Здравствуй, Матрешка! - 15

Зима. Лилия Михайловна

Силы ее таяли, боль уже почти совсем не хотела отпускать... Скоро новый год... Стали подкрадываться мысли: «А вот этот, наверное, последний... Что же происходит, где выход? Аааа, выыыход, а нет его... Как жалко дочку... Она же совсем ребенок... И сына, хоть и большой... И маму...»
 
Чтобы не крикнуть от невыносимой боли, она закусила подушку, перевернулась на левый бок и тихо застонала... В темноте было слышно только тиканье часов да тихое ворчание холодильника... Никто ее не услышал, она тихонько встала и вышла на кухню.

 В упаковке осталась последняя таблетка обезболивающего. «Господи, ну за что мне это?» - выдохнула она. В доме все спали. Вдруг зловеще завыл пес, от этого сделалось еще хуже, она не могла найти себе места: «Мамочка, как больно-то...» Таблетка, кажется, начала действовать, становилось полегче, но уснуть не получалось, а в голове вертелась только одна мысль: «Ну за что же все это?..»

Сон все-таки свалил, спала она, не поворачиваясь, боясь опять спугнуть едва успокоившуюся боль.
 
Проснулась Лиля от яркого света в комнате, штора была отодвинута и в окно пробивались лучи солнца. Казалось, что на улице была ранняя весна. Она тяжело поднялась, часы показывали полдесятого. «Ух, ты, на работу опоздаю!» - пронеслось в голове. В окно постучали. Она выглянула и увидела обеспокоенное мамино лицо.
- Лилечка, открой.
- Сейчас, мам. Она набросила на плечи пальто и быстро вышла к калитке.
- Ну, как ты?
- Мам, все хорошо, на работу спешу, а ты не идешь сегодня?
- Иду, вместе пойдем?

Они зашли на кухню, Лиля налила чай.
- А где дети? На учебе?
 - Ну да.
 - Ладно, ма.

Тут мамин взгляд упал на упаковку от таблеток, которая осталась на шкафу.
- Ты спала сегодня?
- Да.
- А это?
- Да я перед сном пила, чтобы не разболелось.

Соврать не удалось, мама все поняла, а Лилька не удержалась и расплакалась.
- Да пройдет, мам, мне надо идти.
 
Но мама тоном, не терпящим возражений, заставила ее лечь на диван и начала щупать живот. Она всю жизнь работала детским врачом, пациенты считали ее врачом от Бога, доверие ей было полнейшее.
- Ну, я ничего страшного не вижу, вот поделаем иммуномодуляторы и все пройдет, я нашла в книге новые рекомендации.
- Ладно, мам, пойдем, я и так уже опоздала, меня люди ждут.

Мама попыталась уговорить Лилю остаться дома, но это было невозможно. Они оделись и вышли. Солнце все также светило, но на улице было холодно, чувствовалось льдистое дыхание зимы. Они вместе вошли в автобус, мама поглядывала на Лилю, а та, понимая эти взгляды, делала вид, что не замечает их.

Мама вышла немного раньше, а Лилька ехала дальше, погрузившись в свои мысли, на душе было неспокойно.

Снова день,  полный интересной и любимой работы, людей, идей и детских забот (вернее забот о детях). Сын уже вырос и заявлял об этом во весь свой голос и рост. Было с ним, порой, ох как непросто. А дочь - нежнейшее создание, всегда была рядом и понимала, казалось, все. Детей Лиля очень любила и, как потом поняла, излишне переживала за каждый их шаг. Сходила с ума, когда сын не звонил или поздно возвращался домой. А двадцатилетний ребенок бурно протестовал.
 
Наступил новый 2007 год, встретили его в семейном кругу с надеждами на лучшее тихо и как-то незаметно. Дни стали мелькать, как кадры в кинофильмах.
 
А ночи... Ночи становились все длиннее и темнее, все хуже и невыносимее. Близкие переживали за нее, а ей не хотелось их мучить, самой же мучиться было все труднее. От бессилия по ночам приходилось звать маму, которая прилагала самые неимоверные усилия, чтобы ей помочь. Лилька, терзаясь от боли, видела, как мама украдкой молится за нее, перекрещивая Лильку рукой, еле заметным жестом, который Лилька безоговорочно понимала... Это ее-то мама, которая никогда даже в церковь не ходила. От этого становилось еще хуже.

И мысль о скором уходе уже закралась к ней. Стало как-то все равно. Вроде бы надо что-то новенькое сшить (без этого она уже не могла, ведь почти пятнадцать лет назад сменила свою преподавательскую работу на модельерскую, выглядеть хорошо она всегда любила и умела, наряды себе придумывала какие-то исключительные). А теперь думалось: «Зачем шить, все равно это потом никому не нужно, не буду шить...».

Так пролетела зима и надвигалась самая любимая ее пора. Казалось, вот теперь все должно измениться, должно! Но ничего не менялось. Бессонные ночи вымучивали ее болью. Днем работа, в промежутках какие-то уколы, капельницы. Боль стала сползать с ночной тишины в день. Чтобы не показать никому мучений, приходилось пить обезболивающее, которого едва хватало часа на два, а потом все сначала...


Лилькина жизнь

Да, Лилька собственными руками загоняла внутрь себя обиды, которые проявились потом страшной болью. Но она еще злорадствовала в этом во всем, думая:
 - Придется тебе, дорогой, наконец, что-то менять в своей жизни, когда меня не станет.

А муж со скорбным видом продолжал жить все в том же своем ритме, не отклоняясь ни на градус от привычной прямой: та же работа, на которой все «потихоньку», тот же двор, заваленный железяками (которые понадобятся для строительства сарая неизвестно, правда,  когда), та же вырытая канава, поросшая бурьяном, перед домом для установки забора (ну денег–то нету), та же кормежка животных и потом заветный диван перед телевизором. При этом вечная жалость к себе:
- Ну не было у меня такого отца, как у такого-то, который ему квартиру купил, денег дал, и вон у него трамплин какой был. Хотя у ближайшего его друга, например, отца с детства нету.
- Ну, ему повезло.

Как могла, Лилька пыталась изменить эту идеологию. Иногда что-то срабатывало. Как-то нашила она штук десять детских платьев (деньгами на ткань помог его отец), и понесли продавать их на базар вместе с мужем. Вдвоем ей было, конечно, легче это сделать, сама бы она неизвестно, как смогла бы.
 
Вот теперь только стала понимать Лиля, что он просто боится жить и из-за этого не видит никаких возможностей, а телек очень искусно уводит его в мир иллюзий да и тех же страхов. Конечно, это его комплексы из детства, когда семьи-то не было по сути. А были вечные распри между живущими уже врозь родителями, и перетягивания детей то к одному из них, то к другому, да еще с помощью разных, а часто просто запрещенных приемов. Вот и вырос человек без собственного стержня внутри, хотя с достаточным запасом умений и навыков для жизни. А зачем они все нужны, если и так все хорошо, всего хватает? Да и потребности минимальные (нет двадцать лет нового костюма – и не надо, зато жену и детей люблю). К чему все эти журавли в облаках?.. Ну, нет возможности заплатить за отопление, ну нет денег на мясо, ну появятся – купим, заплатим...
 
И еще все это прикрывалось броней из жуткого крика, если что не так, которого Лилька боялась, причем боялась панически, хотя иногда сама не выдерживала и тоже орала него, испытывая потом стыд и угрызения совести перед детьми. Ведь это было НЕ в ее природе совершенно, это было для нее полной дикостью: никто и никогда в жизни так на нее не орал. Страх просто сковывал ее, как того глупого кролика перед удавом.

Что же должно произойти, чтобы изменить такую психологию? Так вот произойти должно что-то в самом человеке. А не в Лильке, и тем более, не с Лилькой. Когда ей стало совсем плохо, можно же было продать загородный дом, чтобы были деньги на операцию. Но сама она этот вопрос не подняла (думала, что ничего уже не поможет, зачем лишать детей такого запаса). А он даже не думал об этом, ну если и думал, то никто об этом не знает. Хорошо, что есть у Лильки родственники, они-то не откажутся помочь, тем более сестра сама предложила, вот и ладно...

Теперь уже, когда Лилька поняла, что живет-то она не для кого-то собственную жизнь, обида ее на него опустилась куда-то глубоко, ну теперь хоть жить не мешает.
 
А тогда... Вот теперь Лилька может, пожалуй, ответить на вопрос, почему жены пытаются переделать мужей. Только потому, что не было меж ними в начале того истинного душевного союза, который все уравновешивает. Если бы они смотрели одинаково на вещи, события, зачем им переделывать друг друга? Зачем навязывать свое мнение, если и так все ясно? Ну, бывает, конечно, что не ясно, так ведь можно тогда объяснить просто человеческим языком. Вот именно поэтому каждый должен найти в жизни именно свою пару, а не хватать себе чужую половинку, не разобравшись в истинном смысле жизни. Как хочется, чтобы дети поняли ЭТО, а не калечили себе и потомкам своим Радость, не превращали самое главное в лужок, затоптанный табуном неправильных решений и выборов, со смятой травой и месивом из обрывков чувств, лет и надежд... Как хочется!


Мишкины разглагольствования на  авторскую тему

Чего ждал и ждешь ты, Мишка, от женщин, от любви? Слепого обожания? Или чего-то большего? Пожалуй, женские мозги говорят автору, что женщины ждут от этого чувства чего-то большего, нежели мужчины. Может потому, что устроены по-другому? Вот у тебя, Миша, оказалась тысяча подружек (от слова ДРУГ, разумеется), с которыми ты чувствуешь духовную близость. А при ближайшем расстоянии и рассмотрении эта самая духовная близость вполне может перерасти в любовь. Или нет? И в этом вроде бы нет ничего плохого. Просто такое устройство. Хотя есть кое-что «не очень» для тебя же самого – возникают проблемы в семье, например. Мне показалось, что это так, потому что в какой-то момент твоя жена начинает ощущать это, может даже подсознательно. Ты же просто не придаешь этому такого значения. Ну а жена, как любая женщина, внутренне рассчитывает, что твоя душа принадлежит только ей, а чувствует, что еще кому-то, и не в малой степени. Может, и проблемы в семье можно было бы решить, если это учесть. Слишком тонкая грань у тебя между духовной близостью и любовью. А может это у всех так? И нет вовсе никакой единственной и настоящей половины у каждого из нас и это просто чья-то выдумка? Выдумка, Миш?
 
Чего ждал Мишка? Да, и обожания тоже, не слепого, нет. Вполне осознанного и обоюдного. Оно бывает, в семье своих родителей он это видел ежедневно, да и Лилька, по ее словам, тоже. И девчонки-Други тоже имеют право на существование. Их не тыщи, намного меньше, но они и появляются тогда, когда самый близкий человек проявляет невежество и непонимание, когда он уже на пороге предательства. А может оно и лучше поделиться с кем-то, нежели просто замыкаться в себе. И все-таки без предательства, без перерастания в новую любовь, если дома все нормально. 

А кто вот, интересно Мишкина половинка? Матрешка, Круглик, Ватрушка или Пухлик?  Матрешка все ждала принца, потому проигнорировала влюбленного Мишку, тот, в свою очередь, так же поступил с Лилей-младшей, потом пришло время, женился на такой же влюбленной Маринке, не получилось, не стала половинкой. Может, все-таки Настя? Но тоже какие-то непонятные трения возникают и вырастают потихоньку. Кому и на ком надо было в этой цепочке остановиться, чтоб была полная гармония, без взаимных претензий и обид, с романтикой и любовью в душе?

Вот подросший Олежка заявляет отцу, мол, я не буду жить как ты, у меня будет одна и навсегда. Ну что ж, дорогой, Мишка тебе желает только счастья и удачи, никак иначе. Только вот у Мишки есть наглядный пример - родители - абсолютная пара, а вот у Олежки и этого нету, то есть  он даже и не знает, что можно жить вот так, только радуя и даря счастье друг другу каждый день в течение долгих лет. И даже в этом ему будет труднее, сразу. Но все равно, удачи тебе, сын, в этом нелегком, как оказалось, деле...
А может красивая девочка Жанна из секции фехтования, которая, страшно представить, была аж на четыре года моложе Мишки, и с которой они тайно от всех перемигивались и улыбались при каждой встрече? Никогда друг другу не сказавшие ни слова, а спустя года два, когда он ее увидал с парнем под ручку, она, только виновато извиняясь, кивнула ему.
 
Или две Насти, влюбленные в него, но он был полностью поглощен Матрешкой и пропустил или упустил их тогда. Из-за них отчасти он третью Настю не стал упускать. Или очаровательная девушка с электрички Москва-Ярославль, два часа не спускавшая взгляда с Мишки, такого откровенного, что Мишке пришлось поднять вверх правую руку и указать на кольцо на безымянном пальце, жест, который повторит в «Крепком орешке» Брюс Уиллис, и Мишка сразу же вспомнит ту самую электричку.
 
А может кто-то совсем другой, вернее, другая, а Мишке еще кажется, что их вполне может оказаться та самая тысяча, в людях и в женщинах он никогда не разочаруется, не все предатели, много на свете простых и хороших людей. И до сих пор он верит, что очень легко и просто можно жить с женой, любящей и любимой, вместе потихоньку стариться в окружении любимых и любящих детей, а потом и внуков.
 
Когда-то, вот именно в Уральске, еще один друг, Олежка, сказал Мишке – взял бы и осчастливил какую-нибудь хорошую девочку. Вот так вроде он и поступил со своей первой женой, Маринкой. Та была счастлива, глаза были безумно влюблены, что дальше произошло – непонятно для Мишки. И Настя смотрела также. Уж с ней было много-много Мишкиного счастливого времени. Опять же как-то потихоньку все изменилось. Да вот Мишка не менялся, менялись почему-то они, жены. Почему-то им надо было брать власть в свои руки, залезать Мишке на голову и стараться им править, причем вести в какую-то ненужную сторону, уводить подальше от уже наладившегося семейного места, того самого счастливого лужка, где поначалу было хорошо всем. А это не могло продолжаться долго. И все разрушалось. Страдали все, Мишка, жены, и неизвестно зачем, дети...