Флобер. Глава 23

                Глава XXIII



                1853



               

   

    Если у какого-то олуха две ноги, как у меня, а не четыре, как у осла, это ещё вовсе не повод, чтобы я этим субъектом интересовался и проявлял к нему сочувствие, и уж тем более не повод «возлюбить его как ближнего своего».

                ***

   Чем патриотизм отличается от штанов? Штаны растягиваются вместе с брюхом. Напротив, патриотизм набирает силу по мере расширения территории, к которой относят себя патриоты. В этом секрет величия всех империй, как древних, так и современных. Остановите рост территории, и патриотизм очень скоро увянетет, выродится в социализм, растворится в христианстве или просто одряхлеет в изнеженности, сытости и лени. В этом секрет гибели великих государств прошлого. Пока на земле оставались варвары, одряхлевшие государства рушились под напором их кочующих орд. Теперь варваров не осталось. И вот вам торжество демократии, вот вам современное хилое государство с его доведённой до абсурда убогой догмой: Vox populi – vox Dei.
   Записью поэм Гомера человечество обязано тирану Писистрату, захватившему власть в Афинах с помощью отряда молодчиков, вооружённых дубинами. Сегодня, благодаря всеобщему избирательному праву, массы избрали себе Луи-Филиппа, а Гомера знать более не желают, предпочитая обсуждать салонные сплетни и читать бульварные газетёнки. Одни носятся с идеей народа, другие толкуют о всечеловечности, о всеобщем братстве и всетерпимости. Идея Отечества в наше время чахнет и отмирает. Но износилась уже и идея народа. Скоро отомрёт и она, а следом отомрёт и идея Бога, дискредитированная жреческой бюрократией. Пусть же и блузу труженика, и мантию монарха бросят обе в нужник – и та, и другая заскорузли от крови и грязи. Там, в нужниках, совершается гигантская подспудная работа мировой истории, покуда глупеющее человечество топчется сверху на подгнившей доске.
  Вот почему я часто ненавижу «себе подобных» и не обнаруживаю в себе никакого им подобия. И чёрт меня возьми, если я не сочувствую вшам, кусающим нищего, больше, чем самому нищему. Да и с какой стати? Разве для убогих прописей выхолощенной церковниками христианской морали был рождён человек из эманаций Вселенной? Разве можно ограничить полёт Мысли соображениями презренной пользы?
  Вглядываясь в животное, в дерево, в камень или в картину, я ощущаю порой, что проникаю в них, сливаюсь с ними. В ясную ночь глаз моих достигает свет далёкой звезды, быть может умершей задолго до того, как наша праматерь Ева произвела на свет новорожденного в миллиардах лье от этой звезды. В великом мире Природы, где всё течёт, всё изменяется, где человек всегда обречён быть неофитом, разве не презренны любые догмы, настойчиво навязываемые человечеству авторитетными посредственностями, теснящими на Олимпе большинства великих титанов прошлого? Нас пытаются уверить, что все люди братья. Они братья не больше, чем листья в кроне большого дерева. Когда листьев становится слишком много, им становится тесно и они начинают задыхаться без солнечного света. Чем было вызвано европейское Возрождение? Эпидемией чумы. Земли опустели, недвижимость упала в цене, зато сохранились сокровища в сундуках, а неожиданно разбогатевшие наследники получили досуг для занятий искусством и науками. Такова цена прогресса.  Рене Декарту пришло в голову его Cogito ergo sum, когда он, будучи молодым ландскнехтом, скучал в гарнизоне на зимних квартирах в перерыве между двумя военными кампаниями, пока его более приземлённые коллеги коротали время за игрой в карты. Досугу гения, а не прописям авторитетных бездарностей, опирающихся на мнение большинства, обязано человечество своим прогрессом, заключённым в сокровищах культуры, в их накоплении и приумножении. Может быть, я здесь горожу несуразное, но мне кажется порой, что именно Красота спасёт когда-нибудь человечество от окончательного вырождения и гибели.