Детский килт Диккенса

             Килт (все знают) юбка такая шотландская в клетку. Диккенс, соответственно, классик. Килт, вон Кузёма носит и ничего. А Диккенса я читаю. К килту полагается сумка – спорран, а к Диккенсу – созерцательный и жалостливый нрав.
             Диккенс пахнет, прежде всего, паровозом. И всеми сопутствующими атрибутами. Еще каминным дымом, теплом одеяла в спальне при плюс шестнадцать, чайным паром и сырыми дровами. Диккенс уютно трагичен, впрочем, как сама жизнь. Крошка Доррит, кружка с подаянием, бекон, зонт, омнибус, шиллинги, пиастры.
             Диккенса хорошо читать зимой, летом канают иные авторы. Диккенс он типа плаща с подбоем, и дождь не страшен и мороз похую. Кузёма так и говорит:
-- Все читаешь? Ну-ну.
             Кузёма две последние недели по самогону отжигает (англоман, нет – альбаман). Просыпается когда придется и начинает пить. Я читаю, он пьет, я читаю, он пьет. Замкнутый круг какой-то.
             Вот выдержка:
             «…Вечное хождение взад и вперед, неугомонный шум, не стихающее ни на минуту шарканье подошв, способное сгладить и отшлифовать самый неровный булыжник, как терпят все это обитатели узких улочек? Представьте больного, который лежит у себя дома где-нибудь в приходе св. Мартина и, изнемогая от страданий, все же невольно (словно выполняя заданный урок) старается отличить по звуку шаги ребенка от шагов взрослого, жалкие опорки нищенки от сапожек щеголя, бесцельное шатанье с угла на угол от деловой походки, вялое ковылянье бродяги от бойкой поступи искателя приключений. Представьте себе гул и грохот, которые режут его слух, - непрестанный поток жизни, катящий волну за волной сквозь его тревожные сны, словно он осужден из века в век лежать на шумном кладбище - лежать мертвым, но слышать все это без всякой надежды на покой…».
             Такой вот покой в длинных, со многими придаточными, предложениях.
             А Шотландия наоборот – не покой.
             Собственно, Королевство состоит из Англии, Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии. Все там понятно очень гордые и мечтают о независимости. ИРА колбасит кого ни попадя, Уэльс делает вид, что не понимает английской речи, а шотландцы бухают. И мы с Кузёмой их за это сильно уважаем. У Кузи заветная мечта нажраться односолодовым виски под вареные яйца, до состояния риз. Он говорит, нет лучше закуски под вискарик, чем вареные яйца. Тем паче под шотландский. Кузёма он всегда за независимость от тоталитарных механизмов. Истинный анархист.
             Когда после второго литра, его начинает лежа покачивать, Кузёма даже в бреду повторяет:
-- Свободу Марии Стюарт, суки.
             Такой верноподданнический бред.
             Я же отвечаю:
-- Мари, шотландцы все-таки скоты…
             Единственно что, Кузя под килт спортивные штаны надевает, а так настоящий шотландец. На волынке играет. Бернс от зубов отскакивает. Я-то попроще со своим Диккенсом, отсюда и вечное противоречие. Кузёма за независимость, я за державность, Кузя за волынку с самогоном, я за эль с воблой. Ему вереск и чертополох (самогон настаивать), а мне печное отопление (бражка хорошо доходит).         
             Диккенс:
             «…Проливной дождь хлестал без перерыва и потоками низвергался с тростниковой крыши. Залетевшая со двора муха, не находя выхода, как слепая, билась о стены и потолок и своим жужжанием будоражила тишину в доме. Призрак тронулся с места; девочка невольно двинулась следом за ним. Только бы попасть к деду - там она будет в безопасности.
Призрак скользил по коридору к той самой комнате, куда стремилась и она. Дверь этой комнаты была так близко! Девочка только хотела метнуться туда и захлопнуть ее за собой, как вдруг он снова остановился…».
             Какие тут комментарии? Шотландия и есть эта бедная девочка, убегающая от призрака капитализма. А уже за призраком гонится Кузёма, путаясь в килте и сверкая лампасами спортивных штанов поддельных китайских Адидас. Красивое зрелище – откуда у парня шотландская грусть.
             Сверкают пики, трубят? волынки, плещется в груди самогон. Битва за независимость в одной взятой голове (Кузёминой) продолжается. И нет лучше средства отстоять приватность, чем наш с Кузей самогон. Который мы гоним из вересковой браги с добавлением конского пота, и настаиваем на собственных разочарованиях, заботливо укутывая старым килтом. Напиток приобретает вкус свободы и лошадиного седла.
             Опохмеляемся элем и устремлениями дальше.
             Все это носит яркий оттенок мечтательного идиотизма.    
             Но каков дискурс.
             Да и нарратив прет недуром. 
             Перевод Диккенса – Кудрявцев Г.Г.