Мотолодка до Тото-Яхи

                Начало см.:
1. http://www.proza.ru/2008/07/09/166
2. http://www.proza.ru/2010/11/13/383
3. http://www.proza.ru/2010/11/25/699
4. http://www.proza.ru/2010/12/01/630
5. http://www.proza.ru/2010/12/04/458
6. http://www.proza.ru/2010/12/08/579

Как-то я услышала, что детей после четвёртого класса точно отправляют учиться дальше в посёлок Тазовский – районный центр. Мы с Машей с ужасом думали об этом неизвестном будущем. Моя старшая сестра Акае и двоюродный брат Тэтако Ядне, окончив Антипаютинскую школу-интернат, второй год сидели в тундре, так как их не могли вывезти вовремя в пятый класс в Тазовский  – не было никакого транспорта между нашими посёлками.

Тогда не было теплоходов, самолётов и вертолётов, никакой связи, кроме маленького катера летом, который ходил до Тазовского только в хорошую погоду, и то редко.

После окончания антипаютинской школы я считала себя очень грамотной и уже хотела остаться с родителями в тундре. Но осенью, когда собирали детей в школу со всех рыбоугодий и из тундры, председатель колхоза Енгале Вэлла (по-русски его звали Александр Максимович) потребовал у моих родителей, чтобы мою сестру, меня, двоюродных братьев Тэтако и Митю Ядне и ещё несколько девочек и ребят собрали в дальнюю дорогу – в среднюю школу-интернат посёлка Тазовский.

В то время не выполнить указаний председателя колхоза, депутата Верховного Совета РСФСР было равносильно смерти. Все боялись и слепо подчинялись ему. Нам говорили, что его знает вся страна, все русские начальники, начиная с нашего посёлка и кончая Кремлём. Это был проводник идей советской власти и коммунистической партии.

Родители покорно собирали нас в Антипаюту, а оттуда мы добирались трое суток на маленьком катере до посёлка Тазовский.

В дороге, боясь пьяного экипажа катера, а ещё и потому, что в кубрике меня рвало от качки, я постоянно сидела или лежала на палубе. Холодный северный ветер и сырой морской воздух пронизывали меня насквозь. Есть отказывалась из-за тошноты и страха перед неизвестным будущим. Моя сестра и двоюродные братья расстраивались из-за меня, но уговорить меня зайти в кубрик так и не смогли.

Я сильно мёрзла, кашляла, часто, глядя на огромные серые волны Тазовской губы, думала о том, что родители снова не смогли оторвать меня от учёбы и увезти  в тундру навсегда. Капитан катера укрывал меня своей старой шубой, но я всё равно мёрзла и продолжала сидеть на палубе.

Нас было семь школьников. Все, кроме меня, были переростками, по 14–17 лет. Одна девушка – ей было много лет – отстала от нас в устье реки Таз, куда причалили ненадолго, и вскоре мы узнали о том, что она вышла замуж за молодого ненца рыбака.

Трудно было привыкать к новой жизни. Дети в Тазовской школе-интернате обижали нас, заставляя вместо себя дежурить на кухне, мыть посуду, пол в коридоре, прибираться в комнатах.

Чтобы не работать, старшие убегали на улицу, в дома своих родственников. Воспитательница часто ловила меня и заставляла подметать полы в длинных коридорах интерната. К тому времени у меня были толстые и длинные косы, за которыми я не умела ухаживать, и каждое утро моя сестра будила меня раньше всех, чтобы заплести мне косы. Я же хотела спать, капризничала и ругалась.

Моя сестра, будучи тяжело больной, рано умерла. До сих пор не могу себе простить того, что доставляла ей  столько неприятностей своими капризами, неумением самостоятельно заплести косы, как следует одеться, сушить валенки, чинить одежду и защищаться от грубиянов и драчунов.

Директором школы был Михаил Иванович Бурундуков. Его жена, Фатима Шакировна, была нашей воспитательницей. С их дочерью Лилей мы учились в одном классе. Я и моя сестра быстро подружились с Лилей Бурундуковой, она водила нас к себе домой играть во всякие игры. Семья имела большую библиотеку, откуда нам позволяли брать для чтения любые книжки. Часто пили чай с конфетами или печеньем. Это были добрые и отзывчивые люди, которые давали нам возможность почувствовать домашнее тепло, уют.

Однако с каждым днём я чувствовала себя всё хуже и хуже. Стала сильно кашлять, часто поднималась температура, в груди что-то болело. Моя сестра и воспитательница повели меня в больницу, где и оставили. У меня обнаружили туберкулёз лёгких. Пролежала я в больнице полгода, затем меня отправили в Салехард. Так я попала в окружной туберкулёзный диспансер.

В детском отделении тубдиспансера подружилась с интересной девочкой Галей Тахоля из посёлка Белоярск Приуральского района. Мы часто ходили на берег реки, собирали цветы, гуляли, говорили на родном языке, выдумывали всякие истории или рассказывали друг другу сказки.

Нам позволяли гулять по городу. Мы любили кататься в автобусе, не имея ни копейки в кармане. В тубдиспансере было много взрослых, а из детей только мы. Нас все угощали чем-нибудь вкусным. Помню, нам давали ежедневно лекарство «пасю» (белый порошок). Он так надоедал, что мы собирали его в карманы халатов, а потом дружно вываливали все порошки в туалет. И при этом весело хохотали оттого, что так ловко обманываем медсестёр и врачей.

С Галиной Ивановной Тахоля (Кореневой) после санаторно-лесной школы не виделись лет двадцать. Как-то по телефону назначили встречу на пристани Салехарда. Я не узнала в молодой женщине свою подружку детства Галю, а она приняла меня за совершенно другую женщину.

Тогда, осенью, нас перевели из больницы в санаторно-лесную школу. Я много пропустила. Меня снова посадили в пятый класс. В этой школе я впервые увидела детей ханты, коми-зырян, селькупов.

Больные дети были со всех районов округа. Именно здесь, в санаторно-лесной школе, я поняла, что нужно закончить десять классов и учиться дальше. В этой школе было интересно учиться, и было много разнообразных кружков: по шитью, вышиванию, вязанию, вырезанию и выпиливанию по дереву. Сильной была школьная самодеятельность, часто проводились спортивные соревнования внутри школы и города. Мы, больные дети, ни в чём не хотели отставать от своих здоровых сверстников.

Но все эти мероприятия не могли заглушить мою тоску по родителям, братьям и сестрам, по родному чуму и тундре. Часто мне снились сны про тундру, оленей, родных, которых не видела целых три года. Я часто писала им письма, но ответов не получала – родители не умели ни читать, ни писать, а сёстры и братья были ещё маленькими. Только сестра изредка писала письма из Тазовского, но вскоре и она перестала, потому что сильно болела.

Летом 1961 года меня повели на пристань Салехарда и посадили на теплоход «Механик Калашников». Тогда я не понимала, что меня посадили в трюм, – билет у меня был на самое дешёвое место.

Мне вручили белый мешок из наволочки, где было несколько маленьких яблок, печенье и сушки. По трюму без конца шатались пьяные мужчины и женщины. Я сидела там, куда велела сесть воспитательница, и крепко держала свой мешок на коленях. Долго боялась выйти куда-либо и не знала, где люди берут воду. Наконец какая-то пожилая русская женщина с помятым лицом повела меня в туалет и дала кружку кипячёной воды.

В Антипаюту прибыли утром следующего дня, и я в тот же день нашла мотолодку до Тото-Яхи. Через сутки я прибыла в родной чум. Родители удивлённо смотрели на меня, так я выросла за три года!

Они стали уговаривать меня остаться с ними, больше не учиться в школе, потому что маме нужна была помощница в чуме. Тут я узнала о том, что моя старшая сестра давно лежит в тазовской больнице: признали врожденную гипертонию. Так закончилось мое интересное и беззаботное детство.

Ядне Нина Николаевна.