Гильза

Дымящаяся гильза упала на сырую глину и покатилась вниз, по мокрому склону окопа. Коричневое небо, впитавшее в себя сотни лесных пожарищ, извергало всё новые и новые волны дождя,  беспощадно обрушивающиеся на  каски наших солдат. Враг находился совсем рядом, всего в какой-то полсотни метров от нас, и в любую минуту  мог перейти в наступление. Солнечные лучи с трудом прорывались через толстую шкуру облаков и плёнку ливня, слабо освещая уставшую от крови и войн землю. Особенно сильно солнечный свет отражался от лица старшины, которое ярко белело на дне окопа. Серые капли со звоном разбивались о его щеки и нос и медленно стекали в кровавую лужу под его головой.  Это был хороший человек. Веселый, подвижный. Много интересных историй он успел нам поведать, прежде чем попал в объятия смерти. Сразу вспомнился воскресный поздний вечер, когда мы, как обычно решили погреться и поболтать. 

- Немец – он сука хитрая – в глазах старшины танцевало пламя костра – из окопа никак не вытравишь! – Семён подавился похлёбкой и закашлял, пока Колька не стукнул его по спине – бывает гранату им, бесам, кидаешь, смотришь – а она, милая, уже рядом с тобой лежит и хитро поблескивает.. Только и успеваешь в сторону отпрыгнуть и в землю за секунду закопаться так, что самому лютому кроту завидно станет. – все сидящие вокруг костра засмеялись – А что здесь такого?! – осведомился командир – жить захочешь – за пять минут целый туннель зубами выгрызешь. Помню, раньше у нас в колхозе кротов убивали, травили, лопатами рубили, а потом к нам как то интеллигентишка-ученый из города приехал, договора какие-то с председателем заключать и рассказал, что крот – зверь полезный. Насекомых, гадов всяких жрет… -  тишину ночи нарушила далекая канонада взрывов, и старшина крепко сжал кулаки – Так и мы…подобно кротам, землю свою от заразы избавляем.

Тонкую нить воспоминаний оборвал удар минометного снаряда, прогремевший в опасной близости от склада с  венгерскими противопехотками. Осколки от взрыва, просвистевшие над нашими головами, заставили нас прижаться ближе к земле. Если этот склад рванет – уничтожит все в радиусе как минимум ста пятидесяти метров.  Его год назад наспех построили нацисты при наступлении на Москву. Железобетонные блоки с деревянными полусгнившими подпорками перекосились и угрожающе нависали над ящиками, под заказ забитыми минами. Достаточно было одного прямого попадания из миномета для того, чтобы хрупкая конструкция сложилась под своим весом как карточный домик. Но за год войны склад чудом уцелел, и успел 2 раза сменить хозяев...

А Кольке было на всё плевать. И на минометные разрывы, и на то, что враг может напасть в любую минуту. Белобрысый и низенького росточка, щупленький, еще пока совсем юнец. Младше меня на четыре года, ему совсем недавно стукнуло восемнадцать. Он, было, начал чистить автомат, но так и уснул на корточках, и теперь мирно посапывал. Второй день в окружении давал о себе знать. Ни еды, ни воды, кроме, разве что, грязных луж под ногами. Но и эта вода сгодится, коль от жажды умирать будешь. Стрелы дождя  монотонно постукивали по каске. Безнадежно пасмурный день. Только я и шум ливня. Дождь.  Дрема окутала меня еще сильней. И она бы, непременно, полностью овладела мной, если бы сквозь гром и шум ливня, не послышалась немецкая речь на повышенных тонах. Я сильно пихнул локтем Кольку, а тот резко встрепенулся и беспокойно забегал глазами.
- Что происходит!? Я не спал, просто прикрыл глаза! Честно! – начал оправдываться пацан.
- Тссс. Не шуми. По-моему эти мрази что-то замышляют. - Осторожно, я поднял свой шлем на палке, но тот остался не тронут. Никто не стрелял по нему. Отлично. Перед моими глазами предстала черная, выжженная земля, вся испещренная воронками и ямками от пуль, в которые уже успела набраться дождевая вода.   А там, где располагались немецкие позиции, начали появляться тёмные силуэты.
-Немец перешел в наступление! Открыть огонь! – раздался сиплый крик Семёна.
 Что-то сжалось внутри живота, и сердце бешено застучало. Нацисты один за другим выскакивали из окопов и с яростными воплями бросались на нас. Моё полусонное состояние сразу улетучилось, правая рука ухватилась за ручку пистолета-пулемёта. Я закрутил головой, тщетно пытаясь оценить обстановку. Наступающих было не меньше шестидесяти, в то время как нас, сонных, измученных и уставших от окружений, не больше пятнадцати. Колька и Витёк, по обе стороны от меня, стиснув зубы, уже вовсю строчили из автоматов. Каждый выстрел из колькиного ППШ мотал его хозяина, как тряпку,  в разные стороны, в то время как Витёк, бывалый во фронтах, хладнокровно бил очередями. Теперь каждый из нас понимал, что это его последний бой, и что нужно продать свою жизнь как можно дороже. Эта мысль возникла у меня в голове и пожаром разошлась по всему телу, подобно горящей спичке в сухом, хвойном лесу. Автомат стал легким, как хворостинка и ярость, дремавшая минуту назад вместе с моим сознанием, проснулась. Она просила есть, она просто кричала от голода, и я утолял её жажду.  Всаживая пули, одну за другой, в потную нацистскую плоть, я кормил её щедро. Немец падал, но на его место становился другой, еще более озлобленный за своего павшего товарища. Нацисты атаковали нас в основном с винтовками, стреляя прямо на ходу. Все меньше и меньше выстрелов было слышно с нашей стороны. Вот одна из ответных пуль просвистела справа от меня, и Витек упал прямо поверх старшины. Он жадно глотал воздух и, в конце концов, так и замер с открытым ртом. Руки Витька бессильно разжались – в его шее зияла кровавая дыра. Я осознавал, что вместо того чтобы сопротивляться, пялюсь на труп своего друга, но слишком сильно был утомлен голодом и бессонными ночами, и даже не заметил, как слева притих автомат Кольки. Его ППШ лежал в грязной жиже на дне окопа, но самого Кольки нет. Дезертировал!? Ну, так тому и быть. Наши же его и пристрелят к чертовой матери. Тяжелые шаги сзади заставили меня обернуться. Вот он. Враг. Уже в нашем окопе. Типичный представитель арийской расы, почти как на плакате, только почему-то весь от сапог до каски в грязи. Я, что было силы, нажал на курок, но…Чёрт!  Грёбаный автомат заклинило! Очень неподходящий момент. Нацист самодовольно оскалился и выстрелил из потертой винтовки. Неведомая сила опрокинула меня в грязь, и в животе эхом раздалась ужасная резкая боль. Коричневые небеса продолжали горько рыдать. Мои судорожные попытки опереться на руки и подняться были напрасными – руки скользили по грязевой каше, и я вновь и вновь обрушивался на локти. Это не на шутку развеселило нациста, тот безудержно захохотал. Боль в животе не позволяла мне согнуться – бессилен, безоружен, осмеян. Какой стыд. Просто жалкое ничтожество. Совсем один.  Дробящий мою честь на мелкие кусочки, хохот был заглушен внезапным раскатом грома. Нет. Я был не один. Это небо. Теперь уже мой единственный живой друг. Хотя живой - это вряд ли, ведь небо нельзя убить... Оно защитило меня от его насмешек. Нацист перестал смеяться, резко вскинул винтовку и нажал на курок.

Я никогда не верил ни в Христа, ни в Аллаха, и, уж тем более, в Партию. Чувствовал нутром, что все эти веры, сочиняли люди для других людей. Что есть только природа, и она всё регулирует. Что любая религия – эта как жидкая, смешанная с кровью, грязь на дне окопа, в которой я сейчас лежу. Ничего не происходит просто так, и ничто не пропадает бесследно. Старое дерево падает и разлагается, а на его месте вырастает новое. Смерть это только начало. Начало новой жизни... А вот теперь пришел и мой черёд упасть.

 Но что это!?  Капли дождя вокруг меня замерли в воздухе, и время замедлилось на столько, что я успел рассмотреть пулю, летящую мне в голову. Успел взглянуть в глаза нациста. Типичные светлые, холодные нордические глаза. Они пусты. Совсем. Взгляд лишен всякого смысла. Он убивал, выполняя волю толпы, и сам не очень-то верил в то, что делает. Я успел увидеть, как эсэсовец блестящим ножом срезает мокрые погоны с гимнастерки старшины. Как весь израненный Колька сидит, прислонившись спиной о ящики в складе, жизнерадостно улыбается, смотрит на меня и что-то прячет за пазухой. Ну, точно. Гранату. Такая искренняя и жизнерадостная улыбка, как у ребенка. Так, в далекий солнечный день, улыбался мой младший брат, когда я разрешил ему постучать в мой новый барабан, после выступления нашей группы первого мая… Капли разом упали на землю. Темнота. Сквозь черную мглу послышались перепуганные крики нацистов, а затем чудовищной силы взрыв оборвал их... 

Пламя  вечернего костра в глазах старшины. Теплый, солнечный майский день. Осторожное постукивание брата по барабану. Искренняя улыбка Кольки.  Ветер унес мои мысли уже далеко от линии фронта.  Поля, лесные просеки, овраги, крутые берега быстрых речушек, озера… Всё изменялось с дикой скоростью. Природа многократно переодевала себя в разные одежды: то вся покрывалась зеленью, то сбрасывала её и укутывалась в теплое, снежное покрывало. Росли как на дрожжах города, и увядали колхозы. Холмы, железные дороги, магистрали, высокие небоскребы…

Ветер стремительно пронесся по улицам мегаполиса, поднимая вверх целые облака пыли. Серые песчинки, подгоняемые ветром, все набирали и набирали скорость, летели вверх и, казалось, ни что не может помешать их восхождению к небесному своду. Внезапно, полет песчинок стал замедляться, влага облепила со всех сторон маленькие камушки и потянула их обратно к земле. Под тяжестью воды песчинки устремились вниз, к многочисленным улицам. Капли обрели ровную форму и падали строем, их полет был прекрасен и неумолим. Камушки, сидевшие в каплях, словно пилоты летающих машин, были готовы пробить Землю насквозь и вылететь с другой стороны земного шара. Но амбиции песчинок вместе с их аппаратами со звоном разбились о поверхность тротуара. С серой стены облаков падало все больше и больше тяжелых капель… За пластиковыми окнами триста пятой аудитории шел дождь.

- Лебедев! Почему вы позволяете себе спать у меня на лекции!? – Павел Васильевич негодовал. – Еще одно замечание и я удалю вас из аудитории! И зачет, и экзамен мне не сдадите! – взгляд профессора немного смягчился, и он отеческим голосом спросил – Что, опять всю ночь работали?
- Никак нет, товарищ старшина! – автоматом вылетело изо рта.
Все разом притихли и  уставились на чудо-студента.
- Чеевооо?! – профессор, с приподнятой бровью, ошарашено таращился на меня из-под очков.
- Эээ... То есть… Нет, не работал, Павел Васильевич. Просто сегодня какой-то странный день – виновато улыбнулся я.