ТО. Глава 2. Возвращение

Был Великий Пост. Благовещение уже прошло, а Пасха еще не наступила. Весеннее утро 1094 года выдалось в Шампани сырым и холодным. С затянутого облаками неба время от времени накрапывал мелкий дождь. Резкий северный ветер налетал порывами и трепал зеленый плащ всадника. После долгой зимы земля уже оттаяла, и высокая пегая лошадь шла неровно, то и дело проваливаясь копытами в наполненные жидкой грязью рытвины старой дороги. Всадник ехал медленно. За ним на привязи плелась усталая запасная лошадка такой же пегой масти, как и первая, с притороченным к седлу большим продолговатым щитом, длинным копьем и еще какой-то поклажей.
Вдруг, чуть впереди, из-за ветхой скособочившейся хозяйственной постройки показалась какая-то старая женщина в серых шерстяных лохмотьях. Уныло сгорбив спину, молча шла она под дождем по направлению к обветшалым домам. Всадник догнал ее и окликнул:
— Мамаша, что случилось, почему у вас тут такая разруха?
Старуха обернулась, остановилась в замешательстве и внимательно посмотрела на всадника, неожиданно появившегося перед ней. В одетом по-военному темноволосом молодом человеке с небольшой бородкой, восседающем на высокой пегой кобыле, она с трудом узнала сына покойного хозяина поместья Пейн, — Гуго, — много лет назад уехавшего из дома по воле отца, отправившего единственного наследника на службу к своему сюзерену.
— Простите, монсеньор, что я, старая, сразу с вами не поздоровалась. Я помню вас ребенком, а теперь вы так возмужали, что трудно и узнать. — Пожилая женщина еще раз смерила де Пейна взглядом, быстро скользнув выцветшими от возраста, но все еще очень внимательными голубыми глазами от простого стального шлема, прикрывающего голову воина, до его забрызганных грязью латных сапог с золотыми рыцарскими шпорами, и продолжила:
— После вашего отъезда Господь обрушил на нас много несчастий. Из-за неурожайных лет мы здесь все время голодали. Сначала умер ваш батюшка. Потом, два года назад, пришел страшный мор. Многих мы схоронили после него. И ваша матушка тоже скончалась. А в прошлом году появились разбойники. Они взяли замок, перебили дворовых людей ваших родителей, из тех, кто после смерти хозяев еще оставался здесь, разрушили Пейн и разграбили всю округу, забрали весь скудный урожай, сожгли окрестные виноградники, а нас, бедных крестьян, обложили тяжелой данью. Много семей умерло. Некоторые погибли от голода, другие — от болезней, третьи — от холодной зимы, а кто-то — от рук разбойников.
Только теперь Гуго обратил внимание, что и с замком что-то не так. Вглядевшись, сквозь пелену дождя он заметил, что бревна частокола на невысоком холмике почернели после пожара, а наверху, вместо кровли родительского дома торчали обугленные остовы стропил. И только потемневший от копоти, но не тронутый пламенем каменный донжон (6) по-прежнему гордо возвышался над пепелищем.
Сердце Гуго сжалось от горя. Хотя он и был уже извещен, — полгода назад в Испании ему передал горестную весть один из французских рыцарей, славный молодой человек, прибывший из родных краев на службу в Арагон. Рыцарь рассказал, что родители де Пейна умерли, и замок теперь совсем заброшен. Это известие и было причиной, по которой Гуго де Пейн оставил службу арагонскому королю и пустился в долгий и опасный путь домой. Разные мысли о родном поместье приходили в голову де Пейну по дороге, но все равно Гуго не ожидал увидеть такую разруху в конце пути.
Маленький замок Пейн являлся одним из тех многочисленных опорных пунктов, которые в одиннадцатом веке во множестве возводились власть имущими Западной Европы для поддержания порядка. В ту пору большинство подобных сооружений строились постаринке на земляной насыпи и огораживались деревянным частоколом с рвом перед ним, да и сами башни таких укреплений часто еще оставались деревянными. Поэтому отец Гуго де Пейна очень гордился своими каменными постройками: пусть и не слишком толстой, но достаточно высокой и массивной аркой ворот с караульной площадкой наверху, единственной башней замка и новыми палатами, возведенными из гладко обтесанных известковых глыб, взятых с развалин какого-то древнего римского сооружения. А еще отец мечтал построить вокруг замка каменную стену вместо старой деревянной, но так и не построил.
Теперь же взору де Пейна-младшего предстали одни лишь безрадостные руины отцовского гнезда. Стены крепости, сделанные больше века назад из сосновых стволов, обмазанных смолой и глиной, сильно обгорели и частично обвалились, а в уцелевшей их части зияли пробитые топорами бреши — крестьяне постепенно растаскивали не пострадавшее от огня дерево. Обуглившиеся доски разбитого подъемного моста, словно черные непогребенные кости, торчали из засыпанного почти до самого верха неглубокого рва. Проточную воду, которая поступала в этот ров из маленького ручья, по-видимому, отвели перед осадой, и теперь на дне рва образовалось дурно пахнущее болото, а по земляной насыпи, сделанной штурмующими и перегородившей ров, можно было свободно подъехать к воротам.
Каменная арка ворот сохранилась, но тяжелые, окованные железными полосами, створки были сорваны. Правая слегка обгорела и лежала на земле, а левая выгорела почти вся, железный каркас ее перекосился и висел на одной петле, чем-то напоминая почерневший скелет. В тесном внутреннем дворике тоже виднелись следы бушевавшего пламени. Повсюду валялись обгорелые остатки сломанной грубой деревянной мебели и глиняные черепки разбитой нехитрой домашней утвари.
Более или менее уцелел только донжон — главная башня, которая была единственной в этом маленьком замке. Эту башню на месте старой, деревянной, двадцать лет назад построил отец Гуго де Пейна, и, если не считать того, что почти целиком башня была сложена из камней, обтесанных еще рабами Великого Рима и взятых из каких-то развалин, она могла считаться довольно новым сооружением. Правда, на первом ее этаже сейчас тоже царили запустение и разгром, но в верхнем помещении, расположенном под самой дозорной площадкой, куда вела узкая каменная лестница без перил, выложенная вдоль внутренней стены, сохранились длинный стол, два тяжелых дубовых кресла, большой, хотя и опустошенный грабителями, сундук и широкая скамья.
Гуго снял кожаные сумки с поклажей, привязанные к седлам, и, расседлав усталых лошадей, самостоятельно отнес все свое походное имущество и оружие в башню. Ни оруженосцев, ни другой прислуги у молодого рыцаря не было, но он с детства привык все делать сам и не нуждался ни в чьих услугах.
Начинало темнеть. Молодой рыцарь, приложив немало усилий, поднял с пола и кое-как привалил к разбитому проему небольшую, но массивную, окованную железом дверь башни, сорванную с петель грабителями, и подпер ее изнутри тяжелой доской. Только после этого, освещая себе путь маленьким огоньком свечи, он поднялся наверх, помолился Господу перед крестом рукояти своего меча, как привык это делать в походах, расстелил на широкой деревянной скамье свой дорожный плащ, и, положив, по возникшей за время опасных путешествий привычке, кинжал под голову, прилег отдохнуть.
Снаружи опять шел дождь, холодный ветер свободно гулял между бойницами, но долгое путешествие верхом настолько утомило Гуго де Пейна, что он быстро заснул. Ему снова, уже в который раз, снился непонятный, повторяющийся сон.

Он скакал по песку. Воздух вокруг был пыльным, густым и невероятно горячим. На западе за край горизонта в желто-серой песчаной дали садилось кроваво-красное солнце. Его закатные лучи окрашивали необычным золотисто-огненным цветом зловещего вида горы, торчащие повсюду. Впереди, вдали, там, куда скакал Гуго, виднелись высокие стены хорошо укрепленного города на каменистом холме.
Гуго был не один. Множество других всадников неслись к городу слева и справа, позади и немного впереди него. Вместе они составляли большое конное войско. Всадники были закованы в тяжелые доспехи. Над их головами на высоко поднятых копьях развивались узкие вымпелы и боевые знамена. И на всех знаменах присутствовал знак креста. А на небе до горизонтов протянулись две пересекающиеся гряды перистых облаков, тоже напоминая гигантский крест.

Фамильный склеп рода де Пейнов примыкал к старинной часовне, возведенной почти три века назад, как рассказывали, по распоряжению проезжавшего мимо Карла Великого. Иные уверяли, что часовня еще древнее и стоит на этом месте уже шесть веков, со времен правления первого христианского короля франков Хлодвига из династии Меровингов, которому здесь будто бы явилась Дева Мария. Как бы там ни было, время, войны и вандалы каким-то чудом пощадили это небольшое каменное строение, скромное и, вместе с тем, исполненное таинственного величия и строгой красоты.
Через много лет злые языки скажут, что основатель ордена Храма шампанский рыцарь Гуго де Пейн был вероотступником и безбожником, что он был тайным приверженцем манихейства или иудаизма, или ислама, или что он был катаром, или что он продал свою душу дьяволу, но все это вовсе не соответствует истине. Всю свою жизнь Гуго де Пейн верил в Господа христиан. Просто он верил по-своему. Может, не совсем так, как это было предписано канонами Римской католической церкви. Но он свято верил в Иисуса Христа и всю жизнь нес эту веру в сердце своем.
Когда Гуго вошел в древний, пропахший сыростью зал склепа и увидел в полу, рядом с могилами дедов, две новые плиты с высеченными именами родителей, сработанные из грубо отесанного камня местными не очень искусными мастеровыми монахами из ближайшего монастыря, он не заплакал, но невероятная тяжесть вдруг сдавила ему грудь и сжала сердце. Это была и тяжесть утраты, и боль скорби. Но, в то же время, это было и сожаление. Гуго сожалел о напрасно прожитой, утопленной в пристрастии к винопитию, никчемной жизни отца, равно как сожалел и о закончившейся в сером фанатизме слепой веры скупой жизни матери, так и не понявшей его, своего единственного сына.

Постояв некоторое время посреди фамильного склепа, Гуго вышел наружу но, вместо того, чтобы сразу идти в часовню, медленно проследовал на противоположный край кладбища, к неухоженной, покрытой сухими прошлогодними сорняками могилке с небольшим покосившимся полусгнившим деревянным крестом. Здесь тринадцать лет назад был похоронен наставник Гуго де Пейна, ученый монах Аквиор.
Когда Гуго едва исполнилось пять лет, его отец был уже совсем плох. Его лицо приобрело землистый оттенок, а разрушенная вином печень болела так, что он кричал по ночам. Вот тогда кто-то из окрестных священников и подсказал матери Гуго взять к себе одного старого пилигрима, ведающего, как говорили, тайны врачевания.
Маленький Гуго не знал, из какого монастыря пришел его наставник, и как звали того служителя церкви, который привел старика к больному рыцарю. Гуго запомнил только, как изменилось состояние здоровья его отца. Уже через месяц после начала лечения отварами каких-то таинственных высушенных трав, запасы которых оказались у монаха Аквиора, хозяин замка перестал кричать от боли, поднялся с постели, и обычное самодовольное выражение лица постепенно вернулось к нему.

С тех пор старый монах неотлучно находился в замке на полном содержании хозяев. А поскольку его крохотная комнатка-келья примыкала к, отгороженному от зала полинялым гобеленом, закутку маленького Гуго, получалось, что монах почти все свое время проводил рядом с наследником Пейна. Обоим было скучно. И очень быстро старик и ребенок привязались друг к другу и придумали себе занятие: много узнавшему и повидавшему на своем веку старому человеку не хотелось, чтобы накопленные им знания бесследно ушли вместе с ним в могилу, а ребенку было интересно все, что лежало за пределами маленького мирка родительского поместья.
Родители почти не уделяли ему должного внимания. Мать слишком много молилась, а отец постоянно пил. Мальчик рос отдельно от сверстников. С крестьянскими детьми ему строго запрещали общаться, а в маленьком замке не было других малышей, и, лишь изредка, во время конных прогулок, ему удавалось встретиться с сыновьями владетелей соседних земель. Отец, несмотря на болезнь печени, устраивал бесконечные попойки со своими дружинниками, а в редкие моменты протрезвления уезжал на охоту. Мать же все время молила Господа образумить мужа. Правда, отец рано научил Гуго ездить верхом на лошади, а мать научила сына творить молитвы, но этим все родительское воспитание, в основном, и ограничилось. Всеми остальными знаниями и умениями, за исключением военных искусств, Гуго был обязан старому монаху Аквиору. И хотя ученый монах временами бывал, как казалось Гуго, излишне раздражителен, строг и требователен, ребенок за годы учения привязался к старику сильнее, чем к родному отцу.
Старик не был обычным монахом. О своем прошлом учитель говорил очень мало, но Гуго постепенно узнал, что этот сухощавый седой человек долго жил в одном ирландском бенедиктинском аббатстве, а затем покинул его, то ли отправившись в паломничество, то ли будучи изгнанным, то ли ударившись в бега, то ли просто в поиске приключений. Аквиор объездил множество стран и даже некоторое время провел в Святой Земле. И судьба распорядилась так, чтобы этот ученейший человек на обратном пути из своих странствий оказался именно в Пейне. За пять лет обучения учитель поведал маленькому мальчику многое из своих знаний, накопленных за долгую жизнь. Два древних языка, латынь и греческий, преподавал ему старый монах. Еще он учил мальчика читать и понимать на слух арабский. И даже пытался познакомить с таинственным алфавитом иудеев. «Ты должен освоить этот язык, потому что именно он и есть родной язык Спасителя нашего Иисуса Христа», — незадолго до смерти говорил Аквиор своему единственному ученику.
Но маленький Гуго оказался учеником не слишком усидчивым. Он был еще очень мал и, хотя, будучи смирным от природы, он и мог часами внимательно слушать лекции учителя, но, когда дело доходило до написания букв или до заучивания наизусть, он, как и большинство детей его возраста, начинал хныкать и отлынивать.
Но не только языки изучал Гуго с помощью своего учителя. Основы математики, географии, истории и даже философии ученый монах старался сделать доступными пониманию мальчика. Постепенно ребенок развивался и проявлял все больше способностей, и, если бы у учителя хватило времени их по-настоящему развить, возможно, из маленького ученика вырос человек редчайшей для своего времени учености. Но, когда Гуго исполнилось одиннадцать, старый монах вдруг сильно простудился холодной зимой и через неделю умер.
Таким образом, знания, полученные Гуго за пять лет обучения, остались во многом неполными. Он научился латыни, свободно писал и читал, но изъяснялся на ней довольно бедно, т.к. не был обучен искусству риторики. Он понимал греческий алфавит, кое-как читал, с трудом писал, но связно сказать мог лишь некоторые заученные фразы. Он различал арабский и еврейский языки на письме, но ни читать, ни изъясняться на этих языках не мог, хотя и запомнил с десяток арабских и пару еврейских слов. Но не успел всего рассказать учитель. Внезапная кончина монаха Аквиора поставила крест на образовании Гуго и явилась первым признаком скорого бесповоротного разрыва с детством. И действительно, не прошло и полгода, как отец отправил сына на службу к своему сюзерену графу Шампанскому.

Пробыв какое-то время у могилы своего учителя, молодой хозяин Пейна, наконец, направился к старой часовне. В детстве Гуго часто приходил сюда. Его мать любила молиться здесь. А в церковные праздники монах Аквиор проводил службы в часовне. И тогда к маленькому храму собирались крестьяне из всех окрестных деревень, было шумно и весело.
Гуго помнил каждый камень, каждую трещинку древнего, потускневшего и выкрошившегося местами мрамора, каждую деталь облупившейся от времени мозаики, изображающей Деву Марию и волхвов, несущих дары младенцу Иисусу. Но больше всего Гуго любил тишину и уединенность этого места, возможно, потому, что, как ему казалось в детстве, часовня была такой же одинокой и грустной, как и он сам.
Гуго сейчас хотелось даже не столько помолиться Деве Марии и Господу Иисусу Христу, сколько просто снова, как в далеком детстве, постоять посреди тишины старинных стен, посмотреть на удивительную, чудесным образом сохранившуюся, мозаику и послушать, как поет ветер в узких прорезях окон под самым сводом. Вот сейчас он войдет внутрь и ничто не помешает ему опять, как когда-то, услышать знакомый звук…
Но в часовне уже кто-то был.

6 Донжон — главная башня, самое высокое строение в замке.