться мне помешали.   
         Часов с трех ночи и почти до самого моего приезда в Лусаку звонками и сообщениями меня стала бомбардировать Орин. Поскольку я прибывал на сутки позже обещанного, она меня потеряла. Где я? Куда пропал? Когда приеду? Она умирает от тоски по мне. Она уже идет за веревкой и мылом, чтобы повеситься. Если я не появлюсь рано утром, то она отравится. Я истратил весь свой ток-тайм вместе с запасом английских слов, чтобы удержать ее от необдуманных и роковых шагов. Мне удалось сохранить ей жизнь.
         Снова была гонка по «серпантину, перевал, граница с таможнями двух стран в предрассветных сумерках, и опять гонка до Лусаки.
         Приехав ближе к вечеру на автовокзал, я схватил такси и, добравшись до дома Эркина, влетел в него. Орин была уже там. Они с Эркином сидели за столом и единственное, чем они оба нещадно себя травили, была водка. Они были уже хорошо поддатыми, и мне показалось, что ни в каких словах утешения Орин не нуждается.
         Поскольку версия о моей поездке в Ливингстон была и для нее, она тут же, не сходя с места, стала просить меня показать ей фотографии знаменитого водопада. При всем своем желании их иметь, сделать это я не мог, поэтому потакать ее капризу не стал. Ничего другого не оставалось, как сочинить, что в моей камере «сели» батарейки, поэтому я не смог сделать ни одного фото. Она прониклась этим несчастьем и сделала вид, что поверила.
         Мое появление послужило поводом для возобновления банкета, поскольку родились свежие тосты. Часть из них на русском, чтобы не снимать лапши с ушей Орин, а большая часть на английском, но уже на общие темы: о любви, об исполнении желаний, о здоровье, и чтоб всем хорошо жилось под много денег.
         Часа через два слегка неустойчивая Орин внезапно засобиралась домой, что немало меня удивило.
   - Это ты так по мне соскучилась? – расширил я свой зрительный диапазон. - Оставь мне хотя бы веревку.
   - Я только повидаю сына, покормлю, и сразу назад. Я быстро. Часа через два я вернусь, - заверила она меня и, подхватив сумку, направилась к двери. - Веревка у тебя в комнате, - добавила она с порога и вышла.
         С юмором в Африке неважно, но у некоторых получается.
   - Странно, - пробормотал я, задумчиво глядя на захлопнутую дверь. - И денег на дорогу не попросила.
   - Я ей дал, - сказал Эркин. - Еще до твоего приезда. Ну давай, рассказывай.
         Уж чем-чем, а щедростью Эркин никак не отличался. Единственное, что мне в нем не нравилось, это его прижимистость. Деньги для него существовали как бы отдельно от жизни. Он мог предъявить мелкий счет даже собственной жене и детям. Я не был на это способен, хотя в душе понимал, что такое его отношение к деньгам, это единственный способ всегда их иметь. Мысль об этом пулей пролетела через мой мозг, но не наследила и не заставила задуматься. После тридцатичасовой тряски в автобусе по дорогам двух стран  думать о чем-то всерьез элементарно не хотелось.
         Я в красочных тонах описал Эркину все события, через которые прошел за эти 10 дней, помахал у него перед носом своим приглашением, похвастался телефоном и часами, показал на лаптопе все, что наснимал за эти дни. Мы с ним еще раз посмеялись над тем эпизодом с престарелой проституткой.
   - Жаль, конечно, что сваливаешь, - подвел итог Эркин. - Но для тебя так лучше. Наших там никого нет, но Павел рядом будет. Когда планируешь?
   - Да я бы хоть завтра уехал, но мне надо получить зарплату, потому что я почти все растратил. И одному ехать неохота, хотя бы уже потому, что тащиться со всем своим шмотьем для меня слишком тяжело. И много, и там на пятый этаж. Кроме того, без Павла я и дом их не найду. Знаю зеленые полоски на балконах, его офис, отель рядом, улицу, по которой ходили, но только зрительно, ни одного названия не запомнил. У них все улицы называются на букву «а»: «А х... ее знает». Там в ходу только суахили. Я на этом языке знаю всего одно слово, и то – нецензурное: «мбо». То же, что и наши три буквы. С таким словарным запасом далеко не уедешь. Поэтому мне придется ждать Павла. Он обещал недели через три приехать.
   - Ты пока не говори никому, особенно своему профессору, что уезжаешь. У них по всей Африке знакомых до хера. Может быть, он и твоего будущего шефа хорошо знает. А испоганить жизнь белому для них - особый кайф.
   - Я скажу ему, что вынужден уехать домой, потому что там проблемы, требующие моего присутствия. Смогу – вернусь, не смогу – прощайте на век, и будьте счастливы.
   - Да, так лучше. И не говори сейчас. Подожди, пока готов будешь.
   - Ну это-то понятно. Это лучше и для имитации проблем.      
         Эркин ненадолго замолчал, время от времени посматривая на меня, явно с желанием что-то сказать или спросить. Я не стал ему мешать. «Идея должна созреть».
         Он встал, вышел на кухню и вскоре вернулся с новой бутылкой водки и тарелкой с закуской.
         Его страсть к кулинарии тоже была одной из черт натуры. Иногда он лепил какие-то немыслимые бутерброды размером со спичечную коробку и неизменно украшал их перышком укропа или петрушки. Был готов лететь сломя голову в другой конец города, если становилось известно, что там появилось что-то новое, дефицитное и оригинальное, даже очень маленькое и в единственном экземпляре. Среди его книг всегда были руководства по кулинарному искусству многих стран и народов мира. Мне в отличие от него всю жизнь было безразлично, что я ем, лишь бы не отравленное и не воняло противно. Притупил голод и - достаточно. На сей раз Эркин принес... селедку, посыпанную тонко нарезанным луком и политую уксусом!
         Я страстно люблю селедку, даже иваси. Особенно маринованную. И оказывается, очень соскучился по самому дефицитному в Африке блюду – отварной картошке, политой маслом, с селедкой и луком вприкуску.
   - Это еще не все, - сказал Эркин, заметив мои округленные глаза.
         Он опять прошел на кухню и через секунду вышел оттуда походкой триумфатора, держа в руках тарелку с... квашеной капустой!
   - Где ты все это взял? - чуть не подскочив, сказал я мгновенно повлажневшим ртом.
   - Привезли, - уклончиво ответил он. - Наливай.
         Пить я уже не хотел, но ради такого праздника отказаться было бы большим грехом. Мы схрумкали всю эту роскошь за считанные минуты и, откинувшись на спинки кресел, сидели, счастливо улыбаясь. Как дома побывали.
         «Идея» видимо созрела.
   - Что ты скажешь своей бабе? - спросил он меня.
   - А что я могу ей сказать? То же, что и шефу? Не считая этой своей поездки, я ее никогда не обманывал, не буду и теперь. Скажу, как есть. Да и какая разница? Никому из наших она рассказать не сможет.
   - А она тебя тоже никогда не обманывала?
   - Не знаю. Думаю, что нет.
   - А я думаю, что не один раз.
   - Ты что-то знаешь или просто предполагаешь? - попытался я определить по глазам вид и степень его осведомленности.
         Иногда у меня это неплохо получается. Мне часто удавалось по лицам, даже по фотографиям, многое сказать о человеке, его характере, привычках. По глазам и выражению лица я иногда чутко улавливаю эмоции собеседника и даже предвижу вопрос или тему предстоящего разговора. Но очень трудно уловить ход мыслей нетрезвого человека нетрезвыми глазами.
   - Я просто хорошо баб знаю, - ответил Эркин. - В том числе и местных. Для них обмануть белого, как два пальца «обсосать».
   - Да и Бог с ними. Никому мы тут ничего не должны. И нам никто ничего не должен. Хочет врать, пусть врет. Большого вреда от этого не будет. Тем более,  сейчас.
   - Как знать? Все в мире относительно, и еще никто не провел грань между большим и не очень большим вредом. Еще один совет тебе: получишь деньги, отдай их мне на хранение. У меня все закрывается, и есть места, где их никто не найдет, а твоя комната всегда открыта. Ко мне и бабы приходят, и пациенты с  родственниками. Твоя тоже время от времени появляется. За всеми не уследишь.
   - Моя не тронет. Проверено, и неоднократно.
   - Хочешь еще раз проверить? Особенно сейчас, когда станет известно, что ты сваливаешь.
         Я еще раз внимательно посмотрел ему в глаза. Своей подруге я доверял, ни в чем не сомневаясь, и был убежден в ее безгрешности. Но и Эркину я верил тоже. Опыт африканской жизни он приобрел немалый. Чего стоит только одна та история с кражей его телефона. Пожалуй, он прав. Кроме того, иногда вообще полезно прислушиваться не только к своему внутреннему голосу и интуиции.
   - О’кей, - сказал я в конце концов. - «Береженого Бог бережет». Получу – отдам.
         Он поднялся, налил по последней, и стал выносить пустые тарелки на кухню. Я как всегда пошел следом, чтобы все перемыть.