Зачин

                «…ибо близко имя Твое…» (Пс. 74)


              В тридцатисемилетней жизни Айны, как в видавшем виды, но еще не выброшенном чемодане,  было полным полно всякой всяЧИНы: чины, мужчины, причины, личины, кручины, чинары и чинарики, чинзано и чин-чин………Что там еще  с частичкой  «чин»? Или без неё. Навалом всего было в ее биографии – то хуже,  то лучше, то веселей, то  печальней, то больше, то меньше. Словом, относительность - как синоним жизни с ее отношениями. Ну как же, Эйнштейна изучали, еще в институте, с языком его высунутым знакомились на известном портрете - языком, дразнящим непонятливых и ужасающим продвинутых. Или наоборот. Опять относительность. Ну никуда от неё.
             И, сколько себя помнит Айна,  всё всегда и шло так:  не шатко-не валко, нормально, бывает и хуже,  - как любят оценивать свое существование нормальные люди. Знающие, что всё относительно…
             Но шло до каких-то пор. До упора – в… во… Что? Стену? Не совсем. Скалу? Вряд ли. Бездну? Да, если в неё можно упереться. В нечто такое, что невидимо, но реально больно и страшно. И тошно. В то, что отделяет хоть какой-то смысл от полной бессмыслицы. 
            Наверное, это то, где кончаются всЯчина и все возможные чИны. Это, видимо, состояние, могущее называться так:  по-чин… По самое, значит, не хочу, как опять-таки любят говорить обыкновенные люди. А именно они-то и «достали» наконец, Айну. И они сами, и всё, что с ними, обыкновенными, неразрывно связано: обыкновенные утра под обыкновенное жужжанье своего… нет, не веретена, а электробритвы мужа, обыкновенное молоко в не менее обыкновенной манной каше, обыкновенные ступени самого обыкновенного подъезда, обыкновенные выбоины на еще более  обыкновенном асфальте и дальше, дальше…….. до обыкновенных вечеров под столь же обыкновенными фонарями, обыкновенными сумками с сверхобыкновенными продуктовыми наборами, обыкновенных фраз за нестерпимо обыкновенным ужином и обыкновенных звуков засыпающего  дома…. Конечно, тоже самого что ни на есть обыкновенного.

             Бредя в тот темный вечер домой, Айна подумала  (нет, не подумала, а философски ощутила, корпусом что ли, наверное, так ощущают мир тараканы или прочие насекомые, особенно когда их травят) что такая тотальная обыкновенность просто убиввввввает любую относительность. А это значит -  убивает и жизнь, как синоним относительности…

             Её, относительности этой и вытекающих из неё отношений сегодня  уже не было. Потому что  Айне было плохо, причём АБСОЛЮТНО.
             В частности, это означало, что ждать отныне было абсолютно нечего – ни от нынешней ночи, ни от завтрашнего дня, ни от звонков в дверь, ни от почтальонов, ни от  когда-то любимых книг, ни от себя самой. А самое главное – ни от тех уже совсем редких встреч, от которых когда-то случались вспышки надежды – сначала яркой как фейерверк, потом – ровной, как свет электролампочки в сто ватт, а потом – совершенно негреющей и тусклой, как чешуя давно выловленной рыбы. И пришел тот конечный миг, когда надежда исчезла - тоже абсолютно... 
 
         Часам к одиннадцати, вымыв послеужинные две тарелки и две чашки и выкурив полпачки сигарет, она приблизилась к настороженному зеркалу в полутемной прихожей, мельком глянула-клюнула в пятно своего обыкновенного лица, с тупой ненавистью повертела валявшуюся на подставке рекламу стоматологической клиники «Дента-Люкс», и поняла, что сейчас, совсем скоро произойдёт нечто ужасное - на взгляд людей. Хотя план действий отсутствовал, но тем не менее – что-то неминуемо должно было произойти – немой или может быть, оглушительный взрыв, бесчисленные брызги ледяного стекла, размазавшиеся по полу красные ягоды и бесполезный нашатырь…  И главное - АБСОЛЮТНО  не важно, что именно и каким образом произойдёт в эту обыкновенную  полночь. Ведь дом уже спал, и ему было всё равно. Всем было давно всё равно.  Всё равно стало и Айне. Оно произойдёт обязательно. Помимо неё…  И хорошо – лишь бы больше не было завтрашнего – обыкновенного  дня. Может быть, это будет возврат к относительности? Но совсем к другой… И всё, что надо для этого перехода, она стерпит.

          Айна вошла в спальню. Не зажигая света, поглядела на ровно сопевшего, разбросавшего по кровати свои крупные конечности мужа. В комнате стоял устойчивый перегар. И может поэтому печали от наступающего расставания не было.
             На кухне мертвенно синел экран  настенного телика. Айна подумала по инерции, что его надо выключить - зачем этот свидетель её ухода? И направилась туда.
К тому, что показывали каналы, Айна испытывала стойкую брезгливость. Но сейчас поток газово-голубоватой энергии, льющийся с экрана, задержал внимание женщины, уже мысленно отключившей себя от жизни. Шла передача об ушедших артистах – Ролане Быкове, Евгении Евстигнееве, Юрии Богатырёве.  Разглядывая, нет, впиваясь в их блистательные лица крупным планом, в динамику сильных жестов, в объемность фигур, Айна вдруг почувствовала: волоски на коже стали приподыматься. Это уже  потом ей придёт сравнение с кошкой, у которой вздыбилась шерсть. А тогда непривычный ток прошёл по её обнулённому телу, придав ему надмирность и заставив забыть обо всём на этом свете. Она ощутила явное присутствие - присутствие вечного, неумирающего Духа. Скорей всего, это место, где кончается человек, а начинается что-то совсем иное...
          И спустя всего несколько секунд она вдруг увидела себя – со стороны и чуть сверху. И поразилась тому, что её – много, её – по крайней мере  «штук» пять-шесть. Что она очень разная – как будто актёр в полном гриме, играющий совершенно разные роли. Вот она держит в руках большой - почти как земной шар, мяч, вот танцует в пуантах, вот разжигает огонь в древней печи... И это всё она, Айна! Правда, ось, проходящая через центр всех Айн, была при этом одной и той же. Как это получалось – понять было невозможно – с точки зрения обыкновенной геометрии. Но в том-то и дело, что обыкновенности уже не было! То есть, всё, что происходило с Айной на ночной кухне, под  мерцающим маленьким телевизором, можно было назвать чем угодно, только не обыкновенностью.
Хотя, с другой стороны… вот именно – с другой стороны! С другой стороны – то, что артисты были живы, а вовсе не умерли, как думают многие, это обычная вещь. И Айна теперь это узнала. Что человек не находится в одной мерности – тоже обычная вещь, вернее, теперь это станет для неё обычной вещью. Знанием... Значит, наступила ИНАЯ обыкновенность. Или иная относительность. Абсолютная Относительность! Или абсолютно иная жизнь.
      - Боже мой, как всё это прекрасно и удивительно! – вдруг воскликнула Айна.
      - Боже, а я ведь не подозревала ни о чём таком еще полчаса назад! Не догадывалась, что относительность сама может быть относительной. И обыкновенность –  может в любой момент стать не обыкновенной…
- Боже, да Ты же, оказывается, есть! Есть? Есть! Есть…

  И словно подтверждая это с экрана, Евгений Евстигнеев, ласково улыбнулся Айне живыми глазами и поднёс к губам свой потрясающий, наполненный чудными, тёплыми звуками  саксофон.
         И Айне, свободно-блаженно вдохнувшей вместе с ним какой-то необыкновенный, живительный  раствор, легко и весело подумалось… нет, не подумалось, а послышалось, что он играет ЗА-ЧИН.