Иваныч о своих фортунах

На дворе стоял жаркий июльский полдень. Иваныч наравне с другими мужиками тесал и перекладывал камни. Шла стройка очередного «дозора» на границе с басурманами. Горыныч, тем временем, парил в небе прекрасным гордым лебедем, и без единой жертвы держал оборону. Мол, «рыпнитесь мне только, узкоглазые». Потому басурмане, ежедневно и еженошно глядя на его угрожающую тушу над своими головами - озлобились, пригорюнились, притаились, и от безысходности их положения повесили «железный занавес» и объявили «холодную войну». В связи с такими муторными трудами - друзья виделись редко, говорили мало, приветствовали друг друга усталым кивком, хлебали вместе щи, да валились сразу спать.

Наконец, строительство обзорной башни подошло к концу. Назавтра осталось только укрепить стену, расставить войско и отправить начальство (то есть Иваныча с Горынычем) обратно в Стольный град. Вечером спонтанно устроили пьянство, хотя подсознательно к этому «вдруг» все морально готовились с утра. Вдосталь наорались в берестяной рупор матерных частушек, унижающих честь и достоинство всех тамерланов и чингизханов разом. После третьей кадки самогона решили опробовать новое, модернизированное, артиллерийское орудие, презентованное перед отъездом царевной воеводе. Весело постреляли из него валунами, кадками с помоями и комьями вонючего болотного торфа во вражескую сторону, выслушали оттуда «пару ласковых» на древнемонгольском и псевдотатарском. Апосля чего Горыныч обиделся, мухой сгонял к чужеземному полигону и двумя точными огневыми плевками прямо в центр басурманского стана быстро разрядил межнациональный конфликт. Под утро все усталые и довольные разбрелись по лесу спать, не забыв поставить охрану из тех, кто ночью не пил браги.

Горыныч же с недопою обычно страдал жутко. На его многотонную тушу браги и самогону было: сколько ни есть – все одно мало. Плюс зверское здоровье и крепость, помноженные на занудный и истеричный склад личности. Недопой Змия выражался всегда - в бессонице, в утробных ахах и вздохах, в азартных поисках приключений на свой хвост, в стремлении резать на всю округу правду-матку и огребаться за оную тумаков по всем трем мордам, а также в нудном и непреодолимом стремлении «апоговорить» с кем-нибудь о глобальных проблемах человечества. Иваныч, сдуру решивший пригреться и поспать под его горячим как печка боком, через полчаса об этом пожалел.

Поняв, что Иван беседу поддерживать категорически не желает, Змий вздохнул, и начал «щебетать» сам с собою, тобишь голова с головой на все три голоса. Иваныч вскипел и изо всех сил двинул ему в бок:

- Ну, хватит уже!! Спать всего пару часов осталось, а потом еще трое суток в седле трястись!

Горыныч горестно вздохнул, погрыз в раздумьях ноготь на передней лапе, затем тихо взрыднул с пьяных глаз над своей судьбинушкой и над судьбами всего мира, а потом подозрительно притих. Но спать он не собирался. Тооолько Иван сомкнул один глаз, как Горыныч опять завел свою «правдоматочную» шарманку:

- ...Спишь?
- Уже нет, - вздохнул обреченно воевода, потеряв последнюю надежду на сон.
- Слушай, я вот все никак в толк не возьму – вот откуда растут ноги твоего несказанного фарта? Ума ты явно не великого, местами - умственно отсталого, а погляди как скоро в воеводы выбился, а? Да и бабы тебя, рыжего кабана, любят до одури, за что только? Не понятно. Яд и колдовство тебя не берет, раны как на собаке заживают. Стрела и копье - милуют. Зверье лесное за еду не считает. Эххх… такую удачливость какому-нибудь ученому царевичу – великим человеком бы стал…

- Нет, ты опять нарываешься?! – от возмущения и обиды Иваныч сел и повернулся к другу лицом, - снова изгаляешься надо мной, морда?! – с психу он вскочил на ноги и двинулся обратно к тлеющим на заре кострам. Выдернул у какого-то пьяного мужика деревянный ковш из рук, тот видать так и заснул с ним в обнимку. Зачерпнул в бочке брагу и принялся сурово похмеляться.

- Не, ну че ты, ну че ты.. на правду обижаешься, земеля? – Горыныч подвалил осторожно сзади и заплетающимися языками попытался синхронно и неуклюже извиниться, - мужик ты конечно очень добрый и великодушный, да и друг верный, но сам же знаешь, что дурной. Ан все равно у тебя многое получается лучше, чем у иных умников. Я же всего лишь пытаюсь понять – ну почему?
- За что? - уже не спрашиваю, очевидно же – что просто так…

- Тамбовский волк тебе земеля! Разума может у меня и не много, но воеводство свое я заслужил по праву, ты же сам знаешь, - Иван угрюмо посмотрел Змию прямо в среднюю морду, и потупил глаза в тлеющие перед сапогами угли.

- Знаешь… А я ведь премудростям богатырским мальцом обучался у самого Аглицкого Рыцаря… Великий и мудрый воин был, дааа... – погрузился он в далекие воспоминания и продолжил:

- Матушка моя овдовела рано. В избе нас полусиротами осталось на ее шее четырнадцать ртов. А я самый младший. Посему, присмотру за мной, считай, почти и не было. Когда подрос, то шпаной базарной верховодил, купцов да ремесленников пощипывал. Однажды в торговый день забрели мы в ту сторону рынка, где торговали орудием и побрякушками ювелирными… Там-то я Его и приметил.

Этот франт рассматривал тонкий кинжал басурманской работы, весь разодетый в яркие тряпки как петух, и кошель с монетами у него прямо поверх лиловых панталон на поясе болтался. У меня аж руки зачесались, когда я такую неслыханную наглость узрел…

Пока мой подельник Его и продавца отвлекал, клянча милостыню и изображая болезного полоумка, я тот кошель и срезал. Обернулся было бежать, но не успел. Ведь так меня что-то сзади шандарахнуло, что очнулся я не скоро, в какой-то гнилой деревянной норе на мокрой соломе. Земля подо мной качалась, в голове гудело, во рту пересохло. Но голос подать было страшно. Потом… я все-таки не выдержал и заорал что есть мочи: «Воды!»

Меня услышали не скоро… Но как только бородатый мужик открыл дверцу, я сбил его с ног и бросился бежать вверх по узким коридорам и лестницам. А когда уж было подумал, что вырвался на свободу, то понял что я на огромной ладье, а вокруг, куда не глянь - просторы окияна. Но с перепугу не остановился и прытко побежал по палубе, уклоняясь, как я тогда думал, от побоев. Команда на ладье ржала и улюлюкала, а я, озлобленным зверенышем залез по канатам как можно выше, пока на палубу не вышел Он. Я его сразу тогда признал и все вдруг понял. Понял, что в рабстве я теперь у него и бежать мне некуда.

Но в клети меня держать не стали. Видимо рабочих рук у них не хватало, поэтому меня сразу припахали работой. По началу не все получалось ладно, за что постоянно я ловил подзатыльники от их мозолистых рук, так как, там где я вырос – моря отродясь не видывал. Поэтому морскую науку постигал с азов. Через какое-то время мы прибыли к какому-то острову. Сразу же отправились от берега к его дому и, проехав пару суток, прибыли. Только не дом это оказался, а целая бурса. Где таких же никому не нужных балбесов, как я, проживало и тренировалось еще человек сорок.

На следующий день, с ранней побудкой вывели нас во двор, где стояли чучела коней, людей, драконов, да и прочие непонятные снаряды и штукенции. Ну и стали нас по тому полигону денно и нощно гонять как сидоровых коз, не сил, не сна нашего не щадя.

Правда и кормили там от пуза. Так они нас гоняли и откармливали, перемежая в теле сало с мясом тонкими слоями, года три, а может и четыре. Не помню точно… А по концу обучения ожидало нас Великое Испытание. «Выпускной экзамен», как хитро подшучивал Рыцарь.

Первая часть этого Испытания заключалась в прохождении механической полосы препятствий длиною, как мне тогда показалось, во всю мою жизнь. И ведь так оно и было наверное… Потому что за все время существования этой школы, нашлась парочка идиотов, положивших в ее недрах свои головы. Из ее адских глубин ежесекундно, как будто бы из ниоткуда, выскакивало что-нибудь острое, колющее и режущее, а над головой в разнобой, время от времени пролетало что-то тяжелое, потяжелее и уж совсем увесистое.

Когда поставили перед этой «ацкой машиной» меня, то я вдруг вспомнил, как в детстве доводилось попадаться на воровстве, и потом бежать от разъяренной толпы со всех ног, спасаясь от тяжелых побоев. Да под это настроение, я и пролетел через это чертово жерло на одном дыхании живым, только не сказать, чтобы совсем целым. Но почему-то уже следующие испытания, приготовленные для нас нашим Хозяином, мне показались легкими. Это были различные соревнования и битвы меж учениками. А мне тогда стучать по чужим черепам было дело уже привычным. Поэтому, пораскидав всех однокашников как щенков в разные стороны, я даже расстроился - настолько было не интересно. Агрегат же тот волшебный вызвал во мне страх и уважение, и я его для себя назвал «Марусей». Имя такое для этих нерусей показалось забавным и необычным, поэтому быстро прикрепилось к этой машине намертво.

В финале турниров нас ожидало пиршество, а на празднестве нас ожидали их благородные и не очень дамочки, выписывающие малохольные менуэты по зеркальному полу. Танцевать я никогда не любил, да по ихним-то приличиям и не умел вовсе. Ну, а если бы я вдруг отмочил им «комаринского» посреди залы, то меня бы никто не понял. Как говорил Рыцарь: «Русские танцы слишком эротичны». Но, насмотревшись тогда на все эти паркетные карамболи, я для себя сделал вывод, что в их танцах похабства уж точно не меньше. В общем, демонстрируя всем своим видом мужество, я степенно стоял рядом с Рыцарем и тихонько задавал ему разные, в том числе и глупые вопросы.

А надо отдать должное, что по женскому делу Рыцарь мой был ходок бывалый. Не то, чтобы красавец, скорее даже страшен чем-то, но просто обходиться он с ними умел так, что через 5 минут его речей дамы все как есть млели и смотрели на него глазами, полными медовой сладости. Одна только Леди Фе на его словесную заботу о матушке с батюшкой, о здоровье, да о погоде никак не реагировала вообще. Да и он сам услаждать ее уши замысловатой похвалой не особо стремился. Уж больно заносчивые да начитанные бабы - его злили.

Вот стоял я, стоял... и наблюдал за всем этим скоморошьим представлением, да от скуки не сдержался (как всегда) и шуточно поддел Рыцаря на такую «иголку»: что, мол, прекрасен и доблестен ты, сэр, но сию преграду, и киваю башкой в сторону презрительно поджавшей губы Леди Фе, с первого штурма тебе как пиддать не взять.

Рыцарь вначале поменялся в лице, но потом улыбнулся хитро и отвечает:
- А тебе, мужлан, по второму разу «Марусю» целым тоже не пройти.

Сказал он это, и как в сердце кол загнал. Не стало после этого у меня иной цели, как только взять вверх над его смертельным агрегатом. Да не по одному разу.

Тренировка удали молодецкой настолько за те годы вошла у меня в привычку, что и после всех испытаний и празднества, когда пора бы и честь знать, я все равно вскочил ни свет ни заря, поразмялся немного с дубинкой и мечем, и «с места в обрыв», полез сразу на «Марусю». Чтобы не тянуть время, да не щекотать себе нервы. Включил ее, она запыхтела сердито, выпустила пар из нескольких дыр, и тоже начала разминать свои орудия, постепенно набирая скорость. Шагнув внутрь, я прошел всего два шага, но был уже истерзанный и исцарапанный как после битвы с сотнями взбесившихся сибирских кошек. Поэтому идти дальше поостерегся и таким же макаром вернулся обратно покуда еще цел. Вернее, меня вернули. Дубовым столбом на цепях сзади да по башке. Грузным мешком я вылетел из ее «желудка» и со всей мочи плюхнулся на землю. А тем временем, услышав шум во дворе, собрались «зрители». Ну и сам Рыцарь тут как тут стоит, в усы откровенно ухмыляется.

- Еще раз, пес, - говорит он мне, - без моего разрешения туда сунешься, дам пинка под зад и иди отсюда, дурак, на все четыре стороны. Если жив, конечно, останешься. Мол, государю ихнему нужны здоровые воины, а не колченогие да полоумные инвалиды.

Так, где ж мне не соваться, когда от позора моего внутри все так и засвербело??? Несколько дней я ходил везде за ним и ныл над ухом как болотный комар об том, чтобы научил он меня - как тот агрегат обмануть. Он же ни в какую не соглашался, да только гнал меня от себя прочь. Тогда я прогнулся под его аглицкую спесь еще сильнее.

- Так, мол, и так, сэр, - говорю я ему, - приношу все возможные повинные покаяния за мои подозрения в твоей удалецкой несостоятельности, но тыж войди в мое положение и пойми, что для меня твоя «Маруся» теперь, как для тебя твоя плоская Леди Фе. Научи, а то не отстану.

На том моменте он и сдался. Видимо невыносимость той мадамы все-таки ему когда-то по больному мозолю резанула. Несколько дней он вводил меня в курс дела. Мы вместе малевали чертежи и схемы. Я включал «Марусю» и часами лежал пузом на траве у входа в ее нелюбезную «пасть», наблюдая за тем, в каком порядке и с какой скоростью в ней вся эта острая «начинка» мелькала. Он же и научил меня разделять в голове большое и сложное препятствие как бы на части, дабы по частям, но преодолевать его до самого конца.

И вот однажды, я вошел в ее лоно и прошел все ее выкрутасы спокойно и до конца. А потом еще пару раз пробежался туда обратно для памяти. С той поры он меня к этой махине приставил служкой, других юнцов ратному делу на ее примере обучать. Юнцы с восторгом смотрели на то, как я по сто раз на дню бегал по маруськиным просторам, как у себя в избе. Потому как я уже бездумно чувствовал каким своим членом и в какой момент она выкинет очередной фортель. Вот тогда-то я и понял для себя, что для победы в ратном (да и в любом деле) великого ума не надо. Ну а как я в последствии опозорился и рыцарем стать не сумел, ты уж и сам помнишь, - кивнул головой Иван.

- Помню, помню… Твою перекошенную от ярости конопатую морду и вопль на всю площадь: «НЕ ТРОЖЬ ЗВЕРИКА, ГАД!!!» и кулачищем промеж глаз моему мучителю тресь(!). У того усы и сложились домиком навеки вечные. Избавитель ты мой, - и расчувствовавшийся Горыныч, пыхая перегаром, полез с обнимашечками к другу.

- Вот, вот… и если до этого Рыцарь мои выходки терпел еще как-то, то после того, как я к нему привел в хату «домашнего» дракона, в один день спалившего пол его поместья, и сожравшего всю живность в округе, пинка-то нам тогда под зад обоим и дали, - усмехнулся Иваныч, высвобождаясь из крепких объятий Змия…