Записки ординатора

 
    «Порой ему казалось, что не он — дипломированный врач, а ее величество — тупая и косная Медицина — сама распоряжается судьбами больных людей, решая, кому жить, а кому умирать…»

    Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельца авторских прав.  © Виктор Совин, 2010


    


    От автора, или как родилась эта повесть


    Несколько лет назад ко мне попала необычная рукопись. Мой друг Доктор более двадцати пяти лет вел дневник. Писал он в него нечасто. Но все значительные с его точки зрения события, происходившие с ним, с его знакомыми или друзьями, он, бывало, долго и тщательно обдумывал. И если какая-то история казалось ему интересной или важной, он ее заносил в этот дневник. Хотя все записанное в действительности имело место, никаких имен он не называл. И в результате отдельные эпизоды личных заметок превратились в странную книгу, где все без исключения люди стали безымянными — указаны только их занятия или положение.

    Доктор объяснил, что сделал это не случайно: каждый герой — это не существующая личность, а обобщенный образ, созданный впечатлениями от личных встреч с разными людьми, умноженный на его собственное воображение. Поэтому пусть читатель не ищет сходства и совпадений в этих записках с реальными событиями и людьми. А если таковые найдутся, то это — простая случайность. Так и я не стану называть имя главного героя, полагая, что все описанное могло бы иметь место где угодно и с каким угодно человеком. Доктор попросил меня опубликовать для начала эти записки в интернете, надеясь узнать мнение читателей, а впоследствии отредактировать и «причесать» написанное и, может быть, опубликовать в виде книги.

    Понадобилось почти два года, чтобы я смог разобрать лишь небольшую часть неразборчиво написанных страниц. Ведь почерк у Доктора, как и у всех его коллег по профессии, оставлял желать лучшего. «Расшифрованные» записи я по главам выкладывал на сайте в интернете, и из них сложилась эта маленькая повесть. Конечно, это не просто публикация дневника Доктора в календарной последовательности дней и событий. Мне пришлось не только объединять огромное количество разрозненных записей, относящихся к одним и тем же событиям и персонажам, но и по ходу работы выстраивать сюжет. Поэтому пусть читателя не удивляет отсутствие строгой хронологии происходивших с Доктором событий. К тому же многие факты, отсутствовавшие в его дневнике, пришлось уточнять и добавлять в повесть с его слов, а кое-что — и домысливать. Ибо Доктор всегда, даже в отношениях с друзьями, отличался некоторой скрытностью. Поэтому еще раз повторю: пусть читатель не ищет сходства героев повести с реальными людьми, если таковые объявятся.

    Выкладывая отдельные главы на сайте в интернете, я одновременно выстраивал сюжет этой небольшой повести, перекраивая его много раз. Может быть, оттого она многим и показалась интересной: мне присылали отзывы, замечания и даже пожелания. Ну а когда последняя глава была написана, я убрал все черновики из интернета и еще пару месяцев «отделывал» текст.

    Что касается дальнейших планов, то в будущем я продолжу разбирать записи Доктора, потому что намерен опубликовать его дневник полностью в виде серии книг. Следующая повесть будет называться «Записки аспиранта». А пока представляю на суд читателя первую книгу своего проекта.

    Может быть, кто-то спросит: «А о чем, собственно, эта книга? О медицине?» — Думаю, нет. Медицина — это только декорация, на фоне которой я попытался рассказать, как жили люди всего три десятилетия назад. Ведь, как мне кажется, жизнь за это время изменилась, а вот люди — нисколько!

    Виктор Совин


    Пролог

     С детства Доктор мечтал стать ученым или изобретателем и сделать великое открытие. Он тогда, да и спустя много лет, довольно смутно представлял себе разницу между ученым и изобретателем. Однако главное, в чем был уверен, — это то, что в любом случае великое открытие будет сделано. А началось все с того, что он прочел фантастический рассказ о гении-неудачнике, открывшем способ, как превратиться в невидимку. Название рассказа как-то само собой забылось. Однако судьба главного героя, как и в известном романе «Человек-невидимка», сложилась довольно несчастливо, и великим он не стал. Правда, в отличие от романа Уэллса, это произошло более прозаично, и до убийства дело не дошло. К моменту, когда открытие было сделано, оно оказалось никому не нужным: исчезли государства и границы между ними, не стало своих и чужих, богатых и бедных, все были здоровы, счастливы и никак не могли приспособить к жизни в «золотом веке» это необычное открытие. Гений оказался неудачником и просто куда-то исчез, чтобы не докучать своим счастливым собратьям по планете.
    Доктор — в то время еще ребенок — никак не мог поверить, чтобы такое замечательное открытие могло оказаться невостребованным. Он много раз представлял себе, как невидимый советский разведчик бродит среди не замечающих его врагов и какие геройские подвиги совершает благодаря такому замечательному открытию.

    Других ситуаций, кроме борьбы разведчиков с врагами, он не мог себе вообразить, так как в это время был воспитанником суворовского училища, и героические военные темы были ему ближе всего. Примерами для него были великие полководцы Суворов и Кутузов, оружейники Токарев, создавший пистолет ТТ, и Калашников — изобретатель своего однофамильца-автомата, советские разведчики Зорге, Абель и многие другие. Однако маленький суворовец мечтал о другом: как он, окончив училище, а затем академию, служит в сверхсекретном научном оборонном институте. Работая днем и ночью, он делает великое изобретение, а еще лучше — открытие для Советского Союза и всех его друзей по социалистическому лагерю. Как и его литературный герой, будущий Доктор не ожидал, что это произойдет очень быстро: великое изобретение в ставшем уже безымянным рассказе сравнивалось с пирамидой, возводимой терпеливо и настойчиво долгие годы. А кирпичиками этой пирамиды должны были стать долгая и интересная учеба, обширные знания и тысячи трудных, но необычайно интересных экспериментов. В том, что он будет ученым, не было ни капли сомнений: училище он закончил с отличием и был направлен на учебу в военную академию. С тех пор прошло много лет...

    Глава 1. Раковый

    Доктор проснулся в середине ночи, по привычке посмотрев на часы: была половина второго. Его разбудили чьи-то шаги и кашель.

    «Дежурный по училищу!» — ужаснулся он. — «Что теперь будет? Ведь заснул на посту!»

    Проснулся совсем и вспомнил, что нет уже ни училища, ни нарядов с ночными бдениями. А вместо этого — скучная работа в терапевтическом отделении обычной городской больницы.

    — Вот и делай открытия в «отделении для умирающих»! —подытожил он с досадой.

    Да, читатель, мечтатель-Доктор стал заурядным врачом-ординатором обычной городской больницы. Ему шел тридцать второй год. Позади — суворовское училище, военная академия, медицинский институт. Девятнадцать лет учебы и никакого толка: он всего-навсего «молодой специалист» — ординатор первого года обучения. Фактически тот же студент, только с дипломом врача. А вместо изобретений и открытий — рутинная работа в терапевтическом отделении и утомительные ночные дежурства, напоминавшие ему о долгом военном детстве.

    Да, не о таком он мечтал на выпускном курсе медицинского института: ему казалось, что он, имеющий два высших образования — инженера-химика и врача, непременно будет приглашен для интересной научной работы и в конце концов сделает свое главное изобретение или открытие в жизни. Действительно, на распределении ему повезло: его пригласили для дальнейшей учебы и работы в одно из управлений Минздрава страны, которое охраняло здоровье членов ЦК партии и правительства. Руководил управлением известный всей стране академик, а Шеф Доктора был в этом управлении одним из главных консультантов.

    Ординатура, однако, оказалась обычной врачебной лямкой в терапевтическом отделении: очень уж удобным было для администрации больницы «затыкать дыры» неопытными выпускниками института. И почти все ординаторы первого года числились в «отделении для умирающих». Название это было, конечно, неофициальным и появилось случайно: как-то проходя по коридору Доктор услышал, как у больничного телефона-автомата вопила больная старуха:

    «Я просилась на лечение в клинику, а меня привезли в отделение для умирающих!»

    Ей-то было невдомек, что гордое название «клиника» прилепили к обычной городской больнице просто потому, что на ее базе располагалось несколько кафедр медицинского института. И на одной из этих кафедр — терапии — Доктор числился ординатором у Шефа.

    Пока Доктор просыпался, кашель усилился, стал надрывным, а затем каким-то всхлипывающим.

    «Придется вставать», — с тоской подумал он.

    За всю свою более чем тридцатилетнюю жизнь он так ни разу и не отоспался. Неудивительно, что ночные бдения в больнице были для него сущей каторгой. Пока он вставал и выходил из ординаторской, прошло не более пяти минут, а из холла отделения слышался уже не кашель, а захлебывающееся клокотание. То, что он увидел, выйдя из ординаторской, показалось настолько странным, что он не поверил глазам: серый линолеум пола багровел огромными пятнами. От неожиданности и нереальности увиденного он оторопел и только затем понял: все вокруг было залито кровью.

    — Вот тебе и спокойное дежурство, — пронеслась первая мысль и тут же пришла вторая:

    — Кто?

    Хотя, наверное, спрашивать было излишне. Вот он, тощий, синий и небритый, работяга лет сорока, которого накануне вечером привезли умирать с раком легкого, сильными болями и кровохарканьем. Доктора он встретил словами:

    — Ну вот и добралось до меня Министерство здраво... захоронения.

    На что последний промолчал (хотя шутку оценил), но про себя отметил, что Раковый явно не жилец. Ведь не лечить — умирать привезли его в отделение для умирающих. Наверное, не зря так его назвали: немало престарелых людей отправляли оттуда прямо в морг. Правда, вслух об этом говорить было не принято. Давая указания об этом поступившем — Раковом, врач приемного отделения с ложью и в глазах, и в голосе заверяла:

    — Вам с ним и делать ничего не надо. Давайте от кашля кодеин, при сильных болях морфин, а по поводу кровохарканья мы все меры приняли, думаю, до утра он дотянет. А там к нему уже родственники придут дежурить. Так что желаю вам, чтобы ночь была спокойной.

    — Вот тебе и «дотянет», вот тебе и «делать ничего не надо»!

    Все эти мысли пронеслись в голове Доктора за какие-то несколько секунд. И вот он уже трясет за плечо заснувшую на посту сестру со словами:

    — Давай быстро делать все, что можно, — кивая головой в сторону холла, куда из-за отсутствия свободных мест в палатах и положили на ночь Ракового.

    Но что можно сделать, когда не кровь, а жизнь толчками выходит изо рта сидящего на больничной койке, заливая алым потоком пижаму, простыню, и медленным красным ручейком струится на пол? Ничем уже нельзя помочь, и под сопение сестры, ставящей нужную только для истории болезни капельницу, приходится повторять почему-то еще не потерявшему сознание работяге:

    — Все будет хорошо, все будет хорошо, только не кашляй!

    Ведь так хочется верить, что все будет хорошо, и так хочется «дотянуть» до утра! Хотя уже давно знаешь, что смерть приходит за людьми обычно ночью. Наверное, понял это и Раковый, потому что вдруг открыл глаза и прошептал еле слышно:

    — Все, это конец…

    Но послышались Доктору в его словах сомнение и надежда. Как будто тот спрашивал:

    — Ведь буду еще жить, ну хоть еще немного, пусть в больнице, пусть с болью, с кашлем и кровью? Ну хотя бы до утра, чтобы увидеть жену и детей, и если умереть, то с ними, а не с вами двумя из Министерства здраво...захоронения.

    Но назло надежде и сомнению конец наступил: лицо исказилось, глаза закатились, тело дернулось и скатилось с постели в кровавую лужу. Доктор снова посмотрел на часы и не поверил своим глазам: на часах была половина второго ночи.

    «Не может быть!» — первая мысль сменилась второй:

    «Часы встали?»

    Но секундная стрелка продолжала свой ход.

    «В ординаторскую — там есть другие на стене».

    Одна секунда до ординаторской, а там покрытые пылью и известью после ремонта, по-видимому, уже как год мертвые часы. Опять бегом в холл, и снова мистика: рядом с койкой Ракового сестра ставит капельницу, кровь продолжает течь изо рта, только уже не потоком, а тоненькой струйкой. Тот что-то тихо шепчет, но сразу же при появлении Доктора наступает конец: лицо искажается ужасной мукой, глаза закатываются, тело дергается и теперь уже во второй раз скатывается с постели в кровавую лужу. Ошеломленный взгляд на часы зафиксировал без четверти два ночи. Ничего не понимая, Доктор уставился на сестру, а та, видимо, чувствуя какую-то непонятную вину, стала как-то сбивчиво оправдываться:

    — Не было вас на месте, нигде не могла найти, вот и пришлось ставить капельницу...

    — Но ведь он же при мне сказал: «Все, это конец», — стал вслух вспоминать Доктор и тут же умолк: сестра ошеломленно уставилась на него, вид у нее был растерянный и испуганный...

    Доктор — материалист, во всем любивший ясность и точность, не мог поверить, что такое могло произойти наяву. Оставалось одно объяснение: первая смерть ему приснилась. То, что Раковый — не жилец, было ясно сразу, возможные причины тоже не загадка. Вот только непонятно, почему все так точно совпало, хотя, если говорить по правде, совпал только конец. А в подобных случаях все довольно легко домыслить. Непонятно только, почему сестра не могла его найти? Но и тут есть объяснение: она сама проспала и прибежала к Раковому уже под конец. Оставалось не разъясненным, каким же образом он спал и одновременно бегал из ординаторской в холл и обратно, а если спал, то в какой именно момент встал? Решив, что разъяснит это позднее, Доктор ушел в ординаторскую за историей болезни умершего.

    Оставшиеся до утра часы сестра мыла пол и оттирала от крови кровать и тумбочку. Доктор в ординаторской сочинял в истории болезни посмертный эпикриз, описывая, конечно же, все не так, как было на самом деле. Да и кто бы поверил, что можно дважды увидеть смерть безнадежно больного. Вот так закончилось для него не предвещавшее ничего особенного обычное ночное дежурство в отделении.

    В девять утра он отчитывался за него на утренней конференции. По поводу умершего не возникло никаких вопросов: врач из приемного так обрисовала историю болезни Ракового, что действиями Доктора никто даже не поинтересовался. И только сестры в отделении как-то странно смотрели в его сторону и перешептывались. Доктор сразу понял: это не к добру. И действительно, через какое-то время его пригласила к себе Куратор этого отделения, одна из ассистентов кафедры Шефа.


    Глава 2. Куратор

    Должность Куратора — ассистента кафедры на базе клинической больницы — была в те годы очень неспокойной. Не потому, что много работы, а потому, что много хлопот, как эту должность сохранить, да еще если Шеф — тиран местного масштаба. Ассистент, как Янус, — персона в двух лицах. С одной стороны, он — преподаватель кафедры и ведет занятия со студентами мединститута, а с другой — занимается лечебной работой в отведенном ему отделении. Отсюда и зарплата у ассистента двойная: учебная ставка плюс лечебная ставка. Но в клинике Шефа никакой лечебной работой ассистенты не занимались. У них не было прикрепленных палат, поэтому они не делали обходов больных, не вели дневники в историях болезни, не делали лекарственных назначений и, как следствие, ни за что не отвечали. Вся их лечебная практика заключалась в том, что раз в неделю они обходили прикрепленные к одному из ординаторов палаты, делая формальную запись об осмотре больных ассистентом кафедры. Поэтому рабочий день у ассистента был коротким — до двух-трех часов дня, когда заканчивались занятия со студентами. Но все равно, в итоге за месяц набегала вполне приличная сумма, которая с годами росла в зависимости от педагогической нагрузки и стажа. Была только одна проблема: должность эта конкурсная, а выборы проходят каждые пять лет. И не дай Бог к следующему конкурсу не показаться Шефу достойным этого места! Да и молодые кадры добавляются каждый год, в основном из аспирантов. Все — сынки и дочки профессуры, а то и высоких чинов Минздрава. Тут уж, как говорится, «молодым везде у нас дорога», а старикам — заслуженный отдых и пенсия. Поэтому главное для ассистента — вовремя рассмотреть молодежь.

    Ведь те, кто в ординатуре или аспирантуре от Минздрава, точно пойдут в ассистенты. И тут самое главное — явного претендента немного придержать. Конечно, вряд ли стоит лезть на рожон, если это сынок или дочка какого-нибудь высокопоставленного лица. А вот безродным — с неизвестной родословной — прямая дорога в научные сотрудники, лучше младшие. Пусть там и сеют «разумное, доброе, вечное». Только вот иногда бывает трудно понять, стоит ли кто за спиной очередного молодого претендента, а если стоит, то кто.

    «Иной раз помощь чьему-нибудь чаду с известной фамилией может моральной выгодой обернуться, а может — и наоборот. Ты к нему со всей душой, а он завтра на твое место придет».

    Таким вот невеселым раздумьям предавалась немолодая уже женщина — Куратор, с неприветливым и скорбным выражением лица. Подзабывшая, кстати, что она — самая что ни на есть блатная, племянница известнейшего кардиолога, имя которого носит крупнейший в стране институт. Увидев входящего Доктора, она, явно сделав над собой усилие, приветливо улыбнулась, но ход мыслей остался прежним.

    «Ну, вот хотя бы этот: кто такой и откуда взялся? Ординатор Кремлевского управления и ведет себя уж больно независимо! Вчерашний студент, а имеет приличную машину, хотя в медицине фамилия неизвестная. Чей же он? Тут может быть кто угодно: мать, отец, тесть, теща или даже дядя с тетей, тогда по фамилии не определишь».

    Да, тяжелые заботы грызли изнутри приветливую на вид женщину — Куратора, на носу у которой был очередной конкурс. Но Доктора она вызвала по другому поводу:

    — Что там с Вами на дежурстве произошло? Говорят, смерть проспали?

    Доктор в ответ предпочел изменить формулировку:

    — Меня вовремя не оповестила сестра: ставила капельницу, ведь назначения на этот случай я ей продиктовал накануне вечером. Вероятно, увидев, как все началось, она посчитала более важным начать их выполнять, а затем уже искать меня. Но не успела.

    Возразить Куратору было нечего, и она предпочла эту тему закрыть, но неудовольствие все же выразить.

    — Вот Вы — совсем молодой врач, учитесь еще, а на дежурстве спите в ординаторской, а не наблюдаете больного в палате у постели!

    Доктору давно уже надоела эта демагогия медицины прошлых веков, которую при случае напоминали еще студентам. Он брезгливо покривился, представив себя сидящим в старой обшарпанной палате, где ночью от тухлого запаха старых умирающих тел нечем дышать. Но ничего не ответил, а с опущенной головой стал крутить на пальце золотой перстень, что делал всегда, если сильно нервничал. Печатку он носил вместо обручального кольца — так ему больше нравилось. К сожалению, только ему, но не остальным.

    — Что это Вы стоите и крутите? — имея в виду перстень, взъярилась Куратор. — С Вами ассистент кафедры разговаривает, а вы перстеньком с бриллиантами перед носом у нее вертите! Вели бы себя скромнее. Можно подумать, что папа у вас академик!

    Это была очередная попытка выяснить родословную Доктора, который слишком уж независимо себя вел.

    — Мои родители — простые люди, отец из рабочих, мать из служащих, — скромно ответил Доктор и тут же добавил:

    — А что, детям простых людей не место в медицине?

    Вместо ответа Куратор обиженно поджала губы и милостиво разрешила ему удалиться. Все, казалось, закончилось благополучно. Но это только казалось. Он вдруг вспомнил, что на следующий день предстоит важная встреча с заведующим кафедрой — Шефом.


    Глава 3. Шеф

    Знакомство Доктора с Шефом даже нельзя было назвать в прямом смысле таковым. Он просто его увидел на первой утренней врачебной конференции в новом учебном году, где помимо Шефа — ведущего — должно было присутствовать еще по крайней мере человек пятьдесят врачей и научных сотрудников. Доктор был уже наслышан о Шефе — молодом перспективном профессоре — и передовых исследованиях его сотрудников, которых он отбирал исключительно по способности мыслить и склонности к научной работе. И конечно, Доктор надеялся занять среди учеников Шефа не последнее место. В тот день Доктор пришел на конференцию за полчаса до начала. Казалось, наступает новая, необычная жизнь, и нужно было перевести дух, осмотреться, да и место занять поудобнее.

    Когда Шеф вошел, Доктор от неожиданности даже не встал вместе со всеми, настолько был ошеломлен. Можно сказать, даже потрясен: ведь перед ним стоял вылитый Рафферти — главный герой одноименного телесериала, поставленного по американскому роману. Этакий рафинированный профсоюзный босс, готовый ради собственной выгоды продать кого угодно. Безукоризненно прилизанный, уверенный в себе и заранее готовый ответить на все вопросы — даже на те, которые могут погубить друзей и близких. В одно мгновение пронесся в голове у Доктора весь сериал про профсоюзного босса — негодяя и подлеца. И тут же появилось какое-то неясное чувство тревоги: он знал, что первое впечатление от увиденного для него всегда оказывалось верным. Хотя Доктор давно усвоил, что людей только встречают по одежке, а вот провожают — по уму. Но в этот момент он просто мечтал, чтобы первое впечатление оказалось обманчивым: мало ли что может померещиться с испугу при первом знакомстве с официальным «генералом» от медицины. Ибо то, что Шеф был личным консультантом первых людей в государстве, автоматически превращало его если не в светило науки, то в ее «генерала». Да и выбор был сделан, мосты сожжены и теперь только этот человек, непонятно чем вдруг напомнивший Доктору того самого профсоюзного Иуду — героя из прошедшего по телевидению сериала, должен был выдать ему пропуск в Большую Науку...

    То, что наличие пропуска — обязательное условие, он вскоре понял: занимались научными исследованиями на кафедре лишь избранные — аспиранты и научные сотрудники. Аспиранты же, как позже уяснил для себя Доктор, почти все были блатные — сынки и дочки профессуры и начальников разного ранга. Было, правда, два-три человека «из народа», доказавших личную преданность и лояльность Шефу еще со студенческой скамьи. Личность же самого Доктора на кафедре никого вообще не заинтересовала: он был лишь одним из нескольких десятков ординаторов, попавших в клинику Шефа по распределению. А поскольку в ординатуру сразу после окончания института брали немногих, то и Доктора вначале тоже приняли за блатного. И, наверное, не стоило никому объяснять, откуда ты и кто. Но приученный к правде бывший суворовец не стал кривить душой и рассказал, что он с отличием окончил медицинский институт, а до этого — военную академию, и зачислен в ординатуру по распределению Управления Минздрава. Однако, он, так опрометчиво раскрывший свое незнатное происхождение, вскоре понял, что отсутствие высокопоставленных родственников оказалось роковым: относиться к нему стали совершенно по-другому.

    Ну, а в первый день — после утренней врачебной конференции — не первой молодости женщина, появившаяся в конференц-зале в несвежем нейлоновом халате (вылитая тетка из магазина! — подумал о ней Доктор), сверившись с каким-то списком, объявила, что завтра он должен ехать на сельхозработы в колхоз — убирать картошку. Доктор оторопел: такого поворота событий он уж точно не ожидал. После распределения он не раз повторял себе:

    «Все, уйду теперь в клинику, буду работать днем и ночью, пока не добьюсь своего!»

    — Вот мне и работу достойную нашли, — про себя ехидно подумал он, — изучать химию гниющих корнеплодов!

    Доктор был уверен, что никуда насильно его не отправят. Другое дело, что категорический отказ от «битвы за урожай» в колхозе ему могут припомнить в будущем.

    Когда он учился в институте, ничто, кроме занятий, его там не задерживало: ни общественные дела, ни студенческие вечеринки, ни всякого рода добровольно-принудительные работы на овощных базах и в колхозах. И никакой комитет комсомола не мог формально его заставить заниматься подобным общественным идиотизмом: к третьему курсу он благополучно выбыл из комсомола по возрасту. Поэтому любые посягательства «комсомолистов» (как он их про себя называл) на свое свободное время Доктор — представитель беспартийной молодежи — пресекал в корне, не реагируя на их призывы к свободному труду. По правде говоря, «комсомолистов» и коммунистов Доктор возненавидел еще со времен учебы в суворовском училище, а затем в военной академии: ими были, как правило, самые отвратительные личности. Говорили они очень складно, но по глазам было видно, что не верят в то, что говорят, и уж совершенно точно не будут делать. Так же складно вещала эта тетка в халате: не забыла отметить ни продовольственную программу партии, ни трудную жизнь советских колхозников, ни важность обеспечения москвичей овощами, ни какой-то там патриотический долг.

    Доктор внимательно выслушал все призывы и, сделав несчастное выражение лица, проинформировал обладательницу нейлонового наряда, что никуда поехать он не сможет, у него тяжелые семейные обстоятельства, а необходимую для освобождения от трудовой повинности справку из деканата ординатуры и аспирантуры он представит на днях. Судя по выражению лица активистки борьбы за урожай, Доктор понял, что нажил себе если не врага, то недоброжелателя. Поэтому, не теряя времени, он решил уточнить у еще одного кандидата на поездку в колхоз, что это за личность. Ответ его поверг в уныние: личность эта оказалась заведующей учебной частью кафедры, к тому же особой, приближенной к Шефу: она была его неофициальным заместителем и порученцем.

    — Понятно, Завуч, — сформулировал Доктор ее должность и звание.

    Так это имя к ней и прилепилось. Все это вспомнил Доктор, встретив на следующий день Завуча на пути к кабинету Шефа на кафедре. Однако Шефа на месте не оказалось, и Доктор расстроился...

    Дело было в том, что наконец-то у него появился шанс заняться научной работой, о которой он давно мечтал. Промаявшись больше двух месяцев в отделении для умирающих, он подошел к Куратору, когда та была в хорошем расположении духа, и спросил, кто может порекомендовать ему тему для научных исследований. Получил ответ, что только Шеф. Доктор не поведал ей того, что начал сам писать научный (а скорее, мистический) доклад, посвященный ритмам жизни, болезни и смерти. Ведь не секрет, что больным людям становится хуже по ночам, приступы многих болезней провоцируются в определенные часы и, как мог не раз уже убедиться на личной практике Доктор, смерть тоже приходит чаще ночью.

    Как известно, вся жизнь человека с рождения подчиняется биоритмам. Ритмов жизненной активности существует множество: короткие — суточные, более длительные — месячные — их различают как ритмы физической, эмоциональной и интеллектуальной активности; сезонные (связанные со временами года) и годовые. Для некоторых ритмов, например физических, эмоциональных и интеллектуальных, существуют даже точные методы расчета. Вот тут Доктору и пришла в голову мысль о том, что если есть ритмы жизни, возможно, существуют и ритмы смерти. И если их найти и научиться рассчитывать, то можно будет иногда предотвращать рано приходящую смерть. Тогда будут умирать только старые и немощные, а молодых можно будет спасать.

    — Конечно, вряд ли это так уж просто, но попробовать стоит, — так размышлял Доктор.

    Целую неделю он просматривал истории болезни в отделении для умирающих, выписывая из них даты рождения и госпитализации пациентов. Затем еще неделю рассчитывал биоритмы и сопоставлял значения каждого из них с датами поступления в больницу. Результат его ошеломил: почти три четверти из всех обследованных попали в больницу в неблагоприятные по рассчитанным биоритмам дни. А у тех, кто попал в отделение по «скорой», процент совпадений был еще выше!

    — Теперь бы проанализировать истории смерти, — подумал Доктор, — но вряд ли мне это разрешат, еще примут за сумасшедшего!

    Немного поразмыслив, он решил пойти и показать Шефу хотя бы то, что есть. Расчет был простой: если Шеф одобрит идею, то к дальнейшей работе препятствий не будет. Разговор состоялся на следующий день: после утренней конференции он подошел к Шефу и торопливо, волнуясь, стал говорить, что хотел бы заняться научными исследованиями и что даже начал изучать биоритмы. Шеф, как человек осторожный и осмотрительный, понявший из сбивчивых объяснений Доктора только то, что речь идет о биоритмах — вполне научных явлениях, сказал:

    — Вы, молодой человек, не торопитесь с выводами, а приходите на научное заседание кафедры в пятницу и расскажите о своих результатах. Вот там мы и обсудим вашу дальнейшую работу.

    Доктор был счастлив... И в назначенный день он уже спешил на очередную плановую конференцию аспирантов и научных работников кафедры, которые традиционно проводились под руководством Шефа и назывались «научными пятницами». Войдя в зал, Доктор занял место подальше, в уголке, чтобы удобнее было слушать всех и на всех смотреть. Вошел Шеф, и конференция началась: сотрудники вставали и отчитывались за проделанную в течение последней недели работу. Во всех докладах говорилось практически только об одной болезни — астме. Вот чем занимался Шеф и его научная команда — бронхиальной астмой, о которой Доктор знал, конечно, меньше, чем присутствующие, хотя в практических вопросах разбирался не хуже. Но об этом, читатель, я расскажу позже. А пока вернемся к той самой пятнице…

    Послушав с полчаса, он подумал, что, наверное, зря подошел к Шефу со своими, как теперь ему казалось, дурацкими «научными» затеями, и что вряд ли Шеф предоставит ему слово. Ему даже казалось, что он умрет от страха и стыда, если это произойдет. К своему удивлению, в самом конце заседания Доктор получил приглашение выступить. Он встал и вдруг совершенно спокойно (будь, что будет!) рассказал о своих идеях и расчетах. Вначале ему показалось, что его слушают с недоумением и насмешкой. Но это было, пожалуй, в самом начале его сообщения. А вот когда Доктор, рассказывая о своих расчетах, произнес «корреляция» и «суперпозиция кривых при расчете графиков биоритмов», в глазах присутствующих, казалось, промелькнуло удивление, а может, даже уважение от научной терминологии. Тем не менее, после всего, что об этом было сказано, в атмосфере конференц-зала «запахло» недоумением, которое отражалось и на лицах присутствующих:

    «Кто это?»

    «И зачем он все это рассказывает?»

    Положение прояснил Шеф, объяснив:

    — Вот, новый ординатор интересуется биоритмами, может быть, стоит ему поручить это исследование?

    — Это мое первое научное задание, — обрадовался Доктор.

    Через неделю — к следующему научному сбору — у Доктора были уже первые результаты, а скорее — предварительный план организации своего (как он уже считал) научного исследования. Он добросовестно прибыл к началу мероприятия, прослушал все доклады и замечания Шефа по ним и ждал, когда же, наконец, пригласят выступить его. Но этого не произошло! Шеф даже ни разу не посмотрел на него, а когда взгляд направлял в его сторону, то казалось, что он смотрит на пустое место. Хотя место это (а точнее, кресло в зале) было занято Доктором. Конференция закончилась, все пошли к выходу, а Доктор решил подойти к Шефу. Но уже на пути к нему увидел, как тот, отвернув голову в другую сторону, идет из зала заседаний к своему кабинету. Что же произошло? Доктор ничего не понимал и был в отчаянии...

    Перед тем, как зайти в свой кабинет, Шеф раздраженно бросил Секретарю:

    — Меня нет на месте!

    А сам, усевшись в кресло, решил немного передохнуть и обдумать, как ему поступить с Доктором. По правде говоря, по-человечески ему было неприятно так вот обходиться с людьми. Но железным правилом Шефа было держаться подальше от «сомнительных» с его точки зрения личностей. В его положении, на взлете карьеры, когда в будущем еще много рубежей — членство в Академии, а, может быть, и руководство ею, дальнейшее продвижение в Управлении Минздрава, организация собственного института — неразумно привлекать к работе человека, пусть на первый взгляд способного, но с «подмоченной» репутацией.

    — А то, что с этим Доктором не все чисто, было ясно, как Божий день. Недаром на последнем перед научной пятницей заседании кафедры об этом ординаторе встал вопрос. Все удивились поступившему от Куратора и его коллеги «сигналу»: вчерашний студент, но держится независимо, в средствах явно не нуждается — имеет и машину, и собственную квартиру, носит печатку с бриллиантами, золотую заколку в галстуке.

    — Кто его родители? Неизвестно! Институт закончил с отличием, но все, кроме учебы, игнорировал, в общественной жизни не участвовал. Вот и Завуч сообщила, что демонстративно отказался от сельхозработ. Как же такого допустить к кафедральным делам и науке?

    По правде говоря, Шеф не ожидал, что Доктор снова появится на научной пятнице, да еще явно с каким-то новым докладом. Ведь, по всем соображениям, Куратор должна была намекнуть Доктору, что он персона нежелательная, хотя запретить посещение пятниц нельзя — вход для ординаторов кафедры на них свободный.

    Тут Шеф вспомнил вдруг все этапы своей безупречной карьеры: институт и комитет комсомола… Студенческие трудовые отряды и медаль за освоение целины... Затем — вступление в партию, спецординатура… Работа за границей, орден... Защита диссертации и ассистентство на кафедре…

    Сколько раз он сам со студентами ездил на уборку урожая в колхозы! Взлет от ассистента до заведующего кафедрой (после смерти прежнего), даже без докторской диссертации. А там и докторская, утверждение профессором и молниеносный проход в члены-корреспонденты. Конечно, если бы не протекция членов правительства и связи, многое было бы недостижимым.

    — Но главное же не в этом, а в моем уме, таланте и безупречной репутации, — удовлетворенно подумал о себе Шеф.

    — И на кафедру себе подбирать нужно людей с известным происхождением и прошлым. Ну, а Доктор этот пусть лучше после ординатуры в больнице поработает, и желательно — не здесь...

    Расстроенный Доктор вышел из конференц-зала и тут же наткнулся на Завуча, поздоровался с ней, но в ответ на свое приветствие получил небрежный кивок и какую-то, как ему показалось, злорадную улыбку. Эта улыбка выражала удовлетворение от чего-то, что Доктору не следовало знать. Он еще больше расстроился, поняв, что нажил все-таки врага за свой отказ ехать в этот чертов колхоз. А по пути в отделение для умирающих наткнулся и на Куратора, которая посмотрела на него таким же странным взглядом. Тогда-то Доктор и понял, что все это неспроста. Он решил обдумать это позже и выяснить, чем же это вдруг он «не показался» Шефу. В том, что он действительно «не показался», Доктор убедился окончательно уже через неделю, потому что Шеф демонстративно перестал его замечать. Оказавшись в одном месте с Доктором — в коридоре, на лестнице или в конференц-зале — он просто отводил от него свой взгляд в сторону или на потолок, как будто видел там что-то более интересное, чем ничего не значащий ординатор первого года обучения, числящийся на его кафедре. Тогда Доктор твердо решил выяснить, что же произошло за две недели, прошедшие от первого разговора с Шефом до последней научной пятницы. Он решил поговорить на эту тему со своим другом — Физиком.

    Глава 4. Физик

    Где можно найти себе друга-Физика? Естественно, там, где занимаются одноименной наукой — на кафедре «медицинской и биологической физики». Так называлась кафедра, занимавшаяся физическим «ликбезом» студентов первого курса медицинского института. Доктор, как и все студенты, тоже оказался на этой кафедре на первом курсе. Конечно, никакой особой «медицинской и биологической» физики там не преподавали, а просто вдалбливали в головы будущих врачей сокращенный курс физики для высших учебных заведений. Но Доктору, имевшему высшее техническое образование, полученное в военной академии, не пришлось изучать, как он выразился, «биологически урезанную» физику. Вместо этого он получил сразу зачет и оценку «отлично», за которой последовало предложение работы на кафедре по совместительству. Доктор согласился и вскоре начал трудиться по вечерам, проверяя практикумы у студентов и руководя командой лаборантов, бывших под его началом. На одной из лабораторных работ он и познакомился с Физиком.

    Физик — в то время ассистент кафедры, был в приятельских отношениях со многими значимыми фигурами института, включая профессоров, деканов и даже одного из трех проректоров. Все было просто: он был талантливым репетитором, и многие дочки и сынки профессуры прошли через его руки, чтобы поступить в институт. К тому же его регулярно назначали членом экзаменационной комиссии, и те, кого он обучал физике, сдавали этот предмет всегда успешно. Репетиторство приносило не только знакомства и связи, но и материальные блага, так что Физик был достаточно обеспечен. Он — один из немногих на кафедре — имел автомобиль, собственную кооперативную квартиру, обустроенную с доступным по тем временам комфортом. К тому же он блестяще защитил кандидатскую диссертацию, был хорошим преподавателем, поэтому к нему благосклонно относился заведующий кафедрой, обещавший в перспективе должность доцента. Но главный талант Физика заключался в удивительном инженерном чутье и способности разобраться в сложной технике любого происхождения. Он мог разбирать, собирать и ремонтировать все, что можно было только себе представить: часы, стереосистемы, магнитофоны, фотоаппараты, автомобили. В какой стране эти устройства были произведены — в СССР, Японии или Америке, не имело особого значения. Без особых усилий он приводил в порядок сложные научные приборы для измерения всякого рода физических величин. Вершиной инженерного таланта Физика был сложнейший радиоспектрометр — аналог американского аппарата, который он собрал собственными руками для своих научных исследований и диссертации...

    Через год, перейдя на второй курс института, Доктор ушел с кафедры физики и стал подрабатывать со знакомым фотографом-напарником на выездных съемках. Но с Физиком продолжал общаться и регулярно привозил ему в ремонт одну из двух японских фотокамер, которые в годы «железного занавеса» обслужить было негде. Ломались они по простой причине: не выдерживали толстой и грубой советской фотопленки. К тому же Физик по протекции Доктора регулярно чинил фотоаппаратуру и его многочисленным коллегам-фотографам. Так что общались они часто, хотя между кафедрой Физика и клиникой Доктора была «дистанция огромного размера» — от одного конца Москвы до другого. Конечно, в клинике никто не знал и не догадывался, что у Доктора еще со студенческих времен была денежная «халтура», которая в те годы приравнивалась чуть ли не к криминалу. Но об этом, читатель, я расскажу позже...

    В то «застойное» время, когда в Москве было мало автомобилей и совсем не было пробок, путь от городской клиники до кафедры Физика занимал у Доктора на машине тридцать-сорок минут, в то время как на общественном транспорте — метро и автобусе — больше часа. Да и вообще передвигаться на авто в то время было гораздо удобнее. Имея автомобиль, можно было успеть и на занятия в институт, и на свою подработку с Напарником — съемки в школах и в детсадах. Даже через центр Москвы проезд с одного конца города до другого иногда отнимал не более получаса. Поэтому в свою «черную» пятницу, незаметно покинув больничный корпус, Доктор поехал к Физику на своем «жигуле». Размышляя о том, где найти приятеля, он подумал, что занятия в институте могли уже закончиться. Поэтому и решил ехать прямо к Физику домой, в тот же район, где располагался и медицинский институт. Быстро преодолев все дороги, перекрестки и светофоры, Доктор минут через тридцать пять был уже в квартире Физика. После обычных приветствий и замечаний о жизни, работе и погоде они уселись в мягкие кресла и Доктор начал свой рассказ…

    С момента распределения Доктора в клинику к Шефу они встретились впервые. Поэтому новоиспеченный ординатор рассказал обо всем: о том, как Завуч пыталась отправить его в колхоз, о Кураторе отделения для умирающих, о научных пятницах, о Шефе, переставшем с ним даже здороваться. Физик слушал внимательно, но так, словно он уже многое знал и понимал. Когда Доктор закончил, приятель подвел итог.

    — Тобой недоволен Шеф? Но это обычное явление для всех кафедр, придется тебе к этому привыкать. Другой вопрос, в чем же конкретно это недовольство заключается? Сейчас попробую выяснить.

    Как Доктор и ожидал, Физик лично самого Шефа не знал, но связи и знакомства в клинике имел. Он тут же сделал несколько звонков и после нескольких минут телефонных переговоров сообщил Доктору неприятное известие: во-первых, Шефу на него поступил «сигнал», а во-вторых, в этом деле замешан Стукач. Подробностей по телефону не передали, но Физик обещал выяснить все в личной беседе с кафедральной знакомой, которая эту новость сообщила. Стукач? Доктор был окончательно расстроен...

    Глава 5. Стукач

    Стукач... Доктор не ожидал такого поворота событий. Со времен суворовского училища он усвоил главное правило в жизни: никогда не говорить о других плохого за их спиной. А уж тем более — начальнику. В училище стукачей не просто не любили, им устраивали «темную»: после отбоя все собирались у постели такого подонка, накидывали на него пару одеял и полчаса в полной тишине колотили всем коллективом. Темная действовала как хорошее лекарство. И доносчик запоминал это на всю жизнь. Спустя годы, уже в военной академии, Доктор столкнулся с официальной системой доносчиков или, как их именовали, секретных сотрудников (сексотов). Таким сексотом оказался его лучший приятель по курсу. Правда, тот сразу же предупредил Доктора о своих связях с Особым отделом академии и даже указал еще на нескольких своих «коллег». Доктора удивило, каких разных людей выбирают особисты себе в помощники: тут были и отличники учебы, известные всей академии, и тихие неприметные троечники, и даже сынки высокопоставленных полковников и генералов. Как понял Доктор, принцип отбора доносчиков заключался, во-первых, в выборе тех, кого в стукачестве нельзя было даже заподозрить. А во-вторых, в том, что каждый из сексотов на чем-то погорел и искупал перед особистами свою вину. Были, правда, некоторые (в том числе и приятель Доктора), которые пошли на это добровольно и по самым разным мотивам. Вероятно, это были и комплекс неполноценности, и тайное желание казаться себе более значительным, и надежда на лучшее распределение и карьеру. Но были и самые неожиданные случаи. Приятель Доктора, как он сам поведал, согласился стать сексотом, чтобы не выбрали кого-нибудь другого, кто стал бы «стучать» направо и налево. Но, наверное, имелись у приятеля и другие мотивы: он был совсем маленького роста и стоял в строю последним. Со своим росточком в метр и пятьдесят восемь сантиметров он носил лихие усы, как у героев революции, что часто вызывало у окружающих насмешки. Может быть, «должность» сексота и была той компенсацией, что позволяла чувствовать себя более высоким, более значительным и более важным...

    Все это Доктор вспомнил, когда через некоторое время ему позвонил Физик и назвал фамилию кафедрального Стукача. Тот занимал должность ассистента кафедры и работал в терапевтическом отделении, располагавшимся этажом ниже, чем то, в котором работал Доктор. Он в точности напомнил Доктору его приятеля по армейской учебе: такого же маленького роста и с такими же подкрученными пышными усами. Стукач всегда ходил в хорошем настроении, был со всеми улыбчив и приветлив. И только если внимательно присмотреться, можно было заметить, как его совсем не приветливые глаза ощупывают тебя от макушки до пяток. Правда, не каждый обращал внимание на его взгляд, а уж тем более студенты, которые приходили к нему на занятия. Студенты его любили за веселый нрав, умение пошутить и оценить веселую шутку или анекдот, который могли рассказать своему преподавателю. Вот только не догадывались они, что о некоторых анекдотах и шутках Стукач отчитывался еженедельно в одном из кабинетов главного корпуса перед «сотрудником», занимавшим непонятно какую должность в институте.

    Столкнувшись со Стукачом на лестнице через пару дней после сообщения Физика, Доктор хмуро кивнул ему вместо того, чтобы вежливо поздороваться. А тот отметил про себя, что Доктор уж очень неприветливо и хмуро посмотрел на него, не поприветствовав, как положено ординатору при встрече с ассистентом кафедры, а лишь небрежно кивнул головой.

    — Может, он знает о моем «сигнале» Шефу? — мелькнула в голове мысль, но он тут же ее отбросил.

    Ведь никого лишнего на заседании кафедры не было, а самые важные подробности он передал Шефу лично. И кроме него никто не знает об этом. Да и недаром, видно, Шеф попросил уточнить, кто такой этот Доктор и составить о нем дополнительную справку.

    — Прояснили мы тебя, голубчик! — злорадно подумал Стукач, кивая головой в ответ.

    «Лучше уж один раз стукнуть, чем восемь лет перестукиваться», — вспомнил он кстати шутливую поговорку особиста и, здороваясь с Доктором, приветливо ему улыбнулся. А последний, увидев улыбку Стукача, еще больше нахмурился и про себя подумал:

    — Веселый, сволочь, наверное, снова кого-то заложил. Как говорят, стук летит быстрее звука! Небось, и место в аспирантуре когда-то, и должность ассистента по протекции особистов получил...

    Настроение было на нулевой отметке. К тому же нужно было решать, что делать дальше.

    — С Шефом все ясно, — размышлял Доктор, — он, по-видимому, не хочет разбираться в новых людях сам, а полностью полагается на «информацию» от таких вот подонков. Да еще и неизвестно, сколько их, таких, в клинике пригрелось? Но в любом случае вначале нужно внимательно осмотреться, разобраться в окружающих тебя на кафедре людях. А потом уже и решать, как все-таки изменить отношение Шефа к своей персоне. А может быть, подойти к Шефу и самому с ним объясниться?

    Такие вот заботы грызли Доктора изнутри. Но о главном он и не подозревал: сам Шеф, прежде чем стать консультантом членов партии и правительства, дал особистам подписку о неразглашении «государственной тайны» и, естественно, о сотрудничестве. А может, это произошло и раньше — при приеме в спецординатуру. И теперь до конца жизни после встреч с иностранцами на научных симпозиумах, конференциях или у себя в клинике он должен был писать подробные отчеты обо всех контактах, только в более высокие инстанции, чем те, в которые доносил Стукач...

    Доктор шел в ставшее для него уже постылым отделение для умирающих и думал о том, как улучить момент и встретиться с человеком, который поможет ему во всем разобраться. Звали этого человека Секретарь, а посоветовал к ней обратиться тот же Физик...

    Глава 6. Секретарь

    Все новости и события на кафедре проходят через ее Секретаря, и оттого должность эта хлопотная. Ведь сотрудников на кафедре множество, и каждому что-то требуется. Поэтому Секретарь — это человек, который держится больше на энтузиазме, чем на зарплате. Часто на эту работу соглашаются не прошедшие конкурс абитуриентки, иногда — соскучившиеся по работе домохозяйки с высшим образованием, а реже — люди, которым требуются связи в медицине, чтобы поддерживать здоровье — собственное или своих родственников. Секретарь на кафедре Шефа работала именно по этой причине. У нее тяжело болела мать, а госпитализировать ее в приличную клинику в застойные годы было целой проблемой. А для сотрудников кафедры клинической больницы эта проблема упрощалась до минимума: требовалось только подписать направление у Завуча, которая отвечала за консультативный прием и госпитализацию на так называемые «клинические койки». Поэтому Секретарь, формально зависящая только от Шефа, вынуждена была подчиняться и ей, что, конечно, Завуча очень устраивало: она «грузила» несчастную еще и своими обязанностями по организации учебного процесса. В итоге за что только не отвечала Секретарь!

    Во-первых, она отвечала за длинную полку папок с давно ненужными никому входящими бумагами в виде приказов, распоряжений, писем, планов и всего того, что плодит бюрократическая машина института. Во-вторых, за такую же кучу исходящей корреспонденции, накапливающейся из года в год. В-третьих, намертво «приклеившись» к пишущей машинке, печатала целыми днями написанные малоразборчивым почерком Завуча расписания, планы семинаров, конференций, работ и еще много чего, что воспринимается просто как огромная гора мусора с неисчислимым количеством печатных знаков. В-четвертых, она была обязана отвечать на все звонки с требованиями поговорить с Шефом или найти его, если он не на месте. Ну и, наконец, всегда находился кто-нибудь еще, не имеющий пишущей машинки и желающий напечатать какой-нибудь документ. И вообще все, кому лень сделать что-то самому: отстукать на машинке коротенькое письмо, отослать свою почту, позвонить куда-то по телефону, ответить на корреспонденцию, стремились переложить эту работу на плечи Секретаря. К тому же на кафедре в те безкомпьютерные годы числилось всего две пишущие машинки — в научной лаборатории и у Секретаря. Вот все и шли к ней со своими проблемами. Отказать никому невозможно — все просьбы и поручения важны, и каждый проситель считает своим долгом упомянуть имя Шефа. Ну а больше всех доставала Секретаря Завуч, перекладывая всю свою работу на ее плечи.

    — Ничем вообще заниматься не хочет, только ходит и указания раздает! — раздражалась про себя молодая женщина лет тридцати пяти, ожесточенно барабаня по клавиатуре и допечатывая последний лист расписания, выданного ей накануне Завучем.

    За этим занятием и застал ее Доктор рано утром, пока не было ни Шефа, ни обычно толпящихся у его кабинета сотрудников. Она совсем не удивилась визиту Доктора, о котором уже была предупреждена. Секретарь с готовностью согласилась помочь другу Физика, который пару лет назад так же — по рекомендации ее друзей — помог подготовить по физике ее племянницу, поступавшую в институт. И именно пятерка по физике, полученная на последнем экзамене, помогла набрать той нужное количество проходных баллов. Физик тогда категорически отказался от денег, сказав, что с друзей их не берет. Поэтому сейчас она была рада случаю оказать его другу любую посильную помощь. И сколько кафедральных секретов она выдала за полчаса до начала рабочего дня, знали только два человека: сама Секретарь и Доктор...

    Теперь Доктор многое узнал о людях, от которых он зависел в течение ближайшего года. Прибежав в свое отделение к началу обхода, он, однако, не пошел в палаты, а засел за свой стол в ординаторской и, делая вид, что пишет что-то в истории болезни, начал систематизировать всю полученную от Секретаря информацию. На чистом листе бумаги он нарисовал некое подобие таблицы с ячейками по количеству интересующих его персон и стал заносить в них полученные от Секретаря сведения. Часа через два он закончил свои записи, рассортировал их по степени важности и увидел, что главные места в его списке после Шефа занимают Завуч и Куратор. Именно они занимаются всеми ординаторами первого года обучения в клинике. Куратор отвечает за лечебную работу в его отделении, а Завуч — за обучение всех ординаторов.

    — И именно с ними я успел испортить отношения, — с досадой подумал Доктор.

    Впереди маячил тяжелый год, в течение которого нужно было все исправить и по-настоящему «показаться» Шефу...

    Глава 7. Реаниматор

    Вскоре Доктор понял: он вряд ли в ближайший год сможет изменить отношение Шефа к своей персоне. Ведь, как уже читателю известно, тот просто перестал его замечать. Он «не видел» Доктора даже на расстоянии вытянутой руки. При любом удобном случае он демонстративно и весьма пренебрежительно отворачивался в сторону, обращаясь к любому человеку, находящемуся в тот момент рядом с ним. А если вдруг Доктор появлялся близко, он поднимал к глазам руку с часами, всем своим видом показывая, что очень куда-то торопится, и тут же уходил. Пару раз на утренней конференции, когда Доктор докладывал о принятых на дежурстве больных, Шеф просто вставал и выходил из конференц-зала или, что еще хуже, не задавая ни одного вопроса, ждал, когда тот уйдет, закончив свой доклад. Больше всего удивляло Доктора то, что остальные кафедральные сотрудники (из тех, кого он уже знал) стали относиться к нему точно так же. Одни проходили мимо равнодушно, даже не здороваясь, другие отводили глаза при встрече и торопливо проходили мимо. Даже Куратор, в обязанности которой входило контролировать работу Доктора в отделении, перестала обращать на него внимание и досаждать мелкими придирками.

    — Ну, вот и я «казнен непризнанием свыше», — как-то обреченно подумал Доктор, вспомнив слова малоизвестной песни, написанной на смерть любимого им Поэта во время московской Олимпиады-80, которая только этим и вошла в историю.

    «Перекрыли слегка кислород», — опять пришли в голову слова грустной песни.

    — Но делать все равно что-то надо! В конце концов, хотя бы закончить ординатуру, а там видно будет. А пока работу по биоритмам нужно продолжить, тем более что никто меня особо не контролирует.

    В этом смысле опала для Доктора была очень кстати. Он теперь мог спокойно, сидя на дежурстве, делать свои расчеты ритмов жизни и смерти. Нужно было только брать больше дежурств. Ну, а с этим проблем никогда не было, ведь никто не любит работать ночью. Бывает так, что за ночь не то, что поспать, присесть некогда. Как начнут вызывать по всяким пустякам болящие старики и старухи, требуя то давление измерить, то сердце послушать («вроде не так, как обычно, бьется!»), так всю ночь и пробегаешь. Поэтому многие блатные ординаторы — сынки и дочки высокопоставленных родителей — свои дежурства «продавали» тем, кто хотел бы немного заработать. Как-то ночью он и познакомился с Реаниматором, который тоже брал лишние дежурства. Реаниматор, как и Доктор, числился на кафедре ординатором первого года обучения. Только, в отличие от последнего, он после окончания медицинского института прошел «боевое крещение» в реанимационном отделении единственной на целый район больнице где-то на крайнем Севере. Место, конечно, не легкое, зато повидал он много да и научился многому. И как одного из лучших молодых врачей его направили в Москву в ординатуру для обучения на кафедре Шефа. Только вот учиться оказалось там нечему. А чему могут научить врача с опытом работы в реанимации на второстепенной терапевтической кафедре института? Но Реаниматор не расстроился, сказав себе, что главное — получить удостоверение о специализации. Да еще за эту пару лет следует попытаться зацепиться за Москву, ибо холодная и голодная жизнь на Севере ему порядком надоела.

    Все это он, особенно не торопясь, рассказал Доктору, который вызвал его для консультации из БИТа (блока интенсивной терапии), где он дежурил в эту ночь. Реаниматор был вызван для консультации и перевода в БИТ не вызывающего, на первый взгляд, никаких опасений обитателя отделения для умирающих, если бы только Доктор не рассчитал по биоритмам его прогноз на ближайшие сутки. И здесь читателю, наверное, потребуются некоторые разъяснения. Что за биоритмы рассчитывал Доктор, и не мистика ли все это?

    Скажу сразу: не мистика! Ведь известно, что с момента рождения и до смерти жизнь человеческая подчиняется строгим ритмам. Да и читатель, наверное, слышал о физическом, эмоциональном и интеллектуальном циклах, волнообразно изменяющихся в различные сроки от самой высшей (плюсовой) до самой низшей (минусовой) точки, проходя в середине нулевую отметку. Было время моды на эти ритмы, да и слухи тогда ходили, что самое опасное состояние для человека — именно прохождение через критическую — нулевую — отметку. И что, якобы, в эти дни не допускают к работе людей ответственных и опасных профессий — летчиков, космонавтов и кого-то там еще. А предприимчивые японцы в обычные бытовые калькуляторы даже вставляли программы расчета всех трех биоритмов. Вот такой калькулятор и привез Доктору из далекой Японии один знакомый фотокорреспондент. Доктор, будучи еще студентом, не один десяток раз проверял на себе эти самые биоритмы: и перед экзаменами, и на занятиях физкультурой, и когда грипповал. Ничего не совпадало! В общем, оказалась полная ерунда. Но вот однажды, уже перед окончанием института, возьми и попадись ему на глаза формулы расчета резонансов из какой-то (уже и не вспомнить) технической монографии. И хотя речь шла об электромагнитных колебаниях, Доктора осенило: опасные для человека дни нужно рассчитывать не по отдельным биоритмам, а по наложению друг на друга всех существующих ритмов жизни. Засев за литературу, он выяснил, что помимо биоритмов, определенных от даты рождения, существуют, как минимум, годовые, сезонные и суточные (их еще называют циркадными) ритмы. А если оценивать работу сердца, то, конечно, нельзя игнорировать и минутные, и секундные изменения! И вот если все эти ритмы рассчитать, построить графики и наложить друг на друга от начальной точки, вот тогда-то и выяснится «ахиллесова пята» человеческой жизни, а может быть, и смерти. Именно с этой идеей Доктор и пришел к Шефу, но тот, так ничего толком и не поняв, решил, что речь идет об обычных суточных (циркадных) изменениях, использующихся для лекарственного мониторинга.

    И вот, найдя на дежурстве в своем отделении Сердечника — молодого пациента, которому не нашлось койки в кардиологии, Доктор решил рассчитать его «ритмы смерти». Дежурные сестры с удивлением наблюдали, как он на листах кальки весь вечер чертил какие-то графики, что-то считал на калькуляторе, перерисовывал из истории болезни ЭКГ, и многозначительно крутили пальцем у виска, вспоминая, по-видимому, еще и ту роковую ночь с умершим Раковым. На все вызовы в отделения к больным (к счастью, они все оказывались пустяшными) он тратил одну-две минуты, чтобы снова чертить в ординаторской какие-то непонятные графики. Одна слишком любопытная сестра решила спросить, а что же такое Доктор чертит? Не задумываясь ни на секунду, Доктор брякнул:

    — По заданию Куратора — графики показателей соцсоревнования среди ординаторов...

    Сестра «увяла» и отстала с расспросами.

    И вот уже к ночи, вызвав Реаниматора, Доктор передал ему историю болезни Сердечника, в которой сделал запись «о необходимости перевода больного в блок интенсивной терапии в связи с ухудшением состояния». Каждый врач знает: против такой записи не возразишь! А вдруг смерть? Тогда и отвечает тот, кто эту запись проигнорировал. Реаниматор был не глупым и дальновидным, и поэтому тут же вызвал сестру с каталкой — перевезти больного в БИТ. А заодно, между делом, пробурчал:

    — Вот завтра и посмотрим, были ли основания для перевода. Послушаем, что скажет Шеф на утренней конференции!

    Доктор не нашелся, что ответить, и тоже буркнул:

    — Посмотрим...

    На другой день после дежурства Доктор и Реаниматор встретились на утренней конференции. Оба прибыли к самому началу и даже не успели переброситься парой слов. Первым о своем дежурстве отчитывался Доктор. Сообщение было кратким: Сердечник после консультации Реаниматора переведен в блок интенсивной терапии, поступивших за ночь новых больных не было. Ночь прошла спокойно. Следующим отчитывался Реаниматор. И начал он с того, что Сердечник, переведенный в БИТ по рекомендации Доктора, внезапно умер там через полчаса и был увезен в морг. Шеф — ведущий утренней конференции — первый раз после «черной» пятницы взглянул на Доктора в упор, затем глазами нашел в зале Куратора и, кивнув ей головой, сказал:

    — Разберитесь, что там произошло.

    — Ну вот, — подумал Доктор, — все теперь повесят на меня. Но он еще не знал, что в отделении вместе с Куратором его ждут родственники Сердечника...

    Глава 8. Сердечник

    По пути из конференц-зала в отделение Доктор думал о том, что его прогноз оказался абсолютно точным. Только вот никому это не помогло. Сердечник все равно бы умер, даже если бы он показал и объяснил Реаниматору все свои расчеты.

    — Разве бы тот ему поверил? Нет, не поверил бы, а только бы сам посмеялся, да еще другим рассказал... А что было бы тогда? Лучше даже не думать... — такие мысли крутились в голове Доктора, с тоской ожидавшего в ординаторской Куратора, которая все никак не приходила.

    Но вот дверь отворилась. И в ординаторскую вошла Куратор, торжественно и скорбно сопровождая молодую, лет тридцати пяти, женщину и совсем старого мужчину.

    — А вот и врач, который дежурил в эту ночь в отделении, — укоризненным тоном произнесла она, указав перстом на Доктора.

    Тот сразу понял, что это родственники Сердечника и что предстоит непростой и неприятный разговор. Он встал из-за стола и стоял, ожидая вопросов. Но их не последовало: родственники просто стояли и смотрели на него, как на преступника. А затем развернулись и вышли...

    — Они только что от Главврача, — сообщила злорадно Куратор, — жалобу на вас собираются писать в Минздрав... Что же вы опоздали с переводом в БИТ?

    Доктор не мог поверить, что услышал такое... Но через какое-то мгновение, интуитивно защищаясь от несправедливого обвинения, вместо ответа даже не спросил, а крикнул Куратору:

    — А какие показания были для перевода?

    — Увидим на вскрытии, — многообещающе ответила она…

    Сердечник лежал на мраморном столе больничного морга с посиневшими уже конечностями и сине-багровыми трупными пятнами на теле. К ноге была привязана бирка с номером болезни и надписью «БИТ». Реаниматор и Куратор с Доктором пришли одновременно. Вообще-то говоря, по правилам после перевода больного в реанимацию, БИТ или даже просто в другое отделение дежурный врач уже никакой ответственности за его дальнейшую судьбу не несет. Но тут случай был особый: неожиданная смерть да еще и распоряжение Шефа «разобраться». Куратор, зная все нюансы кафедральной лексики, правильно поняла, что разобраться предстоит с Доктором. Поэтому она и пошла с ним на вскрытие умершего Сердечника, хотя тот с момента перевода к отделению никакого отношения не имел.

    Подошел Патологоанатом, чтобы начать обыденную для себя работу. Доктор отодвинулся подальше от стола, пропуская его, чтобы не помешать процессу «разделки» человеческого тела. Но отошел подальше он и потому, что не мог смотреть, как того, кто «поступками ... близок к ангелам...» (Доктор любил перечитывать «Гамлета»), будут разделывать ножами и пилами как в мясном цехе. Он еще на третьем курсе института решил, что никогда не станет ни хирургом, ни патологоанатомом. Тогда, на кафедре патологической анатомии, он попал на занятия к женщине-преподавателю, которая перед каждым своим вскрытием пила валерьянку, а руки у нее все равно тряслись то ли от волнения, то ли от ужаса происходящего. Хотя на теоретических занятиях она была приветлива со студентами и всегда спокойно и сдержанно относилась ко всем возникающим проблемам. Доктор тоже внутренне содрогался от того, как визжит пила, распиливающая череп, как с глухим треском «распахивается» грудная клетка, и кровь ручейком стекает по специальному желобку...

    Здесь, в больничном морге, присутствуя на неизбежных для него вскрытиях (к счастью, не таких частых), он всегда удивлялся спокойствию и равнодушию, с которым патологоанатомы выполняли свою работу. Больше всего его ужасали изумленно-радостные восклицания от неожиданных патологоанатомических находок. И сейчас Доктор ждал, как приговора, радостного сообщения типа:

    «Вы посмотрите, какой обширный свежий очаг некроза в сердечной мышце!», или «Какая аневризма!» Но вскрытие заканчивалось, а патологоанатом молчал и только привычными движениями «шинковал» внутренние органы, пытаясь определить причину смерти...

    — Ничего... Абсолютно ничего... — этими словами завершил он свою работу и поинтересовался:

    — А вы-то сами что думаете?

    Куратор недоуменно ответила:

    — Что тут думать, если на вскрытии ничего...

    Положение спас Реаниматор, предложив:

    — Внезапная сердечная смерть. Проблема непонятная до сих пор, но, тем не менее, существующая. Что еще можно предположить, если нет данных за инфаркт?

    На это Доктор возразил:

    — Внезапная смерть — это смерть через несколько секунд или минут после первых проявлений болезни, например боль в сердце, закончившаяся остановкой сердца. Вы это зафиксировали в БИТе?

    — Конечно, — ничуть не смущаясь, заявил уверенно Реаниматор, — только вот в истории болезни не успели записать. Но сейчас допишем...

    Ах, лукавил, лукавил бывалый Реаниматор. Ведь никто и не заметил, как Сердечник «отдал концы», потому что в это время все, включая дежурных медсестер БИТа, сидели в отдельном маленьком закутке, пили чай и смотрели телевизор. И по правде говоря, отсутствовали-то всего минут пятнадцать-двадцать! Кто мог знать, что так выйдет, если новенький вообще ни на что не жаловался...

    В оставшееся после дежурства свободное время Куратор и Реаниматор, озабоченно совещаясь, проверяли и согласовывали все записи в истории болезни. А Доктор, все еще обдумывая случившееся, не торопясь ехал на своем «жигуле» после дежурства домой. И удовлетворение от того, что Куратору не удалось с ним «разобраться», все же омрачала мысль о том, что умер человек...

    А через три недели из приемной Главврача в отделение передали жалобу, написанную на него в Минздрав. Доктор думал, что увидит обычный конверт, обычное письмо на одном листе с жалобой на себя. Но ему кроме одного листа, исписанного нервным почерком кем-то из родственников Сердечника, преподнесли вдобавок еще и целое дело, сшитое из сопроводительных писем с резолюциями всех вышестоящих органов здравоохранения с требованием «разобраться и принять меры». Ради любопытства Доктор полистал всю эту бюрократическую переписку и удивился тому, сколько инстанций занималось жалобой: Минздрав, городское и районное управления здравоохранения и, наконец, администрация больницы. Убитые горем, озлобленные на советскую медицину в лице Доктора и на весь белый свет родственники, наверное, думали, что им станет легче, если они узнают, что «нерадивого» врача наказали. Но бумага, которую они получили в ответ (теперь уже прошедшая все инстанции в обратном порядке — снизу наверх), наверное, убила их еще больше. В ней говорилось, что никакой халатности Доктор не проявил, что Сердечник был переведен в БИТ сразу же после жалобы на боли в сердце, и что медицина в этом случае оказалась бессильной. И откуда им было знать, что Сердечник был все равно обречен, потому что так наложились друг на друга ритмы его жизни и смерти. Ну а жалобу, как и положено, обязательно читает тот, на кого ее написали. Такие уж были времена. Но я думаю, читатель, они и сейчас не изменились. Сам же главный «виновный» — Доктор — от всех произошедших с ним за это время событий даже и не заметил, как подкрался Новый Год. И в Новом Году он познакомился со странным человеком, которого назвал в своем дневнике Отступником.

    Глава 9. Отступник

    Приближался Новый Год, и большинство сотрудников клиники обсуждали главный вопрос: кому дежурить в новогоднюю ночь? Конечно же, никому этого не хотелось, да и Доктор не был исключением. Обычно это решал жребий, и он ждал дня, когда в отделении соберутся все ординаторы, чтобы вытянуть из чьей-нибудь шапки одну из бумажек с подписанной праздничной датой. Бумажек этих было три: тридцать первого декабря, первого и второго января. Любая из них означала, что Новый Год будет испорчен окончательно. Дежурство в новогоднюю ночь означало, что весь следующий день с утра придется отсыпаться, а потом и праздник закончится. Ну, а первое или второе января означало прерванный, а значит, тоже испорченный короткий новогодний праздник. Но проходили дни, а никто не звал Доктора на жеребьевку. Доктор был уверен, что вопрос решился сам по себе, и кто-то просто «купил» эти дежурства: ведь оплачивались они по двойному тарифу. Каково же было его удивление, когда он узнал, что сам числится в списке новогодних дежурств. Оказалось, что какой-то поганец записал Доктора (якобы по его личной просьбе) дежурить тридцать первого декабря, и более того, этот список уже утвержден приказом главного врача больницы. Выяснить, кто же этот «доброжелатель», так и не удалось, и Доктор с каким-то обреченным бешенством сначала думал, как все же этого гада отыскать. А часа через два, немного поостыв, он лихорадочно соображал, как бы увильнуть от новогоднего «подарка». По всему выходило, что увильнуть вполне возможно: в местной поликлинике, где он жил, были хорошие связи. Но это означало, как говорили в армии, что он сам кому-то «устроит подлянку». А вдруг им окажется хороший человек? Да и своим недоброжелателям, которых, как оказалось, у него гораздо больше, чем он думал, он в очередной раз даст возможность «стукнуть» на себя Шефу. Трезво поразмыслив, Доктор решил не дергаться и, как говорят, отстоять новогоднюю вахту, тем более что за нее полагался отгул...

    В последний день уходящего года, быстренько обойдя свои палаты, поздравив оставшихся на праздники больных и пожелав им благополучной жизни в Новом Году, Доктор незаметно «смылся» из своего отделения. До начала дежурства оставалось почти четыре часа, поэтому он решил не торопясь проводить Старый год, пусть оказавшийся для него и не совсем удачным. В кафе неподалеку, где у него был знакомый администратор, его ожидал накрытый стол с закусками и коньяком. Выпив, закусив и хорошо пообедав (фирменная солянка, котлета по-киевски, кофе и мороженое), он в хорошем расположении духа отправился на дежурство. И больничное отделение казалось ему уже и не таким плохим местом для новогоднего вечера.

    — На посту или на вахте в армии гораздо хуже, — философски размышлял он, подходя к своему корпусу.

    В положенный час Доктор поднялся в отделение, выслушал все рекомендации по оставленным под наблюдение больным и отбыл в ординаторскую, чтобы быстренько просмотреть их истории болезни. По пути он перебросился парой слов с дежурной медсестрой, от которой узнал, что, скорее всего, больницу на эту ночь для скорой помощи закроют, так что новых поступлений не будет. В канун праздника практически все отделения, кроме реанимации и БИТа, были полупустыми.

    — Народ на Новый Год лечится дома и совсем другими средствами, — подумал про себя Доктор, и настроение его улучшилось.

    В ординаторской стояла небольшая елка, и посередине было выдвинуто два приставленных друг к другу письменных стола, пока еще пустых. На душе стало веселее от того, что все-таки будет пусть больничное, но все же новогоднее торжество...

    Заниматься было особенно нечем и Доктор, уже вполне освоившийся на территории больничного корпуса, решил обойти другие отделения и пригласить знакомых ординаторов к себе наверх. Зайдя в отделение, где работал Стукач, он, к своему удивлению, увидел на месте дежурного врача одного из ассистентов кафедры Шефа. Доктор не был с ним знаком лично, а просто мельком видел у Секретаря в приемной, которая на его вопрос, что это за личность, ответила:

    — Был лучшим аспирантом Шефа, а теперь — ассистент кафедры.

    Но послышалась в ее голосе какая-то назидательно-грустная нотка. Казалось, что ей отчего-то жаль этого человека. Вспомнив этот разговор, Доктор подумал, что может именно он подскажет, как вести себя с Шефом, чтобы добиться наконец определенной ясности в своей будущей судьбе.

    — Только вот как начать разговор? — лихорадочно соображал Доктор.

    Но, не успев еще ничего придумать, услышал вежливое приветствие и поздравление с наступающим Новым Годом.

    — Грустно, правда, встречать такой праздник в больнице, но так уж получилось, — добавил незнакомец.

    Затем, как бы продолжая, спросил:

    — Первый раз на Новый Год дежурите?

    Доктор в душе усмехнулся и попытался вспомнить, сколько раз встречал Новый Год дома. Оказалось, что всего-то не больше чем в половине случаев за всю свою жизнь. Тут же вспомнились суворовское училище и академия, с их тяжелыми военными буднями и тоскливыми праздниками. Особенно запомнилось, как оставленный однажды на Новый Год в училище (большинство ребят уехало на зимние каникулы домой), Доктор и еще двое «пострадавших», так же, как и он, запершись в спальне, пили из большущей бутылки (их называли «бомбами») вино, разливая его в мыльницы. Называлось оно «Цимлянское» и, по-видимому, было порядочной гадостью. Но почему-то после этого, первого в своей жизни праздничного вина с легким мыльным запахом Доктору никогда не было так вкусно, хотя за свое тридцатилетнее бытие он перепробовал всяких напитков предостаточно.

    Собеседник вдруг заразительно засмеялся, и Доктор неожиданно сообразил, что он все это, вспоминая, рассказывает вслух.

    — Ну, а здесь-то Вы (собеседник обращался к нему на «вы» — отметил про себя Доктор) что делаете после училища и академии? — с удивлением спросил он.

    И вопрос этот прозвучал с таким неподдельным интересом, что Доктор — обычно скрытный с незнакомыми ему людьми — начал рассказывать ему обо всем. Сбиваясь, перескакивая с одного на другое, путаясь в последовательности событий, он поведал незнакомцу о будущем открытии, ритмах жизни и смерти, о Кураторе и об отношении Шефа к своей персоне...

    — Да, — подытожил собеседник рассказ Доктора, — не туда вы попали!

    — Как не туда? — опешил будущий изобретатель. — А куда же?

    — На кафедру, где не открытиями занимаются, а обеспечивают кандидатскими и докторскими диссертациями любимых сынков и дочек профессуры, да еще высокопоставленных чиновников, — с веселой иронией ответил собеседник.

    И видя изумление Доктора, начал ему рассказывать что-то просто невероятное. Кто такой Шеф на самом деле? Великий ученый, который мечтает сделать переворот в науке? Он обычный карьерист, для которого наука — возможность собственного продвижения. Вспомните полковника Скалозуба из «Горя от ума». Так и Шеф, подобно ему, добивается званий и должностей любыми способами: «Чины добыть есть многие каналы. Об них как истинный философ я сужу. Мне только бы досталось в генералы...»

    Но наука — не армия, и человека в ней продвигают идеи… А когда их нет, то где взять? Из зарубежных журналов. Так он с этого и начал карьеру делать, занявшись еще в ординатуре биохимическими проблемами. На кафедре терапии, конечно, плохо в этом разбирались, так что он «свое» исследование представил чуть ли не новым (так и объявил!) направлением в науке. Все и приняли это за чистую монету. А Шеф, оказывается, просто воспроизвел работу, опубликованную за рубежом, да и защитил диссертацию. Заведующий кафедрой, правда, потом узнал — и давай его «гноить»: тот из колхозов и овощных баз не вылезал — со студентами на общественные работы все ездил. Но оказалось, это в плюс: продовольственную линию партии правильно понимает. Тогда он в КПСС и полез — карьеру делать. К тому же еще с институтских времен комсомольские привычки остались: активист и демагог. На партийный призыв целину осваивать первый откликнулся. Правда, там все вкалывали, а он собрания комсомольские устраивал — итоги работы подводил и графики строил для обкома. Так медаль и получил. Потом женился удачно — говорят, на чьей-то родственнице из верхов. За границу послали поработать: в итоге — орден. Вернулся, а тут вакансия появилась — внезапно умер заведующий кафедрой. На освободившуюся должность много достойных людей претендовало, но решили все не личные и научные заслуги, а звонок сверху. Вчерашний ассистент стал сразу заведующим кафедрой, даже без докторской степени.

    Ну а все остальное — дело техники. Задействовав весь кафедральный ресурс, быстро выполнил докторскую диссертацию. Ну, а чтобы диссертация прошла «на ура», он к ней фильм снял про астматический статус. Привлекли к делу одного больничного хроника и попросили изобразить тяжелый приступ удушья. А сам Шеф в фильме этом имитировал «реанимационные» мероприятия. Тот астматик так вошел в роль, что натурально в реанимацию попал. Еле откачали (правда, уже без участия Шефа), но на пленку все сняли с его комментариями. Потом на защите в Ученом совете не было подано ни одного голоса против: еще бы, такой замечательный врач и талантливый ученый! Ну а дальше никто и не заметил, как его в Академию протащили. Без ничего — без монографий, без открытий и без изобретений!

    А сейчас он авторитет свой наращивает и окружение создает, протаскивая нужных людей в науку. Наберется идей из последних зарубежных публикаций и планирует в Ученом совете темы диссертаций для блатных сынков и дочек. Они защищаются успешно, а Шефу как основателю «новых направлений» в советской науке — слава и почет. К тому же родители этих блатных — профессура и чиновники разных рангов — Шефу по гроб жизни обязаны: их любимые детки потом на кафедрах или в НИИ пристраиваются. Ведь особенно не принято своих отпрысков на собственной кафедре «защищать», поэтому и идет натуральный обмен. Вот сейчас если посмотреть, кто на кафедре из «своих»? Дочка министра здравоохранения из южной республики, трое детей профессоров из нескольких медицинских институтов, несколько отпрысков чиновников из Минздрава. Даже генеральский сынок есть. Тут он назвал фамилию, и Доктор вспомнил рассказ Физика, как этот балбес экзамен с третьего захода еле-еле на тройку только сдал. Ну, а если кому для престижа в Минздраве доктором наук стать захочется, Шеф и здесь окажет услугу. Ведь он же член ВАКа, так что любую докторскую «протащить» всегда сможет. С его связями место академика получить — лишь вопрос времени.

    — Вон Уролог, удалил члену Политбюро аденому да дней десять потом массаж простаты поделал. А в благодарность — звание академика, Героя Социалистического Труда и НИИ в подарок! За банальную операцию! Так что, если в стране астматик высокопоставленный появится, Шеф тоже все получит!

    — Я сам-то гораздо позже во всем разобрался, — продолжил коллега по дежурству. — А когда в аспирантуру поступал, особо не задумывался, что да как. Дядя у меня — в Минздраве. Рассказал мне про Шефа, что, мол, он самый передовой и пробивной. Я и выбрал эту кафедру. А тему Шеф порекомендовал, сходную со своей, — с биохимическим уклоном. Я, правда, всю работу сам сделал — от начала до конца. Ну, а Шеф, как потом оказалось, якобы под мою диссертацию от Дяди много чего получил для исследований: технику, валюту. Тот еще вымогатель оказался! После защиты оставил меня ассистентом на кафедре, конечно, чтобы от Дяди из Минздрава дальше деньги тянуть. Ну я и решил, раз уж так сложилось, собирать материал для докторской. Заодно и ссылки по нашим кандидатским диссертациям и всем похожим работам стал смотреть, с литературой начал разбираться. И оказалось, что все это уже давно исследовано и опубликовано, а мы результаты просто повторили. А я-то, по наивности, показал ему те статьи из заграничных журналов. Ну а потом поговорили... Так я за «научную истину» и пострадал...

    — В общем, оказался он обычным лицемером и вымогателем! А в итоге меня заклеймили как... — тут собеседник запнулся, но Доктор подсказал:

    — Отступника.

    И тот, согласно кивнув головой, продолжил:

    — Теперь говорят, что предал кафедру и лично Шефа, хотя кроме нас с ним никто об этом разговоре не знает. Все только шепчутся. Я для него на кафедре — враг номер один. Дежурить меня он обязал как обычного ординатора. К занятиям со студентами не допускает, статьи мои в печать не подписывает. Получается так, что через год конкурс на должность, а у меня ни научных работ, ни педагогической нагрузки, ни лечебной работы. Вот так. Думаю, что к моменту следующих выборов устроит он «под меня» собрание кафедры с коллективным осуждением и резолюцией не давать рекомендацию на участие в конкурсе. Так что недолго мне тут осталось...

    Доктор слушал, не зная, что сказать в ответ. А Отступник продолжил:

    — Хотел я было на другую кафедру перебраться, уже и договоренность была сверху, и тот заведующий был не против моей кандидатуры. А когда пришел на собеседование, то вдруг получил отказ... Якобы вакансию закрыли. Решил выяснить без шума, в чем там дело. И что же? Поверить не мог: в отделе кадров института «по секрету» шепнули, что я будто пью и жену в запое избиваю! Ясно, что Шеф постарался, его работа. Он «по секрету» своим приближенным — Завучу или Парторгу — шепнет какую-нибудь гадость, а те и разносят по кафедре и институту…

    — Я ведь и раньше о таких вещах краем уха слышал, но не мог поверить, а вот теперь на собственном опыте убедился. Так что теперь будете знать, чем Завуч с Парторгом занимаются.

    Доктор ошеломленно молчал. А в голове мелькнула только одна мысль:

    «Рафферти...» — это он вспомнил свое первое впечатление от встречи с Шефом... Да еще анекдот армейский пришел в голову:

    Генеральский внук спрашивает деда:
    — Дедушка, а когда я вырасту, смогу стать генералом?
    — Конечно, сможешь, — отвечает дед.
    — А маршалом? — снова спрашивает внук.
    — Нет, внучек, — у маршалов свои внуки есть...

    Тут в ординаторскую, издав радостный крик, вбежала Медсестра:

    — Ну, а вы почему еще здесь? Поднимайтесь наверх, все уже собрались провожать Старый год!

    Доктор взглянул на часы: до Нового Года оставался час, действительно пора... В ординаторской отделения собрались все, кто дежурил в корпусе. Два сдвинутых письменных стола были уже заставлены шампанским и разными напитками. Закуска была разная — от консервов и колбасы до больничной еды — хлеба, сахара, масла и каких-то подозрительных серых котлет. Старый год провожали недолго: потом еще нужно было проследить за порядком в палатах. Сестры наливали вино и водку в рюмки. Доктор, все еще ошеломленный разговором с Отступником, машинально выпил свою рюмку и пошел по палатам делать вечерний обход. Если бы кто-то внимательно на него посмотрел, то подумал бы, что идет не совсем уверенно. А может быть, и подумал, что это только кажется...

    Во многих палатах было уже тихо, потому что все спали. Те, кто остается в больнице на Новый Год, вряд ли в состоянии его весело встретить. Поэтому только в двух палатах были слышны голоса: в одной отмечали Новый Год «завсегдатаи» — районные хроники-инвалиды, попадавшие в больницу с обострениями своих болячек почти каждые два-три месяца. А в другой «гуляли» две молодые девчонки, приехавшие в Москву из провинциальных городков, госпитализированные в больницу «по скорой», но не успевшие покинуть ее до Нового Года. И еще до того, как они стали спрашивать его разрешения встретить праздник, он, запинаясь от чего-то, произнес:

    — Вы, пожалуйста, тише празднуйте. А то многие уже спят.

    В ответ он услышал радостное и дружное:

    — Спасибо!

    Обойдя все палаты, Доктор вернулся в ординаторскую в тот самый момент, когда Генеральный Секретарь поздравлял советских людей с Новым Годом. Сестры уже разливали шампанское. Доктор поднял бокал и с двенадцатым ударом курантов после тоста «С Новым Годом, с новым счастьем!» произнес свою коронную фразу:

    — Мы будем жить вечно. А если и умрем, то только при попытке выжить!

    Кроме Шекспира он любил перечитывать и Хеллера... К тому же никогда не раздумывал: «Быть или не быть?» Он всегда верил только в одно: «Быть!» Новый Год наступил, и празднование продолжалось. Тостов было много, и Доктор в конце концов запутался, с кем и за что пьет. В голове все еще крутились обрывки разговора с Отступником, а перед глазами почему-то все время маячила молодая Медсестра из соседнего отделения...

    Глава 10. Медсестра

    Тосты следовали один за другим, и Доктор, допив шампанское, перешел на коньяк. Но даже после всего выпитого настроение не улучшалось, а только становилось тоскливее. В голове все крутился разговор с Отступником и навязчивая мысль, что ему уж точно ничего не светит среди членов стаи кафедральных блатных. А что блатные всегда впереди, он убедился еще в академии. Вспомнил, как, выполнив дипломную работу и блестяще защитив ее, он надеялся, что попадет в НИИ или адъюнктуру (военную аспирантуру). Ведь даже руководитель дипломного проекта был удивлен, когда Доктор без посторонней помощи разработал оригинальную схему и сам собрал маленький приборчик, определявший наличие любого радиоактивного излучения от одной сотой до нескольких сотен рентген. Им можно было пользоваться и как измерителем, и как индикатором с заданной чувствительностью. А умещался он в кармане и работал от одной маленькой батарейки «Крона», которой хватало больше чем на месяц. Единственной проблемой было то, что это оказалось никому не нужным. И, несмотря на отлично защищенный дипломный проект, поданную заявку на изобретение, ему — одному из лучших на своем курсе — предложили послужить где-то на Дальнем Востоке начальником химического склада. А сынки генералов и полковников генштаба — троечники и бездельники — получили то, что получить по справедливости должен был он сам.

    Да тут еще и здоровье подкачало: в последний год учебы, то ли от нервного и физического напряжения, то ли от постоянной работы с радиоактивными источниками Доктор стал худеть, страдать от несварения желудка и головных болей. Ни болезнь, ни ее причину военные эскулапы так определить и не смогли. Без особых успехов лечили то от «гастрита», то от «вегето-сосудистой дистонии», и, в конце концов, признали годным к службе без всяких ограничений. Ну а раз годен, изволь «поди-ка послужи!» Но со службой в войсках Доктор успел познакомиться еще на стажировке в «образцовой» воинской части на предпоследнем курсе академии. И идти на службу, где офицеры каждый вечер напивались до потери сознания, а наутро с похмелья шли на занятия с личным составом «по боевой и политической подготовке», ему не могло даже присниться в самом кошмарном сне. Доктор до сих пор помнил «три закона воина-химика», которым смеха ради обучали «молодых» солдат:

    1. Куда ветер — туда дым!
    2. От двух шашек дыма больше, чем от одной!
    3. Чем больше морда, тем больше противогаз!

    Поэтому трезво взвесив предложение стать «начальником Чукотки», он решил поставить крест на своей военной карьере. Проштудировав несколько томов медицинской энциклопедии (в академии была огромная библиотека), он сам нашел нужную статью и определил свой диагноз. Оставалось только официально записать его в личную медицинскую книжку, а затем подать рапорт о направлении на военно-медицинскую комиссию. На следующий день, выпросив у регистратора в медчасти свою медицинскую карту, он прямиком направился в одну из гражданских платных поликлиник. В отличие от бесплатного здравоохранения, там можно было сразу проконсультироваться хоть у академика, если таковой был в штате. Заплатив необходимую сумму, он получил талон и через полчаса сидел уже в кабинете профессора-эндокринолога. Тот, выслушав жалобы и проведя беглый осмотр, подтвердил все то, что Доктор выудил из статьи про заболевания щитовидной железы. А на вопрос о причине последнего предположил, что в этом виноват сам Доктор, небрежно обращавшийся с источниками радиации при калибровке изобретенного им прибора.

    — А для дальнейшей службы в армии я пригоден? — поинтересовался кандидат на военную ссылку, обращаясь к консультанту.

    — Вряд ли, — ответил тот, записывая свое заключение на бланке со штампом поликлиники...

    Дальше все было просто. Поход в гарнизонную поликлинику к эндокринологу, который просто переписал все, что было на листке, полученном от профессора (не станешь же оспаривать диагноз известного светила медицины!). Затем направление на военно-медицинскую комиссию в госпиталь, где врачи, убедившись в безрезультатности своих усилий по лечению болезни Доктора, начисто списали его в запас...

    Стоя у окна с бокалом в руке, Доктор клял себя последними словами, вспоминая, как он «купился» на вывеску от Кремлевского управления, хотя перед распределением ему предлагали аспирантуру на одной из теоретических кафедр института. Но кто мог ожидать, что и здесь нужно не служить, а прислуживаться.

    — Страна рабов... — пришли на ум слова поэта, и тут же кто-то спросил:

    — Каких рабов?

    От досады Доктор поперхнулся глотком недопитого вина и увидел перед собой ту самую симпатичную Медсестру, которая крутилась вокруг него весь вечер, а теперь с любопытством на него смотрела.

    — Опять заговариваюсь, — отметил тот, вспоминая встречу с Отступником, и то ли от досады, то ли от злости выпалил:

    — Тех, кто пашет как папа Карло, а получает как Буратино!

    Тут Медсестра громко засмеялась и предположила:

    — Ну, тогда, наверное, это мы — медсестры? А может быть вы — врачи?

    Обоим стало отчего-то весело, и Доктор предложил:

    — Давайте выпьем за то, чтобы об этом не думать. Ведь сегодня Новый Год!

    Выпили по глоточку, потом еще и еще...

    — Может, к нам в отделение спустимся, — предложила Медсестра, — там и тише, и кресла есть мягкие. Ты ведь все равно на два этажа дежуришь?

    Доктор удивился этому неожиданному «ты», сказанному каким-то особенным, манящим голосом, не нашелся, что сказать, а так-то странно и хрипло (пытаясь прокашляться) повторил:

    — Ну да, на два...

    И только спустившись на этаж ниже (в отделение, где работал Стукач), он сообразил, что во всем корпусе мягкой мебели не было и в помине, а во всех холлах и коридорах громоздились уродливые стулья и кушетки, покрытые драным коричневым дерматином.

    — И где же мебель... мягкая? — спросил Доктор немного заплетающимся (наверное, от выпитого за вечер) языком.

     — Подожди, — шепнула та, прошла в сестринскую комнату, вернулась с каким-то ключом и поманила его в сторону одной из комнат.

    Он пошел за ней и оказался перед дверью с табличкой «Ассистент» и фамилией Стукача, еще через пару секунд сидел в его кабинете на новеньком мягком диване, а сзади Медсестра тихонько запирала дверь на ключ...

    Что было дальше? Доктор называл это деликатным словом «отдохнуть», предпочитая не использовать всякого рода похабщину... Отдыхали они долго, на полную катушку: и на креслах, и на диване, а под конец даже на письменном столе Стукача. Обнимая, целуя и лаская новую подружку, Доктор вдруг с каким-то злорадством представил себе, как бы отреагировал владелец кабинета, узнав, кто здесь развлекался. Почему-то эта мысль так возбудила его, что силы не то что бы удвоились, а даже утроились... А может быть, это был просто результат действия выпитого за вечер. Под «занавес» они устроились на полу, покрыв халатами дешевый синтетический ковер и несколько мгновений тихо лежали, отдыхая от всего, что случилось в эту новогоднюю ночь. И тут неожиданно Медсестра рассмеялась и сказала:

    — А мебель эту поставили день назад. А его (Стукача — понял Доктор) еще и не было здесь. Так что мы с тобой этот диванчик и кресла обновили!

    — Ну, давай тогда еще и обмоем их, — предложил он ей, доставая предусмотрительно захваченную из ординаторской недопитую бутылку шампанского. Отковырнув пробку, и отхлебнув из горлышка глоток, он вдруг возмутился:

    — Вот сволочь! Он себе еще и комплект мягкой мебели отхватил. Может от особистов подарок?

    — Каких еще особистов? — удивилась Медсестра.

    — Тех самых, у которых стук быстрее звука! — со злостью ответил он и начал рассказывать историю со Стукачом. Та слушала и смотрела на него так же, как смотрела сестра в отделении, где умер Раковый. И тут Доктор сообразил, что для нее, двадцатилетней девчонки, это кажется полным бредом, и вовремя «закруглил» рассказ словами «доносит все Шефу». Слава Богу, это она поняла и больше не стала ни о чем спрашивать... Сидя на диване и прижавшись друг к другу в холодном кабинете (топили в больнице все-таки паршиво!), поочередно прикладываясь к горлышку, они прикончили шампанское. И несмотря на холод, Доктору стало тепло и спокойно...

    На часах была половина шестого утра, пора было собираться: ведь кто-нибудь из больных отделения может рано проснуться. На прощание Доктор поцеловал Медсестру и неспешно побрел к себе в ординаторскую, размышляя о том, как ему повезло, что какой-то гад записал его в список новогодних дежурств. И еще он думал о том, когда же в следующий раз ему повезет дежурить с ней еще раз.

    — Нужно как-то подгадать и «купить» лишнее дежурство, совпадающее с ее сменой, — решил он...

    Но подгадывать не пришлось: на очередном дежурстве, делая вечерний обход в ее отделении, Доктор увидел Медсестру, сидящую на посту и раскладывающую лекарственные «пайки» для больных. Мельком взглянув на входящего Доктора, она даже не улыбнулась ему, а просто спросила:

    — Здравствуйте, Доктор, вы сегодня у нас дежурите?

    — Да, — ответил он, а на душе стало почему-то тревожно. «Может быть, она решила, что новогодней ночи достаточно?» — пришла в голову мысль, и Доктор поспешил ретироваться из отделения...

    Вечер тянулся долго и тоскливо. Хорошо, хоть работы было много: оформить три выписки на следующий день (чтобы с утра после дежурства сразу уехать домой) и дописать ежедневные дневники в историях болезни своих пациентов.

    «Не мешало бы еще просмотреть и другие истории, — думал он. — Может быть, найдется свежий случай для расчета биоритмов и прогноза?»

    Но ничего просмотреть так и не удалось, потому что Доктора без конца вызывали в палаты, где лежали недавно поступившие. У одних «сердце билось не так», другие жаловались «на давление и головную боль», третьи — «на тошноту». Но причина была в одном: люди так напивались и наедались в праздники, что потом попадали в стационар с обострениями своих хронических болезней. Но, как правило, серьезных проблем не оказывалось, и всем помогало одно средство — внутримышечная инъекция популярной в терапевтических отделениях смеси под названием «тройчатка»...

    И только к двум часам ночи, когда все «укололись и забылись», Доктору удалось организовать себе чай с парой бутербродов, приготовленных дома: больничную пищу он терпеть не мог. Наскоро все съев и выпив, он, даже не сняв халата, прилег на кровать, спрятанную от посторонних глаз в ординаторской за двумя шкафами, и попытался заснуть. Глаза закрывались от усталости, но заснуть не удавалось. Вместо сна наваливалась тяжелая дремота, потом наступало пробуждение — он смотрел на часы, а затем — снова сонное забытье. И так каждые пять-десять минут. Доктор устал уже вести счет времени, и ему казалось, что это не сон, а тяжелое похмелье тянется бесконечно долго и никогда не закончится, но вдруг кто-то тихо постучал в дверь.

    Вздрогнув от неожиданности, он очнулся от тяжелого сна, открыл глаза и, приготовившись к неизбежному вызову к очередному «жалобщику», открыл дверь. Перед ним стояла Медсестра. Что было дальше, читатель может представить сам. Отличие заключалось лишь в койке вместо мягкой мебели, да в ординаторской вместо кабинета Стукача...

    Вот так, благодаря новогоднему дежурству, Медсестра стала любовницей Доктора. Правда, встречаться они могли только на работе: Доктор все свободное от занятий в больнице время проводил на своей подработке. Он почти каждый день ездил с Напарником на съемки в школы, в детсады, в разные учреждения и конторы (Напарник называл их «шарашками») на всякого рода мероприятия и юбилеи. Однажды они даже снимали учения по гражданской обороне в бомбоубежище одного из районов Москвы. Доктор обычно занимался съемкой и отвозил пленки в печать, а Напарник занимался поиском новых точек и собирал деньги. Бизнес был вполне доходный: за неделю работы можно было получить профессорскую зарплату. Отсюда и машина, и новая кооперативная квартира, и деньги, которые всегда имелись в наличии. Ну а дежурства в больнице он теперь «подкупал» исключительно для встреч с Медсестрой.

    Теперь не было ни времени, ни желания заниматься расчетами ритмов жизни и смерти. Приходя на дежурство, Доктор думал только о том, когда наступит ночь и все обитатели отделения успокоятся в своих палатах. И когда это время наступало, он сидел в ординаторской и ждал, а сердце бешено колотилось сначала от волнения (как перед экзаменами в мединституте), а потом — от радости, когда приходила она. За месяц с небольшим — после памятной новогодней ночи — он отдежурил раз восемь-десять, что несказанно удивило и заинтересовало Куратора.

    — Что это он вдруг дежурства полюбил? — раздумывала она, тщательно просматривая истории больных, которые он вел.

    Но с историями все было в полном порядке, так что повода придраться к Доктору и «просигнализировать» Шефу не находилось. Так, наверное, все бы и продолжалось до летнего отпуска, если бы не началась эпидемия гриппа.

    Глава 11. Контингент

    Как известно, эпидемии гриппа повторяются из года в год. Доктор еще в институте всегда удивлялся тому, насколько в общей массе бестолковы и неопрятны люди: стоило заболеть нескольким, и они начинали заражать всех окружающих.

    «И все оттого, что ведут себя как свиньи», — с раздражением и отвращением думал он всякий раз, сталкиваясь со сморкающимися, чихающими и кашляющими на него городскими обывателями.

    «Что вам дома не лежится? От зависти, что ли, здоровых пришли заражать?» — хотелось спросить их в подобных случаях.

    Хотя поступал, в конце концов, он по-другому: просто отходил от них подальше — ведь толпу воспитывать бесполезно. Если человек не усвоил за свою жизнь простое гигиеническое правило, что сопли нужно вытирать носовым платком, а не рукавом, и не разбрызгивать их вокруг, чихая на окружающих, то исправит его только могила.

    Самому Доктору болеть никак не полагалось: сразу же «накроется» халтура и жить будет не на что. Стипендии ординатора едва хватало не бензин. Поэтому он всегда старался от любых кашляющих, чихающих и сморкающихся держаться подальше. И вот тебе сюрприз: то самое Кремлевское управление, что направило его в ординатуру, отзывает всех своих ординаторов на эпидемию гриппа для временной работы в Центральной поликлинике. Эту новость ему торжественно сообщила Куратор, получив от Завуча соответствующее распоряжение. На следующий день Доктор с тоской катил на своем «жигуле» в центр Москвы, где в тихом, уютном и неприметном для московских обывателей месте расположилась та самая главная поликлиника, обслуживающая «слуг народа» и членов их семей.

    Подъехав к массивному зданию, окруженному высоким кованым забором, Доктор увидел, что подъезд к нему перекрыт шлагбаумом, а на посту стоит не какой-нибудь престарелый вахтер, а милиционер. Зная по опыту, что с ментами так просто не договоришься, он оставил машину на улице и направился к зданию прямо мимо стража порядка. Пройти, однако, удалось только после проверки документов (хорошо хоть паспорт догадался взять с собой!) и тщательного сравнения фотографии в документе с лицом его владельца. Обнаружив явное сходство, милиционер сверился с каким-то списком и показал, куда нужно идти. Пройдя по указанному маршруту, Доктор оказался в этой самой поликлинике, на этаже, где располагался кабинет главного врача. И перед дверью этого кабинета толпилось около десятка таких же, как он, «мобилизованных» ординаторов. Тут же выяснилось, что он приехал вовремя и что с минуты на минуту начнется инструктаж...

    Главный врач поликлиники вышел неожиданно для всех — мгновенно, бесшумно открыв дверь (как преподаватель в институте, проверяющий на экзамене, не списывает ли кто — отметил Доктор), и пригласил всех в конференц-зал в конце коридора. Инструктаж длился недолго и начался не с разъяснения обязанностей, а с перечисления того, что запрещено. Всем временно «призванным» на работу запрещалось распускать языки, а также запоминать, а уж тем более разглашать адреса и личные данные прикрепленных к поликлинике больных. Также запрещалось обсуждать медицинские проблемы Контингента между собой. Слово «Контингент» он произнес с таким торжественным и просветленным выражением лица, как будто говорил о Боге!

    — Все медицинские карты будете получать под расписку и после окончания работы лично сдавать в регистратуру, — закончил он свой инструктаж и добавил:

    — А сейчас уточните по списку, кто в какое отделение направлен, и приступайте к работе.

    Доктор посмотрел в список и направился в указанное для него терапевтическое отделение. Там его уже ждал еще один инструктаж...

    — Наш Контингент (тоже с почтительным придыханием!) — это руководящие работники партийного и правительственного аппарата. Они не должны ездить в поликлинику сами, поэтому врачи и средний медперсонал выезжают к ним на дом, — с преданностью в голосе объяснял Доктору местные порядки заведующий этим отделением.

    — Выезжать будете на прикрепленных к вам машинах с водителями, — торжественно продолжил он. — За день нужно обслужить три-четыре вызова.

    Тут Доктор вспомнил, что на поликлинической практике он за день на машине выезжал и по десяти адресам и ужасался, как это участковые врачи ходят по вызовам пешком или в лучшем случае на общественном транспорте.

    — А три вызова в день, да еще с доставкой на дом, вполне можно пережить, — подумал он весело и улыбнулся.

    — Не улыбайтесь особенно! — предупредил его заведующий. — Наш Контингент фамильярности не любит. Поэтому ведите себя скромно, если вам что-то из вежливости предложат, отказывайтесь. А самое главное, постарайтесь запомнить, кто относится к Контингенту и что ему полагается. А пока не запомнили, вот вам памятка.

    Тут Доктор, к своему изумлению, из полученной бумажки узнал, что Контингент — это только члены партийного и правительственного руководства. За ними идет другая категория — члены семьи Контингента, а там еще какая-то (он так и не понял!): то ли двоюродные и троюродные родственники, то ли проживающие с Контингентом, но не члены семьи. Кроме того, существовал и еще какой-то Бывший Контингент. И все эти отличия отмечены разноцветными бумажками-флажками, наклеенными на обложку медицинской карты. Но самое главное он уловил сразу: Контингент помечен красным флажком!

    — Ну да, все правильно — они ведь из Красных, — с иронией подумал Доктор.

    И когда инструктаж закончился, он стал готовиться к своей первой встрече с Контингентом. Первый, с кем он встретился, был Маршал Советского Союза.

    Глава 12. Маршал Советского Союза

    Получив в регистратуре под расписку три медицинских карты (две — отмеченные красными флажками, и одну — желтым), рецептурные бланки, пачку больничных листов и еще каких-то бумаг, Доктор запихнул все это в свой кейс и вышел на стоянку, расположенную во дворе поликлиники. Там у одной из «волг» черного цвета его уже поджидал шофер с написанными на бумажке номерами вызовов и домашними адресами больных. После короткого обсуждения с водителем маршрута и очередности визитов они тронулись в путь. Первый — самый близкий — адрес оказался на известном всей стране проспекте, где проживал сам Генеральный Секретарь. Туда и направился Доктор на свою первую встречу с Контингентом. Конечно, он немного нервничал: ведь отзыв, который впоследствии напишет на него главный врач, может повлиять на его распределение после окончания ординатуры. Хотя, по правде говоря, после всех произошедших с ним на кафедре событий он уже особо ни на что в перспективе и не надеялся.

    Подъехав к указанному в списке дому, водитель остановился и указал Доктору на нужный подъезд. Благополучно миновав сидящую внизу бдительную дежурную по подъезду (сейчас их называют на французский манер «консьержками»), тот поднялся на второй этаж, еще раз сверился с номером квартиры и нажал на кнопку звонка. И на чей-то голос из-за двери:

    — Кто там? — ответил:

    — Врач по вызову из Управления...

    Дверь немедленно распахнулась, и перед Доктором предстал одетый в стеганый (как у профессора Преображенского — отметил тот) халат немолодой мужчина лет пятидесяти, пригласивший его войти. Внутри эта квартира оказалась простор-ным «сталинским» строением с высоченными потолками, лепниной и несколькими ведущими в разные комнаты дверями.

    — Вот это квартирка! — подумал Доктор, вспомнив свое новенькое кооперативное приобретение из трех комнат в современном панельном доме рядом с метро, чем он особенно гордился. И тут же собственная квартира представилась ему бетонным убожеством, смахивающим на бомбоубежище, где они с Напарником как-то раз снимали учение по гражданской обороне.

    — Ну, а кто болеет? — бодро спросил Доктор обладателя профессорского халата.

    — Я болею, — объявил тот и, нисколько не смущаясь, затем добавил: я ведь Маршал Советского Союза, и ко мне положено приезжать домой!

    — Ясно, товарищ Маршал, — отчеканил Доктор, вспомнив армию, и уточнил: — а вы, товарищ Маршал, какого рода войск?

    Тут Маршал немного замешкался, а затем стал объяснять:

    — Я, вообще-то, посол Советского Союза в африканской республике... (Доктор впоследствии так и не смог вспомнить труднопроизносимого названия, о котором он никогда и не слышал), — а это приравнивается по званию к должности Маршала.

    Чем занимается африканский посол в Москве, Доктор уточнять не стал, а только спросил:

    — Где можно вымыть руки и осмотреть вас, товарищ Маршал?

    Тут очень кстати вышедшая во время разговора женщина (то ли жена, то ли домработница?) указала на дверь ванной комнаты, где Доктор тщательно вымыл руки (всех особенно предупреждали об этом на инструктаже!), вытер их приготовленным специально для него полотенцем и вышел для осмотра пациента. Его проводили в спальную комнату Маршала, который уже улегся в постель, ожидая врачебного осмотра. Расспросив, осмотрев и выслушав стетоскопом «больного», измерив у него температуру, Доктор ничего особенного кроме легкой простуды не обнаружил. Но все же, сделав серьезное выражение лица, объявил:

    — Вам, товарищ Маршал, для полного выздоровления нужно недельку подлечиться дома, необходимые лекарства я сейчас выпишу.

    Тут он достал из чемодана рецептурные бланки, собираясь писать и одновременно объяснять, но тот его опередил и важно попросил:

    — Выпишите мне финский Анальгин-Хинин — он мне лучше всего помогает!

    Доктор, работавший всего первый год в стационаре, где и обычного советского анальгина иногда не хватало, опешил, но виду не подал, а авторитетно заявил:

    — У вас, товарищ Маршал, сейчас период острой воспалительной экссудации. И на этом этапе патологического процесса лучше всего поможет обычный советский аспирин, тем более что через полчаса вы его купите в ближайшей аптеке. А вот Анальгин-Хинин в данной ситуации вам только навредит.

    Уверенный тон и непонятные слова о «патологическом процессе» вызвали ошеломляющий эффект: Маршал немедленно улегся в постель и со словами «слышала, что Доктор сказал?» отправил жену в ближайшую аптеку. Потом долго благодарил Доктора, тряс ему на прощание руку, повторяя, что в следующий раз вызовет к себе именно его. Доктор скромно молчал...

    Следующий адрес — Ленинский проспект и такой же сталинский, похожий на дворец дом. На звонок вышла дама лет сорока пяти, тщательно одетая, причесанная и накрашенная. Зайдя внутрь, Доктор увидел апартаменты, которым бы позавидовал, наверное, сам товарищ Маршал.

    — Да, — вспомнил Доктор монолог из «Собачьего сердца» Булгакова, — эти тухлой колбасы есть не станут! Захватили все самое лучшее. — И приветливо улыбнулся хозяйке.

    Но, как выяснилось с первых минут разговора, родственница Контингента (помеченная, кстати, желтым цветом) колбасы вообще никакой не ела.

    — Я, товарищ Доктор, — вегетарианка, — жеманно начала она, — и хочу вас предупредить, что в моем организме наблюдается избыток калия! А вызвала я вас для назначения обследования и дальнейших рекомендаций по диете. Ведь вы, наверное, знаете, что я Вдова академика (тут Доктор вспомнил фамилию известного химика, по учебнику которого он в свое время учился) и приравниваюсь к Контингенту?

    — Понятно, — вздохнул Доктор, — только хочу вас предупредить, что, во-первых, строгая вегетарианская диета может привести к дефициту белка и преждевременному старению! А во-вторых, если вы ощущаете избыток калия, то следует провести все обследования. Я вам сейчас выпишу необходимые направления.

    Узнав о вероятности преждевременного старения, Вдова академика безропотно выслушала все рекомендации и, получив нужные направления, спросила:

    — А можно я позвоню, чтобы в следующий раз прислали ко мне лично вас?

    — Можно, — согласился Доктор (к следующему разу он надеялся вернуться к себе в клинику), а про себя подумал:

    «Он, что, весь ненормальный, Контингент этот?» Оставался еще один вызов...

    Выйдя из подъезда, Доктор посмотрел на часы и удивился: был уже пятый час.

    — Как время летит быстро! — удивился он и только потом сообразил, что выехал он всего три часа назад. Оставался последний вызов — в Перовский район.

    — Непонятно, — раздумывал он в машине, разглядывая медицинскую карту, — как этот Контингент вообще попал в такую глушь, а не в центр города?

    Ехали очень долго: накануне навалило много снега и, в отличие от центра, дорога была местами еле проходимой. Ну а у самого дома машина вообще застряла, водитель полез было в багажник за лопатой, но Доктор из солидарности предложил ее вытолкнуть. На счастье, рядом проходили два каких-то мужика и за трояк (как раз на бутылку водки!), предложенный Доктором, весело и быстро вытолкнули «Волгу» из сугроба, докатив ее до подъезда. Оставалось найти нужную квартиру.

    Никакой консьержки и даже намека на ее существование в подъезде не оказалось, поскольку это был обычный (даже и не кооперативный) железобетонный дом, построенный, по-видимому, для пролетариев близлежащих промышленных предприятий. Облупленные, исписанные стены подъезда, изуродованный лифт — все это напомнило Доктору его коммуналку, где он обитал до получения кооператива. Но жилище Контингента он нашел сразу по двери, отделанной дорогим дерматином, очень похожим на кожу, да еще с покрытой «под золото» плашкой с номером квартиры. Нажав на кнопку звонка, Доктор ожидал ответа, но дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился всклокоченный, бледный и потный человек с очень неприветливым выражением на лице. Впустив Доктора внутрь, он вместо приветствия набросился на него с криками, смысл которых заключался в том, что вызванный с утра врач появляется только к шести часам вечера! В то время как больной с температурой выше тридцати девяти лежит беспомощный у себя в квартире.

    — Вот позвоню жене, она с вами разберется, — кричал он, размахивая перед лицом Доктора руками.

    Со времен армии Доктор усвоил хороший способ разговора с кричащими на него людьми: он стоял и молчал. Тот немного еще поорал, а затем, увидев, что реакция на его крики нулевая, замолчал, ожидая ответа. И к своему изумлению, услышал следующее:

    — Во-первых, успокойтесь. Ваш вызов был получен мною после двух часов и обслужен в порядке очередности, установленной руководством (тут, конечно, Доктор схитрил, ибо очередность устанавливалась из удобства передвижения по городу).

    — Во-вторых, если вы способны так повышать голос на врача, значит, ваше состояние не столь угрожающе. А в-третьих, я сейчас вас осмотрю и приму все необходимые меры по лечению. Но о вашем неуважительном отношении к персоналу Управления я доложу руководству!

    Все сказанное произвело нужное действие: Контингент успокоился и стал что-то рассказывать о жене, которая осталась дома со своим отцом, а его, чтобы он их не заразил, отправила с гриппом к матери в Перово.

    — Все понятно, — подытожил Доктор, — санитарно-эпидемиологическая профилактика. Давайте-ка я вас осмотрю.

    Но оказалось, что после недельного пребывания в соплях и последовавшей потом «ссылки» на окраину у Контингента развилась самая настоящая пневмония. И Доктор искренне удивился, откуда у того были еще силы так громко орать! Стало ясно, откуда температура, бледность с синеватым отливом, пот, слабость, паника и крики. Требовалась госпитализация, он вызвал машину и стал ждать ее прибытия. Машина пришла только через час и увезла больного, а Доктор с водителем отправились назад — в поликлинику. По темноте и плохой дороге ехали долго и добрались только к девяти вечера. Доктор, уставший и злой, сдал в регистратуру медицинские карты и отправился домой.

    — Ну, и работка, — размышлял он по пути, — всего три вызова, а весь день протолкался, и даже поесть не успел! Недаром, видно, зарплата у них (врачей Управления) выше. Да еще и Контингент соответствующий: все, как один, — ненормальные.

    Но, приехав на следующий день в поликлинику, к своему удивлению он узнал, что все трое уже успели позвонить главному врачу, выразить благодарность за хорошее обслуживание и пожелание прикрепить этого врача персонально к ним. Тут Доктору стало стыдно за свою нетерпимость к больным, пусть даже и не очень ему симпатичным.

    — Посмотрим, может и среди Контингента есть нормальные люди — решил он...

    Глава 13. Ровесница века

    Больше месяца Доктор ездил по вызовам к Контингенту и уже привык к одному и тому же: независимо от цвета наклеек на медицинских картах все вызывавшие врача вели себя совершенно одинаково. Они сразу же объявляли о своих званиях, заслугах и занимаемых должностях. При этом обращались к Доктору подчеркнуто вежливо, возводя, как ему казалось, невидимый барьер, подчеркивающий их привилегированное положение в обществе. И всегда требовали только заграничные лекарства. А Доктор, которому изрядно все это надоело, безропотно выдавал им рецепты на любые препараты, и они оставались довольными. Объявленная раньше эпидемия гриппа давно пошла на убыль, и многие оказывались не больными, а вполне здоровыми. А вызов врача на дом был для них возможностью поговорить о своем здоровье и жизни вообще. И, вероятно, поэтому в последнюю неделю своей работы в Кремлевской поликлинике Доктор встречал именно такой Контингент. Особенно ему запомнились две встречи...

    Первая состоялась в весенний апрельский день. На улицах вовсю таял последний снег, через стекла кремлевской «Волги» безжалостно светило яркое солнце, но ни земля, ни воздух еще как следует не прогрелись. Наверное, поэтому в машине и не выключался отопитель. А от этого в салоне царила невыносимая духота, но все попытки опустить стекла, чтобы уменьшить температуру, заканчивались сквозняком, холодом и запотевшими стеклами, с чем водитель категорически был не согласен. Доктор, одуревший от этой духоты и тоскливо длинной дороги в сторону Юго-Запада (отсюда — и невыносимое солнце), с нетерпением ждал конца поездки. И вот, наконец, машина подъехала к строению явно дореволюционной постройки. Так оно и оказалось, потому что в пятиэтажном кирпичном доме не было лифта, и Доктору пришлось подниматься на последний этаж пешком. Уставший от поездки в машине и голода (утром не успел позавтракать), подъема по крутой лестнице, весь потный, он чувствовал себя весьма паршиво. К тому же сказывались, наверное, и весенний гиповитаминоз, и выматывающий своими бесконечными поездками нелепый график работы, когда устаешь не от работы, а от бесконечных перегонов с одного конца города на другой. В общем, оказавшись у дверей нужной квартиры и еще не заходя в нее, Доктор уже мечтал поскорее оттуда выйти...

    На звонок из-за двери послышались шаркающие шаги, и перед Доктором оказалась весьма дряхлая старушка.

    «Как египетская мумия», — подумал он, — «ей уже восемьсот лет, а больше семисот не дашь...»

    — Здравствуйте, Доктор! — неожиданно звонко и весело поприветствовала его «мумия». — А я вас уже с утра дожидаюсь!

    Зайдя внутрь, он увидел, что, несмотря на почтенный возраст этого дома, квартира была просторней и уютней любой современной трешки. По крайней мере, потолки там были уж точно больше трех метров.

    — Вот поэтому и лестница такая крутая, — сообразил Доктор, вспомнив свое «восхождение» на пятый этаж.

    — На что жалуетесь? — автоматически спросил он, присаживаясь на стул, предложенный хозяйкой, и открывая медицинскую карту, отмеченную почему-то красным флажком.

    — Там все написано, — ответила та, и Доктор, к своему изумлению, прочел запись регистратора, принявшего вызов: «жалобы на общую слабость и потливость...».

    Затем посмотрел на дату рождения на обложке карты и чуть не упал со стула — 1900 год! Прикинув в уме, сколько же ей теперь лет, подумал, что у него самого шансов дожить до такого возраста уж точно не будет. Ровесница века оказалась разговорчивой, и Доктор больше не успел задать ей ни одного вопроса. Она успела рассказать ему и о своем тяжелом детстве в царской России, о свершившейся Революции и о своем участии в ней. Добавила и про большевиков, и про встречу с Вождем мирового пролетариата. С гордостью поведала Доктору о своей работе на селе, об организации колхозов и раскулачивании «врагов» под руководством Отца всех народов.

    — А сейчас я веду общественную работу в должности председателя Союза большевиков 1917 года, — объявила она под конец.

    — Вот дает старушка, — подумал Доктор, спросив еще раз для уточнения:

    — Ну, а врача по какой причине вызвали?

    — Да вот слабость какая-то и потливость, может, топят сильно?

    — Может быть, — согласился Доктор, — да и витаминов весной организму не хватает, давайте я вам их выпишу.

    Старушка с удовольствием согласилась, получила рецепт на витамины и, забыв про свою слабость и потливость, улыбаясь, сердечно распрощалась с Доктором. И Доктор улыбнулся ей в ответ, но на душе у него было как-то неприятно и грустно...

    Он вспомнил, как жила его Бабушка — тоже ровесница века. Только вот с вождем мирового пролетариата она не была знакома да и на баррикадах с красным флагом «не тусовалась». Всю жизнь горбатилась в сибирском колхозе, живя впроголодь от урожая до урожая, воспитывая трех дочерей (средняя из них — мать Доктора) и мечтая о прекрасном и обеспеченном будущем, которое ей обещали горлопаны из сельсовета, такие же активистки, как эта бабуля. Они же годом ранее и раскулачили их хозяйство, сослав мужа в неизвестном направлении. Вот так, впроголодь, считаясь «чуждым» элементом в этом их колхозном «раю», они и дожили до начала войны. А потом при первой же оказии всей семьей уехали в Среднюю Азию — к теплу и фруктам. Казалось, приехали в райское изобилие. Но в «раю» этом хорошо жилось только эвакуированным «спецам» да «коммунякам» с бронью. А они так и жили нищими и вечно голодными. Хорошо хоть летом было полно фруктов, а зимой ведь все помойки окрестные обходили по нескольку раз в поисках объедков от таких вот членов КПСС...

    После войны всю оставшуюся жизнь мучилась его Бабушка вначале от гепатита, а затем от цирроза печени. И когда становилось ей совсем невмоготу, то ни на слабость и потливость жаловалась, а на жуткие боли. Только вот до самой смерти так ни разу к ней врач на дом не пожаловал! А если прихватывало, то, бывало, по два-три часа в поликлинике просиживала в ожидании приема.

    — Да, — грустно размышлял Доктор, спускаясь по лестнице, — вот она свобода и справедливость. Правда, справедливость разная: у одних — суп жидковат, а у других — жемчуг мелковат. Как жили горлопаны красные, так и живут припеваючи. Только вот обещанного светлого будущего не видать! Предки мои, как рабы, на коммунистов вкалывали. А я теперь сам, как раб с высшим образованием, им витамины бесплатные выписываю и об их героической жизни беседы поддерживаю. Ни за что не стану в этом Управлении работать! К тому же за целый день даже поесть некогда. Просто какое-то рабство на плантации!

    Рассуждая об этом, он дошел до первого этажа, вышел из дома и поехал на свой последний вызов в качестве врача Кремлевского управления...

    Глава 14. Пенсионер Союзного значения

    На следующий вызов — в район Ленинского проспекта — ехали недолго: водитель знал, как срезать лишние километры. И вот они прибыли к такому же, как у Вдовы академика, огромному сталинскому дому. Поднявшись (к счастью, теперь на лифте) на шестой этаж, помятый и изрядно уже уставший Доктор нашел нужную квартиру и позвонил. Дверь отворилась, и на площадку вышел сухощавый дед лет семидесяти пяти, в старомодном френче защитного цвета.

    «Как у Отца народов», — отметил про себя Доктор, и тут же услышал заданный ему с каким-то подозрением вопрос:

    — Вы кто и к кому явились?

    В воздухе «запахло» атмосферой допроса.

    — Я вообще-то врач из Управления, по вызову, — начал было объяснять он, но тут последовал приказ:

    — Предъявите удостоверение!

    Доктор от такого обращения вначале оторопел, но тут же нашелся: вынул из чемодана медицинскую карту этого Контингента и, читая написанную фамилию, имя и отчество, показал на прикрепленный красный ярлык и ответил:

    — Вот мое удостоверение и пропуск, так что давайте посмотрим на больного.

    — А я и не больной, — почему-то обиделся тот и добавил, — вот вызвал врача посоветоваться, так что заходите, раз вы из поликлиники...

    Зайдя внутрь, Доктор увидел ставшую для него привычной картину: необъятных размеров квартира и в ней двое обитателей. Второй оказалась пожилая женщина лет шестидесяти с таким же, как у хозяина, подозрительным выражением лица, только что одетая не в военный френч.

    — Это моя жена, — представил он хозяйку, — а я сам — Пенсионер Союзного значения, отставной военный, — и, подумав секунду, добавил:

    — Генерал!

    — Ясно, товарищ генерал, — четко ответил Доктор (что-что, а с военным начальством общаться он умел), — какие будут вопросы и пожелания?

    Вопросов оказалось много: Пенсионер готовился ко дню Победы и дачному сезону. Так что пришлось отвечать долго и подробно на то, не противопоказаны ли садово-огородные работы, рыбалка и охота. Но особенно важным для него оказался вопрос, можно ли «употребить» на день Победы «фронтовые сто грамм».

    — А на каком фронте вы служили, — спросил Доктор, соображая, как бы обойти алкогольный вопрос.

    — На разных, — последовал ответ, — с тридцатых годов до самой победы в сорок пятом.

    — А в тридцатые — это где?

    — Как где? В НКВД, с врагами народа боролся, — ответил «боевой» генерал, и Доктор, присмотревшись внимательно к персоне ветерана, увидел на френче потемневший знак «Почетный чекист» (такой имелся когда-то у него в коллекции, а впоследствии — при ее ликвидации — обменялся на весьма приличный немецкий фотообъектив).

    — Всю войну на фронте провел. Вначале отрядами заграждения командовал, потом в СМЕРШе служил. До сих пор кошмары про войну и службу снятся. Успокоительные принимаю. Ну, а после войны направили меня на партийную работу, — продолжил Пенсионер, — вот и дали пенсию Союзного значения.

    — Да, боевая у вас, товарищ генерал, биография, — подытожил Доктор, — если кардиограмма позволяет, грех не выпить за Победу. — А сам подумал:

    «Так это ты, сволочь, своим при отступлении в спину из пулеметов палил, да над зэками — «врагами народа» — издевался!»

    Но подумал одно, а пожелал другого:

    — Можете смело употребить свои фронтовые сто грамм, в такой день они вам будут только на пользу. И мысленно от себя добавил:

    — Может, кошмары и совесть будут сильнее мучить!

    Настроение было окончательно испорчено...

    Выходя от ветерана репрессий, Доктор вспомнил рассказы матери, как в войну получили они извещение, что их Дед (по Отцу) попал в немецкий плен и был там замучен. И как Отец добровольцем в 17 лет ушел на фронт и раненый в бою сутки лежал под трупами убитых, истекая кровью. Хорошо, что еще нашли. Из госпиталя — снова на фронт. Потом два года еще служил в Германии, демобилизовался, вернулся домой в орденах и медалях. И пройдя всю войну и выжив, нелепо погиб в аварии на военном заводе.

    — А все потому, что руководили заводами не инженеры, а парторги, просидевшие в тылу, — так когда-то сгоряча сказала ему Мать.

    — Они и сейчас у нас на фабрике ни черта не делают, только смотрят, где бы что-нибудь своровать, да требуют, чтобы я отчеты их липовые подписывала. Чтобы потом я, бухгалтер, вместо них в тюрьме сидела!

    Так вот и ушла из бухгалтеров, устроившись на менее ответственную должность делопроизводителя...

    Доктор и сам помнил, как в анкетах в суворовском училище, заполняя графы «Были ли близкие родственники в плену?», не знал, что на это отвечать: а вдруг отчислят из училища за Деда? А потом в военной академии снова анкеты и проверки, особенно при оформлении допуска к секретным материалам. Тогда уже знал: на все подобные вопросы нужно отвечать «не был», «не имел», «не привлекался» или на худой конец — «не знаю». А все потому, что это не страна, а тюрьма с общей и строгой зоной. В общей зоне народ ходит по улицам и живет в квартирах, в строгой — передвигается под конвоем и живет в бараках. Но и за теми, и за другими следят надзиратели!

    И что толку, что сейчас все не так строго, как при Отце народов? Порядки не изменились. Одни имеют все и живут, как им нравится, а другие — их рабы — не живут, а существуют от рождения до смерти. Первым позволено все, остальным — ничего. Доктор помнил, как в суворовском училище сын одного из бывших большевистских наркомов вытворял такое, за что простого воспитанника вытурили бы с волчьим билетом. И как-то на попытку командира роты его приструнить заявил нахально:

    — Тебе что, подполковник, погоны жмут? Так их можно и снять!

    Расставив этим все на свои места, он впоследствии окончил училище, распрощался с армией и с наркомовской поддержкой поступил в театральный институт...

    Пока в голове мелькали отрывки воспоминаний, «Волга» подкатила к поликлинике. Доктор вышел, поблагодарил водителя и направился в регистратуру, чтобы сдать все медицинские документы и на этом закончить карьеру врача Кремлевского управления. Через полчаса, благополучно завершив все формальности, он уже катил к себе домой и вспоминал свою суворовскую жизнь. И самым невероятным в ней ему казалось то, что он сам был когда-то протеже Военного Комиссара и Красного Наркома...

    Глава 15. Военный Комиссар

    «Все началось случайно», — любил повторять Доктор, а потом обязательно добавлял: «Но любая случайность — это не-познанная закономерность».

    Многие, может быть, и не согласились бы с этим, но для Доктора вся его жизнь представлялась удивительной цепью связанных между собой случайных событий. И было чему удивляться! На день рождения пятилетнему Доктору подарили открытку с изображением бравого суворовца, прибывшего на каникулы к деду, а позже он сам стал суворовцем. Отец Доктора получил в войну письменную благодарность от Красного Наркома, а много лет спустя сам Нарком помог ему поступить в суворовское училище. А когда Доктор окончил училище, его направили на учебу в военную академию, которая когда-то носила имя Красного Наркома... Сама судьба, казалось, охраняла его и управляла событиями в его жизни, да так искусно, что можно было только удивляться. Да и было чему удивляться, если все неудачное оборачивалось удачей! Вспомнить хотя бы историю поступления в училище...

    Когда ему исполнилось одиннадцать лет, он получил в подарок от Матери фотоаппарат. Доктор подарку обрадовался, хотя понятия не имел, как из странного механизма с торчащей посреди не менее странной, вращающейся в разные стороны линзой появляются фотоснимки.

    — Ладно, научусь, — решил он, надеясь на то, что сосед, живший рядом с ним и умевший фотографировать, объяснит ему, что к чему.

    А для начала Доктор решил пересмотреть фотографии из семейного альбома. Альбом этот был большой и старый, и скорее, это был даже не фотоальбом, а семейный архив, потому что между его страницами беспорядочно лежали фотографии, почтовые открытки, вырезки из газет, почетные грамоты и даже какие-то справки. В общем, все, что на взгляд Матери представляло семейную ценность, попадало внутрь этого архива... Доктор любил рассматривать с Матерью старые семейные фотографии, но самому ему трогать альбом не разрешалось.

    — Но сейчас-то, когда я уже взрослый, наверное, можно? — с сомнением подумал он и с некоторой опаской открыл потемневшую от времени, света и пыли семейную реликвию.

    Вот его Отец в военной гимнастерке с орденами и медалями, вернувшийся с войны. А вот и Дед, погибший в плену у фашистов. Мать, стоящая на похоронах отца после страшной аварии на военном заводе, где Отец работал после демобилизации. На другой фотографии он узнал себя на прогулке с Бабушкой, совсем еще маленьким (может, в два-три года).

    — Как давно это все было! — удивлялся одиннадцатилетний Доктор, рассматривая «исторические» снимки.

    Здесь же лежали разные открытки, в основном немецкие, присланные из Германии Отцом, его Братом и друзьями по военной службе. Некоторые открытки были адресованы Матери, некоторые — Отцу. И только одна открытка была адресована, как оказалось, ему самому. Как же он раньше ее не замечал? На ней изображен улыбающийся мальчишка в черной военной шинели с красными погонами и с красной же звездой на шапке, отдающий честь какому-то деду (наверное, своему?). И надпись под изображением: «Прибыл на каникулы!» Доктор долго рассматривал открытку, затем несколько раз перечитал поздравление на ней: «...А тебя, малыш, поздравляю с днем рождения и желаю стать таким же бравым пареньком!» Далее следовала дата, судя по которой открытку эту подарили Доктору в пять лет.

    — Так вот почему я про нее не помнил — я был еще маленьким, — сообразил он.

    «Интересно, а что это за мальчишка на открытке?» — тут же возник вопрос у маленького Доктора.

    — Спрошу у Матери, — решил он, выложив открытку на стол и закрыв альбом. Но Мать с работы пришла поздно, и разговор на эту тему отложился сам собой до следующего — выходного — дня.

    Выходные в те годы были у советских людей только по воскресеньям. Страна работала шесть дней в неделю (как Господь Бог во времена сотворения мира), чтобы построить светлое коммунистическое будущее. Так и Мать Доктора работала шесть дней в неделю по восемь часов (не считая часового обеденного перерыва) и поэтому уходила на работу рано, а приходила поздно. Нередко ей приходилось задерживаться, если начальство «подбрасывало» срочные задания. Сам Доктор учился в близлежащей школе во вторую смену, которая начиналась почти с трех часов дня. Так что и он, бывало, приходил домой поздно. Поэтому пообщаться матери с сыном можно было только в выходные. Ну, а в свой день рождения Доктор просто не пошел в школу — это был подарок его Учительницы, которая почему-то особенно душевно относилась к нему. К тому же, несмотря на то, что он был предоставлен самому себе, и никакого контроля над ним не было, в конце каждой четверти в табеле у него неизменно красовались одни пятерки. Может быть, это зависело от способностей, а может быть, от того, что хорошо выспавшись утром, он делал уроки на свежую голову, а в школу уходил только после двух часов. И так все четыре начальных класса. Такой распорядок, наверное, и сыграл впоследствии с ним злую шутку: если приходилось вставать раньше восьми утра, Доктор никогда не высыпался, дожив с этой проблемой до тридцати с лишним лет. Но тут, читатель, я отошел от темы, и пора вернуться к знаменитой открытке...

    Утром, едва проснувшись, Доктор схватил неприметно лежавшую под альбомом открытку, и, подбежав к Матери, спросил:

    — А кто такой этот мальчик на открытке?

    — Суворовец, — последовал весьма краткий ответ.

    А на вопрос, кто такой суворовец, услышал:

    — Мальчик, который учится в суворовском училище.

    Больше ничего добиться от Матери он не смог. Ведь она и сама не представляла, кто они такие — суворовцы, чему они учатся в своих училищах, да и где, собственно, эти училища находятся.

    — Наверное, в Москве, — ответила Мать на этот вопрос, полагая (как и все советские люди того времени), что все лучшее и главное в той жизни находилось в Москве.

    Ну а на вопрос, как поступить в это училище, вообще никаких вариантов ответа не нашлось, кроме одного:

    — Спроси завтра у своей Учительницы...

    Для Доктора, наверное, это было самое длинное воскресенье в жизни, и никогда он с таким нетерпением не ожидал похода в школу и встречи со своей Учительницей... В отличие от Матери она многое знала о суворовских училищах и с удовольствием рассказала о них Доктору. А под конец разговора посоветовала даже пару художественных книжек. Правда, ни одной из них Доктор в школьной библиотеке не нашел. Зато понял главное: суворовских училищ в стране немало и направляют в них из военкомата. О сроках поступления и начала учебы сообразил сам, по аналогии со школой. И обдумав все это, стал ждать лета...

    Лето подкралось незаметно, одновременно с окончанием учебы и очередным школьным табелем, где гордо красовались одни пятерки. Доктор выждал неделю и решил, что теперь уж точно пора писать письмо в военкомат с просьбой о приеме в суворовское училище. Каков должен быть текст письма и кому оно должно быть адресовано, он не знал, поэтому решил отправить его самому главному — Военному Комиссару.

    «Товарищ Комиссар, — писал будущий суворовец, — прошу направить меня на учебу в суворовское училище. Мой отец пошел на войну в 17 лет, был ранен, получил много наград. Я отлично учусь в школе и очень хочу стать военным».

    Теперь уже и не вспомнить, о чем Доктор писал еще: в письме было что-то про школу, про гибель Отца, про то, какой он уже самостоятельный и какие обязанности выполняет по дому, помогая Матери. Закончил он письмо обещанием учиться в суворовском училище, как и в школе, только «на отлично». Затем перечитал написанное. Письмо ему понравилось, только вот точного адреса он не знал.

    — Ничего, — решил он, — на Главной почте точно знают адрес. А затем так и подписал конверт: «Военкомат. Военному Комиссару лично».

    Добежав до ближайшего почтового ящика, внимательно изучил указанное на нем время выемки почты, и, прикинув по времени, что часа через два-три письмо будет уже на почте, опустил его в ящик. Домой он возвращался радостный и одновременно какой-то испуганный: ведь письмо написал не Бабушке, а самому Военному Комиссару!

    Как Доктор и предполагал, во второй половине дня письмо поступило на почту. Сортировщица, посмотрев на указанный адрес, сразу же отправилась с письмом Доктора к начальнице, и та, не поняв, в какой же военкомат оно адресовано, решила отправить его на самый верх. Так оно и попало не в какой-то районный или городской военкомат, а прямо в республиканский — главному Военному Комиссару в чине генерала. Поскольку оно было адресовано ЛИЧНО, его и передали в руки Комиссару. Читая это письмо, адресованное «на деревню дедушке», сентиментальный генерал был тронут наивной непосредственностью и в то же время вполне недетской настойчивостью мальчишки, добивавшегося своей мечты. Тут же он вспомнил и своего внука, избалованного родителями, по его собственному определению, «разгильдяя и троечника», которого сам безуспешно пытался «пристроить» в суворовское училище и, перечитав еще раз незатейливое послание, наложил резолюцию: «Принять документы и направить на комиссию». Затем приказал одному из помощников оформить все как положено, и отправить в районный военкомат по месту жительства маленького заявителя. И вот уже через месяц Доктор в «официальном» конверте с синим штампом вместо обратного адреса получил из районного военкомата первую в своей жизни повестку. В ней сообщалось время и место прохождения военно-врачебной и приемной комиссии, куда он должен был «явиться с родителями» через три дня. Радости Доктора не было предела, а все мальчишки, которым он гордо продемонстрировал повестку, удивлялись и завидовали. И вскоре уже вся улица знала, что его «мобилизуют» в суворовцы...

    Ну а больше всех удивилась Мать Доктора: ведь она даже и не заметила, когда это он написал и отправил письмо в военкомат. И теперь ей предстояло сопровождать своего сына на комиссию, которая и должна решить его судьбу. Но ее не отпустили с работы: на фабрике проводили ревизию, и она просиживала там допоздна в своей конторе. Выход нашелся: Учительница Доктора с удовольствием согласилась помочь оформить своего лучшего ученика в суворовское училище. И вот, собрав все необходимые документы, справки и выписки из поликлиники, они отправились в военкомат. Там все и закончилось полной конфузией. Пройдя всех специалистов, они неожиданно для себя намертво «застряли» в кабинете последнего — военного ЛОР-врача. Очень противный, лысый дядька с зычным, как у попа, голосом полчаса расспрашивал Доктора, что да как у него болело или, может, что-то сейчас болит. Не получив ни одного внятного ответа от кандидата в суворовцы, который за годы учебы в школе вообще ничем не болел (что и подтвердила Учительница), он стал запихивать ему в уши, нос и рот свои кривые блестящие инструменты с таким интересом, как будто что-то там потерял. Под конец объявил, что горло немного красное и воспалено, и с таким горлом в армии служить нельзя, вписал в последнюю графу название какой-то непонятной болезни и заключение «негоден». Когда до Доктора дошел смысл произошедшего, он вначале разрыдался прямо в кабинете, а потом, поняв, что его просто надули, стал кричать:

    — Врешь ты все! Я вообще никогда не болею. Может, это просто оттого, что я мороженое вчера ел?

    При этом еще попытался лягнуть «спеца» ногой, когда тот выпроваживал его из кабинета. И хорошо, что не попал, а то бы с ними вообще никто не стал дальше разговаривать. А так они смогли попасть на прием к начальнику этой комиссии, который долго сочувствовал им, а потом предложил «попробовать на следующий год», прекрасно зная, что в тот год Доктор уже не пройдет «по возрасту»... В результате они и ушли ни с чем. Доктор, конечно, и не догадывался, что все было заранее решено, ибо выбор кандидатов в суворовцы (четырех из полусотни желающих!) от «нужных» людей уже сделан, и для него там места не было... Не догадывался он и о том, что еще десятка два претендентов были отсеяны этим гадом — ЛОРом — точно так же. И другую болезнь, кроме «красного горла», трудно было найти у абсолютно здоровых мальчишек. Ведь в те годы не было столько детей-хроников, как сейчас. Ну а это, читатель, уже другая тема...

    Всю следующую неделю маленький Доктор был безутешен. Он то часами молчал, то начинал рыдать оттого, что мечта, которой он жил весь последний год, рухнула в один миг. Он представлял себе, как все мальчишки в школе, которым он похвастался (ах, как это было неосмотрительно!) о своем намерении стать суворовцем, будут над ним насмехаться. Для самолюбивого Доктора это казалось невыносимым настолько, что он, не думая, согласился бы уйти в другую школу, если бы таковая оказалась поблизости. Мать утешала его как могла, и нисколько не сомневаясь в том, что с ее сыном обошлись несправедливо, решила обратиться к Красному Наркому, чтобы добиться правды...

    Глава 16. Красный Нарком

    Красный Нарком... Кто же не слышал его имени! Герой Революции и всех прошедших войн, про которого слагали и пели песни, ближайший соратник Отца Народов, отправленный после его ухода на заслуженный отдых и покой. Именно от него и получил личную благодарность и именные часы Отец Доктора за «проявленную отвагу и мужество в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками...». Так и было написано в самой дорогой семейной реликвии, которую Мать хранила долгие годы. И именно у него она решила искать справедливости, когда ее сына не взяли в суворовское училище только потому, что «он — не блатной». Так она объясняла причину отказа рыдающему Доктору, который вот уже месяц не мог справиться с самой большой в его жизни обидой и разочарованием.

    Мать Доктора всегда была женщиной тихой и неприметной, боявшейся любого начальства — от участкового милиционера до директора фабрики, где она работала. Ибо все они, с ее точки зрения, были источником потенциальных неприятностей. И самым правильным в жизни она считала держаться от любой власти подальше. Она хорошо помнила рассказы Бабушки, как всю ее семью эта самая власть лишила имущества и крова, да и сама не забыла тяжелого военного времени, когда весь народ голодал, а эта самая власть жила припеваючи. Всю жизнь сталкиваясь с несправедливостью и обидами, она их терпела и не протестовала, признавая за этой самой властью право на любой произвол. При этом она наивно полагала, что несправедливая и плохая власть — это та, что на местах.

    А вот в Москве! Именно там, в столице, и находится самая правильная власть и самое «справедливое начальство», у которого и следует искать защиты.

    — И обратиться нужно прямо к Красному Наркому, — думала она, — ведь это он по справедливости за подвиги наградил Отца, может еще и вспомнит его!

    Рассуждая так, она написала письмо в Москву, ни капли не сомневаясь, что оно дойдет до адресата. Писала вначале Красному Наркому о военных подвигах Отца и заслуженных им наградах (в том числе и наркомовской благодарности), а затем как-то незаметно для себя перешла к рассказу о своей жизни. И нисколько не стесняясь в выражениях, назвала самодурами всю местную власть и начальство: от завода, где погиб Отец, до фабрики, где работает сама, дописав в конце, как несправедливо обошлись с ее сыном, мечтавшим о суворовском училище, только потому, что он «не блатной». Закончила свое письмо просьбой помочь ей устроить судьбу сына, которого ей так тяжело растить и воспитывать одной. Кроме письма, вложила в конверт учебный табель сына-отличника и тот самый документ с наркомовской благодарностью, который столько лет был самой ценной семейной реликвией. Не зная точного адреса, подписала конверт так же, как Доктор военкому: «Москва. Кремль. Красному Наркому». Да и что удивляться? Ведь большинство людей в то время наивно представляли себе, что известные всей стране герои, как и все государственное руководство, обитают именно в Кремле. Перед тем, как отослать, показала письмо соседке.

    — Ой, посадят тебя! Некому сына будет растить! — запричитала та, вспоминая тридцать седьмой год. — Да и вряд ли попадет твоя жалоба по адресу...

    Но соседка ошиблась: письмо передали лично Красному Наркому. Может быть, и дошло оно до адресата именно потому, что был он уже давно не у дел, на заслуженной пенсии. Но будучи не просто пенсионером, а героем, вошедшим в историю страны, он сохранил все связи и в ЦК партии, и в правительстве, да и в Министерстве обороны. А поскольку дел у него было не так уж и много, то он решил, во-первых, ответить на письмо лично, а во-вторых, помочь маленькому Доктору поступить в суворовское училище...

    И вот через месяц Мать получила в ответ личное письмо от Красного Наркома. Оно, правда, было напечатано на машинке, но подпись была его, наркомовская. В письме говорилось, что он, конечно, помнит (пусть бедная женщина утешится!) награжденного им за военные заслуги бойца и пересылает ей обратно ту самую семейную реликвию — выписку из приказа о награждении. Ну а что касается ее сына, то он, конечно, обязательно поможет сыну героя — такому замечательному мальчишке — поступить в суворовское училище. К ответу на письмо Матери была приложена копия личного обращения Красного Наркома в управление Министерства обороны с просьбой «разобраться и решить вопрос по существу дела». Это письмо долго хранилось в семейном архиве, но со временем куда-то пропало бесследно... А еще недели через две пришло официальное письмо из военкомата с просьбой (!) как можно скорее явиться с документами для «исправления допущенной ошибки»...

    В этот раз Мать смогла отпроситься с работы и сама поехала с Доктором в военкомат. Там их уже поджидала военно-врачебная комиссия в полном составе. Только вот того противного лысого ЛОРа, записавшего Доктора в непригодный для учебы контингент, в комиссии уже не было. А вместо него симпатичная улыбающаяся женщина в белом халате в присутствии всей комиссии осмотрела Доктора, сказав:

    — Это абсолютно здоровый ребенок! А то заключение — просто какая-то ошибка.

    После этого их принял сам военком, который, достав из ящика стола распоряжение, где было сказано «...немедленно откомандировать в суворовское училище и зачислить на учебу без вступительных экзаменов кандидатом в воспитанники...», долго извинялся и поздравлял Доктора. А в заключение добавил, что того «нерадивого» (так и сказал!) врача обязательно накажут за невнимательность, пожелал счастливого пути и успешной учебы. Вот так маленькая неприятность с «воспаленным горлом» благодаря Красному Наркому обернулась большой удачей...

    Закончилась длинная дорога с ее перекрестками, светофорами, попутными и встречными автомобилями, а с нею закончились и воспоминания. Доктор, подруливая к своему дому, думал о том, что в ближайшее время он будет уже в клинике и снова встретит Медсестру. Его только смущало то, что несмотря на их отношения, он, по существу, ничего о ней не знал. А короткие ночные встречи на «служебной территории» не позволяли им поговорить друг с другом и подумать, может быть, не только о настоящем, но и о будущем. Сложным было и то, что встречаться приходилось тайно: Доктор был женат. И хотя его очередной (второй по счету) брак фактически распался, но официально он не был расторгнут. Поэтому и не стоило давать повода недоброжелателям обсуждать его «моральный облик», как это практиковалось в кафедральных коллективах института. Оставалось дождаться следующей рабочей недели. Впереди были выходные...

    После выходных, с утра в понедельник, Доктор одним из первых появился в больничном конференц-зале. Это было странно, но почему-то он соскучился по больнице и своему «отделению для умирающих». И хотя к большинству сотрудников клиники он относился, в общем, безразлично (исключением была лишь Медсестра), все равно в душе Доктор был рад вновь увидеть знакомые лица.

    — Уже привык, наверное, к месту, — так подумал он и приготовился к расспросам о своих приключениях в Кремлевском управлении. Но оказалось, что соскучился только он один. А остальные вели себя так, как будто и не заметили его отсутствия. И только двое ординаторов из его же отделения без особого интереса (а, может, просто из вежливости?) спросили, как там работалось Доктору.

    — Ничего, — ответил тот, и на этом разговор закончился.

    Кафедральные же — Куратор, Шеф, Завуч и прочие, увидев в конференц-зале Доктора, отсутствовавшего почти два месяца, вообще никак не отреагировали на его появление.

    — Я наверное для них — пустое место, — уныло размышлял Доктор, — хоть бы скорее эта ординатура закончилась. А там посмотрим, как все сложится.

    И нисколько не задерживаясь в зале после окончания конференции, он поспешил в свои палаты на обход. По пути решил пройти через отделение, где работала Медсестра, в надежде увидеть ее и поговорить с ней. После долгих размышлений в прошедшие выходные он решил пригласить ее к себе домой, тем более что его жена уехала жить к своей матери и, по-видимому, навсегда. По крайней мере, так считал Доктор, разочаровавшись в очередном своем браке. Но он об этом нисколько не жалел.

    «Жениться нужно до тех пор, пока не станет хорошо!» — Эта немудреная мысль, пришедшая ему в голову после первого развода, помогла спокойно относиться и к будущему — второму. И хорошо, что на Новый Год, который ему пришлось бы встречать одному, он встретил Медсестру. Так рассуждал Доктор, поднимаясь в отделение, где она работала. Однако там ее не оказалось. А через несколько дней он узнал, что она уволилась сразу же после того, как его «сослали» в Кремлевскую поликлинику. И никто не знал причины, по которой это произошло...

    Глава 17. Напарник

    Первого сентября Доктор неспешно ехал в клинику, где в новом учебном году он уже не должен был трудиться в отделении для умирающих. Ординаторам второго года предстояло посменно работать в кардиологическом, пульмонологическом и прочих отделениях больницы. И, казалось, можно было бы радоваться грядущим переменам и интересной работе, но настроение все равно было тоскливое. Распределение по отделениям больницы проводила лично Завуч, с которой он так и не нашел общего языка. Да это было бы и невозможно. Не только она, но и большинство сотрудников кафедры относились к Доктору с настороженностью, полагая, что Шеф занес его в черный список. А то, что Доктор посмел завести знакомство с Отступником — личным врагом Шефа, еще более усугубляло ситуацию...

    К тому же после гриппозной «командировки» в Кремлевское управление ему некогда было заниматься ни выяснением взаимоотношений с кафедральными недоброжелателями, ни своими «исследованиями» ритмов жизни и смерти. Расстроенный неожиданным исчезновением Медсестры, он перестал брать лишние дежурства, а они были единственной возмож-ностью получать беспрепятственный доступ ко всем историям болезни. А в те последние два месяца работы он и сам был бы рад отдать кому угодно свои дежурства. Но кому хочется сидеть по ночам в клинике весной? Ведь в это время молодые головы забиты не работой и учебой, а любовью и свиданиями! И только Доктору было не до этого: ежедневно после работы он спешил с Напарником на съемки, чтобы наверстать упущенное и компенсировать вынужденный простой, вызванный эпидемией гриппа. Чтобы отработать долги, он проездил летний отпуск, снимая приезжий люд, глазеющий на столичные достопримечательности, но так и не компенсировал всех потерь.

    — А расходы в будущем, — размышлял он, — предстоят огромные. Нужно, во-первых, выплачивать за кооператив, во-вторых, платить за финскую мебель, купленную на одолженные у Напарника деньги и стоившую как два автомобиля, да еще в перспективе будет нужно откупаться от жены.

    То, что от нее придется откупаться, он нисколько не сомневался: заявление на развод в суд она уже подала. Нисколько не сомневаясь в том, что за разводом последует раздел имущества, он размышлял, что следует предпринять, чтобы оставить себе хотя бы квартиру, доставшуюся ему с таким трудом.

    Напарник, хотя был человеком неплохим, своего интереса не упускал и, одалживая Доктору деньги, старался обернуть это для себя еще большей финансовой выгодой. Вот почему Доктор, хоть и проработал весь отпуск на халтуре, так и не рассчитался с ним полностью...

    Напарник был человеком непростым. Имел высшее техническое образование, кандидатскую степень и начал свою карьеру в сельскохозяйственном НИИ, в отделе уборочной техники. Попав в этот НИИ после аспирантуры, он, полный творческого энтузиазма, имел неосторожность высказать начальству свое мнение о состоянии советского сельского хозяйства вообще, и о качестве сельскохозяйственных машин, в частности. На этом его научная и практическая карьера в институте закончилась. Его задвинули в чертежно-копировальный отдел, где он, числясь младшим научным сотрудником, напропалую флиртовал с молодыми девчонками-чертежницами. И как-то раз очередная любовная история закончилась общеинститутским скандалом, дошедшим к тому же и до его жены. В итоге его объявили «морально неустойчивым» и «бесперспективным», так что все надежды на научное и карьерное продвижение лопнули как мыльный пузырь. Чтобы институт не потерял лишнюю ставку, его из НИИ не уволили, а оставили в прежней должности, поручив поддерживать контакты со смежными институтами и опытно-конструкторскими организациями, коих в те застойные годы расплодилось превеликое множество. И Напарник целыми днями разъезжал по Москве, развозя «ценные» научные документы и добывая разного рода согласования и подписи. А поскольку свободного времени у него появилось сколько угодно, он вспомнил о своих талантах бытового фотографа и начал потихоньку, по его собственному выражению, «делать бабки», получая при этом гораздо больше, чем в НИИ. Позже, встретившись с Доктором, он принял его в долю, и они вместе спокойно проработали около года, пока Напарника не «взяли» оперативники из ОБХСС (сейчас это называется УБЭП), пытаясь «пришить» ему дело за незаконное предпринимательство и спекуляцию, что в советские годы было серьезным обвинением...

    Впервые Доктор с Напарником познакомился в «фотоклубе»: так в народе назывался пятачок у комиссионки, торговавшей фотоаппаратурой. Ведь в те времена тотального дефицита и нищеты купить что-то приличное в Москве можно было лишь в комиссионных магазинах или, как их тогда называли, в «комиссионках» (а на жаргоне — в «комках»). И хотя «комков» в городе насчитывалось много, действительно стоящими, не уступающими знаменитым валютным «Березкам», были лишь два-три заведения. И основная торговля там шла не за прилавком, а рядом с ним или вообще на уличном пятачке возле магазина. Фото-, радио-, видеотехнику, одежду — от джинсов до дубленок и шуб, любую мелочь — от зажигалок до жвачки, в общем, не только все, что можно было себе представить, но и то, о чем советский обыватель представления не имел, можно было легко найти на такой толкучке. Торговлей у «комков» занимались профессиональные перекупщики (их звали в народе «фарцовщиками»). Но это были не те фарцовщики, что болтались по переходу у гостиницы «Националь», выменивая у иностранцев жвачку за матрешки и прочие русские сувениры. Иностранный дефицит «брали» они из той же «Березки», перекупали из-под прилавка у продавцов комиссионки или напрямую скупали у привозивших это все из-за границы людей. Народ там был серьезный, поэтому и деньги «крутились» серьезные. Ведь в те годы хорошая видеосистема стоила столько же, сколько самый дорогой советский автомобиль — «Волга». И покупатели у них были соответствующие — еще более серьезные подпольные бизнесмены, цеховики. Им ничего не стоило отдать половину тогдашней зарплаты среднего советского человека за блок американских сигарет или жвачки...

    Конечно, «фотоклуб» ни в какое сравнение не шел с крупными «комками», где торговали техникой и ширпотребом. Но и здесь были свои «акулы бизнеса», к которым местные перекупщики причислили и Напарника. Начав с бытовой фотосъемки на разных мероприятиях и торжествах, Напарник через пару лет стал одним из самых крупных (но при этом одним из самых неприметных!) продавцов японской фототехники в Москве. А его клиентами были не только многочисленные фотографы-бытовики, которых он обеспечивал камерами, оптикой и фотоматериалами, но и фоторепортеры, режиссеры и прочие творческие личности, желающие заполучить последние новинки фототехники. Прозвище «Напарник» он получил как раз в то время, когда искал себе компаньона, чтобы переложить на него фотосъемку на «прикормленных» им местах, а самому заниматься только сбором денег и торговлей фототехникой. Ибо это была самая выгодная часть бизнеса. В тот момент он и встретил Доктора, который (как уже читателю известно) после увольнения из армии начал заниматься малоприбыльной, с точки зрения Напарника, фотосъемкой в школах и детских садах...

    Читателю, наверное, будет интересно узнать, что в том мире — нелегального и подпольного бизнеса — никто не назывался своими настоящими именами и фамилиями, не афишировал истинных профессий, а имел прозвище (или, проще говоря, кличку). Широко известными в этих кругах людьми были Шиза, Толстый, Иося, Дуремар, Фантомас, Ассириец и многие другие (не о них сейчас речь!). Но поистине легендарной личностью был Помойка, числившийся то ли дворником, то ли инвалидом, но постоянно — от открытия до закрытия — толкавшийся у крупнейшей комиссионки возле планетария. За один день он продавал столько товара, что к концу «рабочей смены» деньги носил в кейсе большущими пачками. Посадить его мечтали все менты — от местного отделения милиции до Петровки, 38. Только вот как и за что его посадить? За пачки денег в чемодане?

    — А мне это папа в наследство оставил! — однажды заявил он задержавшим его ментам. Помойка прекрасно знал и уголовный, и уголовно-процессуальный кодексы, так что «пришить» ему что-нибудь серьезное борцы со спекуляцией не могли. Забегая вперед скажем, что в конце концов его посадили на семь лет по личному указанию из ЦК, когда он неосторожно поплакался какому-то мужику на отсутствие свободы предпринимательства в СССР и свою «тяжелую» жизнь. Мужик тот оказался русским, уехавшим из СССР на Запад, и продал это «интервью» «Голосу Америки». Естественно, после выхода в эфир такой «сенсации» Помойкой уже занялись не менты, а другая организация... Но это, читатель, уже отдельная история, и подробно о ней я, может быть, расскажу позже...

    Ну, а Напарника подвела не болтливость, а жадность. Однажды в «фотоклубе» к нему подкатил неприметный старичок по прозвищу Дед и предложил выгодное дело: крупный меховщик, которого он якобы сам нашел, готов был отдать недорого — на пробу — небольшую партию шкурок нутрии: около трехсот штук. Сетуя на нехватку наличности, Дед предложил Напарнику выкупить эти шкурки. А за эту услугу обещал найти на них хорошего покупателя, так что в будущем останется только поделить прибыль. От клиента-меховщика шкурки будут прибывать постоянно, а значит, и прибыль будет постоянной. Себе Дед выторговывал лишь процент с первой сделки.

    — А дальше весь навар будет твоим, — закончил он излагать свое предложение.

    Первой реакцией Напарника было послать этого старого сморчка с его шкурками подальше, ведь от добра добра не ищут. Без всяких тухлых шкур он уже купил квартиру, машину, шведскую мебель, а годика через три-четыре собирался, подкопив деньжат и обратив их в твердую валюту, махнуть к брату в Америку. Тот был математиком и не стал после университета делать революций на ниве советской науки, а «вспомнив» свое происхождение, быстренько отвалил в Израиль и через год уже прислал брату весточку из США, благодаря которой у Напарника появились лишние проблемы в своем НИИ: его взяли на заметку. Да и не только его! Каждый, кто хотя бы раз пообщался с иностранцем из стран «капиталистического окружения», немедленно попадал в поле зрения «Конторы Глубокого Бурения» — так иронически называл Доктор могущественный КГБ...

    Но, поразмыслив немного, Напарник решил, что большие и быстрые деньги помогут ускорить его отъезд для «воссоединения с семьей» (эта формулировка была одной из самых выгодных для скорейшего выезда из социалистического «рая»). К тому же, наведя в фотоклубе справки об этом старике, он узнал, что тот числится то ли сторожем, то ли дворником и постоянно «пасется» на этом месте чуть ли не всю свою жизнь, потихоньку занимаясь посредничеством за мелкий процент, приносящий, однако, изрядные дивиденды. Взвесив все «за» и «против», Напарник выгреб из тайника и подсчитал всю наличность, прикинув, что она за пару дней может удвоиться. После этого все сомнения исчезли, и он договорился с Дедом о встрече, на которую тот обещал привести меховщика с товаром...

    Однако, как гласит народная мудрость, «жадность фраера сгубила»! Сгубила она и Напарника, когда того вместе с «продавцом» товара, доставшим из сумки пару шкурок нутрий, походивших скорее на их останки, забрали трое молодчиков в гражданской одежде. И легковой автомобиль быстренько доставил их двоих в ОБХСС одного из Управлений внутренних дел города Москвы. Третий же — Дед, присутствовавший при встрече будущих компаньонов по шкурному бизнесу, таинственным образом куда-то испарился...

    Обо всем происшедшим с ним накануне Напарник, перескакивая с одного на другое, рассказал Доктору, надеясь получить хоть какой-нибудь совет. Но Доктор для начала попросил его рассказать все по порядку. Немного торопливо, но связно Напарник рассказал ему все, что произошло от момента знакомства с Дедом до встречи с «меховщиком». А вот когда продолжил рассказ о беседе с ментами, стал запинаться, краснеть и перескакивать с одного на другое. По тому, как он стал «дергаться», Доктор понял, что менты его Напарника «зацепили» основательно. И он оказался прав...

    Борцы со спекуляцией предложили Напарнику, во-первых, явку с повинной с изъятием всех найденных при нем денег. И, во-вторых, — дальнейшее сотрудничество с органами. А за это они обещали передать все материалы по месту его работы для разбора в так называемом товарищеском суде. В те времена подобная практика существовала повсеместно: за мелкие преступления или трудно доказуемые дела, бесперспективные с точки зрения судебных органов, «преступников» разбирали в товарищеских судах. Таковые существовали при ЖЭКах (ДЕЗах), на предприятиях и в учреждениях и, может быть, даже при учебных заведениях (автор в этом вопросе сомневается). Товарищеские суды ограничивались лишь административными наказаниями и общественным порицанием. К тому же у человека не оставалось в биографии никаких следов от возбужденного ранее уголовного дела. Поэтому для ментов это было хорошей возможностью «отмазать» от зоны нужных людей...

    В противном же случае — намекнули Напарнику — если он не примет их предложения, найдутся свидетели (например, «случайные» прохожие), слышавшие их разговоры о купле-продаже меха и обо всех финансовых подробностях, связанных с этим. Можно будет еще и обыск провести в его квартире на предмет незаконно нажитых ценностей. Или обзвонить всех клиентов из его личной записной книжки (так непредусмотрительно захваченной на деловую встречу!) и уточнить, кому и за какие суммы он продавал фототехнику. Тогда уж дело точно не ограничится товарищеским судом. А для народного советского суда — «самого справедливого в мире» — этих улик будет достаточно, чтобы вынести ему заслуженный приговор года на два-три в колонии общего режима. Напарник был так запуган обрисованными перспективами, что долго не сопротивлялся, а тут же согласился на сотрудничество с органами по «охране социалистической собственности». И для дальнейших переговоров о сотрудничестве его пригласил старший Опер на встречу через два дня...

    — Ну и что теперь делать? Как дальше работать? — спросил обреченно Напарник, в душе прекрасно понимая, что именно придется делать лично ему.

    Тут Доктор задумался, как бы вспоминая статьи уголовного кодекса (которые накануне тщательно проштудировал), а затем прокомментировал сложившуюся ситуацию:

    — В данном случае можно говорить о спекуляции, то есть скупке и продаже товара с целью получения наживы.

    А затем продолжил:

    — Но в твоем случае никакого правонарушения ведь не было! Товар ты купить не успел и поэтому никому ничего не продал, а уж тем более не получил никакой прибыли. К тому же не доказано и намерение получения наживы. Так что обсуждать было бы нечего, если бы ты сам не «обделался» и под давлением ментов не признался в намерении купить и продать что-то с выгодой для себя. Ну а поскольку тот самый Дед исчез, то наверняка он — стукач, работающий на них. И перед ним поставили задачу тебя «зацепить», чтобы склонить к сотрудничеству. Так что теперь твою судьбу будут решать менты, вот и топай к ним на встречу.

    Затем, немного подумав, добавил:

    — Ну а эта пара облезлых шкурок, которую тебе сунули под нос — просто «наживка». И, скорее всего, не меховщик это был, а их человек — дружинник...

    Напарник и сам уже понял, что если он во всем признался (хотя и ничего еще не совершил), бюрократическая милицейская машина закрутилась, и судьбу его решать будут «органы». И теперь ему предстоял поход к Оперу.

    В назначенный день с утра Напарник сидел у двери кабинета Опера, ожидая решения своей судьбы. В голову лезли самые невероятные предположения — от полной конфискации имущества до немедленного ареста без суда и следствия. Точно в назначенное время появился Опер и пригласил его в кабинет, предложил Напарнику стул и из огромного железного сейфа достал толстую белую папку с надписью «Дело».

    «Уже и дело успели завести!» — с ужасом подумал тот, но Опер, дружески улыбнувшись, спросил:

    — Ну что, оформляем все как договорились?

    Напарник покорно кивнул головой, после чего Опер стал заполнять какую-то анкету (попутно задавая вопросы), а под конец сказал:

    — Ну вот, теперь и подписку можно оформлять.

    — Какую подписку? — не понял Напарник.

    — Подписку о сотрудничестве, — ответил тот, — и, кстати, о неразглашении государственной тайны. Заодно предупреждаю вас об уголовной ответственности за разговоры с посторонними лицами о нашем сотрудничестве. Другу своему — Доктору — не успели еще ничего рассказать?

    — Нет, нет, — торопливо запричитал Напарник, а сам с ужасом подумал:

    — Все про меня знают!

    — Ну, так познакомишь как-нибудь с ним, — фамильярно, на «ты» ухмыльнулся тот, добавив:

    — Что ж, поехали в твой НИИ оформлять протокол заседания товарищеского суда.

    К концу рабочего дня все формальности были улажены, бумаги подшиты в дело, и Напарник стал секретным агентом, работающим на Опера. Придя на следующий день в фотоклуб, он не стал рассказывать своему компаньону, что ментам известна его личность. Но Доктор и сам догадывался обо всем. Потому что наведя справки у знающих людей о том, кто подставил его Напарника, узнал, что этот тихий неприметный Дед — ветеран МВД, всю свою жизнь проработал оперативником, отлавливая «расхитителей социалистической собственности», а выйдя на пенсию, продолжил свою работу уже внештатным агентом того же ведомства... Ну а делами Напарника с «органами» Доктор не стал интересоваться, считая, что наличие у того милицейской «крыши» — надежная гарантия для их длительного совместного бизнеса...

    Глава 18. Заведующий

    Уже приехав в клинику и «присутствуя» на утренней конференции, Доктор продолжал размышлять о том, как бы ему побыстрее разобраться со своими проблемами и долгами Напарнику. И поэтому так и не услышал объявлений Завуча, кого и в какое отделение она распределила. В итоге выяснилось, что свой первый специализированный цикл он будет отрабатывать в отделении для астматиков. Узнал он и то, что никто из ординаторов не пожелал с этого отделения начинать, и для всех нашлись альтернативные варианты. Ну а его пожелания вряд ли бы заинтересовали Завуча. К тому же Доктор особенно и не возражал.

    В отличие от многих молодых врачей он абсолютно не пугался ни астматиков, ни их «тяжелых» астматических приступов, когда свисты и хрипы слышны не только в палате, но и за ее пределами. Еще со студенческих времен он усвоил простое правило: «астматик подобен свистку». Когда его «ужасное» дыхание слышно на расстоянии, ничего страшного не произойдет. Ведь если хрипы со свистами громкие и грубые, то дыхательные пути вполне проходимы. И если страшно хрипящего и паникующего больного успокоить, вселив в него уверенность, что приступ в конце концов закончится, тогда и капельниц никаких не нужно будет ставить. Достаточно будет обычной внутривенной инъекции, которая снимет большую часть всех проблем. А вот если, наоборот, он дышит еле-еле, ни свистов, ни хрипов не слышно, надо бить тревогу. Это значит, что дыхательные пути у него плохо проходимы и просвет их настолько мал, что воздух еле-еле «протискивается» через них...

    Все эти премудрости Доктор освоил еще на последнем курсе института. Его руководитель — одна из лучших преподавателей на кафедре терапии — научила Доктора не только этому, но и многому другому. Поэтому он, начав свою врачебную деятельность, вполне уверенно чувствовал себя в отделении для умирающих, да и в новом качестве был настроен не ударить в грязь лицом...

    Первым, кто его встретил в отделении для астматиков, был, как вначале решил Доктор, один из врачей. Невысокого роста, как говорят в народе, «чернявый и кудрявый», с глазами немного навыкате, он приветливо улыбнулся и поздоровался, назвав Доктора по имени, а затем спросил:

    — Вы, наверное, наш новый ординатор? А я заведую этим отделением.

    Доктор не ожидал, что его могут знать тут, на новом месте, и, естественно, поинтересовался, где они встречались.

    — На научной пятнице, — ответил тот, — слушал ваш доклад по биоритмам. Только вряд ли эти исследования здесь пригодятся. Наш контингент — астматики — попадают в обострения и задыхаются совершенно непредсказуемо.

    — А я уже этим и не занимаюсь, — ответил Доктор, и, увидев в глазах Заведующего немой вопрос «Почему?», сказал с досадой в голосе (но как-то виновато):

    — Шефу «не показался»!

    Тот нисколько не удивился, ибо давно уже разобрался в хитросплетениях, определяющих все события кафедральной жизни.

    — Не огорчайтесь, — посоветовал он Доктору, — думаю, здесь у вас будет больше шансов. Не торопитесь, пока не познакомитесь с вашим новым куратором — Доцентом. Ну а пока начинайте работу в своих палатах. Просмотрите в ординаторской истории болезни тех, кого завтра будут выписывать, и будете иметь представление, с чего начать. Будут проблемы, обращайтесь ко мне лично.

    Доброжелательный дружеский тон Заведующего, без ноток превосходства и высокомерия, к которым он привык у Куратора в отделении для умирающих, понравился Доктору. И он в хорошем настроении направился в ординаторскую...

    Через пару недель Доктор освоился в отделении для астматиков и, как говорят в народе, «усек», что требуется там от врача. Главное при поступлении кашляющего, хрипящего и задыхающегося субъекта — вывести его из приступа, поделать ему пару недель капельницы, а когда все стихнет, быстренько выписать из больницы. Поэтому и назначения для большинства поступающих больных были, как правило, стандартными: капельницы с эуфиллином и гормональными препаратами да микстура от кашля, приготовлявшаяся в больничной аптеке. Иногда назначения менялись, но цель оставалась прежней: сократить до минимума «койко-день» — главный показатель советского да и, наверное, сегодняшнего здравоохранения. Ну, а самые рекордные показатели по минимальному койко-дню в больнице были у Заведующего. За это его ценило больничное начальство и сам Шеф, милостиво разрешивший Заведующему (хотя он и не был сотрудником кафедры) проводить исследования для подготовки и защиты кандидатской диссертации. Правда, выписанный через пару недель астматик, как правило, возвращался назад в отделение. И этот круговорот продолжался неопределенно долго, поэтому все обитатели отделения для астматиков были постоянно в нем «прописаны». Но это никого не волновало, ибо главным для советского здравоохранения был процесс, а не результат. Поэтому, кроме «койко-дня», учитывался и «оборот койки», и прочие бредовые показатели «развитого социализма». Наверное, вряд ли что-то изменилось и в наше время, но это уже другая тема...

    Заведующий был только на два года старше Доктора, но уже многое успел. Окончил медицинский институт на юге страны, прошел специализацию, поработал в районной больнице и затем с семьей — женой и двумя детьми — перебрался в Москву, что в советские времена было практически невозможно. Да и не только перебрался, а устроился в клинику Шефа на базе больницы, считавшейся одной из лучших в Москве. Ну, а как выглядят худшие, Доктор насмотрелся еще в годы учебы. Он до сих пор хорошо помнил больницу на Яузе, где от времени трескались стены, и от них отваливалась штукатурка. А уж совсем полная разруха царила в морге, где проходили занятия по патологической анатомии. Но медперсоналу, как и покойникам, было на все это наплевать. И только Доктор искренне удивлялся, как это вполне живые сотрудники больницы могут работать в такой обстановке...

    По правде говоря, и сейчас такие больницы не редкое, а можно даже сказать, частое явление. Автор этих строк еще помнит историю, как несколько лет назад одна московская газета объявила конкурс на «самую вонючую больницу города». Победителем в этом конкурсе оказалась крупная городская клиника, занимавшая целый квартал рядом с его домом. Наведавшись туда ради любопытства (пришлось для этого даже надеть белый халат), автор убедился, что приз этому учреждению «здравозахоронения» достался вполне заслуженно: местами там действительно воняло как в отхожих местах. К тому же года через два это заведение «прогремело» на всю страну, когда там с поличным, как говорят в народе, «за руку» поймали группку реаниматоров, пытавшихся вырезать почку у еще живого, хотя и находившегося без сознания гражданина. И как потом писали в газетах, за почку эту им уже было уплачено, и даже мельком проскользнуло зловещее словечко — «мафия». Но об этой скандальной истории читатель может узнать сам из газет или интернета, а мы лучше вернемся к нашему повествованию о Заведующем и Докторе...

    Конечно, в те социалистические годы ни мафии, ни таких безобразий не было, а если что и было, то разруха и сплошное свинство. И когда Заведующий появился впервые в качестве врача в отделении для астматиков, то оно тоже ничем особенно не отличалось от других отделений больницы — обшарпанных и грязных. Заведовала всем этим хозяйством весьма противная особа, которой медсестры, переиначив ее отчество, дали прозвище Падловна. И изменили-то всего одну букву, а попали прямо в точку! Подлее ее в больнице не было больше никого. Активнее самого Стукача доносила она и Главврачу, и Шефу, и даже выше — в районные инстанции — на всех, кого хотела «подставить». Многие медсестры рыдали горькими слезами от ее подлости и самодурства. Но никто не мог ей перечить, и начальство ее слегка побаивалось, да и сам Шеф при случае с ней любезничал. А все потому, что была она замужем за каким-то чиновником из Министерства иностранных дел страны. К счастью, Падловна не успела напакостить будущему Заведующему, уехав за границу со своим мужем, которого послали советником в одну из азиатских стран с социалистическим режимом. А Заведующего назначили вскоре на ее место...

    Возглавив отделение для астматиков, он организовал несколько субботников, на которых лично вместе со всем персоналом очистил помещения от грязи и хлама, наведя везде полный порядок. После чего все стало смотреться хоть и бедно, зато опрятно и чисто. Эту инициативу оценил сам Шеф и в качестве поощрения передал Заведующему несколько дыхательных приборов для проведения научных исследований, посоветовав собирать материал для диссертации. Получив в свое распоряжение оборудование, он не только стал набирать материал для себя, но и помогал в исследованиях всем, кто к нему обращался. И очень быстро подружился со всеми сотрудниками кафедры из тех, кто работал в отделении или набирал материал для научных исследований...

    Все это Доктор узнал от медсестер и врачей, которые уважали и любили Заведующего за вежливость, обязательность и справедливость. Все его просьбы и распоряжения персонал — от врачей до санитарок — выполнял быстро, весело и, можно даже сказать, с удовольствием. Да и Доктор за это время повеселел. Веселый и общительный от природы, он легко прижился в этом коллективе и уже не чувствовал напряженности и дискомфорта, как в отделении для умирающих. Да и Заведующий с самого начала обращался с Доктором уважительно, а вскоре стал с ним даже советоваться…

    Началось все с того, что в палату к Доктору попал астматик «со стажем», состояние которого за три недели не только не улучшилось, но с каждым днем становилось все хуже. А гормональные капельницы, назначаемые дважды в день, таблетки, ингаляторы и все остальное лечение приносили лишь временное облегчение. С каждым днем приступы становились все продолжительнее, и с каждым новым приступом он буквально синел от кислородной недостаточности. Стало ясно, что дело идет к реанимации, и Доктор после долгих размышлений решил изменить проводимое лечение. Но для этого нужно было получить разрешение Заведующего...

    Тут автор извиняется, что вынужден прервать рассказ и для большей понятности провести читателю небольшой медицинский ликбез, хотя многие знают о такой напасти, как бронхиальная астма. И, конечно же, слышали, что задыхаются астматики от спазма бронхов, по которых к легким идет воздух, насыщенный кислородом. А бывает даже так, что спазм может быть необратимым и, как до сих пор считает наука, это происходит из-за особой блокады в системе адреналиновой регуляции. Конечно, автор излагает проблему упрощенно, чтобы читатель не запутался в научных, а может быть, и псевдонаучных (кто их там разберет!) терминах. Теория «блокады бронхов» появилась давным-давно — в прошлом веке. А особую популярность получила в советской «научной» медицине, ибо все сомнительные результаты исследований можно было объяснить этой самой блокадой. Таких взглядов придерживался и Шеф со своей командой. И это, конечно, способствовало тому, что все диссертации его учеников защищались «на ура». А члены Ученого совета все, как один, важно надували щеки, услышав, например, что «гемосорбция способствует полной ликвидации бета-адренорецепторной блокады бронхиального дерева...», давая понять, что и они в курсе этой проблемы! Кстати, и сам Заведующий свою диссертацию, по совету Шефа, «привязал» к этой теории...

    И только патологоанатомы держались другого мнения, ибо на вскрытии умерших от астматического приступа видели, что все бронхиальные просветы в легких покойников забиты вязкой слизью. Да и Доктор в этом убедился на занятиях в больничном морге. Так что теория гласила одно, а в жизни все было совсем по-другому. Наверное, поэтому студентам и не преподавали этой «передовой» теории. Доктор о ней тоже не подозревал, пока не попал в отделение, в котором делали свои диссертации практически все аспиранты Шефа.

    И вот когда Заведующий стал диктовать для истории болезни, что «больной переводится в реанимационное отделение в связи с выраженной адренорецепторной блокадой в бронхах», Доктор осмелился ему возразить, что такого быть просто не может.

    — Почему? — поинтересовался тот.

    — Потому что, — начал рассказывать Доктор, — в одном из самых крупных военно-химических арсеналов Америки ученые почти десять лет пытались разработать отравляющее вещество, способное заблокировать работу адреналовой системы.

    А на немой вопрос Заведующего: «Для чего?» — объяснил:

    — Солдаты любой армии мгновенно бы погибали от остановки сердца. Но, к счастью, это оказалось невозможным.

    Немного подумав, Доктор добавил:

    — Поэтому того, о чем вы говорите, просто не может быть!

    Заведующий был озадачен: весь если это правда, то вся кафедральная наука и все «достижения» Шефа оказываются просто фикцией!

    — А в чем же тогда дело? — спросил он, имея в виду состояние астматика.

    — Возможно, дело в том, — предположил Доктор, — что в легких этого больного скопилось слишком много слизи. И если он умрет, на вскрытии это подтвердится. А вот если попытаться очистить его легкие, то реанимации не потребуется.

    И в итоге предложил:

    — Давайте попробуем другую схему лечения. Вам все равно на перевод в реанимацию потребуется какое-то время. И если за это время ему не станет лучше, он как раз окажется там!

    Заведующий без особых раздумий дал Доктору «добро» с условием, что сам будет контролировать его действия.

    — Без проблем, — обрадовался Доктор, и уже минут через десять давал указания процедурной сестре, что делать дальше с больным, который лежал под капельницей...

    Он с интересом смотрел на то, как Доктор лично ввел через трубку капельницы всем известный, но совсем «не астматический» препарат. И как затем вместе с сестрой, приподняв и наклонив книзу астматика, стал энергично колотить его по спине, заставляя кашлять изо всех сил. И тут, к своему удивлению, увидел, как у кашляющего изо рта в подставленную банку стала буквально «кусками» отходить слизь. Закончилось все тем, что астматик откашлялся, перестал задыхаться и объявил, что чувствует себя значительно лучше.

    — Вот повторим завтра процедуру, и станет совсем хорошо, — пообещал ему Доктор.

    Именно после этого случая Заведующий решил поговорить о нем с куратором отделения для астматиков. И через пару дней новый куратор Доктора — Доцент — пригласила его к себе в кабинет для беседы.

    Глава 19. Доцент

    Не имея за спиной папы-профессора, дяди-академика или другого влиятельного родственника из мира медицины, трудно стать ассистентом или доцентом кафедры. В таком случае нужно много работать или быть очень необходимым лично Шефу. Вот как, например, Парторг. Пришел в институт после войны, имея памятную медаль да три месяца «боевых» действий, пока ехал на фронт, призванный уже весной сорок пятого. Но этого оказалось достаточно, чтобы и в партию приняли, и в ординатуру с аспирантурой. А там и должность ассистента подошла вместе с обязанностями Парторга кафедры. Со временем получил должность доцента. И все только потому, что при советской власти Парторг в любом учреждении или коллективе был весьма важной персоной. В том числе и на кафедре. Хотя ничего, по существу, там не делал. Лекции он читал очень редко, да два-три раза в неделю вел занятия со студентами прикрепленных к нему групп. В остальное время запирался в кабинете и тихонько дремал в свое удовольствие. А если не дремал, то вместе со Стукачом и Завучем обсуждал все кафедральные сплетни, чтобы потом донести их Шефу в наилучшем виде. И донос на «сомнительную» личность Доктора прошел к Шефу тоже с их «легкой руки»...

    «А стоит ли этим Доктором персонально заниматься? Хотя сам Заведующий его очень хвалил... Но кто-то ведь должен работать? Готовить научные отчеты в Фармкомитет об испытаниях лекарственных препаратов за подписью Шефа. Да еще проводить испытания этих самых препаратов... Вести научный студенческий кружок... Заниматься докладами ординаторов последнего года обучения... Писать рецензии на монографии и диссертации — тоже, кстати, за подписью Шефа... Давать заключения на изобретения и отвечать на запросы Патентного института... Ведь не Парторг с Завучем этим занимаются, да и не профессорские дочки и сынки... А если посчитать тех, кто загружен кафедральными учебными и научными делами, и десяти пальцев будет много!»

    Возможно, так размышляла Доцент кафедры, утвержденная на эту должность по представлению самого Шефа.

    — Всего пятнадцать лет кафедральной каторги и вот тебе должность Доцента, — так кто-то пошутил по поводу ее назначения.

    Ведь она не была чьей-то протеже и добилась своего положения в ущерб личной жизни со всеми ее удовольствиями. И в отличие от Завуча, Стукача и Парторга, она работала в отделении с раннего утра до позднего вечера, занимаясь самой важной частью кафедральной науки: редактировала научные статьи, отзывы, рецензии диссертаций и все то, на чем ставилась затем подпись самого Шефа. Ко всему этому она была человеком терпеливым, мягким и неконфликтным, руководствуясь жизненным принципом «если нужно, значит нужно». Помимо этого, она руководила на кафедре студенческим научным кружком, помогая тем, кто стремился впоследствии занять в жизни более достойное место, чем должность участкового терапевта в районной поликлинике.

    Слушая рассказ Заведующего о Докторе, она вспомнила его выступление на научной пятнице и решила познакомиться с ним поближе. На следующий день Доктор сидел в кабинете у Доцента и увлеченно рассказывал ей о своей идее, позволившей избежать тяжелому больному реанимации.

    — А почему вы решили применить этот препарат? — спросила она. — Ведь это антидот, и его не назначают при астме?

    — Поскольку в отделении не было лекарства, эффективно растворяющего слизь, я подобрал подходящее по химическому строению средство, способное это сделать, — отвечал Доктор, — тем более что оно разрешено фармакопеей.

    Доцент, скептически слушавшая рассуждения Доктора, поинтересовалась, откуда у него такие познания. И тогда тот рассказал о своей учебе в военной академии, а затем на листке бумаги понятно изобразил результат химического взаимодействия антидота со слизью.

    — Да, — подумала она, — этот ординатор мог бы уже сейчас проводить исследования в научной лаборатории кафедры. Надо бы поговорить о нем с Шефом.

    — Знаете что, — предложила она Доктору, — вы вполне бы могли заняться исследованиями здесь, в отделении, под моим руководством. Ну а появятся интересные результаты, сделаете доклад на научной пятнице.

    Тут она вспомнила рассказ Заведующего о рассуждениях Доктора по поводу теории адреналовой блокады и добавила:

    — Да, вот еще что. Вашу идею о том, что адренорецепторной блокады не существует, не стоит развивать, а уж тем более публично озвучивать при сотрудниках кафедры. Вся научная работа сейчас связана с этим направлением.

    — Но это не моя идея, а существующий факт, — заметил Доктор.

    — А где эти исследования опубликованы? — парировала Доцент.

    Доктору нечего было возразить, ибо он вообще не имел права ссылаться на источники, с которых до тех пор не был снят гриф секретности.

    — Так давайте проведем другое исследование по этой теме, и все станет ясно. Не стоит ведь следовать по тупиковому пути! — предложил он.

    — Правильный это путь или нет, решает Шеф, — вдруг каким-то официальным тоном произнесла Доцент, — и не вам его обсуждать! Хотите заниматься научной работой, уважайте мнение Шефа!

    Уходя от Доцента, Доктор вспомнил годы своей учебы в академии, когда один из известнейших на весь мир химиков, член всевозможных комитетов и международных организаций, обсуждая новую тему, всегда спрашивал своих слушателей:

    «А что Вы думаете по этому вопросу?»

    И если кто-нибудь из его учеников на зачете или экзамене не давал верного ответа на поставленный вопрос, он деликатно замечал:

    «Вот тут вы не совсем верно понимаете проблему».

    Фразы «Вы этого не знаете» не существовало в его лексиконе. Да и что удивительного: ведь он когда-то учился в Германии у самого Резерфорда! Недаром, когда в мединституте подошло время изучать химию, профессор-заведующий, узнав, у кого учился Доктор, со словами:

    — Вы и так все, наверное, знаете, — поставил ему автоматом пятерку в зачетку.

    Так что первые два года учебы в мединституте посещать ему пришлось только анатомию да латинский язык...

    — Все уважали мои знания, — обиженно думал Доктор, — а здесь как в армии: я — начальник, ты — дурак!

    Хотя, конечно, и в академии дураков хватало. Доктору стоило бы вспомнить некоторые перлы из учебников по военно-химическому делу.

    «Основные способы дезактивации — вытряхивание, выколачивание и обметание. Для обметания используют веники. Веники бывают березовые и осиновые». Помнится, хохотали все над этими учебниками как над рассказами Зощенко. А откровение из наставления, что «сахар в основном применяется для приготовления сладкого чая», вообще использовалось как дежурная шутка. Что касается веников, то Доктор умудрился еще и вопрос задать лектору — полковнику:

    — А почему не применяются дубовые веники? В армии дубов не хватает?

    За что и получил пять суток гауптвахты...

    — Везде дубов хватает, — сделал он заключение, направляясь в отделение для астматиков, где ему предстояло работать еще целых шесть лет. Но он об этом пока и не догадывался.

    Глава 20. «Малосольная» Старушка

    Прошел месяц после разговора с Доцентом, но никаких предложений по поводу исследований от нее так и не последовало. А сам Доктор был слишком самолюбивым и гордым, чтобы просить о чем-то.

    «Коль королю неинтересна пьеса, нет для него в ней, значит, интереса!» — так он рассуждал, вспоминая излюбленные цитаты из Шекспира. — «Значит, и мои знания для медицинской науки интереса не представляют».

    А медицина, как он давно убедился за время работы в клинике, — это что-то вообще непонятное. Конечно, судить об этом Доктор мог только на примере терапевтических отделений, где диагнозы ставились чаще путем отгадывания, а не точных данных и логических рассуждений. Ведь каковы «логические» рассуждения терапевта? Если у пациента боли слева в грудной клетке, то, возможно, это — ИБС (ишемическая болезнь сердца) — «дежурный» диагноз, который и по сей день ставят всем подряд без учета и возраста, и пола. А вот если болит что-то справа, ниже ребер, то, наверное, это печень. Как будто других органов в теле и нет! И, естественно, при таком подходе выживали те, кому повезло: врач правильно угадал диагноз и не слишком перестарался с лечением...

    Как-то на дежурстве Доктор принимал молодого сорокалетнего мужчину, которому в поликлинике прилепили этот сердечный диагноз и целый месяц «лечили» по очереди всем, что можно было купить в аптеке. Позже, через месяц, диагноз поменяли на «радикулит» и «неврит» и начали лечить уже физиотерапевтическими процедурами. А когда боли у несчастного стали невыносимыми, выдали направление в больницу. Врачу приемного отделения разбираться было некогда, да и времени особенно не было, и она просто переписала этот же диагноз в историю болезни. Но вот только мест в неврологическом отделении не оказалось, и его отправили в терапию, где как раз и дежурил Доктор. Пролистав историю с результатами предыдущего «лечения», он понял, что проблема не в сердце или радикулите, и приписал от себя только одну фразу: «У больного — подозрение на опухоль средостения», что, собственно, и подтвердилось после томографии в рентгеновском отделении на следующий день. Только вот поздновато оказалось! Эскулапы в поликлинике немножко перестарались с физиотерапевтическими процедурами, и опухоль дала обширные метастазы...

    Потом, после химиотерапии, а затем и неизбежного в таких случаях вскрытия историю эту разбирали на клинической конференции. И когда имя Доктора прозвучало в связи с правильно установленным диагнозом, он боковым зрением заметил на себе уважительный взгляд Шефа. Но это было слабым утешением...

    Так и выходило, что если диагноз в конце концов и определяли (если не при жизни, так на вскрытии), то с лечением дела обстояли куда примитивнее. Жалобы на сильные боли — врач назначает «тройчатку» — смесь анальгетиков со спазмолитиками. Не помогает тройчатка — инъекции наркотических обезболивающих. При этом большинство диагнозов — это просто многократно переписанные заключения предыдущих специалистов. Отсюда и лечение «стандартное», как в учебнике по терапии. А выживет больной или нет, никого не интересует. Наверное, поэтому расхожая фраза о том, что «медицина в данном случае бессильна», и поныне весьма популярна среди врачей. Пытаться сделать что-то нестандартное опасно: а вдруг больной умрет? Ведь если пациент умирает от бесполезных, но одобренных больничным начальством назначений, то, как говорится, «на нет и суда нет. Медицина оказалась бессильной». А когда проявишь инициативу, да еще с дорогостоящими лекарствами, вставшими больнице «в копеечку», не миновать выговора. А уж если случай летальный (смерть), даже подумать страшно, что с тобой потом сделают. Поэтому ординаторы, особенно не утруждая себя размышлениями, переписывали в истории назначения врачей приемного отделения, а те, в свою очередь, писали эти назначения, опираясь на диагнозы от участковых врачей поликлиник да скорой помощи.

    Не все, конечно, но многое выглядело так, как описывал Гоголь в знаменитом «Ревизоре»: «...чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет». И если страдальцу не везло, то из больничного отделения через некоторое время он попадал прямиком в морг. Подобных историй, происходивших особенно часто с престарелыми пациентами, Доктор вдоволь насмотрелся в отделении для умирающих да и на дежурствах в кардиологии, которые, увы, были для него и всех ординаторов второго года обязательными...

    Доктор, инженер по натуре, начавший свое образование с точных наук с их логическими законами и понятными формулировками, конечно, стремился внести в свою работу строгие логические рассуждения и доказательства. Иногда это давало результат, но, в конечном итоге, ничего принципиально не меняло. Порой ему казалось, что не он — дипломированный врач, а «ее величество» — тупая и косная Медицина — сама распоряжается судьбами больных людей, решая, кому жить, а кому умирать. Вспомнить хотя бы случай с «малосольной» Старушкой...

    В первое дежурство сентября его вызвали в отделение для умирающих. Придя на вызов в одну из палат, он увидел старуху лет семидесяти, всю в отеках, которая жаловалась на «остановку сердца».

    — Не слышу я его, — повторила она несколько раз, — как будто оно остановилось, и совсем не работает!

    Доктор внимательно пролистал всю историю болезни и отметил, что лечение одними и теми же мочегонными и сердечными препаратами, которые назначили ей еще до госпитализации — в поликлинике, продолжается второй месяц.

    — Ну а что, в больнице-то стало лучше? — спросил он у бабули.

    — Да нет, — ответила она, — сердце работает все слабее, а ноги — все хуже и хуже. Так отекли, что уже тапочки одеть не могу.

    Доктор задумался, еще раз пошелестел листами истории болезни, как бы оттягивая решение и пытаясь понять, что же происходит с ней на самом деле. И вдруг ему представилась не Старушка, а большой мешок из кожи, наполненный водой, внутри которого электрический насос, едва работающий от недостатка напряжения, еле-еле пытается перекачивать воду по системе труб и трубочек.

    — Так это дефицит соли! — ахнул он про себя.

    — Из нее мочегонными с водой выкачали всю соль, сердце без натрия еле сокращается, но не останавливается благодаря сердечным препаратам!

    — А как с аппетитом? — спросил он, проверяя свою догадку, — еда больничная пригодна?

    — Да нет, — ответила та, — все такое пресное, соли ведь нет. Больно уж селедочки хочется или огурчика соленого!

    — Ну что могу сказать, — начал издалека Доктор, — сердце в порядке, бьется хоть и тихо, но правильно. Давление не высокое. Так что особенно беспокоиться не о чем. А селедочки или огурчик соленый я сейчас принесу.

    Зашел в раздаточную отделения, открыл холодильник, и после недолгих поисков нашел большой кусок почти засохшей селедки. Принес в палату и предложил Старушке.

    — Угощайтесь. Медицина разрешает!

    Доктор никогда не видел, чтобы кто-то вот так, без хлеба, жадно обглодал селедку до самого хвоста. А когда та закончила свою «трапезу», спросил:

    — Ну что, лучше стало?

    — Да, — обрадовалась «малосольная» Старушка, — даже сердце веселее забилось...

    Утром оказалось, что отеки на ногах уменьшились. Одно только было плохо: все попытки Доктора объяснить ее врачу — молоденькой девчонке-ординатору — суть проблемы оказались напрасными. Кто осмелится нарушить бессолевую диету у больной с сердечной недостаточностью? Ну а беседовать с Куратором — станет себе дороже. Только и осталось посоветовать бабуле попросить из дома огурчиков соленых да селедочки. Но пока родственники собирались, «малосольную» Старушку перевели в другое отделение — паталогоанатомическое с диагнозом «застойная сердечная недостаточность». Ее величество Медицина в очередной раз оказалась бессильной...

    Глава 21. «Сильнодействующее» средство

    За ежедневной рутиной работы, дежурствами и ожиданиями грядущих перемен пролетели незаметно осенние месяцы и наступил декабрь. Приближался Новый Год. Доктор особенно и не радовался тому, что прожил еще один год жизни: ведь их, оказывается, так мало! В детстве казалось, что время тянется медленно-медленно, как будто бы и вообще не движется, а стоит на месте. Но как-то незаметно, вдруг, детство это — медленное и томительное, с ожиданием чего-то необычного и замечательного в далеком будущем — закончилось вместе с окончанием суворовского училища. А дальше понеслось галопом, да так быстро, что только успевай привыкать к переменам...

    Казалось, еще вчера встречал он прошедший Новый год в отделении для умирающих вместе с Медсестрой, а год пролетел, и остались одни воспоминания.

    — Будто бы прочитал книгу, да и поставил на полку, — размышлял Доктор о скоротечности собственного бытия на последнем в ноябре дежурстве. Завершающим итогом прошедшего года стал оформленный наконец, после трехмесячного ожидания развод с очередной — второй — женой. Все проблемы были решены, долги уплачены, и оставалось только прожить первый зимний месяц, чтобы с началом второго вступить в очередной Новый Год. Казалось, оставшийся месяц не предвещал никаких перемен...

    Но как-то утром, в первых числах первого зимнего месяца после утренней врачебной конференции его пригласила к себе на беседу Доцент.

    — Вот я и нашла для вас первое задание, — начала она разговор, как только он зашел в ее кабинет.

    — Шеф после своего обхода решил провести конференцию по осложнениям лекарственной терапии. И вам поручается сделать доклад по материалам конкретных историй болезни и случаев, имевшихся в клинике. Справитесь?

    — Попробую, — ответил Доктор, хотя в душе знал, что это задание он выполнит. Поработав в отделении для астматиков всего несколько месяцев, он уже заметил, что туда попадают люди не только с астмой, но и с аллергией, в том числе и на лекарства. Ведь официально это отделение именовалось «аллергологическим», поэтому в него поступали и жертвы аллергии от чрезмерного усердия поликлинических врачей. Как-то в палате Доктора тоже оказался один из таких страдальцев — с кожной сыпью. Выяснилось, что аллергическая реакция у него развилась на обычный советский аспирин, который тот принимал дней пять от простуды. Но «жертве аспирина» повезло: через пару дней после капельниц вся сыпь пропала, и его благополучно выписали домой. Вспомнив, как ужасно смотрелся человек, покрытый сыпью с ног до головы, Доктор решил не только приготовить доклад, собрав материал по всему терапевтическому корпусу, но и снять все это на цветные слайды, которые можно было бы показать на предстоящей конференции. И со следующего рабочего дня он стал приходить в клинику с фотокамерой и специальным объективом, позволяющим делать снимки с очень близкого расстояния...

    Оставшиеся дни месяца — до Нового Года — Доктор ежедневно обходил все этажи терапевтического корпуса, высматривая, где только можно, покрытых корками и сыпью страдальцев. Несколько раз он оставался в клинике на ночь в надежде зафиксировать на пленку самую «свежую» аллергию. Но вскоре выяснилось, что этого делать не стоит. Внезапно покрываясь какой-нибудь пакостью, люди страшно пугались и тут же вызывали скорую помощь. Поэтому, когда их привозили в больницу, проблемы были еще не настолько демонстративны. А вот к утру или на следующий день эта самая аллергия, образно выражаясь, «расцветала» махровым цветом. Вот тогда-то и наступало самое время делать снимки! Бог ты мой! Каких только случаев не насмотрелся Доктор! В его дневнике осталось несколько снимков, отпечатанных позже со слайдов: на одних были люди, лица которых, как коркой, покрывала сплошная сыпь, на других — можно было видеть пальцы рук и ног с очагами некроза буквально черного цвета. А на некоторых — удивительные узоры из колец, пятен и овалов самой разнообразной окраски — от бледно-розовой до ярко-красной. В общем, как позже скажет сам Доктор, такие фотографии можно было показывать на фотовыставке под названием «Страсти от медицины».

    К Новому году Доктор собрал достаточно «иллюстраций» и начал готовить доклад. Но сначала ему самому нужно было разобраться с огромным разнообразием всех этих кожных «узоров», и он все праздники изучал руководства по кожным и аллергическим болезням, атласы с иллюстрациями и прочую медицинскую литературу. И к середине января подготовил доклад. До намеченной Шефом конференции оставалась еще целая неделя...

    Отобрав полтора десятка самых выразительных слайдов, Доктор всю оставшуюся неделю писал доклад о проделанной работе и выводах по ней. Зная, что Шеф ценит различного рода статистические выкладки, Доктор представил подробную статистику: общее количество аллергических осложнений на лекарства, распределение их по полу, возрасту и даже по профессии страдальцев. Не забыл он упомянуть статистику и по срокам лечения. Сделав упор на разнообразие патологических проявлений, он ни одним словом не упомянул в отчете, на какие лекарственные препараты чаще всего развивались аллергические реакции. Он решил обнародовать это только на конференции, посчитав, что его выводы могут стать сенсацией местного масштаба. Отпечатав доклад на пишущей машинке, он отдал его Доценту на проверку. Та одобрила проделанную работу, а когда посмотрела слайды, то осталась очень довольной.

    — Думаю, Шефу это понравится, и он одобрит доклад, — подвела она итог проделанной работе. — Давайте, готовьтесь к выступлению.

    И через два дня Доктор должен был выступить со своим докладом на клинической конференции в присутствии всех сотрудников кафедры и лично Шефа, который и должен был, как считал Доктор, оценить его первое медицинское исследование...

    В назначенный день и час, стоя за трибуной конференц-зала, он начал свой доклад, выучив его за оставшиеся дни наизусть. Рядом на столике располагался автоматический слайд-проектор с дистанционным управлением, который по команде с пульта по ходу выступления демонстрировал нужные слайды. Как сказали бы сейчас, он подготовил настоящую мультимедийную презентацию, которая проходила при полной тишине зала. Еще бы! Ведь в те нищие годы цветные слайды были редкостью. Даже самые продвинутые докладчики иллюстрировали свои диссертации на Ученом совете простыми черно-белыми слайдами, которые по очереди вставляли в обычные механические проекторы советского производства. И Доктору, чтобы заполучить всего на три дня слайд-проектор «Кодак» последней модели, пришлось отдать свою ординаторскую «зарплату» Директору комиссионки, у которой собирался «фотоклуб». Да еще и с обязательством, что если с этим аппаратом что-нибудь случится, выплатить его полную стоимость (которая, кстати, превышала профессорскую зарплату!). Но, как оказалось, обещание того стоило. В зале стояла полная тишина. Доктору даже показалось, что все присутствующие не слушают его выступление, а просто зачарованно смотрят на экран, где как по волшебству появляются доселе невиданные ими необычные цветные картинки. Но это только показалось, потому что с последними словами выступления — «спасибо за внимание» — раздались одобрительные возгласы, а затем посыпались вопросы. Ну, а теперь уже можно рассказать о той самой сенсации, которую Доктор скрывал до последнего момента, не сообщив о ней даже Доценту. А сенсация эта заключалась в том, что девяносто процентов аллергических лекарственных осложнений вызвал известный противомикробный препарат, назначаемый в то время чуть ли не поголовно от всех «простуд» участковыми врачами в поликлиниках. Автор не намерен, конечно, упоминать его торгового названия, ибо, во-первых, это не так неважно, а во-вторых, вдруг «накатит» на него производитель с судебным иском. Ведь это «сильнодействующее» средство выпускается до сих пор, но, к счастью, теперь назначается намного реже. А важно то, что Доктор, еще в прошлом веке, не будучи иммунологом, да и по правде говоря, не зная этой самой науки — иммунологии — сделал важный вывод о том, что навредить человеку могут не только сами микробы, но и попытки их уничтожить. А доказательством этого служили «ужасно» красивые слайды, снятые в терапевтических отделениях. Ну а чтобы читатель не сомневался в этом, посмотрев интересные случаи из медицинской практики, автор, с разрешения Доктора, может быть выложит на своем интернет-сайте несколько иллюстраций действия этого «спасительного» средства.

    Шеф не стал задавать Доктору вопросов, а только в своей надуто-важной манере рассказал о необычном случае аллергической сыпи «из собственной практики», закатывая при этом глаза в потолок с намеком на высокое положение своих «клиентов», как будто сообщал всем присутствующим страшную государственную тайну. На этом, собственно, обсуждение и закончилось. Правда несколько любопытных аспирантов подошли к Доктору, чтобы разглядеть слайд-проектор — это чудо американской техники. Ведь им скоро предстояла защита диссертаций.

    Глава 22. Испытание

    После своего выступления Доктор стал в клинике Шефа известной личностью. Аспиранты, которым в ближайшее время предстояла защита, советовались с ним, как лучше сделать слайды и где их можно заказать, или где можно найти хороший проектор для защиты. Доктор в совете никому не отказывал, а тем, кто просил, делал цветные диапозитивы с иллюстрациями для их работ. Ну, а особым уважением он стал пользоваться у Заведующего, который готовился к защите. Доктор лично изготовил для него цветные слайды, и апробация диссертации у того прошла успешно. К тому же Шеф отдельно похвалил понятные, красивые графики и диаграммы. Но это было слабым утешением для Доктора, который все еще огорчался тем, что уважение он заслужил не за свой доклад по аллергии, а за иллюстрации к нему.

    «Это все равно, что оценить обложку, не читая книги», — думал он огорченно, если разговор опять заходил о его слайдах.

    Но все равно было приятно, что сама Доцент попросила для учебных целей сделать копии его снимков по «аллергическому» докладу. Копии не пришлось делать, потому что Доктор всегда снимал дубли: он просто подарил ей вторые экземпляры, не подозревая тогда, сколько огорчений это принесет ему в будущем...

    Все-таки больше всего расстроило Доктора то, что сам Шеф никак не высказался по существу его выступления. Правда, теперь он стал не только замечать Доктора, но даже здороваться с ним. Этому способствовало и то, что и Заведующий, и Доцент в приватных беседах хорошо отозвались о нем как об инициативном, думающем и грамотном враче. А Шеф, слушая их отзывы, не исключал, что Куратор, Стукач и Завуч могли переусердствовать в своих обвинениях в отношении этого ординатора. Однако он был во всем осторожен, предпочитая не делать поспешных выводов, и полагал, что время все расставит по своим местам. И вот тут-то, во время разговора с Доцентом, ему пришла в голову мысль дать Доктору новое поручение: подготовить слайды и фотографии к симпозиуму, на котором ему самому предстояло выступить через полтора месяца.

    Совместный симпозиум с немецкой фармацевтической компанией планировался для обсуждения итогов испытаний в советских клиниках нового лекарственного препарата. А ведущим учреждением в этих испытаниях была назначена клиника Шефа.

    — По всем срокам, — рассуждал Шеф, — апробация уже закончена, а вот доклад и материалы к нему сейчас готовит Доцент. Вот к ней и нужно подключить этого фотографа-энтузиаста. По крайней мере, слайды будут не хуже, чем у фирмачей.

    Это задание для Доктора и передал Доценту Шеф во время их последней беседы…

    Доцент была в ужасе. Еще год назад, получив этот препарат на испытания, она, как обычно, раздала упаковки лекарства врачам-ординаторам. А они после этого должны были выдавать его своим больным, документируя назначение, результат и побочные действия в историях болезни. Кроме этого, каждый испытуемый, закончив принимать лекарство, должен был заполнить анкету с многочисленными ответами на вопросы по отношению к новому средству. И только после этого Доцент должна была готовить доклад в Фармкомитет и на симпозиум. Она помнила все: и про анкеты, и про истории болезни, и про Фармкомитет. Только вот не заметила, как быстро пролетело время, и что до этого самого симпозиума осталось чуть больше месяца. А ведь для научного мероприятия нужны достоверные результаты анализов, тестов и обследований всех участников до и после лечения. Да и методики не должны вызывать сомнений, иначе этим данным никто не поверит.

    — Что теперь делать? Где брать результаты испытаний? — спрашивала себя она.

    Подошла к сейфу, где хранились препараты, предназначенные для апробации, открыла его и увидела, что от всей партии осталось два десятка упаковок. Затем после недолгих размышлений вызвала к себе Доктора...

    — Шеф очень доволен твоим докладом (после успешного выступления она стала обращаться к Доктору на «ты») и особенно слайдами, — тут Доктор поморщился.

    — Он поручил нам провести предварительные испытания нового препарата, а затем сделать доклад к совместной международной конференции. Выступать с докладом будет сам Шеф, а мы в опубликованных материалах будем указаны как его соавторы. Так что если все пройдет успешно, месяца через три у тебя будет первая научная публикация по материалам международного симпозиума. На всю эту работу нас есть месяц и две недели на подготовку доклада. Успеем?

    — Успеем, — обрадовался Доктор...

    Конечно, предложение Доцента казалось Доктору заманчивым. Вот только как быстро провести это исследование?

    — И препарата немного, и времени всего тридцать дней, — думал он. — Может, к Заведующему стоит обратиться?

    Он отправился к тому в кабинет (к счастью, Заведующий был на месте) и рассказал ему о предложении Доцента, добавив к этому, что «наконец-то появился шанс заняться научными исследованиями».

    — Ну что могу предложить? — ответил тот. — Вот все, что у меня есть.

    Тут он махнул рукой в сторону двух приборов для исследования дыхательной системы и добавил:

    — Могу научить, как ими пользоваться, а вот как организовать исследование, решайте сами.

    Доктор поблагодарил его, попросив обучить всему как можно быстрее, и они договорились начать работу на следующий день. А до следующего дня Доктору нужно было придумать, что конкретно исследовать в такой ситуации. Ведь препарата осталось всего несколько упаковок. А для солидности нужно набрать хотя бы тридцать (а может, и пятьдесят!) больных-астматиков. Но тогда каждому не хватит даже по одному баллончику. И тут ему пришла в голову мысль: не ждать результатов лечения, тем более что препарата, как и времени, было мало. А изучить, как изменяются параметры дыхательной системы после приема одной, двух, трех, а, может, и четырех доз этого аэрозоля, да еще через разные промежутки времени.

    — Так можно будет не то что тридцать, а сто человек обследовать, — рассуждал он, — и половины баллончиков должно хватить!

    На следующий день он уже осваивал новую для него медицинскую технику — анализатор выдыхаемого воздуха и компьютерный аппарат для исследования функции дыхания.

    Тут автор должен извиниться перед врачами (если таковыми окажутся некоторые читатели) за совсем уж простое изложение медицинских проблем и терминов. Но что ему остается делать, если хочется написать так, чтобы обывателю было проще понять, о чем идет речь. Конечно, эта книга — не трактат об астме. Но, с другой стороны, это история Доктора, попавшего в клинику, где этой самой астмой «кормилась» вся кафедральная команда Шефа...

    Доктор быстро обучился функциональным исследованиям, что было немудрено: все эти приборы были автоматическими, а управляли ими компьютерные программы, что в те годы было достаточно редким явлением. Помнится, как в обычных советских больницах стояли большущие агрегаты, наполненные водой (как самогонные аппараты), с помощью которых измерялся объем легких. Или какие-то примитивные трубки с манометрами, в которые больному нужно было быстро выдохнуть, а врачу так же быстро увидеть, на сколько делений отклоняется стрелка. Не заметил, повторяй все снова: ведь стрелка эта не фиксировалась, а «прыгала» в разные стороны. И оттого в те нищие годы любая больница становилась передовой, заполучив вместо подобных «приборов» продвинутую компьютерную технику. Вот почему по сравнению с другими клиника Шефа считалась передовой и одной из лучших по оснащению....

    Правда, компьютеров можно купить сколько угодно. Но если идей в голове не хватает, то и они не помогут. Так и в медицине нашей: идеи в дефиците и, как следствие, в том же дефиците и открытия. А за примерами не нужно далеко ходить: ведь последнюю Нобелевскую премию по медицине из русских ученых получил академик Павлов со своими знаменитыми собачками и, надо заметить, безо всяких компьютеров! А ведь было это сто лет назад!

    А сейчас, если посмотреть? Везде стоят компьютеры, а в медицине — полный застой. Но вернемся к нашему рассказу о Докторе...

    Через месяц Доктор завершил все исследования, набрав результатов от пяти десятков астматиков. Делать все приходилось с утра, пока больные не приняли других лекарств и не ушли из своих палат на какие-нибудь процедуры и обследования. Затем два-три часа на обработку множества цифр, а уж потом — поход в палаты к своим больным. Ведь от работы в отделении Доктора никто не освободил, поэтому-то он возвращался домой поздно вечером. В общем, все это напоминало добровольную работу в две смены. Про выезды на съемки с Напарником пришлось временно забыть, и тот, конечно, был очень недоволен Доктором. К счастью, долгов уже не было никаких, да и денег оставалось, как минимум, на два-три года безбедной жизни.

    — Пришло то самое время, — думал Доктор, — когда придется пожертвовать бизнесом навсегда, чтобы серьезно заниматься наукой. Но настоящий ученый — это тот, кто сам готов платить, чтобы заниматься исследованиями!

    Эта мысль посетила его давно, и вот теперь, как казалось Доктору, она стала реальностью...

    Доцент осталась довольна Доктором: тот не только предложил идею быстрого исследования, но и завершил его в срок, обработал все результаты и написал отчет. Осталось только подготовить доклад для публикации и выступления Шефа.

    — А Заведующего тоже нужно будет включить в авторский коллектив, — объявила она Доктору, — ведь это именно он обучил тебя работе со своей аппаратурой...

    И вот час настал: в самом вместительном актовом зале одного из московских НИИ собрались все врачи и ученые, участвовавшие в испытаниях. В программе доклад Шефа стоял последним: это было само собой разумеющимся, ибо именно он подводил итог всем испытаниям. Мероприятие было длинным и скучным: выступавшие, как обычно, выходили на трибуну и нудно бубнили, читая с листа свои доклады. И в зале, как в театре, можно было слышать не только голос докладчика, но и шорох перелистываемых программ и проспектов, шепот и кашель присутствующих людей. А вот когда вышел Шеф и без единой бумажки, как артист в театре, начал выступать, все затихли. Громко и уверенно, с вопросительными и утвердительными интонациями, многозначительными паузами и покровительственной улыбкой (предназначенной для всех присутствующих) Шеф буквально «околдовал» (если бы он был артистом, то я бы сказал «очаровал») всех, кто его слушал. Доктор с волнением ждал момента, когда Шеф перейдет к результатам проведенных испытаний и, может быть (чем черт не шутит?), мимоходом скажет и об его — Доктора — участии? Но этого не произошло. Докладчик начисто пропустил все, что касалось фактических результатов, лишь упомянув о них одним-двумя словами, и, небрежно ткнув указкой в очередной слайд на экране (оказалось, Доктор зря так старался), заметил, что все представленное еще раз подтверждает теорию адреналовой блокады в бронхах астматиков. А потом еще минут десять развивал эту мысль. Зал был в восторге, и, как говорили в годы застоя, «разразился бурными аплодисментами». После окончания мероприятия Доцент подошла к Доктору и, увидев его разочарованное лицо, сказала:

    — Шеф никогда не читает докладов, он их просто просматривает, а свое выступление планирует, как считает нужным. Это его право, но все равно наш доклад будет опубликован полностью в сборнике научных материалов.

    Доктор улыбнулся и просто ответил:

    — Спасибо.

    Но что-то в словах Доцента ему не понравилось...

    А через месяц на кафедру прислали несколько экземпляров сборника с текстами всех докладов симпозиума. Только Доцент почему-то не сказала ему об этом, и книжку в блестящей цветной обложке тот увидел в руках у Заведующего, который демонстрировал «кафедральный» доклад одному из аспирантов. Заметив Доктора, Заведующий с улыбкой протянул ему сборник со словами:

    — А вот и доклад Шефа по препарату. Экземпляр от Шефа персонально для вас.

    Доктор заглянул на указанную в оглавлении страницу: первым автором доклада, как и полагалось, был Шеф. Затем перечислялись Доцент и Заведующий. После них Доктор увидел других соавторов — из отделения функциональной диагностики, за которым числилась аппаратура Заведующего: врача, работавшего там же, и одного из научных сотрудников кафедры. И только фамилии Доктора не было в «коллективе» авторов этого доклада. А изучив внимательно опубликованную в сборнике статью, Доктор с удивлением обнаружил, что весь текст переписан из его отчета по испытаниям.

    «Только вот настоящего автора забыли указать, граждане-ученые», — подумал он с обидой, тем не менее интуитивно чувствуя, что не стоит по этому поводу ни с кем выяснять отношений.

    Да, как оказалось, этого и не потребовалось: несколько дней спустя Доцент, пригласив его к себе, объявила, что Шеф доволен проведенными испытаниями и участием в них Доктора.

    — Правда, он сказал, — добавила она как бы, между прочим, — что тебе еще рановато публиковаться на международном уровне. Да еще в соавторстве с известными учеными.

    — Наверное, это она Шефа имеет в виду, — про себя съязвил Доктор, — какой он ученый мне уже Отступник обрисовал.

    Но вслух ничего такого, конечно же, не ответил, а вместо этого улыбнулся ей с виноватым видом, добавив про себя:

    — Да уж, конечно! Куда нам со свиным рылом, да в калашный ряд!

    Доцент восприняла его улыбку как благодарность за то, что ему позволили принять участие в такой важной кафедральной работе и, показав жестом, что он свободен, известила Доктора о назначенном на следующий день общем собрании кафедры. Потом, подумав, добавила:

    — Явка всех ординаторов строго обязательна!

    О собрании Доктор не знал, как не узнал и о том, что его участие в испытаниях препарата оказалось испытанием для него самого. Но, к счастью, испытание это он выдержал.

    Глава 23. Расправа

    Общие собрания кафедры... Обычно они происходили за закрытыми дверями конференц-зала в присутствии преподавателей и научных сотрудников. Исключение составляли «научные пятницы» Шефа, куда могли прийти все желающие.

    «Что же это за собрание такое, если собирают всех, да еще строго предупреждают о присутствии?» — озадаченно думал Доктор, направляясь к конференц-залу, у дверей которого обычно вывешивались объявления обо всех предстоящих мероприятиях.

    И в этот раз в простенке между приемной Секретаря и входом в конференц-зал висело большое, в четверть ватманского листа объявление о предстоящем «собрании трудового коллектива кафедры по обсуждению персонального дела»... Далее следовала фамилия Отступника.

    — Вот уже и дело завели, осталось обвинение предъявить, да приговор вынести, — услышал Доктор вскользь брошенную фразу у себя за спиной.

    Но когда обернулся на голос, заметил лишь закрывающуюся с тихим стуком дверь в комнату Секретаря. Заглянуть туда, за дверь, он не решился...

    Утром следующего дня в отделениях терапевтического корпуса все кураторы, ответственные за ординаторов, были заняты только одним делом: оповещали персонально каждого, что в половине третьего дня всем следует явиться в конференц-зал на «общее собрание трудового коллектива». И поскольку эта директива исходила лично от Шефа, в назначенное время и в назначенном месте ординаторы первого и второго года собрались под присмотром своих кураторов. На первых двух рядах расположились преподаватели и научные сотрудники кафедры. А Доктор сидел в зале на предпоследнем ряду, незаметно (по крайней мере, как ему казалось) устроившись в самом углу. За двумя столами напротив «зрителей», (как народные заседатели! — подумал Доктор) сидели Завуч и Парторг. Рядом с ними расположился Стукач. Собравшиеся в зале тихо переговаривались между собой, ожидая появления Шефа. Однако первым появился не он, а Отступник собственной персоной, в белой рубашке с галстуком и аккуратно отглаженном белом халате, как и положено ассистенту кафедры терапии. Войдя в зал, он спокойно осмотрелся и, выбрав незанятую половину третьего ряда, уселся в первое от прохода кресло. Наверное, он сел так не специально, но эта половина ряда с единственным занятым местом стала выглядеть как скамья подсудимых. И буквально через минуту (словно выждав паузу) в зал вошел Шеф. Все встали. «Суд» начался...

    И начался он с выступления Шефа, который объявил, что у Отступника подошел к концу срок пребывания в должности ассистента кафедры. Но в связи с тем, что тот подал документы для избрания на новый срок, он решил посоветоваться с коллективом.

    — Я как руководитель кафедры против его кандидатуры. Но пусть будет так, как решит коллектив, — с пафосом Понтия Пилата объявил Шеф.

    — Начнем с сотрудников кафедры. Прошу высказываться!

    — Ну, вот и все, — подвел итог Доктор, — сейчас его и распнут!

    После этого от лица «трудового коллектива» выступили Завуч и Парторг, обязанные по своему положению откликаться первыми на все инициативы Шефа. Правда, ничего внятного, кроме стандартных формулировок советского периода о моральной неустойчивости, политической незрелости и недостойном отношении Отступника к «трудовому коллективу», никто из присутствующих так и не услышал. А на дежурную фразу Парторга о том, что «он полностью разделяет и поддерживает мнение заведующего кафедрой», в рядах аспирантов, как обычно, послышались перешептывание и нескрываемый смех. И даже на лице Отступника, хмурого до сих пор, появилась слабая улыбка.

    «Конечно, что им — аспирантам — папиным любимцам, бояться старого беззубого Парторга-лакея! Ведь каждому уже приготовлено «тепленькое» местечко в НИИ или ведущих клиниках Москвы. И для них защита диссертации (с последующим трудоустройством) давно уже запланирована в самом Министерстве здравоохранения. Поэтому-то и не будут они выступать в роли обличителя Отступника, повинного только в том, что не захотел лишний раз прислужить Шефу. Но и защищать его не будут, ибо в любом советском коллективе публичное обличение и наказание «недостойных» — обычное дело. Ну, а кафедра — это уж точно образцовый пример советского коллектива», — размышлял Доктор, сидя в своем углу. — «И ждут они лишь одного — когда нужно поднять руки, чтобы единодушно проголосовать. Кто захочет попасть в немилость к Шефу? А голосов хватит: вон, сколько ординаторов собрали! Правда, сказать-то им нечего. Ведь Отступника они до сегодняшнего дня не знали, и будут ли они голосовать против него? Не будут, точно».

    Но Шеф, сидящий в президиуме «суда», рассчитывал на другое развитие событий. Слушая смешки и перешептывания в зале, он-то знал, что не зря «пригрел» на своей кафедре нескольких сотрудников «из народа». И в приватной беседе с ними, еще до того, как назначить это собрание, объяснил, кому из них выступить первым, а кому потом «поддержать выступление коллег по кафедре». Ну, а назначенные для выступления ораторы, сидя в зале, напряженно ждали момента, когда Шеф подаст им сигнал. Так уж было заведено.

    И, по-видимому, этот момент настал, ибо в воздухе повисла неловкая пауза: ведь после Завуча и Парторга никто не торопился высказываться. Все сидели, молчали и ждали, что же будет дальше. Но Шеф, имевший, как принято говорить, «домашнюю заготовку», снова взял инициативу в свои руки.

    — Давайте послушаем тех, кто вместе с нашим бывшим сотрудником (он особенно подчеркнул «бывшим», хотя Отступника еще никто не уволил с его должности) учился в ординатуре и аспирантуре. А затем тоже был выбран по конкурсу на преподавательскую работу. Они, как говорят, вместе пуд соли съели.

    И, как бы невзначай, добавил:

    — У них ведь тоже конкурс на следующий срок подходит...

    — Что нам скажет по этому вопросу Ассистент? — обратился для начала Шеф к молодой преподавательнице кафедры, работавшей вместе с Доцентом в отделении для астматиков.

    Та встала и вдруг заученно, как на уроке, стала говорить, что Отступник всегда отличался эгоизмом, корыстью и вообще был в их аспирантском коллективе плохим товарищем.

    — Я как-то его попросила подменить меня на дежурстве, — вспомнила она вдруг возмущенно, — а он объявил мне, что ничего не будет с этого иметь, и отказался!

    Тут она почему-то покраснела, посмотрела в сторону «подсудимого» и, увидев в свой адрес какую-то брезгливую гримасу Отступника, поспешно села на свое место.

    — В общем, нехорошо поступил, — подвел итог ее выступления Шеф и спросил:

    — Кто еще желает высказаться?

    Тут всех прорвало, и Доктор увидел в первых рядах лес поднятых рук, даже в кучке аспирантов, подсмеивавшихся над выступлением Парторга. Каждый торопился показать свою лояльность Шефу и рассказать о «подсудимом» что-нибудь еще. Сколько же всего припомнили Отступнику! И как он с кем-то не поздоровался. И как не присутствовал на чьем-то докладе, хотя и был в это время на работе. И как нагрубил санитарке (которую, по правде говоря, пытался угомонить, когда она с ведром и тряпкой рвалась в больничную палату, где он со студентами осматривал пациентку)… И так далее, и тому подобное, и прочее, прочее, прочее...

    А Стукач, сидевший рядом с Парторгом и Завучем, не отрывая головы от стола, торопливо записывал все на бумагу.

    — Протокол ведет, сволочь! — понял Доктор, с недоумением слушая весь этот бред.

    — Я ведь так же мог бы отказаться и от чужого дежурства, и от чужого доклада, и санитарку турнуть из палаты, и с тем же Стукачом не очень любезно поздороваться. Да и с уродом этим, что меня на Новый Год дежурить записал, мог бы разобраться. Ну и что из этого? Лебезить что ли перед всеми!

    Тут он вспомнил суворовское училище, где правоту свою принято было доказывать в кулачном бою, один на один с обидчиком, нередко в присутствии всего коллектива. И никогда не было такого, чтобы все уподоблялись своре собак, пытавшихся загрызть добычу по команде «фас»...

    Пока Доктор, задумавшись о прошлом, сидел и вспоминал, сколько раз ему самому доводилось один на один доказывать свою правоту, выступления в зале продолжались. Но вот утих последний «возмущенный» голос, и Шеф встал.

    — Давайте послушаем самого претендента на конкурсную должность, — предложил он залу, как бы давая возможность Отступнику возразить что-нибудь на выдвинутые против него обвинения «трудового коллектива».

    Но тот встал, не спросив разрешения, и, не проронив ни слова, вышел из конференц-зала, как говорят в таких случаях, с высоко поднятой головой.

    — Вот видите, как этот неблагодарный человек реагирует на справедливую критику коллектива, — прокомментировал Шеф, — я лично думаю, что таким на кафедре не место. Но пусть проголосует коллектив! Кто за то, чтобы не допускать его к конкурсу на должность ассистента кафедры?

    Руки присутствующих в зале стали подниматься одна за другой. Доктор и не ожидал, что кто-нибудь из кафедральных сотрудников не поднимет руки. Кому захочется попасть в немилость к Шефу? Но вот то, что вдруг стали подниматься руки ординаторов, «мобилизованных» для количества на это собрание, изумило его до глубины души.

    «Как можно решать судьбу человека, если ты его совсем не знаешь и никогда с ним дела не имел?» — думал Доктор и вдруг увидел направленные на него в упор глаза Шефа.

    Он окинул взглядом зал, увидел лес поднятых рук и медленно поднял свою. А когда Шеф отвернул голову, он, немного подогнув пальцы, приложил руку к виску, как будто у него болела голова. И продолжал сидеть так, пока Стукач подсчитывал голоса. Как сказал бы классик, все смешалось в голове у Доктора. Он вспомнил сразу и отношение к нему Шефа после доноса Стукача, и разговор с Отступником, и свой доклад по испытанию препарата, и неприязнь Завуча. И вдруг, непонятно отчего, пришла в голову неожиданная мысль:

    «А ведь следующим могу стать я!»

    Но тут, как из небытия, снова прозвучал голос Шефа:

    — Кто проголосовал против?

    Доктор поднял голову и увидел поднятую выше всех одну единственную руку.

    — Один голос против, — подвел итог почему-то не Шеф, а Стукач, занося это в протокол.

    И к великому изумлению Доктора оказалось, что голос этот принадлежал молоденькой девчонке из числа ординаторов первого года обучения. Ему никогда так не было стыдно за себя. Но он и не подозревал, как чувствовала себя Ассистент, которой Шеф накануне «посоветовал» выступить против Отступника...

    И уже после собрания, когда Доктор выходил из конференц-зала, то снова услышал голос Шефа:

    — А вы зайдите ко мне в кабинет!

    Доктор оглянулся на голос и увидел, что Шеф обращается к Ассистенту, стоящей рядом с ним с виноватым видом.

    Глава 24. Ассистент

    По пути в кабинет Шефа Ассистент выглядела спокойной, только губы у нее слегка подрагивали, выдавая ее состояние. Но, оказавшись в «камере пыток» (так она давно уже окрестила отделанный дубом кабинет), не сдержалась, и слезы полились из глаз ручьями.

    — Что вы мне истерики тут закатываете? — язвительно прошипел Шеф. — Желаете, чтобы вся кафедра была в курсе! Это я должен выговор вам сделать за такое жалкое выступление! Хорошо, что хоть коллектив все понял и принял правильное решение...

    Ассистент виновато молчала, пытаясь унять всхлипывания, а слезы все продолжали литься ручьями из глаз. И плакала она не из-за того, что ей в очередной раз устраивают разнос, а из-за непорядочности (это если мягко выразиться!) Шефа, навязавшего ей роль «возмущенного члена трудового коллектива». К слову сказать, все ее визиты в кабинет Шефа всегда заканчивались одинаково: она уходила в слезах. Ведь тот в совершенстве владел мастерством доводить людей до «нужной кондиции». И к каждому имел отдельный подход, играя на их слабых местах! Одного вдруг перестает замечать: ну не видит и все! Как будто сквозь воздух смотрит. Другому на «научной пятнице» устроит разбор и так представит его почти готовую работу, что впору или все сначала начинать, или удавиться от тоски. Третьему в приватной беседе посоветует поискать другое место работы, прекрасно понимая, что тот без его рекомендации найдет в лучшем случае только должность в районной поликлинике.

    Так и Ассистент больше всего боялась увольнения, зная, что преподавательское место в институте ей уж точно никто не предложит. А она любила свою работу, мечтала о ней со времен последнего курса института. В субординатуре занятия в ее группе вела одна из лучших ассистентов кафедры терапии (отмечу попутно, что она вела занятия и у Доктора), которая научила ее всему тому, о чем не пишут в учебниках. Тому, что называют врачебным искусством. И уже тогда она решила, что будет так же учить будущих врачей. Может быть, именно за это стремление — нести знания — еще в ординатуре и заметил ее Шеф. И хотя он только что сменил на посту прежнего Заведующего кафедрой (после его смерти), но уже начал присматривать себе молодых, перспективных, а самое главное — новых сотрудников.

    Уж больно ему не хотелось оставлять тех, кто знал всю его подноготную со времени первого появления на кафедре, ставшей теперь его вотчиной. И особенно не хотелось видеть ему своих же однокашников или, что еще хуже, — «старших товарищей», бывших над ним и привыкших в своем кругу звать его просто по имени, не испытывая (как ему казалось) ни уважения, ни трепета к его персоне. Правда, сделать это было трудновато: а куда прикажешь девать Парторга и Завуча? Ведь в институте таких «общественников» пруд пруди. А вот людей ответственных и умных, готовых работать с утра до вечера только потому, что им нравится их работа, а не зарплата, найти трудно! Управлять ими не сложнее, чем бездельниками: раз любят свою работу, будут за нее держаться, чтобы не потерять. А преданность людей своей работе на кафедре Шеф ценил, хотя и не приравнивал к преданности себе лично. Поэтому особенно не стеснялся в выражениях, когда человек не оправдывал «оказанного ему высокого доверия».

    К тому же он здраво полагал, что не стоит брать к себе на кафедру только одних блатных. Ведь совсем непросто «управлять» теми, за чьей спиной стоят высокопоставленные родственники или представители медицинских династий, а по существу — кланов, оккупировавших целые разделы медицинской науки. А кланов таких в стране достаточно. Читатель может в этом сам убедиться, просмотрев в реферативном журнале фамилии авторов научных статей с интервалом так лет в десять-пятнадцать. И сразу станет ясно, чей сыночек или дочка «семейную» кафедру унаследовал. А вот Ассистенту наследовать было нечего. И хотя родом она была из интеллигентов, как говорят, до седьмого колена, ни к одной династии в медицине не принадлежала. Может, поэтому и оказалась необходимой Шефу, который, найдя в ней «слабое звено», управлял ею, как хотел...

    Сама Ассистент безропотно воспринимала все выговоры Шефа и будучи порядочным и интеллигентным человеком, никогда и никому о них не рассказывала. Правда, многие, видевшие ее выходящей из кабинета Шефа в слезах, посмеивались над ней, считая ее просто «истеричкой». Но это было не так. Слезы для нее были способом похоронить в душе очередную несправедливость, чтобы потом никому о ней (об этой несправедливости) не рассказывать. Поэтому-то она никогда и ни на что не жаловалась. Хотя, без сомнения, у молодой женщины, имевшей семью и ребенка, было немало проблем. Ежемесячные ночные дежурства в приемном отделении, занятия со студентами, бесконечные поручения Шефа, из-за которых она засиживалась в клинике допоздна — ничто не могло поколебать ее спокойного и доброжелательного отношения ко всем окружающим. И единственное, что ее задевало и ранило душу, была несправедливость по отношению к другим людям. И если она могла с ней бороться, то боролась, а если не могла (как в случае с Отступником), то просто молча ее переживала. Но никакие наказания Шефа не могли поколебать твердых моральных устоев этой мягкой на вид женщины...

    В конце рабочего дня, встретив ее в отделении для астматиков, Доктор заметил, в каком состоянии она возвратилась от Шефа. Но поговорить с ней он так и не решился, хотя (что скрывать!) ему было очень любопытно узнать, каким это способом Шеф стравливает друг с другом вполне порядочных людей, заставляя их идти против своей совести. А то, что она выступила «по рекомендации» Шефа, заметил не только он. Но Доктор не стал этого делать, надеясь, что она как-нибудь ему сама об этом расскажет. Он сделал вид, что не заметил ее расстроенного лица и просто попрощался.

    Ах, если бы он знал, что ему когда-то самому придется предстать перед собранием «трудового коллектива», а она будет на этом собрании выступать, то, наверное, он бы с ней обязательно в этот день поговорил. Но на следующий день Ассистент выглядела уже вполне спокойной. А об Отступнике и прошедшем собрании все, кто на нем присутствовал, быстро забыли. Ведь он вскоре просто исчез из клиники, не доработав на кафедре даже несколько оставшихся месяцев. А самого Доктора ожидало очередное задание от Доцента.

    Глава 25. Отвратительное зрелище

    Когда Доктору что-то уж очень не нравилось, то свое отношение он выражал весьма оригинальным способом. Состроив на лице брезгливую гримасу, он с таким же чувством произносил:

    «Отвратительное зрелище!»

    Это была фраза из его любимого армейского анекдота. А вслед за этим он заразительно смеялся. И слушатели — знакомые Доктора, которым он уже анекдот рассказал, — смеялись вместе с ним. Ну, а тем, кто не слышал анекдота и не понимал, о чем идет речь, он всегда потом его рассказывал. Так что большинство людей, знавших Доктора, услышав эту фразу, понимали, отчего тот веселится. Ну, а чтобы поняли читатели, расскажу этот анекдот и я. Итак, представьте себе...

    Приходит вечером со службы домой новоиспеченный лейтенант — командир взвода. И с порога, даже не поцеловав свою молодую жену, начинает ей восторженно рассказывать.
    — Ты знаешь, сегодня у нас в роте была лекция про Америку. И товарищ замполит нам на ней столько всего рассказал! И про их армию, и про их жизнь, и даже про этот... как его? Стриптиз!
    — Подумаешь, рассказал, — ревниво парирует жена, — я тебе сейчас его покажу...
    Вспрыгивает на стол, срывает с себя всю одежду и давай изгибаться, крутиться и выставлять напоказ все, что можно. Минут через пять останавливается и спрашивает мужа:
    — Ну и как тебе... стриптиз?
    Посмотрел лейтенант на нее брезгливо и грустно так отвечает:
    — Правильно говорил товарищ замполит... Отвратительное зрелище!

    
    И если Доктор о чем-то говорил так, значит, это выглядело действительно отвратительным. Вот так мысленно он и выразился, увидев мутную и заляпанную стеклянную баночку объемом двести пятьдесят граммов (от тогдашнего советского майонеза), наполовину заполненную гнойными желто-зелеными соплями. А банку ту крутил перед самым его носом переведенный в палату дед, история болезни которого «кишела» всеми существующими медицинскими диагнозами: от астмы, пневмосклероза и эмфиземы до известной уже читателю ИБС, сердечной, дыхательной и прочей недостаточности. В довершение ко всему он сам был желтовато-лимонного цвета из-за подхваченного с капельницей вирусного гепатита, который, правда, уже сходил на нет.

    — Вот, Доктор, посмотрите на мою мокроту, если интересуетесь, — бубнил он, пытаясь протянуть ему дрожащей от немощи рукой эту злополучную банку.

    — Нет, пока не интересуюсь, — брезгливо отшатнулся Доктор и от руки, и от банки, от которой даже на расстоянии несло тухловато-сладковатым гноем.

    — Покажете, когда в клинике новое исследование начнется. А сейчас оно только планируется...

    Поняв, что банка для Доктора интереса не представляет, дед убрал ее обратно — в тумбочку рядом с кроватью.

    — А вы что, все свои банки так храните? — обратился Доктор к остальным трем обитателям палаты и увидел, как те стали доставать такие же из нижних ящиков.

    — Нет, нет, уберите пока! — отказался он от предлагаемых для обозрения таких же вонючих и мутных сосудов.

    — Надо же, они эту дрянь, по-видимому, дня по два отплевывают в банки, да так и держат, пока «посуда» не заполнится. А я хожу тут на обходы и все это вдыхаю! Не хватало еще инфекции какой-нибудь для полного счастья! — с отвращением подумал Доктор.

    Потом спросил:

    — А в тумбочке зачем держать?

    — Так это вы приказали все лишнее убрать внутрь, — просипел старожил-астматик, побывавший уже в палатах Доктора раза три за полгода.

    — Я им так и объяснил.

    И кивнул в сторону соседей.

    «Ну, я и попал», — обречено подумал Доктор, вспоминая, как он неосмотрительно согласился подумать над предложением Доцента, исходящим, как она утверждала, от Шефа, заняться исследованием эффективности откашливания этой самой мокроты. А попросту говоря, обычных зеленых и вонючих соплей. И притом — в огромных количествах...

    — Ну и как, подумали? — спросила у Доктора через пару дней Доцент. — Будете заниматься научными исследованиями по этой теме?

    За эти дни Доктор успел наспех проработать поставленный перед ним вопрос и понял, что это не только очень противная, но и очень сложная тема. А все дело оказалось в том, что для изучения функции самоочищения легких применялись сложные радиоизотопные методы.

    Пусть читатели простят меня за очередной научный ликбез, но, как говорится, дело того стоит. Представьте только себе, что за сутки каждый человек вдыхает около 25 тысяч литров воздуха! И чего только с этим воздухом он в себя не втягивает: автомобильные выхлопы, пыль, мелкий песок, сажу, производственные вредности, пыльцу растений, вирусы и микробы от других людей. Поэтому-то обыватели и болеют сейчас часто! А несчастные шахтеры? За одну только смену в забое им, бедолагам, в легкие попадает угольной пыли этак граммов по пятьдесят. Представьте себе, что из шахты они выходят все черные, как негры! А куда же девается эта пыль? Ведь легкие — это замкнутый воздушный мешок. Если бы все, что они вдыхают за смену, там постоянно скапливалось, то через год они бы ею забились и не смогли дышать! Но природа предусмотрела, как очищать дыхательные пути от мусора. В бронхах, через которые воздух попадает в легкие, есть особый эскалатор (как лента в метро!), который и выводит всю грязь в глотку, затем в пищевод. Ну, а что с этим содержимым происходит потом, я думаю, читателю понятно. Правда, следует добавить, что вместо резины (как в метро) лента «легочного эскалатора» состоит из этой самой слизи. Здоровые люди этого процесса не замечают. А вот когда легкие воспалены, то слизи образуется раз в десять больше. И тогда этот эскалатор не выдерживает нагрузки, и в легких образуются завалы из слизи. Добавьте к этому массу микробов и гноя — вот вам та самая мокрота, заполняющая бронхи и легкие, от чего потихоньку и загибаются несчастные астматики.

    Но вот как определить, сколько этой самой мокроты скопилось в легких, или как быстро она оттуда откашливается? Заграничная наука к тому времени придумала с этой целью слизь в легких помечать радиоактивным изотопом, а затем по скорости его выведения определять их очистительную функцию. А вот «передовая» советская медицина все еще заставляла кашляющих собирать свои сопли в баночки, чтобы измерять их суточное количество. Так эти баночки и стояли на тумбочках, протухая в общих палатах, отчего пахло там весьма специфически. А что до изотопов, то в научной лаборатории Шефа не было ни их, ни оборудования для радиоактивных измерений. Поэтому Доктору нужно было придумать какие-то другие, более простые, надежные и безопасные методы. Ибо, как читатель помнит, с радиацией он наработался достаточно. Вспомнив все, что он успел обдумать по этому поводу, Доктор ответил:

    — Конечно, можно попробовать. Лучше только, чтобы Шеф разрешил эти исследования проводить в другой лаборатории.

    Он имел в виду лабораторию своего друга Физика.

    Глава 26. Сопли

    — Да, действительно, отвратительное зрелище, — согласился Физик, когда Доктор показал ему флакончик из-под пенициллина, заполненный под самую пробку зеленовато-желтой мокротой.

    — Еще бы! — подумал Доктор, — хорошо, что он не видел, как это выглядит и пахнет в грязной банке из-под майонеза. Вряд ли тогда бы он разрешил приносить эту пакость в свою лабораторию!

    Самого же Доктора до сих пор тошнило от одних только воспоминаний, как астматик в палате тряс перед ним своей вонючей банкой с соплями. Хотя он был врачом и понимал, что не должен быть брезгливым, преодолеть себя все же не мог. А чтобы как-то оправдаться в глазах окружающих, любил рассказывать одну поучительную историю из студенческой жизни, давно уже превратившуюся в анекдот. Думаю, что и читателю эта забавная история будет интересна. Итак...

     Сидят студенты-медики на занятии в лаборатории. И преподаватель, рассказывая им об исследовании выделений от больных людей, поднимает с полки склянку с желтой жидкостью и начинает объяснять.

    — Вот видите, это — обычная на вид моча. Она особенно ничем не отличается от мочи здоровых людей. Но пусть каждый на нее внимательно посмотрит, попробует, понюхает и … поставит диагноз.

    Делать нечего, и студенты, брезгливо заглядывая в эту банку, с отвращением нюхают. Но ничего сказать по поводу мочи (кроме того, что она пахнет мочой) не могут. Тогда преподаватель и говорит:

    — Вижу, не нравится вам все это. Но врач должен быть не брезгливым и ВНИМАТЕЛЬНЫМ. И если бы вы не были брезгливыми и попробовали этот образец на вкус (тут он опускает палец в банку, а затем облизывает его!), то поняли бы, что в этой моче есть сахар. А это значит, что больной страдает сахарным диабетом. Давайте все, как я, попробуйте...

    Студенты с тоской в глазах пробуют мочу на вкус и подтверждают, что она сладковатая, а значит, в ней действительно есть сахар.

    — Вот и молодцы, — говорит им преподаватель, — но я ведь предупреждал вас, что врач должен быть не только не брезгливым, но и ВНИМАТЕЛЬНЫМ! А если бы вы внимательно на меня смотрели, то заметили бы, что я в банку опустил указательный палец, а облизал — средний...


    Ну, а Доктор все же предпочитал оставаться брезгливым и всегда старался от всякой гадости в лабораторных склянках держаться подальше. Поэтому-то он и не собирался тогда в палате брать в руки отвратительную и грязную банку с мокротой, которой астматик тряс у него перед носом! Ему не могло это даже присниться в самом страшном сне! И он ни за что не стал бы проводить предложенного ему научного исследования, если бы пришлось брать эти банки в свои руки. Поэтому всю неделю после разговора с Доцентом он обдумывал, как собирать этот «биологический материал» без вреда для собственного обоняния и здоровья. В конце концов выход был найден: заставить всех обитателей палат «засасывать» сопли с помощью шприца из банок во флакончики с пробками (благо, что пустых флаконов от антибиотиков в больнице было достаточно) и в таком виде передавать Доктору для исследования. Осталось только придумать, как же все это изучать? Что нужно сделать, чтобы такие сомнительные определения как «вязкая» или «густая» мокрота обрели реальные физические характеристики. Для этого Доктор и приехал к Физику, зная, что на всех теоретических кафедрах института существует дефицит в научных исследованиях по медицине. И появился он с этим флакончиком в лаборатории очень кстати, поскольку никаких других исследований на тот момент Физик после защиты диссертации не проводил...

    Посмотрев без особой симпатии на содержимое флакончика еще раз (которое они оба, не сговариваясь, навсегда окрестили «соплями»), Физик стал объяснять, что проблема заключается в одном: как приспособить имевшиеся физические приборы для этой цели.

    — Взять, к примеру, чистый глицерин или машинное масло. Оценить вязкость того и другого — сущий пустяк!

    И он продемонстрировал это за какие-то полчаса, измерив подвижность специальной метки и в масле, и в глицерине на своем радиоспектрометре.

    — А вот как быть с соплями? Ведь это просто помойка какая-то! Чего в них только нет: и слизь, и клетки из легких, и микробы, и гной, и ферменты, и прочая гадость... Как найти что-то общее в десятках и сотнях образцов?

    Не зря Физик сомневался! С осторожностью (чтобы не испачкаться!) приготовив из привезенного «материала» с десяток образцов, он попробовал точно также измерить их характеристики. Но результат оказался нулевым: микровязкость соплей совсем не отличалась от микровязкости чистой воды, взятой для контроля.

    — Так и должно быть, — обречено подтвердил Доктор, — в этих соплях воды больше чем девяносто процентов. Как в холодце!

    Физик вдоволь наслушался от своих коллег — ассистентов с медицинских кафедр — разных «кулинарных» определений и поэтому не удивился сравнению каких-то соплей с любимым им холодцом (да еще с хреном!) под водочку. А просто прокомментировал сам результат:

    — Обычные метки в таком случае результата не дадут. Нужно искать что-то особенное.

    — На это нужна уйма времени, — подумал Доктор, — а вот его-то как раз-то и не остается. Ординатура подходит к концу, и в запасе осталось всего три-четыре месяца. А ведь за это время нужно не только провести исследования, но получить реальные результаты.

    — Да и научиться работе с радиоспектрометром вовсе не просто, — размышлял он, наблюдая за тем, как быстро и ловко управляется со своей машиной Физик.

    — А что если заставить астматиков какие-нибудь метки вдыхать, а потом, определяя их в этой самой мокроте, оценить скорость ее выведения? — спросил он Физика.

    Тот идею в принципе одобрил, подсказав только, что в таком случае для этого лучше подойдут не метки, а какой-нибудь краситель.

    — А по скорости выведения красителя со слизью можно будет определить и время, необходимое для полного очищения легких, — заключил в итоге Доктор, — именно краситель! И нужно заставить астматиков вдыхать что-то такое, чего в их легких никогда не должно быть! Тогда и с индикацией проблем не будет. Но что это может быть?

    — Подумай, — ответил Физик, — а я подумаю, какую метку подыскать для этих соплей.

    На этом они расстались. Возвращаясь уже почти ночью домой (Доктор и не заметил, что просидел в лаборатории Физика до позднего вечера), он думал только о том, как отыскать нужное вещество, способное прокрасить всю слизь в легких человека. Вспоминая и перебирая в памяти все, что имеет отличный от белого цвет, Доктор отвлекался лишь в те моменты, когда его «жигуль» проезжал через очередную яму или колдобину в асфальте. Может, только эти ямы и колдобины, да пустынные московские дороги (это было так давно!) спасли его в тот вечер от неприятностей в пути. А когда он «очнулся» от своих научных размышлений и поисков, то, к своему изумлению, осознал, что въезжает во двор собственного дома. Наскоро припарковав автомобиль, он, запыхавшись, по лестнице (лифты как назло были отключены) поднялся к себе. А, зайдя в квартиру, кинулся сразу к своей библиотеке, состоявшей преимущественно из медицинской и химической литературы. Часа три или четыре Доктор лихорадочно листал страницы то одной, то другой книги, пытаясь найти хоть что-нибудь в энциклопедии и справочниках. И просидев напрасно до глубокой ночи у книжных полок, решил оставить поиски на завтрашний день. Большую часть оставшегося для сна времени он провел в какой-то вязкой дреме, и только под утро забылся недолгим сном измотанного тяжелыми думами человека. А во сне он увидел себя и Медсестру в холле отделения для умирающих, где в собственной кровавой луже лежал Раковый и уже не дышал. Тут же рядом валялась опрокинутая капельница. Но Доктор не смотрел на Ракового и не замечал Медсестру. Он видел только огромную лужу крови, никак не мог отвести взгляда от багрово-кровавых пятен на полу серого линолеума и радостно повторял:

    — Кровь... Кровь... Вот эта кровь и будет красителем!

    Проснулся и понял, что нашел нужное решение...

    С утра — по дороге в клинику — Доктор все тщательно обдумал и пришел к выводу, что все должно получиться. Ведь в бронхиальной слизи жизнеспособного человека — и больного, и здорового — при биохимическом исследовании можно найти все, что угодно. Одного там только нет — крови! Когда начинается легочное кровотечение — человек, как говорят, уже не жилец. И бывает это только при опухолях да чахотке. К тому же кровь легко и быстро определяется известными химическими тестами. Так что оставалось одно — выделить из крови красящий компонент — гемоглобин, а затем использовать его в качестве красителя. А гемоглобина у астматиков всегда предостаточно, потому небольшое кровопускание никому из них не повредит.

    После утренней конференции Доктор зашел в кабинет Доцента и подробно все ей рассказал: о первых опытах в лаборатории Физика, об идее прокрасить слизь в легких, чтобы определять скорость очищения бронхиального дерева у астматиков, и о том, какой краситель для этого можно было бы использовать. Доцент внимательно слушала рассуждения Доктора, и выражение недоверия, появившееся на ее лице вначале, сменилось затем удивлением и одобрением идеи Доктора использовать для диагностики астматиков их же собственную кровь. Что касается какого-то радиоспектрометрического анализа, то она ничего из этого не поняла, но вида не подала. И предложила Доктору начать исследования с гемоглобином, предварительно получив разрешение Шефа. Ее все-таки беспокоила необычность идеи Доктора. Шеф, однако, Доктора поддержал, припомнив, что когда-то читал о каком-то исследовании легких с эритроцитами. Так что Доктору предстояло теперь провести самостоятельно первое научное исследование, которое он в шутку окрестил «исследованием соплей». Оставалось отработать методику выделения нужного количества гемоглобина да еще найти с десяток астматиков, которые бы согласились это исследование пройти.

    Глава 27. «Омоложение» легких

    — Не будут дышать они просто так — для науки — собственной кровью (имея в виду гемоглобин), — охладил Заведующий пыл Доктора, когда тот начал с энтузиазмом рассказывать ему о предстоящем исследовании.

    — Не любят они ни кровь сдавать, ни анализы проходить, — продолжил он, — зато обожают новые методы лечения. Вот и объясните им, что ингаляция собственной кровью (про гемоглобин — молчите!) здорово укрепляет иммунитет и омолаживает легкие! Тогда от желающих отбоя не будет! Вы же не при них будете кровь обрабатывать, вот и не нужно никаких подробностей. Говорите им, что ингаляция из крови — новый метод лечения.

    — А что? — подумал Доктор. — Это хорошая идея!

    На следующий день на обходе в палате последним для осмотра Доктор намеренно выбрал «старожила» — Астматика. Того самого ветерана, с которым Шеф снимал свой знаменитый фильм для докторской. К тому же за прошедшие годы в каких только исследованиях он не участвовал! Наверное, без его обследований не было защищено ни одной диссертации на кафедре. Ну, а больше всего ему нравилось первым «пробовать» новые методы лечения. Таких, как он, в районе насчитывалось несколько десятков человек. И все они, регулярно попадая в ставшее им родным отделение для астматиков, обязательно набирались в контингент для очередного научного эксперимента. Поэтому можно без преувеличения сказать, что вся кафедральная наука держалась на таких вот ветеранах. Бывало и так, что один и тот же человек проходил сразу не в одном, а в двух или трех исследованиях, иногда с совершенно взаимоисключающими целями и, в конечном итоге, с такими же результатами. Но кого это волновало? Ведь запланированная на год вперед кафедральная «научно-исследовательская» программа не могла ждать, потому что к концу этого самого года должна была выдать нужное количество защищенных диссертаций...

    Здесь, читатель, мы немного отвлеклись, так что вернемся к нашему Астматику. Доктор намеренно долго выслушивал его стетоскопом, выстукивал по спине и груди пальцами, а затем, изобразив на лице сожаление, многозначительно протянул:

    — Да…а…а!

    Что означало это самое «да...а…а!», астматик не понял и испуганно спросил:

    — Совсем плохо?

    — Да...а… а! — еще более многозначительно протянул Доктор, а потом добавил:

    — Совсем легкие износились, неплохо бы провести курс омоложения!

    Астматик от изумления открыл рот: никто и никогда здесь, в его родной больнице, не предлагал ему омолодить легкие. Сразу вспомнил он, что зря курил, да и продолжает курить по пачке в день (несмотря на протесты врачей), да и выпивает регулярно...

    — Точно, износилось все, надо омолаживаться, — подумал он и тут же спросил:

    — А это что? Новый метод лечения?

    И на утвердительный кивок Доктора головой объявил:

    — Так я всегда готов в первых рядах!

    — Вот и замечательно, — ответил важно Доктор, — вы, как первый Космонавт, будьте завтра готовы к старту!

    Астматик надул щеки и важно посмотрел на всех обитателей палаты, гордясь оказанным ему высоким доверием.

    На следующее утро в кабинете Заведующего «подопытного» Астматика усадили за дыхательные приборы, провели все необходимые тесты и торжественно проводили в наспех организованный отсек для персональных ингаляций. В специально отгороженном углу ингалятория на столике уже стоял приготовленный Доктором раствор гемоглобина из его, Астматика, крови. Это «лекарство» и залили в аппарат для ингаляций, самый мощный из тех, что нашли в физиотерапевтическом отделении больницы. Первопроходца усадили за этот аппарат, он зажал во рту дыхательную трубку, и ингаляция началась...

    Ингалятор загудел, и через стеклянные стенки его камеры было видно, как бурлит, распыляясь, кровавая жидкость. Астматик в ужасе закрыл глаза, но, как первый Космонавт, не отступил, продолжая дышать собственным гемоглобином. Через пару минут Доктор понял, что правильно сделал, послушав Заведующего и поставив этот агрегат в изолированный закуток, чтобы посторонние не увидели этого зрелища. А оно было просто ужасным! Ведь через минуту в кроваво-красный цвет окрасилось все: и трубки аппарата, и вся камера, и носогубные складки астматика, по которым вниз — на пол — стекали, как сопли, кроваво-красные капли. Хотя ужасным все это выглядело только внешне. Астматик минут через пять приспособился к нужному ритму дыхания и, довольно похрюкивая через дыхательный шланг, с удовольствием вдыхал «омолаживающий» раствор. Да так вошел во вкус, что, просидев полчаса за этим аппаратом, пытался выдышать до последней капли остатки кроваво-красной пены на дне.

    — Ну все, все... хватит, — угомонил его Доктор — дня через два-три повторим лечение. А чтобы узнать, как идет омоложение, вот вам флаконы, шприц и инструкция. Собирайте в них со... (чуть было не сказал — «сопли»!) мокроту на анализ. Когда вся слизь с кровью выйдет, будем процедуру повторять...

    Астматик уже на следующий день почувствовал себя значительно омоложенным, хотя накануне до самой ночи ходил и плевался кровавыми соплями, удивляясь, откуда их так много. Даже к Доктору подошел и спросил, отчего это он вдруг стал много откашливать. Доктор быстро сообразил, что все просто: слизь откашливается так быстро и легко, размокнув от получасовой ингаляции. Но выдавать секрета не стал, а с важным видом (вспомнив весьма кстати фразу из известного юмористического романа) изрек:

    — Вся сила — в гемоглобине!

    Довольный Астматик так проникся этой знаменитой фразой, что начал всем подряд рассказывать о новом методе омоложения легких. И уже на следующий день от желающих омолодиться у Доктора не было отбоя...

    А еще через пару недель на очередной «научной пятнице» Доктор рассказывал собравшимся сотрудникам о полученных результатах. И хотя все выглядело пока скромно и приблизительно, стало ясно, что он изобрел новый метод, который позволяет оценить скорость очищения легких от скопившейся в них слизи.

    — Может быть, удастся с помощью этого метода выяснить механизмы закупорки бронхов и понять, почему у одних астматиков легкие очищаются хорошо, а у других — плохо.

    Такой вывод сделал Шеф, оставив Доктора работать в отделении для астматиков до конца ординатуры…

    Глава 28. Кадровичка

    — Поздравляю! — уже в отделении сказал ему Заведующий. — Теперь Шеф точно порекомендует вас в аспирантуру. Готовьте письмо в свое Управление с просьбой выделить место на кафедре. А если он подпишет это письмо, то вакансия вам будет обеспечена.

    Но Шеф, к которому он подошел на следующий день, предложил вначале уточнить в отделе кадров Управления, смогут ли ему выделить место аспиранта сверх утвержденного лимита. Доктор не знал тонкостей советского планирования и даже не подозревал, что места в «науку» резервируются заранее — за год, а то и за два. Да и в интонации Шефа что-то ему показалось подозрительным. Поэтому он с тревожным ожиданием неизвестности заходил в кабинет Кадровички, заведовавшей делами всех ординаторов Кремлевского управления...

    Зайдя в кабинет, он встретился с хмурым и настороженным взглядом Кадровички, которая даже не улыбнулась, как раньше, на его приветствие. Доктору это сразу показалось подозрительным, потому что все предыдущие встречи с ней проходили совсем по-другому. Он вспомнил свое распределение, на котором она присутствовала, выбрав их двоих с женой для учебы в ординатуре от Управления. Тогда она, доброжелательно улыбаясь, еще раз перелистала их дела и объявила членам комиссии, что они оба, без всякого сомнения, подходят для работы в Управлении. Да и после эпидемии гриппа, пригласив его для беседы, похвалила за отличную работу, добавив, что главный врач Кремлевской поликлиники просил распределить его к себе после окончания учебы.

    — Но я тебя в поликлинику не отдам, — заверяла она Доктора, — если Шеф твой не будет возражать, пойдешь в аспирантуру от Управления.

    Доктор тогда не стал ей рассказывать об отношении Шефа к своей персоне, а просто ответил:

    — Хорошо бы...

    И сейчас, когда Шеф согласился принять его в свою научную команду, он ни минуты не сомневался (помня обещание Кадровички), что она ему поможет, и этот вопрос будет решен положительно.

    «Что же случилось?» — озадаченно раздумывал он, удивленный неожиданной к нему переменой и столь холодным приемом.

    Но, тем не менее, вежливо напомнив ей о прошлом разговоре, сообщил, что Шеф готов подписать письмо с просьбой выделить для него место аспиранта от Управления.

    — Готов, только и всего? — переспросила она Доктора, а потом добавила:

    — Если бы он действительно хотел получить место для тебя, ты бы приехал не с его обещанием, а с готовым письмом! А где же это письмо?

    Доктор обескуражено молчал: он только теперь понял, что обещания Шефа были просто отговоркой, и, на самом деле все зависит не от нее, Кадровички Управления, а от него — Шефа. А тот просто не захотел ходатайствовать за сомнительную с его точки зрения личность.

    — И никакая наука тут не причем. Был бы я сынком профессора или академика, давно получил бы место и без всяких соплей! — рассуждал про себя Доктор, ожидая дальнейших разъяснений Кадровички.

    — А поскольку Управление не собирается брать тебя даже в поликлинику, — огорошила та Доктора, — думаю передать тебя в городское здравоохранение. Сейчас в московских поликлиниках большая нехватка терапевтов...

    — Нет уж! — запротестовал Доктор, который не собирался работать ни в одной поликлинике вообще. — Я ведь не предмет какой-нибудь, чтобы меня передавать из рук в руки! И если я вам не подхожу, предоставьте мне свободное распределение, а я уж постараюсь устроиться сам.

    — Раньше, может быть, и подошел бы, — укоризненно ответила та, — если бы с женой не развелся. У нас морально неустойчивые кадры не задерживаются. Да и о заработках твоих наслышана. Вряд ли кому-то здесь твой бизнес понравится!

    При этом она особенно язвительно выделила это чуждое нравам советской эпохи буржуазное слово — «бизнес».

    — Нашим сотрудникам, если они добросовестно работают, все ДАЕТ Управление!

    Тут Доктор вспомнил ее прошлые похвалы и обещания, и от несправедливости нынешних обвинений в свой адрес, как говорят, чуть не «завелся с полуоборота» и едва не сорвался на грубость. Но вовремя спохватился, и, вспомнив популярную в народе частушку про Партию, находчиво парировал:

    — Управление, как Партия, всем может ДАТЬ... Но не мне!

    — Правильно мы решили избавиться от него, — облегченно подумала Кадровичка (она ведь не забыла своих обещаний), — таким похабникам в Управлении не место!

    Хотя ничего особенно похабного в том, что имел в виду Доктор, и не было (ну разве только в одном слове?). И чтобы читатель смог в этом убедиться, привожу канонический текст известной всем в те годы частушки про Партию:

    Обижается народ:
    Мало Партия дает!
    Наша Партия — не б..дь!
    Чтобы каждому давать!

    Ведь на самом деле все эти частушки были просто пародией на песни и гимны, прославлявшие руководящую и направляющую силу тогдашнего советского общества — его «любимую» Коммунистическую партию. Взять хотя бы для примера вот такую строку из (одной только!) песни, передававшейся каждое утро по радио:

    Мир и труд, любовь и счастье — все нам Партия дала!

    Да и название для этой холуйской песни придумали соответствующее: «Партия, слушай, родная!» Ну а если перечислить лакеев и подхалимов, что все это сочиняли и пели, то читатель мог бы и не поверить. Не идиоты и не дураки писали тексты и музыку, а народные артисты, заслуженные композиторы и поэты, лауреаты государственных и прочих премий. Кстати, они тоже были членами этой самой партии, которая за такие вот песни все им и давала. Да и не только поэтам и композиторам. Без билета в «передовой отряд строителей коммунизма» нельзя было стать ни профессором, ни академиком. Только разве что доцентом, да и то по большому везению. Поэтому-то и лезли в эту партию все, кто хотел успешную карьеру сделать...

    Как-то Доктор, будучи еще студентом, проходя мимо двери кафедрального сортира, услышал краем уха разговор:

    — Нам вчера на кафедру выделили ЖЕНСКОЕ место в партию! Как ты думаешь, кого будут рекомендовать?

    С тех пор членство в партии ассоциировалось у него с местом, в которое сливают все дерьмо... Ну да Бог с ней, с той прошлой партией. В наше время есть партия и покруче той, Коммунистической, только называется она по-другому. Но поскольку это — не рассказ о партиях и политике, вернемся к нашему герою.

    Доктор от всех свалившихся на него неприятных новостей подавленно молчал, не зная, что дальше сказать. А Кадровичка (как всегда в подобных случаях!) уже с сочувствием добавила:

    — В общем, не буду скрывать: жена твоя бывшая приходила, жаловалась на тебя... Не можем мы допустить, чтобы вы вместе с ней в Управлении работали... Ну, а Шефа я давно поставила об этом в известность. Так что, если не хочешь в городскую поликлинику попасть, ищи себе место в другой системе. Время пока еще есть.

    Из кабинета Кадровички Доктор вышел совершенно взбешенный. Надо же, на него приходила жаловаться бывшая жена!

    — Как к замполиту в армии! Боялась, что ли, карьеру себе испортить? Теперь, наверное, радуется, что до конца жизни прыщики у Контингента рассматривать будет. Ну, я-то уже с этим Контингентом познакомился, сыт по горло, так что ничего особенно не потерял.

    Но настроение все равно было подавленным: выбравшее его на распределении Кремлевское управление от него отказалось. И хотя он и сам не собирался в будущем «обслуживать» Контингент Кремлевской поликлиники, было обидно: одно дело громко хлопнуть дверью самому и совсем другое, когда тебя за эту дверь выставили. Впереди маячила реальным кошмаром работа в районной поликлинике, которую он еще очень хорошо помнил по студенческой практике на предпоследнем курсе института.

    Глава 29. Поликлиника для пролетариев

    Районная поликлиника ... Если бы Доктору сказали:

    «Иди работать в районную поликлинику или тебя расстреляют!» — он бы мог ответить:

    «Лучше расстреляйте... Но работать я там не буду!»

    После поликлинической практики на пятом курсе института он твердо решил, что ни в одной поликлинике работать не будет. Склонный от природы к неторопливому анализу и размышлению над любой сколь либо важной проблемой, он не мог понять, как это можно за двадцать минут, отведенные для приема одного больного, решить его проблему? Разве только что выписать больничный лист или направление на госпитализацию. Но, ведь, кроме этого нужно опросить, осмотреть пациента, пролистать его амбулаторную карту, сделать назначения, выписать рецепты и растолковать все пришедшему на прием человеку, а в конце заполнить малопонятные и вряд ли кому нужные бланки статистической отчетности. А когда думать? Некогда. Вот и превращается поликлинический прием в конвейер стандартных диагнозов и стандартных рецептов: от головы — Анальгин, от простуды — Аспирин, а от бронхита — Бисептол. Как позже любил повторять Доктор, в поликлинике лечат от трех напастей: «от нутра», «от сглазу» и «от лихоманки»...

    А очереди! Кто же в здравом уме высидит двух или даже трехчасовую очередь к врачу-специалисту, приходящему один-два раза в неделю? Поэтому-то в коридорах и сидят одни пенсионеры, которым время девать некуда. Правда, на участке, где Доктору пришлось проходить «курс молодого терапевта», жили не пенсионеры, а сплошь пролетарии. А пролетарии, те хитрее были: на прием в поликлинику не ходили, а вызывали врача на дом по телефону. Видно, не могли они подолгу сидеть в очереди со своей болезнью. Болезнь у них была одна — похмелье. Болели они не долго, но часто. Но зарплату любому пьющему работяге все равно платили, если, конечно, у него был больничный лист — известный всем гражданам голубенький листочек с диагнозом «вегето-сосудистая дистония» или «ОРВИ». Поэтому главным делом для каждого из них было успеть утром с похмелья вызвать врача, чтобы этот листочек получить. Так что для Доктора та памятная поликлиническая практика обернулась сплошными вызовами на дом к пролетариям с утренним похмельем...

    — Может быть, есть в Москве районные поликлиники, где не обслуживают рабочий класс? — с отвращением думал Доктор. — Вряд ли! Ведь еще с того времени, как Вождь этих трудящихся дал им добро на управление страной, расселились они по всей Москве. И ведут себя, как Шариков — нагло и вызывающе. Но я тебе сейчас все твои права покажу, — со злостью думал он, прикладывая для вида стетоскоп к грязному и потному телу очередного Пролетария.

    Настолько грязному, что мембрана докторской трубки прилипала к телу «больного», а Доктор после каждого такого визита (а их уже было пять за день!) протирал ее «Тройным» одеколоном...

    — Не могу вам выписать больничный лист, — повторил он внуку Шарикова (так он называл их всех про себя) в ответ на его повторный и отчаянный вопль, что он «сильно болен».

    — Может вы и больны, но вполне трудоспособны! Выпейте аспирина! А лучше — водки! — подумал он. — Лечи подобное подобным, и головная боль пройдет.

    — Для работы я могу написать только справку, что вы вызывали врача на дом, — продолжил Доктор разговор, вписывая в очередную амбулаторную карту диагноз «алкогольная абстиненция».

    — А может, у меня опухоль мозга? — с вызовом объявил Пролетарий, обдавая Доктора очередной волной перегара.

    — Как же тогда быть?

    — Ну, да, — вспомнил Доктор фразу из любимой книги Булгакова: «Я на Колчаковских фронтах ранен!»

    И ответил:

    — Приходите тогда в поликлинику на рентген и полное обследование мозга. Если там обнаружится опухоль, вам ее из головы вырежут!

    Пролетарий от ужаса выпучил глаза, представив, наверное, как ему вырезают кусок мозга, и удовлетворился неоплачиваемой на производстве справкой о посещении врача. Но напоследок угрожающе объявил:

    — А я главврачу пожалуюсь!

    — Жалуйтесь, — последовал ответ, — вы ведь имеете все права!

    И про себя торжествующе подумал:

    — Все! Вот он — последний вызов в последний день!

    За месяц практики Доктор выписал всего с десяток больничных листов! Зато в поликлинику на него поступило три десятка жалоб от проживавших на этом участке «трудящихся» близлежащего завода. Впервые за много лет им не оплатили вынужденные похмельные прогулы. Но что могли поделать в поликлинике, если во все амбулаторных карты Доктор вносил настоящий диагноз — абстинентный синдром (а проще говоря, похмелье), а не выдуманные «ОРВИ» или «вегето-сосудистую дистонию»! Единственным утешением для главврача было то, что все жалобы на Доктора приходили ей самой, а она-то прекрасно знала, сколько «алкогольных» бюллетеней сама выдала напрасно, работая когда-то на этом участке. И хотя она прониклась к Доктору большим уважением, все же с огромным облегчением рассталась с ним, когда его практика в поликлинике подошла к концу...

    На обратном пути, вспоминая ту «пролетарскую» практику, Доктор вспомнил и популярный в те годы анекдот. И хотя он уже «с бородой», все же расскажу его читателю, тем более что он, как мне кажется, остается актуальным и сейчас.

    В СССР люди делятся на Красных и Черных. Черные разъезжают на черных машинах, едят черную икру и имеют что-то на черный день. А Красные с красным носом и красным флагом с песнями шагают по Красной площади и имеют все права.

    — Нет, — подумал Доктор, — не хочу я работать ни на Красных, ни на Черных! Провались все эти поликлиники к чертовой матери! Надо искать другие варианты, а помочь в этом могут только друзья.

    Поэтому для начала он решил посоветоваться со своим другом Физиком, тем более что в больницу в этот день можно было не возвращаться. Приехав к Физику, Доктор пересказал ему свою беседу с Кадровичкой.

    — Уже полгода, — как бы раздумывая об услышанном, не торопясь начал Физик, — я занимаюсь с дочкой Проректора — готовлю ее к вступительным экзаменам в институт. Денег он мне за это не платит, так что я вполне могу его самого о чем-нибудь попросить. Попробую с ним поговорить на эту тему, и, может быть, он сможет помочь. Но сам понимаешь, конкретно ничего обещать не могу.

    Доктор очень обрадовался этому известию, понимая, что больше поддержки ждать ниоткуда не приходится. К тому же Физик был человеком обязательным, и Доктор надеялся, что он слово свое сдержит. И не ошибся: через пару дней тот позвонил и предложил Доктору приехать в институт для личной встречи с Проректором...

    Глава 30. Проректор

    Хотя Ректор — фигура в институте главная, большинство решений он только утверждает. А вот принимают эти решения и готовят нужные документы его заместители — проректоры. Проректоров в институте было несколько: по учебной и научной работе, по административной и хозяйственной части, также и по другим делам. Ко всему прочему они заведовали своими кафедрами, членствовали в Ученом совете, председательствовали в приемной комиссии и занимались другими общеинститутскими делами. И с одним из них Физик познакомил Доктора. Доктор много слышал об этом человеке, авторитет которого рос из года в год, позволив пережить нескольких проректоров, одного ректора и при этом не утратить ни своего авторитета, ни своей должности...

    Увидев его в первый раз, Доктор опять вспомнил героя одного из советских фильмов — подпольного миллионера, вальяжного заведующего городской свалкой. И прекрасный костюм, и белая рубашка с дорогим галстуком, и вполне начальственный вид... Вот только бегающие из стороны в сторону глаза портили все впечатление. Такие глаза бывают у торговцев на рынке, когда они хотят за товар запросить подороже, но при этом боятся и продешевить, и покупателя потерять...

    Физика с Доктором Проректор встретил гостеприимно, улыбаясь и предложив им располагаться поудобнее. Затем внимательно все выслушал и посоветовал забыть о Кремлевской аспирантуре, а вместо этого попробовать получить аспирантскую вакансию на кафедру Шефа от института, если тот не будет возражать против кандидатуры Доктора. И тут же предложил план действий: Шеф подписывает письмо на имя Декана с просьбой выделить место в аспирантуру. Затем Декан готовит и отправляет соответствующее письмо в Минздрав. А там, как говорится, дело техники: его личные связи обеспечат положительное решение любого вопроса. И в конце прибавил:

    — Все должно быть нормально. Как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей...

    На этом они и расстались. Правда, Проректор у выхода придержал Физика за руку, прошептав ему на ухо что-то такое, от чего тот кисло поморщился. А когда Доктор поинтересовался, о чем же они шептались, ответил:

    — Представляешь, мало ему, что я с его дочкой бесплатно занимаюсь! Он еще и попросил, чтобы ей на экзамене пятерку обеспечили. Пришлось ему пообещать... Но это уже моя забота! А ты лучше побыстрее вези в деканат письмо от своего Шефа.

    — Да, — подумал Доктор, — ты мне — я тебе! Как у продавцов на рынке...

    Шеф, к удивлению Доктора, сразу же согласился подписать подготовленное в деканат письмо.

    — Видимо, прикинул, что от подписи ничего не потеряет, — решил Доктор. — Да и что ему терять? Это же не в Кремлевском управлении отвечать за свою рекомендацию.

    Но у Шефа были другие соображения: никто из его прежних аспирантов не хотел заниматься «сопливой» темой. То ли знаний не хватало, то ли чрезмерная брезгливость не позволяла.

    — А тут не так уж и много времени прошло, а уже какие-то результаты появились, — рассуждал Шеф, подписывая письмо, на которое Доктор возлагал так много надежд. — Пусть поработает (если место получит!). А мы к нему внимательнее присмотримся...

    Через пару дней письмо было переправлено в деканат, а оттуда был послан запрос в Министерство здравоохранения на выделение аспирантского места для Доктора. Ждать ответа пришлось недолго: дней через десять-пятнадцать пришел отказ, в котором понятно объяснялось, что все запланированные на обучение аспирантов вакансии заняты, а выделить дополнительное место не представляется возможным. Непонятным было только одно: что делать дальше?

    — Что делать дальше? — переспросил его новый приятель Дагестанец, которому Доктор недавно помог к докладу сделать вполне приличные слайды.

    — Сходи снова к Проректору на прием, но только один и не с пустыми руками!

    — Как это? — не понял Доктор.

    — А вот так, — пошевелил тот двумя пальцами, как будто пересчитывал деньги.

    — Ты что думаешь, тебе просто так выделят место? Мне ведь тоже вначале пришел отказ... Хорошо, что вовремя посоветовали, что нужно делать... Только я тебе ничего не говорил... Понял?

    — Понял, — ответил Доктор. — Спасибо за совет...

    Разговор этот состоялся после утренней конференции, а затем озадаченный Доктор целый день размышлял, как ему лучше это сделать. Ведь до этого дня он никому и никогда не давал взяток просто потому, что никогда с чиновниками дел не имел. В этом не было никакой необходимости! Все, что ему было нужно — от одежды и аппаратуры до автомобиля и запчастей к нему, он покупал у знакомых «бизнесменов» — фарцовщиков. Пусть переплачивал в два-три раза, но зато без проблем и очередей. В кооператив помогли вступить родственники, а он сам только внес необходимую для этого сумму.

    Если проблема дачи взятки и возникала когда-нибудь, то только с инспекторами ГАИ (так раньше именовалось ГИББД)... Но это было совсем нетрудно — предъявить водительские права, в которые заблаговременно вкладывался червонец, а иногда — в зависимости от обстоятельств — и больше. После чего гаишник, поломавшись для виду пару минут, немедленно возвращал права и желал счастливого пути.

    — Но Проректор ведь — не «мастер машинного доения» (так он называл гаишников), ему и тысячи может не хватить. Кто знает, какая у него «такса». Да и Дагестанец не сказал, сколько ему давать...

    В итоге Доктор решил преподнести Проректору сувенир, в который можно было бы «заложить» достаточную сумму денег. Купив у фарцовщиков, толкавшихся вблизи известной уже читателю комиссионки, подходящий подарок — швейцарский охотничий нож в подарочной упаковке — Доктор подложил под него неброский конверт с деньгами, завернув все в прозрачный целлофан. И на следующий день поехал с «подарком» в институт, еще не зная, как он будет его вручать...

    В институт Доктор приехал в самый раз, когда прием только начинался, и поэтому оказался первым из тех, кто стоял в очереди в кабинет Проректора. Хозяин кабинета Доктора узнал и нисколько не удивился его приезду. Предложил присесть и сам занял место за столом, приготовившись слушать. По дороге в «alma mater» Доктор так и не придумал, как начать разговор и преподнести Проректору свою мзду. Но особенно раздумывать и не пришлось. Проректор спросил сам:

    — Ну как, все в порядке?

    — Да не совсем, — хотел ответить Доктор.

    И тут сообразил, что тот уже наверняка в курсе дела. Поэтому вместо этого ответил:

    — Да, пока все в порядке. Письмо в Минздрав ушло. Вот пришел вас поблагодарить...

    И со словами — «а это небольшой сюрприз» — положил пакет на стол.

    — Вижу, вижу, — хитро улыбнулся тот.

    — Но друзьям ножи не дарят. А мы ведь с тобой друзьями должны стать. Ты — друг Физика, а значит, и мой друг. Так что я должен его купить, а то поссоримся.

    Достал из кармана кошелек, вынул символическую плату — пятачок, протянув его Доктору и убрал пакет в стол.

    — Сюрприз рассмотрю попозже... Дела... Заходи через недельку или чуть позже. Думаю, к тому времени положительное решение по твоему вопросу будет принято, — добавил он на прощание.

    И, действительно, недели через три Минздрав выделил Доктору дополнительное место в аспирантуру на кафедру Шефа.

    — Только так все дела в институте и делаются, — подвел итог рассказу Доктора Дагестанец.

    — Если ты не «свой», за все будешь платить. Да и «свои» тоже платят. Правда, «доит» их сам Шеф, но берет с них, как говорится, «борзыми щенками». Ты только посмотри: взял он аспиранточку — дочку главного редактора издательства. И тут же вне очереди книжку его напечатали. А книжку эту кто ему почти всю написал? Его же аспирант — сын заведующей кафедрой, где дочке Шефа пятерку на вступительном экзамене обеспечили. А вот и дочка заместителя министра, который под нее деньги и оборудование кафедральной лаборатории выделил. А что можешь ты — без папы и мамы? Ничего! Поэтому будь готов, как говорят в народе, горбатиться на него да первым автором в статьях и изобретениях ставить, а иначе ни публикаций, ни защиты тебе не видать! Теперь-то понял, куда ты попал?

    — Да уж, попал, — в душе согласился Доктор. — И попал не за свои идеи или знания, а просто за деньги! Купил место в аспирантуру, как у фарцовщиков тряпки покупают. Хорошая компания! Один институтом управляет, другой членов Политбюро консультирует. А чем они от фарцовщика Помойки отличаются? Только тем, что не барахлом торгуют, а возможностью места в аспирантуру распределять. Правда, Помойка — честный фарцовщик, в тюрьме уже давно сидит, а эти лицемеры до сих пор на своих местах, да еще в почете и уважении. Но жизнь сама все на свои места расставит...

    Доктор и не подозревал, как скоро это произойдет. В июле перед началом вступительных экзаменов в институт Проректора — председателя приемной комиссии — задержали двое молодых людей в штатском прямо в его кабинете. И не одного, а вместе с родителями абитуриента одной из южных республик и чемоданчиком, набитым доверху денежными купюрами. Правда, в отличие от Помойки его не посадили, а тихо «замяв» дело, освободили от занимаемой должности. Но заведовать кафедрой оставили. Такие уж были порядки в институте. Но, думаю, такими они остались и сейчас...

    Ну, а Доктор спустя месяц успешно сдал экзамены и был зачислен в аспирантуру на кафедру Шефа. Казалось, что впереди его ждет необыкновенно интересная жизнь и долгожданное открытие...

    Продолжение читайте в "Записках аспиранта астматической кафедры"