глава 18

Девять вечера. Эмма, одетая  в синие джинсы, удобные сапожки и теплую курточку - ночи становились холодными, захлопнула за собой дверцу машины. Бес улыбнулся ей загадочной улыбкой и достал из кармана широкую бархатную ленту.
- Это сюрприз, поэтому одень это.
- Плохая идея, – хмуро сказала Эмма.
- Идея хорошая, просто она пока тебе не очень нравится. Не бойся и одень.
    Она нехотя подалась вперед, позволяя Бесу завязать ей глаза.
    Сначала все было хорошо. Эмма прикидывала время с помощью радио – одна песня в среднем – четыре минуты. Рекламный блок – три, на болтовню ди-джея Эмма оставляла не больше минуты. По ее подсчетам прошло чуть больше двадцати минут, когда из динамиков полилось:
                Ты слушаешь шепот неведомых слов,
                И кружится голова.
                Дай себя сорвать.
                Дай себя сорвать.

                Пусть в нас тычут пальцем, нагоняя страх,
                Только слишком рано каяться в грехах.
                Ты коснись рукою огненного льва,
                Прежде чем завянуть - дай себя сорвать….
С этой песней в девушке нарастало беспокойство, которое вскоре перешло в панику, почтив ужас.
- Все! – закричала Эмма, не в состоянии больше сдерживаться. – Я больше не могу!
     Она сорвала с глаз повязку.
- Что ж, мы уже приехали. А ты чувствительная, - одобрительно заметил Бес.
    Машина остановилась. Эмма оглядела местность.
- Нет. Прошелестел ее голос. – Нет… Только не это…
    Бес привез ее к даче Павла. К той самой. Где все произошло.
- Зачем? – губы у девушки задрожали. – Ты разве не понимаешь, что это… Это плохой сюрприз!!!
- Тебе он понравится, - невозмутимо пообещал Бес. – Смотри. Смотри, моя Эмма.
     Девушка, дрожа всем телом от избытка неприятных воспоминаний, перевела взгляд на виднеющийся за витой оградой, дом. Окна первого этажа были освещены. Эмма отчетливо слышала музыку и слова  той самой песни, с нарастающей громкостью рвущейся из динамиков:
                Ты коснись рукою огненного льва,
                Прежде чем завянуть - дай себя сорвать….
Бес улыбнулся и тоном человека, делающего широкий жест, заявил:
- Ты можешь отсчитать сама. От 10 до 1 или от 1 до 3. Как больше нравится. Просто хлопни в ладоши в конце отсчета. Смотря сколько ты позволишь прожить Павлу Зеленову.
   Эмма облизнула пересохшие от напряжения губы. О да, Бес знал, что ей преподнести. Смерть Павла, да еще в этом самом доме… Подарок дорого стоил.
- Больше никто не пострадает?
- Не бойся. Он один.
- Тогда… Раз. Два. Три!
     На счет «три» Эмма хлопнула в ладоши. Дом вспыхнул, а земля вдруг дрогнула от взрыва. Девушке показалось, что она потеряла слух. Впрочем, сейчас для нее важнее было зрение. Видеть  дом, который сейчас со всех сторон объяли языки пламени. Видеть осколки стекол, куски вылетевших рам и дверей. Тряпки и мусор, в которые превратилась когда-то шикарная обстановка.
- Не волнуйся. От Павла не осталось ничего, кроме жалкой горсточки пепла. Даже хоронить будет нечего, – заметил Бес.
   Эмма откинулась на мягкую спинку сидения и безмятежно закрыла глаза. Она была уверенна, что с этим домом, со смертью Павла, наконец, будет поставлена жирная точка, во всей этой грязной истории.
- Надо ехать. Скоро здесь будет целое столпотворение, - сказал Бес.
      Машина медленно развернулась, давя колесами осколки стекол и щепки.
      Эмма молчала. Она не слышала воя сирен, не видела целой автоколонны, которая неслась в маленький дачный поселок. Девушка словно провалилась куда-то. Словно летела в черной и узкой трубе, где небыло ни прошлого, ни будущего. Там вообще ничего небыло. Пустота. И в этой пустоте Эмма вдруг, словно увидела себя со стороны. Не глазами, а иным, ранее неведомым ей зрением. Эмма увидела себя, актрисой на подмостках маленького театра. Актрисой, воплощавшей злобу и ненависть. Она, словно безумная, металась в полумраке сцены, сыпля проклятьями и раздавая приказания кому-то невидимому, а он, бросал к ее ногам тряпичных кукол с пустыми фарфоровыми головами. Фарфор с тонким хрустом ломался, падая на деревянные грубые доски и из голов текло что-то липкое и красное, напоминающее вишневый сироп. Эмма увидела, как рыжеволосая актриса поскальзывается во все расползающейся луже и падает на колени, захлебываясь слезами.
- Что с тобой? – спросил у нее голос из пустоты. – Почему ты плачешь, ведь все случилось так, как ты хотела.
- Не так! – закричала актриса, и Эмма вторила ей. – Все не так!
      Эмма вдруг ощутила, как ее плечи сдавило, будто тисками, а щеки жгло, словно от огня.
- Эмма!
    Страшная сцена пропала. Девушка увидела, что лежит на дедушкином диване, в знакомой комнате. Бес склонился над ней и видимо, только что, надавал ей пощечин, от которых у нее горело лицо.
- Эмма, что с тобой? – он казался не на шутку обеспокоенным.
    Она вдруг громко разрыдалась, сжавшись в комок и царапая пальцами гладкую обивку дивана.
- Мне больно! – выкрикнула Эмма. – Больно! Что-то случится, я чувствую! Скажи мне! Скажи, что?!
- Ничего из того, о чем бы ты не мечтала, - холодно ответил Бес.- Я ведь исполняю твои желания.
      Она рыдала всю ночь. Она не знала почему. Нет, Эмма не раскаивалась в том, что стало с людьми, причинившими ей боль. Она совсем забыла о них. Эмма плакала от страшных, сдавливающих грудь предчувствий неотвратимой, надвигающейся беды. Было около двух часов ночи, когда девушке удалось немного успокоиться. Она подошла к Бесу, сидящему в кухне над чашкой кофе и голосом, еще вздрагивающим от недавних рыданий, попросила:
- Пожалуйста, давай поедем куда-нибудь. Не могу здесь!
     Он посмотрел на нее тяжелым взглядом черных глаз и буркнул:
- Хорошо.