Про это

1. Остров

     Егор не очень-то обрадовался, когда к нему подплыли. Прямо скажем, совсем не обрадовался. Он специально на этот островок притащился, на матрасе, с одеждой, – в общем, капитально, надолго. Тут редко кто-то бывает. Не то чтобы далеко, а просто... неприятный какой-то островок. Тёмный. Всё тёмное – песок, трава, кусты. Впечатление, что даже в хорошее солнце над этим всем – туча. Но Егор был согласен на тучу, лишь бы никто под нос не лез. А тут – эта девица подплывает. Да ладно подплывает – подходит чуть ли не вплотную и начинает пёрышки чистить. Волосы выжимать, всякие там «фрр» делать. Вот ведь!.. Егор хотел отвернуться, но... с чего? Наоборот! Решил смотреть в упор. Демонстративность на демонстративность!
     – Глаза сломаешь, – наконец, выдаёт девица. Ну надо же, его заметили!
     – Ддда я вввообще-то нне звал нникого! – Когда Егор злился или волновался, он заикался сильней. «А отсюда, приятель, и комплексы!» – уверял Сергей, сосед по площадке и, на Егорову голову, без пяти минут военный психолог. Ну, какие комплексы... Разве что – девственник до восемнадцати, а потом пару раз и кое-как... «Ты пойми, – объяснял Сергей, – тут одно за другое, одно за другое – замкнутый круг! Будешь мычать – так и будешь дрочить! А будешь дрочить – будешь мычать! Сильней и сильней!». Как-то, по пьянке, Егор свалял большого дурака, попёрся к Сергею. Сам не зная зачем. Ну а вот оказалось – за помощью! Пока что Сергеева помощь заключалась в объяснениях. Егор должен был понять, что его удел – дрочить и мычать. Девушек он, разумеется, боялся. Разумеется, не показывал этого. Девушки, разумеется, всё видели...
     – Ты что, купил этот остров? – ухмыляется девица. Профыркалась, слава богу... И... что?! Вот этого не хватало! Расстёгивает бюзик! Снимает как ни в чём не бывало, ложится на тёмный песок и закрывает глаза!
     Он тоже закрывает глаза. Надо успокоиться! Раз, два, три, четыре... до десяти! Да какие десять – тут и до ста не хватит! Какая наглость всё-таки...
     – Слушай, – вдруг говорит она, садясь, – я ногу ударила. Сама не знаю, обо что. В воде торчало что-то... Тор-ча-ло. Ты вообще – знаешь, что это такое – торчать?
     – Откуда я з... зззнаю, что это ббыло... Ж...жж...
     – Жопа? – серьёзно так, заинтересованно спрашивает!
     – Жжжелезяка! Ппперестань!
     – Да я не про железяки. Сам подумай, при чём тут железяки?.. Я, ты... А ты смотришь куда-то в сторону. Не нравлюсь?
     – Ппперестань... Ттты рразделась зачем-то...
     – Хочу.
     – Ч...ччего?
     – Тебя, чего же ещё? С берега нас практически не видно...
     – Ппрактически!
     – Вот это верно. Видно всё-таки! Надо вон туда...
     – Пппогоди! Зззачем тттебе это надо?
     – Это всем надо. Объясняю популярно: твой...
     – Нне надо!
     – Надо. Сейчас я лягу. Ты подходи на четырёх. Почему на четырёх: потому что так я ближе. А ты так – свободней. Когда человек стоит – он скованней, а вот на четвереньках... Ты подползёшь и ляжешь на меня. Пока просто ляжешь. Будешь лежать и привыкать. Сколько нужно. Минуту, две, десять, до вечера. Потом ты погладишь меня...
     – Тттты иддиотка!
     – А ты – хочешь. Захочешь. Здесь главное – хочу я. А когда я хочу, я всегда получаю. Я плыла и захотела. Вода!..
     – А е-если у меня с... с... СПИД!
     – У тебя спит. Но проснётся, я-то знаю. – Она легла и снова закрыла глаза. Невероятно!
     Она красивая? Ну... не страшная! Лет... Года двадцать два, наверно. Грудь... Хорошая, нормальная грудь! Живот... Грудь, живот, ноги – всё здесь! И что? Всё это здесь затем, чтобы у Егора «проснулся»?? Она знает! Она, видите ли, знает!.. А, может, и... знает?
     Егор то и дело стаскивал свой взгляд с загорелой груди, с ярко-зелёных стрингов... Взгляд опять наползал. Она лежала как на выставке. Спокойная, расслабленная... В голове запрыгали знакомые картинки – это всё годы (годы!) себя с собой. Вот это бессмысленное ненормальное неизбежное «сам на сам»... Противно. И нет, не противно. Хорошо!.. Вдруг он встал на четвереньки и пополз! Медленно-медленно – она же совсем рядом. И всё такая же расслабленная...
     – Ку-ку! – вдруг подскочила она. Подскочила, встала на ноги! А он стоял на четвереньках и смотрел снизу вверх...
     – Ах ты...! – Он повалил её на песок и зажал рот. Но она и не думала сопротивляться! Была как ватная, – Егор даже испугался, может...? Может, ударилась сильно? Убрал руку...
     – А ты молодец! – захохотала она.
     – Не... не лезь ко... ко...
     – Ко-ко-ко!
     – Ко мне!!!
     – У тебя сигареты – есть?
     – М...м... может ты ещё и... вы-выпить хочешь?
     – А почему ты не сказал – хо-хочешь? Ведь я хохочу!
     – Ттты...
     – Нехорошая?
     – Дда!
     – Ну да. Только что ты в меня свою дурацкую кочерыжку хотел запихать, а я – нехорошая!
     – Я не...
     – Ты – НЕ! Вот именно, ты – НЕ! У любого другого я бы уже вкусное ушко кусала, я бы стонала, стонала... Знаешь, как бы я стонала?
     – Ухх... уходи.
     – Не могу. Куда я пойду без купальника? – Она сняла стринги и забросила их далеко в кусты. Легла в прежнюю загорающую позу... У Егора заныло в животе. Как в детстве, когда надвигалось что-то неотвратимое, ужасное. Двойка у доски... Но ведь оказалось, что это не было ужасным! Теперь-то это ясно! Ведь его и не ругали за двойки. Ведь всё списывали на заикание. И можно было не бояться, можно было не заикаться, да просто – молчать можно было. Всё было просто – только он этого не знал...
     – Ттты... пправда ххочешь? – спросил он.
     Она молчала и лежала – куклой-куклой. Он подошёл, сел рядом – лежит. Коснулся живота, провёл пальцем. Лежит... Провёл ещё, и ещё, и ещё... И вдруг:
     – НЕ СМЕЙ МЕНЯ ЛАПАТЬ, ПРИДУРОК! Я ЦЕЛКА!
     О господи. Ну это... Ну это-то точно не правда.
     – Это... н...нне правда!
     – Не правда, да? Что ты обо мне знаешь, бичбой ты херов! – Слёзы! Егор досадливо заёрзал – теперь-то что делать? Пошёл за её «купальником»... Возвращается – лежит. И лежит так... Всё. Ну точно всё!
     – Я ттебя ссейчас ттрахну, слышишь?
     – Угу.
     – Я нне шучу.
     – Угу.
     – Ттак...
     – Угу... АААА!! МАМА!! МА-МА!! НАСИЛУЮТ!!
     Егор скатился с неё, зажал уши и в ужасе смотрел, как она била ногами по песку и орала очень, очень громко, но совершенно без интонации. Потом всё-таки зажал ей рот.
     – Я к тттебе никккогда... Ззззаткнись ттолько, ззззаткнись, япп... япп... ппрошу я! Не бубудешь орать?
     – Не бубуду, – улыбнулась она. – Не бубу-дуду!.. Что, захотелось, да? Бееедненький...
     – Ттты сссама говорила, что ххочешь!
     – Хочу конечно. Хочу, чтоб ты выл. Хочу, чтоб ты выл, прыгал... что ещё... катался! Что ещё... Да всё. Всё хочу. А когда я хочу, я всегда получаю. Всегда. По-по-понял, да-да?


2. Календарь

     Вавочка был у Гали запасным вариантом. Хороший мальчик. Хороший, но скучный. Галя пребывала в режиме поиска, а с Вавочкой встречалась с досады – что-то этот поиск подзатянулся! С досады – и на всякий случай. На днях, например, Вавочка (Виталий Глушановский!) победил в каком-то там конкурсе в университетской газете, его сфотографировали – и туда же, в газету. А рядом – Галя была. Приятно. Галя фотогеничная... Или в кино сходить – не с подружкой же. Или, опять же, секс. С Вавой проще – никогда не наглеет, сплошные нежности и самоотверженности, – интеллигент! В общем, бонусы были, были. Галя хоть и скучала, но сбагривать Вавочку не спешила. Моталась в «Жёлтую подводную лодку», возвращалась ни с чем, ни к кому – к Ваве! – и ждала, ждала, ждала. И Женька ждала. Когда Галя ей Вавочку отдаст... Дождались, обе.
     – Женьчик, это... всё! Хи из вау. Это тебе не Вавочка... Ого!
     – Ого, – соглашается Женька. – Ваву я забираю?
     – Может, это... Потом ему скажем? Ну ты ж не умеешь по-мягкому!
     – Ну – как умею.
     – Зачем тебе это тоска зелёная? Вот не пойму... Да у тебя же все уже были!
     Да. Кроме Вавы. Он был хороший, но скучный; скучный, но красивый. Остальные тоже были не уроды, но Вава... Он был весь светящийся – как дорогая кукла. Фарфоровая наверно. Губки пухлые. Реснички чёрные-чёрные. Глазки какие-то всегда удивлённые. Галя говорила, что он вот так, ни с чего может заплакать. Ну, с Женей ему рыдать некогда будет. Женя получит всё и сразу. Получит, хотя и боится. Очень боится, что будет как всегда! А как – всегда? Да никак. Не успеешь штаны напялить, как опять скучаешь... Нет, оргазмы, фантазмы, шёпоты и крики – всё это было. Но тут же – как не было. Может быть, дело в календаре? Гале она пыталась это объяснить, но Галя не поняла. Да и никто не поймёт. Как-то – в торговом центре – Женя увидела календарь: японка и тигр. Японка была в кимоно. А тигр в полосках... Но ни у кого больше не было полосок! Женя искала, что-то искала, сама не зная что. Не полосок же, нет? Иногда казалось, что – да. В чём-то она убеждалась – и шла дальше, без малейшего сочувствия оставляя тех, кто без штанов. И без полос. Многим это не нравилось. «Это что, пикап такой? Это пикап?» – возмущался Савёлкин из параллельной группы. Он надеялся на «отношения»! И не он один. Странно. Девчонки жаловались на обратное...
     Женя набрала Вавин номер.
     – Виталь, начинай плакать.
     Вава долго не мог понять в чём дело, звонил Гале, перезванивал Жене, вёл себя как полный идиот, пытался повсхлипывать прямо в трубку, не отходя, так сказать, от кассы, но Женя это предупредила:
     – Я к тебе приеду сейчас. Не по телефону, приеду.
     – У меня мама, у нас... Афанасьевы гостят...
     – Какие ещё, нахрен, Афанасьевы?
     – Скрипачи...
     Женя задумалась. К себе она тоже позвать не могла. Потому что – не к себе. Валентина Ефимовна, квартирная хозяйка, сказала – в самый последний раз сказала! – если ты, если я, если только ещё... В общем, не вариант. Но ведь и ждать совершенно невозможно!
     На улице – плюс восемь. Есть роща, хорошая глухая роща, но эти плюс восемь... Ещё есть подъезд. Подъезд двухэтажки, где бабушка живёт. Это не бабушка, это змея подколодная, Женька у неё только один раз была, мама просила какие-то документы забрать и выслать. Забрала – и получилось, что полезное с приятным. Нашла этот замечательный закуток. Там секрет такой: подъезда два, а пользуются одним. Ближайшим, тем, который к дороге. А другой – к забору, и никому он не нужен. Кроме Жени. Женя туда уже курсантика водила. В городе поймала. Ну ладно, это другая история. Тут главное, что под лестницей – диван вполне сносный. Во всех смыслах сносный, всё снёс...
     Женя, конечно, плохо представляла белого красивого Ваву на этом коричневом диване в чётких затяжках и неясных пятнах. Но ещё хуже она представляла... себя без Вавы. Сегодняшнюю себя, сегодняшний вечер, сегодняшнее всё – без Вавы...
     – Виталь, слушаем сюда. У меня ключ от бабушкиной хаты...
     – Зачем ключ?..
     – Затем. Подъезжай, я на остановке буду, на Чайковского.
     И Вава подъехал...
     Только это был уже не Вава.
     Это был какой-то... баран. Жалкий, опущенный, а главное – не светящийся. Нет свечения, нет и всё! Провисание одно... Бесформенный, растёкшийся. Даже уши как будто висят... Глаза красные. Губы не пухлые – опухшие. Не беленький, а вытертый, бесцветный, бессмысленный... Этого Женя не ожидала! Как-то не подумала об этом. Не ожидала, что всё так плохо и... разрушительно. Поздно. Надо же, что так поздно...
     – Я не понимаю... не понимаю... – тупо ныл он всю дорогу. И ведь не про дорогу «не понимал», а про Галю! Он и пришёл-то – что-нибудь ещё разузнать про Галю!..
     Ну, он хотя бы знал, зачем пришёл. А вот Женя уже и не знала. Вдруг стало ясно, вдруг стало очень хорошо ясно, что это чучело барана не нужно ей ни сейчас, ни потом... Куда его девать-то теперь?!
     И идея пришла. По ходу пришла – присоединилась к этому самому ходу. Так втроём в подъезд и вошли: Вава, Женя и идея...
     – Жди здесь, пойду проверю кое-что...
     Вава вцепился в грязный подоконник, ждёт. Женя оглянулась – да, ждёт, стоит как дурак. Сколько он здесь простоит? О чём будет думать? О чём будет думать потом? Как жаль, что уже поздно! И так, в общем-то, всегда. Только подумаешь об этом «как всегда», – и оно тут как тут! Даже если как будто и... по-другому. Без никаких полос, без никаких полос – здесь это и так ясно! Без малейшего сочувствия – это значит, что сочувствие не «малейшее», оно такое, что если дать ему окончательно приземлиться на свою несчастную башку, оно раздавит... Женя отворачивается и уходит. Через другой подъезд. Тот, который не нужен.


3. Прогулка

     Наконец, и военная часть, и пригородный магазинчик скрылись где-то там, там, там, за холмом, и Таня понеслась как угорелая. Такая у неё привычка: разгоняться и нестись с горы, махая руками. Т.е. крыльями – называлось это «полетать». Миленько, в общем-то, – для пятнадцати-то лет. Почему нет? Летай пока летается. «Иду летать!». Папа с мамой переглядываются. Им нравится. Им нравится, что она такая... летучая, такой ребёнок! Поздний ребёнок – самый-самый ребёнок. Поздний единственный – самый-самый-самый... Почему не полетать, когда вокруг никого, только бесконечные осенние холмы. Родители взбираются на очередной – их не видно, они медленно взбираются, папа сердечник, да и мама не спортсменка – а ты уже летишь вниз. Только ты – и никого больше.
     Слишком поздно Таня поняла, что есть кто-то ещё. Скорее всего, они вон из-за того пригорочка вынырнули... Два солдата.
     – Иди-ка сюда... – сказал тот, что повыше. – Иди, сука, сюда, кому сказал!
     – Лежать-сосать, – сказал второй.
     Таня оглянулась. Родителей не видно.
     – Лежа сосать неудобно, – сказала она.
     Родителей тут нет, и не надо, чтобы были, не надо, чтобы они когда-нибудь здесь были, когда-нибудь что-нибудь поняли. Они живут так – и пусть они всегда живут так! – как будто весь мир для их Таточки. Верят в это, как в бога. Просто... сектанты какие-то! Самые лучшие сектанты на свете. Самые любимые. Самые влюблённые, самые убеждённые. И никакая грязь их не переубедит. Но нельзя допустить самого этого переубеждения, наплыва этой грязи. Нельзя, чтобы день стал другим – а он уже и стал другим, но пока только с Таниной стороны. И надо было оттащить, убрать эту сторону – от остального. Просто убрать и всё...
     Таня быстро подошла к тому, что повыше, сунула руку ему за ремень и – быстро, не останавливаясь, глядя прямо в глаза:
     – Сейчас ты слушаешь меня – и тебе всё нравится. Слушай внимательно – говорю же, понравится, не пожалеешь. Как я сосу – это сказка, ты никогда не забудешь, никто никогда не забудет, всю жизнь будете помнить, и во сне видеть, и слюни пускать, лучшее, что я умею, самое лучшее – это сосать. Тсс, тихо, молчи. Слушай дальше. Вечером я приду, сегодня вечером – во сколько?
     – В восемь можно...
     – В восемь я в части, понял? Иногда приходится ждать, зато потом хорошо, очень, очень хорошо, очень-очень. Ты меня понимаешь? Как тебя зовут?
     – Костя... А его Андрей...
     – Костя и Андрей. Там идут мои родители. Отойдите сейчас от меня, просто отойдите до этих чёртовых восьми часов. Сейчас отойдёте – а потом всем хорошо. Вы знаете, что такое хорошо? Вы же большие мальчики, вы понимаете меня, да? Вам просто повезло. Очень повезло, я серьёзно. А пока – отошли быстренько! Быстренько – раз!.. – Таня оттянула и отпустила ремень так, что он глупо хлопнул. Солдатики попятились. На холме показался папа.
     – Что там, Тата?
     – Спрашивают, сколько время!
     – Полчетвёртого!
     – Я люблю тебя, папочка!