Уродливый недуг

Почему я вечно зарюсь на чужое, на то, что никогда не было, и не будет моим?
Глоток чая с жасмином…
Нежная, чуткая, едва уловимая горечь плюс чувственный аромат, невыразимо легкий, - и я переживаю мгновение колкой боли в левой стороне груди. Получился притягательный и тоскливый запах – как будто запах чужих духов, случайно оставшийся на коже, терпкий запах любви, не принадлежащей мне, а беззаветно преданной кому-то другому.
Я был близок к помутнению рассудка, мой катарсис, не начинаясь, обратился вяжущей промозглой жижей, мешаниной из грязи, затхлой пряности разлагающихся листьев, мокрой земли и эха шагов, поглощенного алчностью этой одинокой осени.
Элегия дернулась, словно от удара, когда грубая рука провидения оторвала ее от жадно целуемой шеи возлюбленной, бросив душу в бездну, где грешники тоскливо воют на расчлененное тело луны, распятой на цепях созвездий и амальгаме хрупкого первого льда.
Я никогда не узнаю трепетного, мягкого, уютного тепла ее тонких рук, не прикоснусь губами, как к абсолютной святыне, к изящно вылепленным пальцам, впрядающим исступленное, немое страдание во фрактальную разветвленность и эвереттическую нелогичность моих многомерных артерий, пронизывающих полую структуру ризомы и разбухшее туловище разжиревшей вселенной. Волосы, будто мотыльки, порхают, сияя в ослепляющей неге солнечного света, впитавшие в себя сладость случайной ласки, янтарный липовый и зернистый, темно-коричневый, гречишный мед, послевкусие топленого молока и карамели.
Тяжело любить то, что никогда не будет моим, захлебываться ледяной, пульсирующей, пристальной и всепобеждающей синевой, опутавшей разверстые колодцы, опиумные иглы бьющихся в невербальной истерике зрачков, туго переплетенных с бузиной и амарантом. Чугунные решетки угольно-черных паучьих пушистых ресниц, кидая меня в пасть унылого анабиоза и трагической, невозможно болезненной эвдемонии, потрошат мои внутренности, смерзшиеся от холода обоюдоострых лезвий северного сияния, что танцуют в сатанинских проводах ее золототканых волос, в которых безнадежно запутался ветер, в конвульсиях перебирая маленькие колокольчики.
Ее бледная кожа будоражит мои обострившиеся до предела чувства, и я не могу отбросить их так, как она отбросила меня, словно ненужное тряпье, бесполезный хлам. Стоит вдуматься в последнее. Может, я и вправду урод, искалечивший ее ранимое сердце, заставивший спрятаться в железобетонный кокон и оттуда поливать меня едкой щелочью обоснованного презрения?
Я не знаю.
Любовь не терпит моральных ограничений, и поэтому я, сомнамбулически шатаясь, иду навстречу, чтобы прижаться губами к маленькому, красиво очерченному алому рту ненавидящей меня возлюбленной.