Сербская ель. Часть первая

Der Krieg ist der Vater und der Koenig aller,
die einen erwischt er als Goetter, die anderen als Menschen
die einen macht er zu Knechten, die anderen zu Freien.
   (DK22 B53)
Es ist notwendig zu wissen, dass der Krieg gemeisam ist, und das Recht der Zwist, und alles geschieht nach der Zwist und Notwendigkeit.
   (DK22 B80)
                Heroklitos von Ephesos
               
Война есть Отец и Царь всех,
одних она застает  врасплох как Богов, других как Людей,
одних делает она Прислужниками, других Свободными.
   (ДК22 В53)

Обязательно нужно знать, что Война есть одна общая вещь.
И Право Ссоры и Все происходит по законам Смуты и Необходимости.
   (ДК22 В80)
 
                Гераклитос из Эфесоса






Сербская ель.

Эту книгу я посвящаю моей матери и моему отцу.
Я посвящаю её моим друзьям погибшим и еще живущим за их стоизм и за то, что может быть еще помнят обо мне или вспомнят обо мне.
Я посвящаю ее  моим детям.
Я посвящаю ее свом умершим  родителям своих родителей, тех, которых я не знала и тех, которых имела счастье видеть.
Я посвящаю её своим дядям, которые солдатами погибли во время второй мировой войны.
Я посвящаю её своему родственнику,трижды раненому, служившему в штабе К.В.Жукова от начала и до конца войны.
Я благодарна всем людям доброй воли и разных наций, которые помогли мне и моей семье выжить и помогают  жить.
Я презираю до глубины свой души, всем свои существом всю нечисть этого мира и все деньги этого мира, которые развязали вторую мировую войну и которые развязывают третью мировую войну, не ведая в свой жадности, тупости и эгоизме, что они творят сегодня.
Я посвящая свою книгу всем тем, кто останется после.
Я проклинаю всех тех, кто опять захочет владеть миром, грабить мир, иметь деньги этого мира, кто захочет насиловать и  убивать людей.
Я проклинаю все деньги и всю нечисть этого мира.

























Вступление.
Ёлочный забор стоял плотной стеной, выше  семи метров.
Шишка выросла на втором дереве от угла большая, огромная,
одна, больше ни таких и вообще никаких на всех ёлках не было.
Шишка была все время вот уже два года такая свежая и молодая, как если бы выросла только вчера. Она висела как украшение не только этой одной ёлки , но вообще как украшение всех ёлок.
Луна светила бледным мёртвенным светом и простирала тень на весь огород наискось и на кусты и на дом и на закрытые жалюзями окна и крышу.
"- Свееета, где ты !" - раздался голос из дома.
"- Свеета, где ты, моешься что ли, что ты там  делаешь ! - голос был невыносимый и занудливый и приближался неминуемо все ближе.
Горячая вода лилась в ванную из головки душевой насадки и разбрызгивалась по сторонам так, что ванная через некоторое время была вся в воде, сделалось парно и душно.
В двери ванной барабанили уже  руками и ногами,человека
два не меньше.
" - Она наверное там повесилась или перерезала себе вены"- сказал голос,-" иначе не лилась бы вода из под двери.
Нужно ломать дверь, может еще спасем".
Голоса стихли, около двери не было никого.
Если открыть жалюзи  и окно, то можно было запросто вылезти
в огород, потом перелезть через забор и напрямую через поле выйти к дороге. Проблема была в том, чтобы сделать это как можно тише, так как в огороде было много старых сухих веток.
Вдоль  дороги  была канава, а вообще то ров с водой, вода была холодная и вонючая по верху плавала какая-то бумага обёртки из пластмассы, на дне лежали металлические банки и еще что-то острое,ноги заплетались о длинные и скользкие стебли травы.
По дороге ехало чередом пять машин медленно одна за другой и светили фарами.
Москва.
Новогодняя тусовка должна была начаться уже в восемь вечера,
но решили перенести ее на десять , так как самолёт
шефа прилетал в восемь в Шереметьево.
Шефа не знал никто, но он был и все знали, что ни одна фирма
в Солнцево не существовала так долго, как эта, платили всем хорошо, по  две тысячи долларов в месяц, к тому же регулярно. Новый год первый раз встречали все вместе, можно было прийти с женой или любовницей или девушкой. Женщин, сотрудников фирмы не было вообще с самого начала.
Валера, заместитель шефа, нервничал, было видно, как он старается, чтобы все было в порядке.
За неделю до нового года вокруг спортивно-оздоровительного комплекса рабочие в спешном порядке закончили воздвигать бетонный забор  с осветлением и видеокамерами,была привезена бригада немецких рабочих с двумя техниками для инсталяции
сигнализации. Стены  спортзала, там, где должен был быть новогодний вечер покрыли до самой крыши  металлическими плитами двухметровой длины.
Командир гарнизона и воинской части 52 145, полковник Нефёдов, готовился к встрече тоже. Уже двадцатого декабря начались полевые учения в районе Орла,солдатам был роздан экстренный паек и по пятьсот граммов водки на человека в день. Оставшийся офицерский состав получил приказ использовать
двухнедельный отпуск.
В гарнизоне оставалось сто человек для охраны объектов.
В пять часов вечера,двадцать четвертого декабря под оздоровительный центр подъехало шесть Тэ-семьдесят четвертых и заняло позиции по углам.
Тереза.
Ольга Васильевна Галкина была заслуженным учителем РСФСР
с двадцатипятилетним стажем педагогической работы.
В начале своей трудовой деятельности она преподавала английский  в  пятьсот двенадцатой московской школе  с языковым уклоном, потом поступила в аспирантуру  и защитила докторскую на тему:" Некоторые особенности валийского диалекта". До 1993 года работала в институте иностранных языков  в Москве.
Тереза залезла на подоконник и выглянула на улицу. Внизу бегал по двору Колька  за ним с лаем гонялась собака госпожи Васнецовой с третьего этажа, той у которой был в доме музей и к которой ходили два раза в неделю экскурссии с Третьяковки.
Сама Васнецова была вдовой сына знаменитого художника Васнецова, была очень старая и ходила с палкой. Собака ее Джексон была старой кавказской овчаркой. Вообще-то она называлась Муськой, но после приезда в Москву Майкла Джексона все начали называть ее Джексоном, потому что, когда показывали концерт  Джексона по телевизору, Муська вдруг начала выть и выла не переставая почти два часа, все время пока показывали этот концерт. От того времени ее называли Джексоном.
Колька был приятелем Терезы,ему тоже было почти шесть лет как и Терезе, вообще-то ей разрешали играть во дворе только с ним.
Колька жил на первом этаже, а они на втором, на каждом этаже была одна квартира, потому что их дом был  под охраной государства как памятник старины, но его в 1991-92 годах реставрировали еще до рождения Терезы. Отец Кольки  приезжал домой раз в месяц и всегда ночью и Колька говорил, что он  работает за границей и зарабатывает много денег. Мать Кольки тётя  Лариса была очень красивая и ходила  зимой в белой пушистой шубе из лиса с капюшоном и говорила таким милым голосом всегда Терезе -
" Бедная девочка "-и все время спрашивала про маму.
Мамы Тереза не видела никогда, но то, что мама есть, она знала, об этом говорил ей все время папа. Папа говорил, что мама  находится далеко и что она очень занята и приедет, как только закончит работу.
Ольга Васильевна занималась с Терезой по два часа в день английским и надоела ей ужасно , Тереза только и помнила с самого детства эту Ольгу Васильевну. Она была  вредная и  по крайней мере раз в неделю била ее по рукам,  если Тереза не была готова к уроку, а кроме того ставила в угол на колени и
заставляла по десять раз после читать молитву отче наш громко  и ясно. Еще в доме с ними кроме папы жил  папа папы и домработница  Варвара. Они жили на пятом этаже  в отдельной квартире, но весь день почти были у них у Терезы в доме.Папа был немцем  и смешно говорил по-русски. Дедушка был тоже немцем и вообще не говорил по русски. С ними Тереза говорила по-немецки.
Она конечно знала, что есть такая страна Германия, но папа туда ее не брал, а ездил сам и привозил ей часто очень красивые игрушки " лего " и из них можно было построить целый город с железной дорогой и крепостью. У нее был еще трехколесный велосипед с электрическим приводом, и можно было ездить по целой квартире  из комнаты в комнату  не нажимая на педали вообще. В доме внизу сидели три милиционера с оружием  в таком стекляном домике и всегда ей улыбались. Еще каждый день нужно было в восемь часов утра  вставать делать зарядку, завтракать  а в девять утра приходила  учительница Иванова и учила ее до часу дня а потом уходила. Потом  в четыре после обеда приходила тетя Галя и учила ее музыке.
Потом еще она ездила  с папой иногда в кино, их возил туда шофер Женя. Но вообще было нудно, ужасно.
Вилла.
Скоростное шоссе А3  перед Франкфуртом разветвляется и образует пять полос в обеих направлениях, потом через два километра первый съезд и через километр еше один съезд , но именно этот съезд не обозначен почему то и пропустить его очень просто.
Если свернуть с шоссе на втором съезде, проехать еще около четырех километров, повернуть направо, то дорога упирается
в ворота на которых написано: "Частная дорога, посторонним въезд запрещен". По обеим сторонам ворот идет забор а над воротами находятся две видеокамеры, в ворота вмонтирован диктофон.За воротами начинается  лесная дорога, лес
довольно старый, но не более 50 лет, никаких домов  или построек не видно.Если проехать по лесной дороге около еще пяти километров, то начинается вдруг асфальт, а в действительности старые бетонные плиты  покрытые асфальтом, через где то семьсот- восемьсот метров  дорога упирается в железный с колючей проволокой по верху забор, без ворот, без знаков жизни  или обитания кого либо.  Здесь нужно оставить машину и по  тропинке вдоль забора  по правой стороне  пройти метров двести.
Тропинка кончается и упирается в калитку. За калиткой начинается дорога по лесопарку, которая ведет к  одноэтажному строению из красного кирпича - обширной вилле построенной в "югендштиле" времен  двадцатых годов. Рядом с виллой теннисный корт  и площадка для вертолетов.
Мадам фон Штуффенберг ждали с утра, но  она почему то задерживалась и ее секретарь извинялся  по телефону  за опоздание два раза. Наконец в пол четвертого можно было  услышать рёв моторов вертолета над лесом.
Владелец виллы  был человеком около пятидесяти пяти, шестидесяти лет на вид, приличного роста и безликой наружности с редеющими  седыми волосами,продолговатым лицом, блеклыми голубыми когда-то, слегка на выкате, глазами.
Посетительница пробыла в вилле  около двух часов  и отлетела тем же зеленым вертолетом Бундесверы.
Штеттин.
Если повернуть с Валов Хробрэго от здания Высшей Мореходной школы в первую улочку направо, по правой стороне находится здание банка Старогардского, построенное в помпезном стиле начала столетия,  почти не разрушенного во время английских бомбардировок 1945 года  и  старательно восстановленного  и реставрированного поляками, вернувшимися на эти прастарые славянские земли благодаря Ялте и  Тегерану. На первом этаже находится  зал обслуживания  клиентов, а на втором помещения страхового общества Варта и управления банка. Двадцатого
декабря тысяча девятьсот девяносто первого года в 11.55 часов утра в зале для посетителей появилась элегантно одетая женщина около тридцати пяти лет с виду  в сопровождении двух мужчин.Один из них нес алюминиевый нессесер.
Они спустились со второго этажа, второй мужчина был  директором банка. Они остановились у кассы номер один и стали в очередь.Она была небольшая - три человека. Когда подошла их очередность обслуживания  двери зала обслуживания закрылись для посетителей. Директор банка открыл дверь кассы  и пригласил пару войти внутрь. Он  передал кассирше бумажку на которой было что-то написано по-польски и пригласил женщину присесть на стул, любезно придвинутый кассиршей в тесном помещении кассы.
"Здесь  одиннадцать миллионов двести тридцать тысяч долларов США- сказал он "- прошу пересчитать и внести на поданый счет, время, затраченное на эту работу  будет оплачено дополнительно" - сообщил он по-польски  кассирше , пожал руку посетителям и  вышел из кассы  через внутреннюю дверь.
Пани  Ванда Дудкевич, кассирша банка Старогардского, лет 42, возвращаяясь с работы домой 20 декабря 1992 года попала под машину, переходя улицу напротив Универмага Посейдон.  Милиция,  приехавшая на место происшествия, пробовала произвести опрос свидетелей, но место было оживленное и никто ничего вразумительного не мог сообщить. Единственным свидетелем была продавщица  в киоске "Рух", которая сообщила,что  машиной, сбившей женщину, был кажется  белого цвета мерцедес с не польскими регистрационными номерами. Врач скорой помощи, приехавшей на место происшествия, определил сгон. Было возобновлено уголовное дело против неизвестного и такая же статья - объявление  появилась в местной газете "Курьер Шчечинский " - 22 декабря 1992 года.
Директор банка пан Якубовский погиб в невыясненных обстоятельствах  в курортном городке  на юге Португалии
вторго января 1993 года.
Около середины января  1993 года на  долларовый счет 667 320
в банк Старогардский было переведено в общей сложности пять  миллиардов  пятьсот семьдесят тысяч долларов США. Деньги передавались  на счет и  тут же по поручению владельца счета передавались  дальше в один из швейцарских банков и в  становый банк на юге США. К первому  февраля 1993 года на этом счету в  Старогардском банке оставалось десять тысяч долларов. В начале июня 1993 года в банк по факсу пришло сообшение от владельца счета  из Балтимора с просьбой ликвидировать счет  667 320.
По  фискальному законодательству Польской Республики акта торговых и банковских предприятий  подлегают ликвидации через пять лет, и, в начале июня 1998 года дело по счету
667 320 было закрыто.

Кёнигсберг.
Шестого февраля 1946 года в семь утра  на  главном действующем вокзале города Кёнигсберг собралось около двадцати тысяч человек. Это были люди в штатском и военнослужащие Красной Армии. Военнослужащие были в основном в фуражках с красными околышками, весь вокзал был оцеплен. На шести действующих  путях стояли под паром  двеннадцать эшелонов по сорок вагонов в каждом.
Штатские люди в основном были местными немцами и их
согласно с приказом окупационных советских властей по
городу от 4-го февраля  должны были вывезти всех  в Германию.
Каждый выезжающий  мог взять с собой багаж - не более  пятидесяти килограммов ручной клади.  Перед вокзалом стояла толпа- очередь,и так как на вокзал пропускали по паспортам, нужно было доказать , что ты немец и иметь  при себе рейхспаспорт.
Отобранных, группами по двадцать человек, под конвоем вели на определенный  перон к определенному  вагону, перед каждым
эшелоном стояли  железные  пакгаузы с номером эшелона, там принималась ручная кладь. К ручной клади нужно было обязательно прицепить бирку с именем, фамилией, адресом. Военный, принимавший вещи, выдавал номера квитанций.  Перед каждым эшелоном стояли вооруженные красногвардейцы в тулупах. В вагоны нельзя было входить, все ждали наконец посадки, все было очень порядочно, как на русских организованно, к тому же , если кому то было холодно, можно было стать в очередь и получить в котелок горячую похлебку, но без хлеба. Вагоны были товарные, но все понимали, что кончилась война только что и не хватало  всего, и, что же там, ехать до Германии, как им всем сообщими,  эшелоны будут около трех-четырёх дней и можно было проделать такое путешествие и в таком вагоне, главное все ехали  в Германию, пусть маленькую и побежденную, но Германию. Настроение было приподнятое, так как  все понимали, что отбирают только немцев и что некоторых  русских или других, которые пробовали  попасть на вокзал, тут же при проверке паспортов выбрасывали из очереди потому, что места было зарезервированы только для немцев.
Но в основном были здесь женщины, старики и дети, мужчин в среднем возрасте было немного, их никто не останавливал и не арестовывал.
Гертруд была с матерью , ее сестра наверно погибла  на пароме в январе 1945 года, муж Гертруд погиб на восточном фронте в 1942 году, отец в кампании Роммеля  в Африке. Они происходили из старинного прусского рода, родословная  велась с  двеннадцатого столетия, но после 1943 года почти все родственники, те у кого были связи  в СС, выехали в Бадению. Гертруд  служила медсестрой и  училась на  десятом семестре на медицинском отделении университета и считала своим долгом  быть с ранеными солдатами  до конца именно здесь, в Кёнигсберге, ведь  страна требовала её помощи здесь, она нужна была стране и народу именно здесь, на переднем фронте.
Эшелоны отходили один за другим, все были склочены в вагонах-теплушках по шестьдесят человек в каждом.
Первый раз открыли вагон, потому, что нужно было вынести труп их соседа по дому, беженца из  Тильзита, так как несмотря на зиму, труп разлагался быстро и было невыносимо
пребывать вагоне с ним. Была ночь, это был третий день дороги. Не было никаких границ, а они должны  уже были быть по подсчетам всех абсолютно.
Это был запасной путь какой то станции, грязной и замызганной с обгорелыми трубами, торчащими из черной страшной земли. Двери  со скрежетом открылись, перед ними стоял военный в тулупе до пят и в шапке ушанке, он спросил по немецки: "Есть ли мертвые". Потом, когда труп вынесли,  на всех передали десять буханок чёрного как камень хлеба и  котел с каким-то варевом, невозможно вонючим , но горячим. На всех роздали несколько жестяных банок. Люди зачерпывали это варево из котла и пили его по очереди.
Поезд ехал медленно и казалось ехал только ночью.На седьмой  день всем начало казаться, что уже подъезжают к Берлину, всем хотелось быть первым у дверей.
После смерти этого соседа в углу был устроен туалет, но   вонь была невыносимая. После этого супа  у всех почти начался понос, но все равно суп съели до конца.
В их вагоне не было мужчин  уже вовсе, остались одни женщины и двое детей. Поезд дернулся и остановился.
Охрана  открыла  двери, и все увидели  город, русский город -  было ясно, что это русский город, а вообще то руины города. Всем приказано было выйти из вагонов  и построиться в три ряда перед вагоном.
Брезжило утро, было невыносимо холодно, нужно было прыгать в глубокий снег. Мать Гертруд была не старой 55 лет женщиной , довольно  выносливой, но за всю эту войну и сейчас, когда она посмотрела на мать , увидела сгорбленную и осунувшуюся старуху.
Гертруд захотелось  что-то сделать для нее  сегодня,сейчас  а не ждать чего-то страшного, что могло бы произойти с ней.
Нужно было действие и только действие. Она вытащила из своей модной еще до войны сумочки расчестку, сняла с головы платок  и  несколькими взмахами руки  расчесала свои белокурые
волосы, а потом на ощуп закрепила их с висков  надо лбом в
кокон и спрыгнула в снег. 
Русский офицер попятился  и грозно крикнул:
" Хенде хох, цурюк".
Но она уже не боялась, она уже знала , что никакой Германии она уже не увидет и  просто  сделала еще шаг  просто на него.
" Дурная какая немочка, молодая  нервы не выдерживают" -  шипел офицер и пятился. Она оттолкнула его и побежала, ей казалось, что она бежит, и только вдалеке как-то она услышала голос  матери:
"Гертруд, мейн гот".
Белый потолок  надвигался туда и обратно , туда и обратно, потом была сирена воздушной тревоги и все побежали в подвал,
а она осталаь в палате на мгновение, потом решила тоже бежать и споткнулась обо что-то, но не упала,  а полетела куда-то в пропасть все время вниз, ниже и ниже.
Через  щелочку она увидела в действительности потолок, белый потолок комнаты. Был это вагон - лазарет, принесли ее туда, после огнестрельного ранения  во время побега. Она пробовала бежать, и это все медленно доходило до неё, и то, где она, она не хотела понимать и забывалась  и ей хотелось умереть, только умереть. 
Допрашивал её тот же офицер , уже без шапки  ушанки.
У него были черные как смоль  слегка волнистые и прилизанные назад волосы, чёрные слегка раскосые глаза, а вообще он был невысокого роста, и когда вставал и подходил к ней, было
видно, что у него слегка кривоватые ноги в этих русских галифе и начищенных сапогах. Он говорил по-немецки правильно, но с акцентом, как каждый русский. А она тянула время и уже не думала о матери о жизни , она отодвигала смерть назад, совершенно просто отодвигала ее назад.
Майору нравилась эта немочка, высокая, белокурая  и какая-то совершенно потерянная, но иногда старющаяся быть нахальной.
По приказу вообще-то  подстрелянных нужно было добивать ну и
не брать в вагоны обслуги. Это был его просчёт и он хотел скрыть от начальства  еще перед Воронежем этот случай, но когда оказалось по ее паспорту, что фамилия ее фон Штуффенберг, начальство заинтересовалось само ею и ему было приказано довести  её до выздоровления, вести допросы, но легкие и в общий вагон не передавать. Ещё они нашли , что где-то едет её мать, и, на десятый день нашли какую-то старуху , которая оказалась  действительно ее матерью.
Эшелоны двигались ночью по 10-15 километров в день, на заброшенных полустанках разрушенной войной  России стояли
по 5-6 дней для дезинфекции и вывоза трупов.
В поезде, где ехала Гертруд с матерью был тиф.
Она как бы всего этого не замечала и не видела. Одно из купе
лазаретного вагона было отгорожено , там жили они с матерью.
Каждый день теперь были допросы, на них почти всегда присутствовал молодой майор. Майор был начальником поезда
от Народного Комиссариата Внутренних Дел.
Она начала понемногу понимать русскую речь, протяжные и какие-то безнадежно страшные песни, которые пели охранники. Однажды ночью поезд стал, в темноте без зги или огонька вокруг и так стоял пол дня - ждали какой то важный эшелон на  восток, его нужно было пропустить первым. Охрана говорила, что везут военнопленных  в Сибирь, чтобы успеть к весне.
Мать состарилась еще больше и выглядела сгорбленной старухой, такой, какие подходили иногда к  поезду на остановках и протягивали руки, прося хлеба или чего нибудь поесть.Эта дорога до Воронежа запомнилась ей на всю жизнь именно  из-за этих старух - ни молодых, ни мужчин, ни детей не было видно, в России осталсь только старухи, измождённые,
черные как изваяния и страшные, просящие "хлебушка".
Плечо от ранения  заживало медленно, гноилось, ей делали первязки, промывали желтым раствором и карболкой оно затягивалось и опять гноилось,но причиной всему было ее нежелание с одной стороны жить,а с другой стороны  желание продлить пребывание в  лазарете. Когда поезд стоял так по неделям, под конвоем им с матерью  разрешали  по полчаса  а иногда и больше в день ходить вдоль вагона на прогулку. 
Она видела, что многие вагоны уже полупустые, людей там уже не было. Однажды она спросила майора, где их вещи, а он засмеялся так, как смеялись тогда люди, как-будто плакали и сказал, что где-то  может быть в Москве, наверно. Этот майор на допросах держался стороной , но когда нужно было перевести какое-то трудное предложение и какой-то полковник или генерал не знал слова или оборота речи, он очень коректно, стоя за ее спиной медленно и с расстановкой, переводил.
Допрашивали разные люди из разных  все новых ведомств и все про одно и тоже, про связи в семье, про  сопротивление , про дальних родственников, которые выехали в Бадению, допрашивали но не били. Мать не допрашивали вообще, она лежала почти все время на полке рядом и, когда , Гертруд приводили с допросов она смотрела сначала на нее, как на пришельца с того света, а потом расспрашивала о допросах. 
В начале апреля допросы прекратились и, однажды, майор пришел в их закуток и сообщил ей с матерью, что начальство допросы окончило, и, что они могут возвращатся в  свой вагон.
В вагоне не было уже никого из  их бывших попутчиков, стены воняли дезинфекционным средством а на пол им постелили свежее сено, только в один угол. По  ночам было холодно, а днём вагон нагревался так, что можно было задохнуться. Кормили их раз на два дня- похлебкой и давали  по две кромки хлеба с опилками и целыми зернами овса. У нее опять  начала подниматься температура , она уже не вставала вообще с этого пола и слабела все больше и больше.
До Воронежа они не доехали, так поезд повернули  к Москве. Около Москвы, на одном из полустанков их вывели всех ночью из вагонов, было их человек сто  всего и загрузили в один вагон, остальные вагоны остались так и стоять на этом полустанке.
В начале мая  1946 года  недалеко от Москвы их вагон подцепили к эшелону полному людей, говорящих и кричащих  не на  русском, а на гортанном языке. Майора она не видела больше  с того апрельского дня. В их вагоне осталось восемнадцать человек и двое детей без родителей. Все старались помочь этим детям чем-то, но однажды утром этот десятилетний мальчик, который не говорил почти и вел себя как взрослый,  попросту не встал, и, через два дня его вынесли.
Мужчин в вагоне больше не осталось.    
В Москве была пересыльная тюрьма-лагерь, их поместили в камере, где находилось еще пятнадцать женщин, все безполые и доходяги.
Женщины были разных наций. Гертруд, уже говорила на ломанном русском языке и могла понять , что в основном это были бывшие заключенные немецких концентрационных лагерей - русские, украинки, еврейки. Мать старалась отгородить её от всего, как только это ей удавалось в тесном, без воздуха помещении с висящей на самодельных веревках одежде, похожей на тряпки. Гулять по зарешеченному двору их выводили раз в неделю, всегда в воскресенье, на два часа. На допросы  водили редко, но  многих на допросах били и Гертруд боялась того момента, когда  появится охранница и назовет её фамилию.
В июне месяце охранница появилась и назвала ее фамилию. Гертруд попрощалась с матерью, оглянулась на камеру и вышла.
Допрашивал ее полковник  Скворцов.
Свет  настольной лампы бил в лицо, в комнате было темно. Она решила молчать, чтобы скорее ее добили. Но её не били, а только  после долгого безполезного сиденья на  табуретке отвели опять в камеру. Через два дня  ее опять вызвали на допрос и она увидела рядом с полковником в этой темной комнате того майора  с поезда, уже в погонах подполковника, и, почему-то перестала бояться и начала говорить по-немецки, по-русски и опять по-немецки. Она не помнила, что она говорила и кричала, потому, что она кричала и  вскакивала с табуретки и её опять грубо садили на эту табуретку, и она опять кричала и говорила, говорила и плакала.
" Товарищ полковник, Вы понимаете, она больная, её нельзя в таком виде везти"- дошел только в конце до неё голос майора.
" Ну хорошо, ты я вижу неравнодушен к ней,но при тебе она хоть говорит, пусть поместят её в лазарет" -  было решение полковника. "Товарищ полковник , прошу разрешения поместить её туда с матерью, будет за ней следить, старуха опрятная очень" - сказал майор. "Ну, пиши докладную, посмотрим"-
последовал ответ следователя.
В конце июля 1946 года формировался эшелон  в Казахстан и ее с матерью из тюремной больницы опять погрузили в такой же, похожий  вагон и их всех повезли опять.
Руководил эшелоном уже подполковник  НКВД Арам Эдуардович Крючков. Он нашел её во время пересадки на станции Луговая, привел в свой  вагон и сказал ей, что он её любит и просит остаться с ним здесь в этом вагоне.               
Свадьбы у них не было, они только выпили  по стакану водки за будущее, за новую жизнь.
Шестого апреля  1947 года в десять часов утра на станции Акая на границе России  и Казахстана в поселочной больнице у Гертруд родилась дочь, назвали ее Светланой. Ребенок весил
2 500 граммов, был сорока восьми сантиметров длиной с черными как смоль волосами и черными глазами буравчиками. Девочка  все время плакала и не хотела есть.
Кормить её или лечить её, кроме грудного молока, было нечем и, в течение недели, она потеряла пятьсот граммов веса. Эшелон стоял целую неделю на этом перестанке, а потом двинулся дальше в Семипалатинск.
Ленинград.
Здание общежития Технологического института имени Ленсовета, что около кинотеатра "Великан"  в Ленинграде знало, конечно, и лучшие времена. После блокады  первый раз после войны в пятидесятых годах  его ремонтировали, к пятидесятилетию Великой  Октябрьской Социалистической Революции фасад покрасили голубой краской, окна белой  а внутри не сделали почти ничего, поставили только новые уборные на всех пяти этажах а в подвале отремонтировали  две душевые - мужскую и женскую.
На этом месте до революции 1917 года находилась церковь
Святого Кирилла, но в 1932  году, в связи с поставновлением Верховного Совета РСФСР, и в рамках выполнения пятилетнего плана борьбы с религией,  ее взорвали и на этом же месте по проекту архитектора К.Н. Адамадзе построили новое здание общежития для служащих и учащихся Физико-технического института.
Комнаты были  с высокими потолками и лепными розетками, встроенная мебель во время блокады  вся пошла на растопку  в печках-буржуйках  для обогревания помещений, варки еды, поэтому на стенах были видны только следы этой мебели.
В общежитии были клопы, с ними боролись, делая  раз в месяц дезинфекцию, но они опять заводились и размножались с неимоверной быстротой. Вообще жить в общежитии
было интересно, так как  жизнь здесь  имела  двойное и тройное  измерение, не как  нормальная, городская.
Их в комнате было пятеро. Двое было из Литвы,одна девица из Сибири, одна с Украины и она,  Светлана, из Эстонии. То, что она немка, узнали  все очень быстро, не по фамилии, а по паспорту, и, хотя она прятала его на самое дно чемодана, однажды все-таки эта  Катька с Украины нашла его  у нее, когда  нахально искала у нее в чемодане  блузку для себя.
Одежда Светланы отличалась от одежды других обитателей общежития, не вся конечно, но например эта блузка, которую прислала ей  тетка  в посылке из ФРГ из Любеки. То, что у неё есть тётка в ФРГ, узнала она шесть лет  назад.
Её приёмные родители  получили письмо из Красного Креста из Москвы в котором сообщалось, что некая Ельза фон Штуффенберг  из Любек  в ФРГ ищет своих родственников, потерянных во время второй мировой войны в СССР. Фамилия у неё была русская и имя тоже, но нация почему-то немецкая. Тогда ещё перед получением паспорта она всегда думала, что это её родители. Но потом все изменилось.
Отец, военный врач, который служил тогда в Клайпеде, сделался каким-то сразу усталым и понурым и сказал ей, что её двух недель от роду передали в госпиталь, как
безнадежую, но она чудом выжила и он, как  врач добился вместе с женой её усыновления.
Потом им сообщили, что мать ребенка немка, там было её имя и фамилия, в документах  тоже  были имя и фамилия  её отца.  Документы из роддома приемные родители старательно сохраняли и прятали от неё. О том, кто её настоящие отец, мать
кроме их имен  и фамилий, живы ли они, она не знала ничего.
Вот поэтому у ней в паспорте стояла российская фамилия  ее приемных родителей и нация - немка. Она почему-то сама решила выбрать нацию матери, а не отца. Менять фамилию было неудобно ее ведь все знали как Свету Боброву. С того времени она много писала в Красный Крест, но не получила никакого ответа.
Только однажды, когда уже после выпускных экзаменов, она шла из библиотеки в Пирита в Таллине, к ней подошел военный.
Появился он как-то вдруг, на ступенях этой городской библиотеки и окликнул ее :" Света, подождите я хотел бы с Вами поговорить". Тон у него был официальный и она очень удивилась, откуда он её знает и подумала , что наверное это от её отца кто-то по работе, но почему то он этот военный  был в зеленом армейском мундире, а не так как  отец в  черном, флотском.
Она сразу поняла, что звание этого человека выше генерала или  генеральское по крайней мере, и подумала, что с отцом что-то случилось.
В полку морской испытательной авиации по крайней мере раз в месяц кто-то погибал при испытаниях новых самолётов.
Конечно, трудно было поверить во все, о чём он, этот  человек говорил ей, но он  показал три фотографии :
на первой  стоял молодой военный  а рядом с ним выше его ростом молодая женщина, беременная, они стояли около какого-то товарного  вагона. Другая  фотография была 
по-видимому сделана в больнице- на кровани лежала
та же женщина, рядом с ней лежал ребенок и на кончике кровати как то неестественно сидел тот же молодой военный , на третьей была она Светлана, на концерте  в первом классе- видно было, что она не готовилась к снимку. Таких фотографий
у нее не было никогда.
Потом во время учебы на первом курсе, шестого ноября 1966 года около их общежития остановилась чёрная  "волга" с номерами из Москвы. Из машины вышел солдат с двумя ящикамии вошёл в общежитие. Они все видели эту машину, вся комната ее видела эту машину, а  Катька сказала тогда - " Это КГБ, я знаю, наверно приехали за кем-то ". 
Через пять минут в дверь забарабанила коменданша, потому, что так стучать могла только она, и, начальственным голосом
сказала , чтобы они немедленно открыли дверь,  и что если не откроют, то прикажет взломать.
В дверях стоял её отец а за ним этот солдат из "волги" с ящиками.
" Ну встречайте девушки" - сказал он-, " А Вы, Надежда Сергеевна, попросите, чтобы девушки оставили нас вдвоём ".
Он привёз ей, студентке, целый ящик  армянского конъяку ,  в другом ящике были мандаринки, сухая колбаса, шоколад и килограмм черной икры.
" Это тебе "- сказал он,- " С праздником Октября " .
Она не  знала, о чем  с ним говорить, но и говорил в основном он.
Рассказал ей, что ищет вот уже десять лет её мать и не может найти, но найдет обязятельно, так как это только вопрос времени, что уже знает, что в 1958 году она по репатриационным бумагам выехала в Германию, как бывшая военнопленная. 
Потом он приезжал точно так же на Первое Мая и точно также ждала она его и сейчас на ноябрьские праздники 1967 года.Она хотела поговорить с ним серьёзно.
После каждого его приезда она чувствовала все большую пустоту вокруг себя в общежитии, и наконец решила выставить эти все бутылки с конъяком в коридор. Отношение к ней поправилось, но всё равно ей почему-то завидовали почти все. На одной из лекций  по марксистко-ленинской философии 
по теме этики,  она, вдруг сама не зная отчего, встала и  сказала, что она  не может больше всего этого слушать, больше не будет ходить на эти лекции и спросила, есть ли
другие лекции у другого преподавателя.
Был это конечно смелый, но довольно детский поступок, потому что на лекции ходили все,на них каждый занимался свим делом, например можно было подготовиться к следующим занятиям по физике, или по математике. 
Она пришла в общежитие и почувствоала  себя страшно  усталой и так в одежде и заснула. Утром, в семь утра  следующего дня  ей принесла дежурная по общежитию повестку в деканат, куда должна была явиться в девять утра того же дня.
В деканате её ждал секретарь комсомольской организации факультета, хотя  она не была в комсомоле. Он вежливо предложил ей сесть и спросил её, какие у неё пожелания по поводу лекций  товарища Петрова. Потом он  сказал ей, что ему тоже не нравятся эти лекции, и что Петрова уволили уже сегодня из  Института.
Он пожал ей руку, вежливо попрощался и ушел. Она осталась сидеть в секретариате  деканата и не знала, что же ей делать дальше. Через некоторое время туда заглянула секретарша и  удивилась, что она еще там находится.
Новое время.
В костёле не было никого. Было тихо  а свет пробивался сквозь мозаику  лёгкими  лучами и ложился мягкими красками на  вытертый  столетиями каменный пол." Отче наш, ктурыщ ест в небе, хлеба нашего повшеднего дай нам дищай и отрущч нам наши вины яко и мы одпущамы нашим виновайцом....." , - она молилась по-польски в польском костеле в Ленинграде,  молитвой "Отче наш", которую знала только по-польски.
После этого события в Институте на лекциях она сидела одна, вокруг неё была пустое пространство в полном и переносном смысле этого слова. Однажды к ней подсел преподаватель термодинамики  Яскевич и предложил прийти к нему домой поговорить.
" Зачем " - спросила - ,"Ну так просто, мне давно хотелось с Вами поговорить " - сказал он.
Оставил свой адрес на Васильевском острове. Она поехала  к нему. Разговор был очень интересный,  он познакомил её со своим отцом,старым петербургским профессором физики, уже пенсионером и матерью, все время суетящейся  пожилой женщиной.
Был очень вкусный ужин  и ей всё время подсовывали на тарелку что то ещё и ещё. Яскевич проводил её до общежития и предложил прийти  к нему через неделю  в то же самое время.
Она, как обычно, опоздала и, когда пришла, в комнате 
Вадима, куда её  впустила  его мать, было уже накурено до синевы, сидело там человек десять и все о чём-то спорили до хрипоты. Ей было плохо от дыма и Вадим заметил это и открыл окно. Все затихли,а потом начали её расспрашивать  о семье. Но ей рассказывать не хотелось и  скоро все разошлись. 
Она осталась, ей постелили постель в кабинете отца Вадима в комнате полной  книжных шкафов до потолка. Спать  расхотелось, она включила свет, встала  и влезла по лестнице,приставленной к одному из шкафов, под самый потолок. В шкафах были труды Планка, Карно по-немецки и по - французки.
Утром, в воскресенье Яскевич предложил ей  пойти с ним
на прогулку. Они как-то случайно оказались  около костёла и зашли туда. "Знаете "- , сказал он ей - "Мы ведь католики ".
"Моя мать тоже" -  прошептала она . 
У Яскевича собирался  два раза в неделю "бердяевский кружок", все приходили под видом репетиций  к пьесе, которую ставил театральный кружок  под его руководством.
Она тоже записалась в этот театральный кружок.
Роль ей дали легкую, чтобы не запуталась.
Начало.
" Ты сука, что  не соображала, что делала, когда деньги брала, думала наверно друзья , товарищи, всё обойдется,****ь, я чтоль не понимаю или как, ты меня *****  чего, обойти чтоль хотела, к своему дружку чеченцу сразу побежала, помоги, помоги, я тебе сука, *****, как тебе железо тёпленькое в ****у засуну не так запоёшь, гляди сука, *****, обмануть хотела,деньги общака  тебе были дадены, понимаешь *****-о б щ а к а, ну теперь все вернёшь, проценты
были уложены  по два процента в день, а как ты думала, я конечно и не дал бы вовсе, но уговорил , ****ь он вон меня, дай ей, наш человек, дела мы с ней делаем, поставку сделаем, деньги нужны для лицензии на вывоз в МВС платить,  поверил он тебе то Лешка, друг он  мой, потому и говорю ещё с тобой, а так бы ***** убил бы, но ты ****ь всё отдашь.
Лешка, сколько там, ну вот взяла ты наших кровных тридцать тысяч зеленых , ну и проценты всего сколько там Лешка,
ну подойди же , потом будешь то шубу её примерять, а кольца конечно возьми сразу, это что- золото,что ли, чего так
смотришь , ****ь, как бы отца родного тебе убил,золото мы возьмем  себе , чтоб тут не пропало, ну Лешка, сколько там
- ну вот всего 242 тысячи зеленых ты нам голубка должна, платить будешь,как миленькая. Лешка  бумагу возьми у ней там на полке видел, ну вот и пиши, пиши ****ь чего смотришь, пиши, не хочешь, Петька, иди сюда, вот  видишь , девушка не хочет со мной разговаривать, не нравлюсь ей, а я вроде ничего , а, не хочет ****ь со мной, не хочет говорить, я тебя прошу  Петь, а поговори с ней в другой комнате по душам, я потом прийду, гляну на любовь вашу, ну  чего не хочешь, а ты Петька нос заткни, чего не нравится тебе она,
я тебе скажу  все одно, она сама такая ****ь ядренная,  войдешь, благодать одна- темно, мокро, тепло, мой-то как видит такое сразу туда и хочет, чего ты, ты не стесняйся Петюха, мой тебе подарок, сколько хошь, бери ее, посмотри , ***** кожа-то белая, вся она пухлая, *****, я тебе дарю ее, потом прийду посмотрю, мужик ты ведь еще ого го,  ну потом поговорим с тобой, а сейчас иди , ну иди *****.
Не хочешь с Петькой -то  другом нашим, не нравится тебе он что ли, Петькой брезгуешь, ладно сядь, ****ь, сядь , тебе говорю, сядь, не вставай, ты куда встаешь, ****ь, Васька, ну не дозовешься всех, мужики, ну хватит  в телевизор то зыркать, поговорить надо, значит так - не хочет она с Петюхой нашим , брезгует им, бдядь не хочет уважить, ну чего делать то будем, а ну что делать то будем, решаем  по хорошему, по-дружески, а, ну так как , мужики, ну не хочет она с Петькой, ну не нравится он ей, ***** Петька не нравится, сука, ну прибить ее что ли, а, да не хочется  мочить, ну ты меня ***** доведёшь, ладно, значит так  ты Серега  её тут раздень пока, а коли чего так просто в морду бей, ничего, бей но так слегка, чтоб не прибить и смотри целку не засинь , а так в морву можешь, а мы   там в кухне чего закусим и выпьем, пойдем братва.
У тебя, там чего есть поесть то, Петька возьми вот зеленую  и купи чего пойди и выпить тоже и одна нога туда, а другая обратно,  на баб то не гляди, у нас тут есть красуля одна на всех хватит, пока говеть то будем."
Потом последовал удар в лицо и  она ничего не помнила, и вдруг она увидела отца, который бежал по перону как пацан в мундире и кричал: " Света, Светочка, не уезжай, может останешься, останься, куда ты едешь, останься". Вот она и вернулась.
Сидела в ванне, в холодной кровавой воде, её знобило, болела страшно голова, она не чувствовала ни себя ни своего тела, и ей не хотелось открывать глаза, чтобы не видеть себя и не испугаться, видела только, что сидит в красного цвета воде, и ей стало страшно и она подумала через мгновение, что умирает наверно и что это уже конец, и закричала.
Крик забрал ее последние силы и она опять  провалилась
куда-то.
Кто-то бил ее по-лицу и она почувствовала что-то острое во рту и поняла, что это ее собственные зубы.Рот был полон ее собственных зубов и она выплюнула их обломки.
" Ну давай вытягивай её из ванной-то, тяжелая ****ь, ох тяжелая, сука, положи её на пол, да ложи не бойся не стеклянная, чего ей там станет, давай  вытри её, или не вытирай,  да одень ей эту рубашку, а штанов нет там у нее в шкафу, Петька, ну чего зыркаешь, стал дурак, бабы что ль не видел, ну принеси мигом штаны то, а то изгадит ковер весь кровью то, небось дорогой -то перский, Петька, возьми там две пары штанов-то".
Её вытащили из ванной, одели и посадили на диван.
" Ну чего дрожишь то ****ь, дай ей выпить, Лешка, нужна она нам, голубка, мы теперь как родные тебе, *****, любить нас надо, уважать, а не зверем глядеть, уважать, ****ь мы тебя заставим".
" Ну вот теперь пей, не хочешь, дай мне Лешка стакан и морду её возьми вот так, о видишь, и глотку сразу как миленькая открывает, ну вот  и лей ей в глотку теперь культурно, по-хорошему, воот так. Теперь она нам согреется, девушка то наша, потом  письмецо мы напишем, а потом спать пойдем, утро вечера мудренее".
" Ну вот пиши , диктую тебе : " Я Светлана такая-то, ну пиши свию фамилию-то, не выговоришь, ****ь, обязуюсь в течение двух дней отдать господину, ну пиши господину, Петухову Ивану Васильевичу, ну пиши ****ь, двести сорок две тысячи долларов США. Пиши дальше, - "В случае , если через два дня я не смогу ему отдать эти деньги, то мой долг  будет возрастать на пять процентов в день. Точку поставь и распишись, ну вот видишь, раньше бы так, а то не хочу, не буду, будешь, ****ь, будешь, у нас все  будут, все, а не хотят, заставим, ласково заставим и все захотят ".
" Ну вот , а теперь, ****ь звони родственникам, пусть деньги везут, ну есть у тебя родственники, ну есть же , ты же у нас
графиня, мадам наша, ну ****ь, звони, Петька, ты у нас кавалер, начинал то ты, сядь с ней и гляди, чтоб чего лишнего по телефону не наболтала, а как будет не по-русски говорить трубку рви, ты меня поняла, ****ь, говорить только по-русски,  я ваших там шпрехен не понимаю, ты гляди, чтоб чего не наболтала , только по делу и коротко- столько-то денег и все, и пусть не говорит, что и где , просто денег надо, а то убъют вовсе  пусть говорит и пусть скажет, что любили мы её и что зубов её белых уже нет, это пусть точно скажет".
"Ты посмотри только, весь диван в крови, изгадила весь его сука, ****ь, может врача позвать"- предложил Лешка.
" Молчи, гляди, чтобы позвонила, там посмотрим".
" Но ведь  может не дотянет , а, потом мокрое дело пришьют".
" Все равно сберуха была, была,и так пойдешь по второй статье, чего боишься , ****ь, теперь надо до конца довести, деньги возьмем и нету нас, а гляди проценты еще будут, они знаешь боятся нас русских, показали мы им в войну последнюю кузькину мать, показали, они помнят, а как же, еще как помнят, денег дадут для графини то, еще как дадут". " Ты , да у нее же паспорт немецкий". " Ну и хер с ним, с паспортом, немецким, сегодня немецкий, завтра турецкий" - заржал  Петухов.
" Ты чего раскис, ты ****ь я вижу добрым хочешь быть, не как все, из общества хочешь выйти, в другое, ***** тебе хочется, ну если чего так ты скажи сразу, что мол так и так хочу быть немцем, люблю  графиню, мы тебе и свадьбу справим с ней в одной ванной, ***** вонючая, сучье племя, смотри какой чистоплюй нашелся, жалость его разбирает" - взбесился Петухов.
"Петька"- позвал он, " Вот Лешка на улице хочет проветриться, так ты его отведи на улицу". Через пол часа вернулся Петька , уже сам. " Ну и как" - спросил Петухов. " Да он какой то слизлый раз два и нету"- сказал Петька.
"Ох  братва, не нравится мне все это, как бы не влипнуть во что"- боязно проговорил Серега.
Петухов подсел к ней и вдруг всадил ей палец в рот и надавил на язык: " Я тебе , ****ь говорю, звони по-хорошему, нам теперь жизнь только твоя нужна".
Она набрала номер телефона в Германии,  сначала был короткий звонок и сразу другой короткий, а потом отозвался муж.
Она сказала:"Халло". Голос в трубке  спросил, кто говорит, она опять сказала - халло  и опять   её не узнали. Она положила трубку и сказала, что ошиблась номером.
" Ты, у них какой-то код, она все говорит- халло- а не по- русски - алло - не понимают её, может я сам наберу номер."
Петухов набрал её домашний номер и решил сам поговорить о деньгах. Он начал говорить по-русски  и довольно завилистым языком объяснил, что  она здесь вот с ними , и что если не будет денег, то не будет и её, и , что ждут они  два дня, а потом будут проблемы и в сердцах бросил трубку.
" Ты понимаешь, он какой то чудной муж её что ли, ****ь не понимает,что ли, что мы ей тут сделать то можем, все спрашивает  кто говорит и как зовут, я тебе ****ь, покажу как зовут, ну и говорит потом, а говорит хорошо  по- русски  гад, времени мало для того, чтобы денег достать, про неё
ничего не спрашивает, вот отношения то у них, ****ь, видно ему тоже надоела то, отправил в Россию  дела делать, мы тебе на нашем горбу не дадим нажиться, сука" - закончил он.
Детство.
Дюны были высокие и песок жег в стопы. Если снять деревяные  с резиной по верху шлепанцы, после некоторого времени резина нагревалась на солнце и ноги горели сверху.
Все знали, что ноги в дюнах нужно заворачивать в хлопчатобумажное и, тогда, можно было ходить по песку.
В ушах звенело,  вдруг песок зашуршал и показалась голова ящерицы с  любопытными  выпуклыми глазами,оглянулась и
снова в мгновение ока зарылась в песок. Она попробовала ее достать, но не тут то было, в руке остался только кончик хвоста,  но на это ушло много времени и она не заметила, что уже отошла от  дюны за которой была тропинка под гору, где на самом верху одиноко стоял дом  агронома  винодельческого колхоза.
Она  решила все таки найти эту тропинку и потерялась вконец.
Вечером бабка не нашла ее в дюнах , ждали, что она прийдет домой , как приходила всегда, когда уже было темно и делалось прохладнее.
Решили ждать утра, но дед встал ночью ,и начал  ходить по  избе, разбудил бабку и сказал, что поедет на газике к директору колхоза, и что искать нужно теперь, потому что в дюнах есть змеи и ночью холодно, и  что она его единственная внучка и он не может потерять и её.
Искали ее всей  ремонтной базой, потому, что только там были
мужики, было их всего десять на весь колхоз, остальные погибли на войне или не вернулись, т. е. пропали без вести.
К утру все замаялись, делалось жарко, но её так и не нашли.  Была пора уборки кукурузы и директор выделил на поиски
только  троих, остальные пошли невыспавшимися на работу.
На работу нужно было ходить  каждый день больным или здоровым как перед войной, потому что за каждый день насчитывали по два трудодня, а денег не платили вовсе - трудодни были всем. На них можно было взять в колхозе и мандарины и вино и, продав его на рынке, можно было купить некую  одежду ну и обувь.
Обувь была очень дорогая, но очень прочная и носили ее все по выходным, когда было собрание или когда приезжало начальство и всех звали в  сельсовет на  важное какое либо сообщение о новых планах, о трудоднях, об уборке, или когда приезжало кино раз месяц и все шли на площадь перед сельсоветом, где натягивали на шесты белое  одеяло, стояло много стульев и пускали кино.
К вечеру следующего дня  ее выловиди рыбаки соседнего колхоза в море, но недалеко от берега,она держалась на воде, была почти неживая, и все  бормотала про себя что то, чего никто не мог понять. Когда её принесли в избу деда и бабки, все думали, что долго не протянет, но она поправилась, сделалась тихой и замкнутой, всегда утром удирала в дюны.
Ей было тогда пять лет. Конечно она помнила это время, но
не все, часть  рассказала ей потом бабка.
В колхозе была одна семилетняя школа, и, в шесть лет ее отдали туда, так как она научилась читать по газете деда -
"Трудовой Краснодар", которую привозили ему  как одному из руководителей колхоза на дом.
Мать.
Урсула Бекер была дипломированной медсестрой  и работала в  главной краевой клинике города Штуттгарта уже  десять лет и добилась определенного уважения  врачей и коллег медсестер  хотя бы потому, что так как она никто в отделении не умел  брать из вены кровь, или делать внутривеные вливания. Вообще  она любила свою работу, любила быть среди людей и любила людей-пациентов. Вначале ее приняли на общую хирургию и, она проработала там пять лет. Потом главного врача общей хирургии господина профессора Штейнера перевели на должность главного хирурга  отделения специальной  костной хирургии и он забрал ее Урсулю с собой в отделение  специальной костной хирургии. Штейнер уважал ее как специалиста и помошницу, нот других каких то близких отношений между ними не было никогда.Она же понимала то, что без  её  помощи и жертвенного отношения к  больным  многие пациенты после долгих трудных операций  профессора, просто не выжили бы и что  половина успеха  в правильном процессе реабилитации заключается между прочим и  в её отношении  к людям и ее  веры в золотые руки профессора и в то, что после его операций  никто не может ведь умереть. Это конечно все  пришло к ней постепенно и в том числе понимание свой роли  на отделении и вообще в клинике. Профессор поручал ей  часто  дела, требующие полного доверия, она гордилась этим доверием, как найвысшей наградой за заслуги в работе. Профессор был богом, даже выше бога,он умел оперировать, у него были золотые руки,к нему ездили  со всей Германии, если нужно было провести какую-то трудную операцию за которую не брался уже никто.Он брался и успешно и смертность  на их отделении  была минимальная во всей клинике.
17 апреля 1979 года она как всегда  пришла на работу и её после обхода в десять утра вызвал Штейнер и сообщил ей, что он направляет ее в архив  клиники, который был в подвале где она должна  разобрать весь архив - может быть эта работа займет неделю, может две, может месяц, но поручить её он может только Бекер и никому другому. Профессор  пользовался
уважением в клинике еще и оттого, что он был  врачем старой закалки, ему было уже более  шестидесяти пяти, но он не шел на пенсию, имел двух учеников прекрасных хирургов, прошел будучи молодым врачем практику военной травматологической хирургии в течение двух последних военных лет во фронтовом госпитале. Она конечно согласилась без всяких вопросов и оговорок.
Архив в  подвале был  помещением  около ста пятидесяти квадратных метров, со сводчатым потолком метра на четыре до
отказа набитым  папками с историями болезней, стоящими в шести рядах  до самого потолка  открытых шкафах.
Помещение было без окон, с синеватым светом длинных ламп
на высоком потолке между рядами шкафов, со старым запахом
еда и карболки и с запыленными слегка папками с историями болезней. Её заданием было  провести инвентаризацию этих
историй болезней,отобрать те, которые были закрыты более
десяти лет назад, сделать их перечень, упаковать, заказать специальную машину по ликвидации документов в городской фирме по вывозу мусора, передать эти документы этой компании и проследить за четкой  ликвидацией этих документов лично.
Оставшиеся истории болезней, со сроком закрытия менее десяти лет нужно было наново уложить по годам и сделать каталог. 
Задание было ясным и казалось бы простым но даже ей,такому  опытному и  корректному сотруднику, каким была Бекер, трудно было справиться с  видом этих  запыленных полок с судьбами
людей, совершенно ей незнакомых.
Она работала целый день без перерыва и закончила работу в этот первый день  в шесть вечера потом поехала лифтом в комнату для медсестер на четвертом этаже, чтобы переодеться.
Она  разделась,  приняла душ и стала перед зеркалом  вытираться. Она заметила, что за этот один только день она посерела и побледнела больше  прежнего, на правом виске появилось несколько седых волос, просто так появились за один  только день.
Вначале ей  казалось, что все довольно просто, и она  решила про себя не читать  содержания папок, смотреть только корочку, дату, и, согласно с датой откладывать в одну или другую тележку-металлический ящик- в зеленую старые папки в белую - подлежащие еще хранению.
К концу этого рабочего дня было ясно, что дела тут недели на две минимум.
Постепенно работа продвигалась и к концу, как она и полагала, второй недели полки поредели где то процентов на семьдесят. Мимо воли, конечно, но иногда она открывала папки и начинала читать, но потом внутренний голос говорил ей:
"закрой" и она закрывала очередную папку. Папки были в основном с историями болезней умерших пациентов.
На шестнадцатый день  в подвал пришел профессор лично, похвалил ее, хотя работа еще не была закончена и сообщил ей, что она может, после окончания всего, взять себе дополнительно три дня свободных, так как работа эта очень изнуряющая и у нее есть более восьмидесяти часов  сверурочных. В последний день перед приездом машины  по вывозу мусора она пришла в подвал в  уже в семь, а не в восемь утра как обычно, чтобы успеть все закончить.
Оставалось еще пол шкафа с одной стороны - совсем немного работы, она запланировала  успеть перебрать папки до одиннадцати утра, как раз перед приездом машины в пол двеннадцатого.
Она  точно помнила,как сейчас, что в десять она пошла выпить кофе и съесть бутерброт и что,  в пол одиннадцатого она вернулась и что оставалось просмотреть только  последнюю  среднюю пятую полку и то не всю, а до половины, и что потом осталось семь папок и вдруг она прочла на очередной папке: Дата 11.01.1967-22.10.1967, фамилия: Штуффенберг фон, имя:Гертруд, дата смерти: 22.10.1967.
Мы оставляем свой образ в головах и  мыслях других не тогда, когда обязательно стремимся  произвести впечатление на других и даже не  своими жестами, поведением или другим чем-то в тот или иной момент времени, мы оставляем впечатление  о себе  в других совсем по другому и не в той мере и и не  тем образом, которые рождаются в нас, переносятся на наше поведение, а только какими- то неизвестными образами, понятными только тому, кто их отобрал и которые потом родились в голове на основании этого у того, кто смотрит на нас или думает или думал о нас,  может быть не сейчас а потом, может быть эти образы погибают, так и не увидев бумаги или не приобретя реальности в нашем мире, мире людей,
а может быть и других еще неизвестных нам существ.   
Она отложила в мгновение эту папку , сошла с лестницы взяла ее,эту папку и положила к себе в сумку.
Она понимала, что  все это граничит с преступлением, что этого делать нельзя, что за  такое что-то ее могут уволить с работы , но она сделала это без намыслу , так как будто бы она только для того и занималась всей этой работой.
Она проследила  за тем, чтобы все акта были тщательно сожжены,и  была рада тому, что  работа в подвале закончена, что ей не нужно будет опять смотреть на ряды  папок, за которыми стояли и стоят люди, судьбы которых уже прошли и которых уже нет, и память о которых она сжигает в последний  может быть раз.
О спрятанной папке она вспомнила, когда собиралась домой. Удивительно, она, спрятав папку  утром,почти тут же забыла о ней, и вот , только теперь взяв сумку , почувствовала, что там что-то лежит , что сумка  более тяжелая чем обычно. Ей не хотелось брать историю болезни домой, она вообще старалась дома забывать о работе, но она не могла и не хотела тоже читать эту папку на работе , да и где  могла она ее прочесть, так чтобы никто не мешал, так, чтобы она могла действительно проверить, кто эта женщина, хотя бы из-за своей знаменитой фамилии.
Она поехала домой с этой папкой, первый раз в жизни она что то украла, украла, и к тому же  забрала домой то, что украла.
Она пробовала объяснить себе , что она может прочесть, то что там написано, и потом точно также  как и другие документы  сжечь и эту папку, но только у себя дома, а не со всеми другими, сожженными раньше.
Но еще, не открыв ее даже, не  прочтя из нее ни строчки, она уже знала , что она эту папку не сожжет,  а оствит у себя дома, что эта папка будет стоять за книгами в ее книжном шкафу и что она не сможет ее никогда никому показать и не сможет о ней  ни с кем поговорить. Она знала, что она боится вообще смотреть такие папки, потому , что это точно так же , как если бы она была теперь и тут сопричастна с историей, она Урсула Бекер.
Она рассматривала  вначале, но не читала поблекшие листы бумаги записанные быстрыми почерками врачей,  только на последней странице стоял адрес родственницы умершей - адрес в городе Любек. 
Она не могла уже читать  и смотреть эти страницы более, и так и заснула с этой историей болезни на диване. Она решила найти  их телефон в Любек, если бы эти  люди еще жили. В семь утра, едва проснувшись, набрала номер информации и назвала указанную в истории болезни фамилию  человека. Ей сказали что  в списке телефонных номеров есть четыре таких фамилии и спросили имя человека, и она положила трубку хотя имя этого человека стояло  там и она могла его узнать и может быть узнать номер телефона. Она  набрала опять номер информации и назвала имя человека, ей ответили, что такой не значится и его телефона нет. Тогда она принялась объяснять , что это невозможно, хотя она  не могла объяснить самой себе отчего же невозможно, принялась объяснять,что этот человек есть, обязательно есть и тогда ей сказали, что может быть  телефонный номер этого человека  не подлежит  огласке.  Тогда, только тогда она как-то внутренне  почувствовала, что она добилась чего-то уже, чего то,  чего она не знала, хотя она еще ничего не знала  и знать не могла. Она взяла данный ей  трехдневный отпуск и поехала в Любек.
Решила найти эту загадочную женщину, последнюю родственницу, этой может быть в чем-то знаменитой, как ей казалось, хотя бы по фамилии женщины, умершей  двеннадцать лет тому назад.
Любек  произвел на нее никакое впечатление -  небольшой северный городок, не такой как Штуттгарт, с ветром и присутствием моря, которое чувствовалось на каждом шагу, как чувствовалость на каждом шагу в Штуттгарте, что где-то тут недалеко горы.
Она не имела  вообще  никакого плана, как она будет искать эту женщину в этом городе  и поэтому , так как не была в Любеке  до того никогда,решила просто так  пойти и  провести
целый день в городе, просто ходить, смотреть и, может быть только бог , может быть именно бог поможет ей, и  она каким то образом найдет  эту женщину. Она даже не знала, что же  будет дальше, если она ее найдет, что она ей скажет, она не знала и не решила для себя вообще имеет ли она право расспрашивать ее эту женщину,если она найдет ее о чем либо ,  не скажут ли ей чтобы она убиралась и вообще она  не могла еще решить окончательно для себя для чего ей эта вся история  нужна и нужна ли вообще и она не узнавала саму себя, такую собранную всегда, корректную, знающую  почти каждый свой шаг
и полагающую от этого , что она знаем саму себя, и не боится самой себя, и  вот теперь она  совершенно не могла ни только не понять  не объяснить себе саму  себя, но  совершенно отчетливо она начала бояться себя.
Вечером усталая она нашла дешевый, но миленький  отель в городском парке, комнату с лампами не на  потолке а только на стенах и  заснула как убитая на широкой кровати.
Завтрак был  в столовой, она попросила  кофе и булочку с сыром и, когда кельнер принес его, она вдруг, не понимая отчего, спросила его, не знает ли он где находится  дом Штуффенбергов в Любек. Он посмотрел на нее, как будто бы она была пришельцем с другой планеты  и вежливо ответил. что таких он не знает, но шеф отеля будет в десять и, она если еще останется, может спросить  адрес у него, так как шеф живет давно, почти от рождения здесь и знает все  точно.
Ущи твердила всегда себе, и тому учили ее на курсах психологии, что человек всегда должен олицетворять собой действие и к тому же позитивное, и это позитивное в действиях и  оттого и в идеях способствует  внутреннему равновесию, так необходимому в ее работе. Она думала, что же сказать директору отеля, и как сказать  так, чтобы, если он знает этот адрес , или телефон, она Ущи  смогла получить адрес или номер телефона.
Директор был довольно тучным человеком, лет этак шестидесяти с  седыми бакенбардами на английский манер начала столетия как бы вышел с книжки. " Голубушка" - сказал он, " фон Люкен Вас не примет, не примет и все, со смерти жены пару лет назад, он замкнулся в себе, чудак он, и эти, время от времени наезды неизвестно каких людей с каким то восточным акцентом, и все про его жену спрашивают, нет , и не пробуйте его искать, да  впрочем он кажется сейчас отдыхает на острове Сыльт. Я Вам эту информацию даю только потому, что Вы так молода, откровенна и у Вас такой восхитительный швабский акцент, который напоминает мне мою молодость и  мою первую любовь, Вам просто повезло, что Вы нашли меня."
Она решила ехать паромом на Сыльт и тут же немедля поехала на пристань.
На  море был легкий бриз, но все равно качало и тошнило.
Когда паром причалил, она была рада тому, что может выйти наконец на берег. Сыльт - маленький остров. Но попробуйте найти человека Вам незнакомого, в маленькой местности, где все всех знают и каждый боится чужих. Она понимала, что или теперь или никогда она узнает правду, пусть хоть часть правды.
Ей повезло, и, прибегнув к небольшой хитрости, она без труда нашла отель, где остановился  фон Люкен. Теперь оставалось психологически представить его себе и  попробовать просто обратиться к портьеру в отеле.
" Господин фон Люкен сейчас в номере,мы можем Вас с ним соединить" - ответили ей.
"О, нет, я хотела бы с ним поговорить, когда он спустится ".
"Вы знаете, мы думаем"- напыщщено сказал портьер,-"Мы думаем,что он не будет говорить с Вами, но если хотите я могу ему занести записку от Вас ".
На столике в фойе отеля она написала ему пару строчек и подписалась.Она сообщала ему, что она в отеле внизу и ждет  его и хочет с ним переговорить , что она не журналистка и не из полиции - она  просто медсестра.
Солнечное.
"Здесь будет наш дом, через год" - добавил Ромек.
На лугу  паслись  кони, а вдалеке зеленел буковый лес.
По обеим сторонам старой дороги, покрытой  булыжником стояли
разваливающиеся старые виллы, дорога вела к лесу а оттуда уже рукой подать, километров двадцать до Германии.
Из дома вышла женщина и как то странно уставилась на них.
"Вы  что то тут ищите" - спросила. "Да нет, мы тут получили квартиру, вот приехали  посмотреть, а дома еще и нет " - сказал Ромек. " А, да тут многие приезжают, строить начнут только с весны, а пока у нас тут спокойствие, да уж лучше бы и не строили, а то развезут грязи, грязь тут непролазная, осенью, как дождь пойдет , если бы не дорога, то и до дому бы не дойти" - сообщила она. " А у Вас тут хорошо, хозяйсто наверно имеете"- спросила Света. " Да какое там хозяйство,  вот  луг косить разрешили , да еще семь соток под огород, ну свинку держим, курей, да Вы зайдите, зайдите"- пригласила она.
В доме было чисто и пахло испеченным хлебом и содой от вымытых деревяных полов,  некрашенных на восточный лад и покрытых цветными  половичками. Они прошли  через коридор из
кухни в  комнату, как женщина ее назвала "светлицу".
"Да мы тут с 1946 года, мы то сами с Карпат, как кончилась война то главная, началась  наша война, у нас  там все вместе жили и украинцы и поляки, мы то всегда бедные были, но поляки мы то, ну и  когда уже танки ввели все деревни пацифицировали, нас переселили сюда вот, везли в вагонах, как скот, взять ничего не разрешили, только что на себе, но отец то мой  спрятал мешок картошки нашей красненькой, она в середине такая рассыпчатая , желтая аж, чтоб на посев хоть какой хватило, мы ведь не знали, куда нас везут, на новые земли, а куда, что там, есть  дом или что, как там жить будем, ничего ведь не сказали, только загрузили под  автоматами и в вагоны и повезли." - одним  дыханием, затягивая  по-львовски сообщила она. " Ну вот  эта картошка нас и спасла, мы не ели ее, привезли нас сюда, дом то ничего, а вокруг то мины одни, мой братик то и погиб тогда,  а отцу, как на поле выгнали всех, кто мог, то они ведь полей то не разминировали, только людей туда гнали, отцу то ногу и оторвало, но он  на костыле как мог и работал, мать ему помагала, конечно, без нее ничего бы не было. А потом в
47 -м году одно несчастье настало, как ночь так какая-то банда, света нет, какой там телефон, мы тут как робинзоны жили, а тут еще бандиты , двери выламывают в ночи и все искали швейные машинки, фотоаппараты, или часы, а если ничего не находили, то и убить могли.  Меня с сестрой и мать отец в подвал на ночь прятал, чтоб не изнасиловали-то, а как же, вот соседку нашу, что воот там около леса живет, так у нее дочь то неизвестно от кого, пришли, все забрали, а забирать то и нечего, ну и изнасиловали  ее, девочка еще была, а ее отец с горя то и умер через неделю где-то, вот она с матерью  и двумя младшими детьми все хозяйство вывела на люди-то" - сообщила  она затягивая, и замолчала.
"Я то как Вы  сказали то, что у нас тут хорошо, как услышала Вашу речь, так и подумала, что Вы то из наших сторон тоже должно быть, как мы говорите то " - сказала она. " Да Вы сядьте,чаю вот поставлю, дети, небось, устали то от воздуха, воздух у нас тут хороший , у нас тут роща буковая  большая пребольшая, грибов по осени много - опята в основном "- она говорила и говорила, как будто не могла наговориться.
Одета была она в сарафан, нетипичный для  времени , да еще почти в городе,  да еще в Польше. Сарафан был шерстяной домотканный весь из полос во все цвета и красный и зеленый  и желтый и  серый. Под сподом носила она блузку, белую с вшитыми ручной работы кружевами, холщевую. Была вся как из сказки, как будто бы  вышла из другого времени.
Они пили с ней чай из стаканов с  сахаром вприкуску и с белым  сладким хлебом. Потом они попрощались и пошли пешком к остановке автобуса. Дети устали и еле шли, автобус пришел через минут сорок. Вечером они приехали в маленькую двухкомнатную квартиру  центре города и были рады тому, что побывали там, где будет их новая квартира.
Оба они преподавали на Политехнике, ожидали третьего ребенка и эта старая  квартира полная до отказа книгами, тридцати пяти квадратных метров, стала тесна  даже с двумя детьми. Им, как молодым научным работникам Политехнического института, выделила в новом районе, которого еще не было новую трехкомнатную квартиру.
Это было  новое время в Польше, когда ко власти пришел Герек и никто не мог понять, отчего стало лучше, а лучше стало объективно, в магазинах появилось мясо без очередей, можно было даже купить для детей пусть не всегда, но изредка  и дорого, но все же бананы и апельсины. Для преподавателей высших учебных заведений  сделали повышение зарплат  как и для  людей многих других профессий и настоение  людей изменилось и, хотя многие не понимали, откуда появились у правительства деньги на все это, но все же внутренне относились с энтузиазмом ко всем этим новшествам  и в основном поддерживали это правительство.
Вообще вся ее Светланы жизнь была основана на энтузиазме, как и всех в основном людей в странах социализма. Без энтузиазма здесь нельзя было вообще жить и показывать свой критицизм нужно было осторожно и так, чтобы не могли заподозрить тебя в опортунизме с одной стороны, а с другой,
в надмерной вере в то существующее, что и так многим или почти всем казалось невозможным для существования и все же
это что то существующее каждый день.Она  и сама понимала внутренне, что время такое как в сказке и может вдруг кончиться неизвестно как, но всем и вся вдалбливалась ото всюду могучесть великого Советского Союза.
Каждый и так верил в бога и ездил пусть хоть раз в месяц  в костел, пусть не тут поблизости, а за двадцать километров , где никто не знал тебя и где не могли на тебя донести. 
" Cерега ".
"....ну спи Сереега"- пел с магнетофона Высоцкий, а машину трясло на ухабах так, что вытряхивало все внутренности и голова все время ударялась о железо и нельзя было ни повернуться ни подвинуться, только  можно было стараться втянуть голову в плечи и от того голова после двух часов начала немилосердно болеть и она забылась и ей было все равно, останется ли что либо в голове, или не останется. Болела спина и заднее место и ноги и руки и хотелось уже только или умереть на месте, или выйти из этой проклятой машины все равно куду и зачем, хоть на снег, хоть в болото, хоть куда, только бы выйти из этой чертовой машины. Их всех, женщин пересыльного  лагеря из Павлодара перевозили в район Кемерово на рудник, так как в Павлодаре работы уже не было и лагерь закрыли.
Она получила десять лет за антисоветскую агитацию и пропаганду по семьдесят второй статье " Б " и, если бы это было раньше дали бы вышку, было время Брежнева  и ей, которую "поймали с поличным" на границе, все таки повезло, можна сказать повезло здорово.
Работа  научным работником в Польше, конечно занимала ее всю и дети и муж и новая  квартира - не оставалось времени ни на что.Но она понимала , что этот Быт  может засосать так, что не останется ничего для себя, для  души, для того, чтобы не оскотиниться и опуститься в трясину.
Вадим писал ей письма, рассказывал о  выпускниках их
факультета, о научной работе, о своей докторской работе о проблемах, передавал приветы от родителей и чувствовалось, что он чего то не договаривает, не может чего то еще сказать. Ей казалось все последнее время, что она должна поехать в Ленинград хоть на день или на два. Но она жила в другом государстве, нужна была виза, приглашение, целая волокита и терпение, терпение. И она решилась все таки  поехать.
Приехала она в Ленинград через два месяца, ей выдали визу на две недели и была так измучена эти бесконечным ожиданием выезда, этими переходами через границу, этими проверками от личного досмотра до досмотра вещей, каждой буквально
вещи, каждой буквально  страницы  единственной книги, которую она взяла с собой для  того чтобы читать в поезде.
И вот наконец Ленинград, посеревший, пасмурный и потерянный, с ветром, мокрым снегом и все равно  такой, как будто бы она  вовсе и не выезжала никуда и как будто бы не прошло уже четырех лет.
"Ты не должна ничего, понимаешь , ничего, но ты пойми, кроме тебя никого из наших нет на западе, а ты знаешь многое, ты знаешь ситуацию, ты человек ясный, тебе  можно верить , ну по крайней мере, я тебе верю и многие наши верят" - одним духом сообщил ей Вадим уже в первый вечер."Ты подумай, побудь здесь, поговори с людьми, я тебя познакомлю с очень интересными людьми, они тебе понравятся, вот увидешь"- закончил он. Она пробыла в Ленинграде целые две недели и поняла, что действительно она должна и она сделает все,  что только возможно, чтобы помочь  делу, помочь и самой себе  выйти из заколдованного круга  неверы, невозможности и безсилия.
Возвращалась она с багажом впечатлений и не только, и  ее никто уже не проверял на границе и она как бы и не думала о том, что она везет что то недозволенное, она понимала, что везет с собой именно дозволенное и именно нужное и ей и людям.
В Женеве, куда она приехала на встречу с указанным человеком, она пробыла два дня , человек так и не явился и она уже решилась уезжать, так как денег у ней не было уже никаких, и так для того, чтобы поехать вообще в Женеву  она взяла кредит  в кассе  взаимопомощи и в объяснении  написала, что нужно ей обязятельно ехать туда  для консультации по поводу ее болезни к известному врачу. С эти вообще был цирк , но как то все удалось, и  вот теперь она почувствовала, что деньги и такие потрачены зря и без толку и что как всегда виновата эта российская безалаберность и неорганизованность.
Она собралась  уезжать  и стояла в фойе с чемоданом и ждала такси в аэропорт. К ней подошел человек средних лет и спросил ее по-немецки, едет ли она в аэропрот и  если да , то может ли он ехать с ней. Она ответила, что не может и что она его не знает и что он должен сам платить за такси и  отвернулась.
Он стоял рядом и не уходил. Она отошла от него, ей казалось, что за ней следят и ей хотелось уйти немедленно отсюда из этой чертовой гостиницы, но она понимала, что она не знает города,что если уйдет, то  не сможет потом добраться до аэропорта, что  опоздает на  самолет и только оттого она осталась.  Она подошла к портье и попросила его, чтобы как  то ускорить прибытие этого такси, так как иначе она опоздает на самолет.
Человек стоял в фойе и не уходил. И тогда она решилась подойти к нему и сказать, чтобы он отцепился от нее и, если он этого не сделает, она вызовет по просту полицию. Она подошла к нему, и глядя прости в глаза выпалила ему все это.
"Да Вы не волнуйтесь " - сказал он ей на русском языке с легким каким то необъяснимым акцентом.
" Если Вы опоздаете на самолет,  я помогу Вам  купить новый билет, и за гостиницу Вашу мы можем заплатить".
"Это кто это Мы " - спросила она.
"Мы , это Мы" - ответил он.
"Я наблюдаю за Вами вот уже два дня и не могу поверить, что прислали такого неопытного человека, да еще,  простите за выражение, бабу" - закончил.
"Меня никто не присылал, я приехала сюда к врачу, и Вы не имете права со мной так разговаривать " - в бешенстве  произнесла она ему и испугалась. Испугалась не на шутку, потому, что во первых человек должен был встретиться с ней в условленном месте, во вторых он должен был  произнести определенное предложение  и в третьих  он не должен был уметь говорить по -русски. Она поняла, что  произошла всыпка, что наверное за ней  ходило КГБ и что теперь она должна как можно быстрее сесть в этот проклятый самолет.
"Да, конечно, Вы правы "- сказала она,- "Я конечно баба и от рождения, тут уж ничего не поделаешь, но все остальное, Вам кажется приснилось, и я Вас не знаю, и не знаю, о чем Вы говорите "- произнесла она уже по-русски.
"Вот видете - Вы русская, все правильно, все так как говорил
Ваш связной. Так вот я Вам объясняю, Ваш, так называемый человек явился две недели назад в советское посольство и все выболтал, все до конца, не назвал только Вашей фамилии, так как не знал ее , это тоже правда, с такими людьми Вы там работаете.
"А еще он сообщил все фамилии в Советском Союзе, во многих городах и всех наверно или уже забрали, или в ближайшее время заберут"- прямо глядя на нее со злостью, яростно выпалил он.
Она не  двигалась с места и чувствовала, как внутри ее что- то оборвалось. Она понимала, когда ехала сюда, что ее может ждать тут, может ждать ее неловкость, ее неопытность в таких делах, но никогда не могла она предположить или предполагать, что ее может здесь ждать предательство, именно здесь, где она никого и ничего не знает, когда у нее нет денег и не к кому обратиться за помощью. Но с другой стороны она понимала, что это тоже может быть провокация, но к чему  все это, может быть проверка ее, но зачем, а если это провокация то ее бы давно уже забрали или ждали  до последнего дня, чтобы выяснить, с кем она встретится еще. Она подумала, что если она сейчас поедет в Польшу, домой, то там ее уж точно возьмут, и , что оттуда дорога только в  тюрьму и в тюрьму в России оттого как она числилась гражданкой Советского Союза."Но там в Польше осталась ее семья, муж, дети,что же будет с ними , что же будет с ними". Она задавала себе этот вопрос лихорадочно и сумбурно думала, а в принципе уже не могла думать, она была парализована случившимся и стояла и смотрела на этого человека, как на пришельца с другой планеты, так как кролик смотрит на удава перед его удава пастью.
"Ну что Вы так смотрите на меня " - донеслось до нее как во сне, ну не хотите, не верьте, езжайте  к себе в Польшу, я Вас там найду, если не хотите со мной сейчас беседовать по делу, ну езжайте, езжайте, ну давайте я Вас провожу, а то Вы совсем, как зачумелая выглядете" - проговорил он успокоительно и  положил ей руку на плечо ,- " Ну не нужно так переживать, в основном в этих организациях работают или новички, или негодяи, понимаете, негодяи, и Вы, как человек неопытный, и наверное честный, Вы не можете всего понять сразу, но я Вам еще раз говорю, Вы не должны ничего бояться, ну по крайней мере с моей стороны, пока  я работаю в Посольстве и кое что могу, я сделаю все чтобы  спасти по крайней  мере хоть кого то.  Нам нельзя так тут на виду стоять, Вы езжайте, я найду Вас  и нужно будет нам много беседовать, и, если Вы уверены в правоте Вашего дела, я буду Вам помогать, но нужно же уметь организоваться, а не так как Вы, разводить самодеятельность. И запомните- меня зовут Сергеем,если хотите можете звать Серега, друзья зовут меня Серегой, это мое настоящее имя" - закончил он.
Она повернулась без слова, вышла из отеля, такси стояло уже перед входом, села в него и поехала в аэропорт.
Вечером она была уже дома. Муж спрашивал ее о поездке, но она сослалась на боль головы и сказала, что она должна выспаться и ляжет спать теперь, а не позже.
С того времени она сделалась молчаливой, ей  снилось часто
по ночам, что в дверь тарабанят, что выламывают, эту их входную дверь и что ее бьют, допрашивают, но она не знает ничего, о чем ее спрашивают и она просыпалась в поту и ознобе и ходила ночью по квартире и не могла спать до утра. А утром нужно было уже в восемь быть на работе, перед этим отвести детей в детский сад и в школу и для этого уже в пол седьмого выйти из дому.
Она не могла ни с кем говорить  об этом, даже с мужем, она боялась, что он тоже будет переживать из за этой проклятой встречи и она молчала.
На работе заметили, что она изменилась, во первых похудела, во вторых сделалась молчалива не в меру и тогда к ней однажды пришли из профсоюзов и предложили  путевку в дом отдыха для нее и всей семьи, летом, на две недели.
В июле месяце они все  впятером поехали  в дом отдыха над морем, недалеко от Гданьска.
Она не звонила с того времени в Ленинград. Только писала письма родителям и получала письма от них.
Она ушла вся в науку и начала писать кандидатскую диссертацию.
Тема была  выбрана ею самой и исследования в этой области почти не велись и через пол года ей предложили поехать от института на месяц в Ленинград для работы в библиотеке с теми книгами, которых не было в Польше.
После приезда в Ленинград ее поместили в общежитии для аспирантов с  отдельной комнатой и душевой. Она зарылась в работу и ей хотелось как можно быстрее закончить эту работу
в России и как можно быстрее вернуться в Польшу.
Однажды, как то случайно,  она забрела на Васильевский остров и решила зайти к Вадиму, ей хотелось проверить, есть ли он  дома, и рассказать ему о том, что произошло а Женеве и спросить,  что он думает обо всем.
Дверь открыла ей его мать, поздоровалась и впустила ее в квартиру.
Оказалось, что Вадима нет дома, что его, по решению научного Совета Академии наук, послали на стажировку на два года в Англию и что, перед этим месяцев восем назад его сбила машина на Невском, что того, кто сбил не нашли и что он лежал  два месяца в больнице и ему ампутировали правую ногу, но теперь у него хороший протез и  после раабилитации даже не заметно,  что у него протез.
Дома у них было как то пусто и казалось, что они его родители чего-то не договаривают и как-то стесняются ее. Они все таки уговорили ее съесть с ними обед и она потом быстро попрощалась с ними и ушла.
Ей  все время казалось , что за ней кто-то ходит. Перед отъездом, за два дня, когда она вышла из общежития наткнулась на каког-то человека, который шел в общежитие и которого она не знала в лицо. Он как то не к месту спросил, есть ли коменданша и она пропустила его и не ответила ничего, а он смотрел на нее, как будто не коменданша ему нужна была, только она, Светлана.
В день отъезда в  научном Совете  ей сообщили, что средств из кассы Совета экономической  Взаимопомощи для этих её исследоаний  на следующий год больше нет, хотя она знала, что исследования ее  проводятся в рамках исследований космоса и для таковых средства на следующий год были. Ей сообщили еще, что свою диссертацию она должна будет закончить в Польше или выбрать новую тему.
Она уезжала из Ленинграда и чувствовала, что не вернётся сюда уже никогда, это было прощание. Город был серый, шел дождь, ехала в такси на самолет и хотела из окна  автомобиля
запечатлеть в памяти как можно больше - людей, здания, деревья, все все и почувствовать даже как пахнет воздух, испаряясь с серых мостовых. 
Встреча.
Утро было дождливое, как это бывает в приморских городах, но к одиннадцати вдруг появилось солнышко,как избавление от дождя и оно светило сильно в окно на восьмом этаже их квартиры  в новом районе. Она не любила занавесок, окна были прозрачны и чисты , еще вчера в субботу она помыла их все в квартире. Она встала с каким то желанием сделать  в это воскресенье что то особенное и решила сделать особенный завтрак, а потом уже разбудить  всех.
В кухне стоял сын в пижаме и намазывал себе хлеб джемом.
" Я хочу есть, а ты все спишь и спишь " - сообщил он.
Завтрак понравился всем и мужу и дочери и сыну  и после него они решили поехать в лес походить, подышать свежим воздухом, вообще посмотреть на природу вблизи.
Они любили по воскресеньям ездить в лес и ходить так по  пять, шесть часов до изнурения. Было начало августа и чувствовался конец лета.
В понедельник на работе с утра ей позвонили из ректората  и пригласили  в три часа  на беседу с ректором. Она не знала и не предполагала, о чем будет беседа и для чего ее пригласили туда.
Без пяти три она была уже в главном здании Института и стояла у дверей ректората.
Она решила войти к ректору ровно в три, не раньше и не позже.
Вдоль стен в коридоре стояли стулья и она села на одно из них по противоположной  к входной двери ректора стороне.
После этого события в Женеве  она начала курить и теперь тоже вытащила сигареты и решила закурить.
"Ну вот, я Вам говорил, что мы встретимся обязательно, и так оно и есть"- произнес голос над ней.
"Вы не должны идти к ректору, это я попросил его, чтобы он пригласил Вас, так оно лучше. Мне нужно срочно переговорить с Вами. Вы даже не представляете, какие  могут быть проблемы у Вас, но то, что я смогу, я сделаю" - сказал он.
"Да Вы не идите к ректору, он знает, что Вы будете со мной, и Вы не должны бояться. Я  ведь консульский теперь работник из нашего посольства в Польше и он, Ваш ректор знает, что я хотел бы говорить по поводу Вашей работы в Ленинграде, ну право не бойтесь, здесь ведь Польша, а не Россия ".
"Видете ли, верите Вы в то, что я Вам скажу, или нет, но я решил для себя именно для себя лет десять назад, что вся моя работа в так называемой Советской дипломатической службе-полный блеф. Конечно я, когда учился, когда начинал работу за границей, я верил свято в идеалы, пусть не коммунизма, но я хотел  работать для блага России, для блага людей. Потом, когда я так сказать окунулся в это свет, я понял, что, это полное болото и что каждый смотрит, чтобы ему было лучше, только ему, и для этого не останавливается ни перед чем ни перед предательством, ни перед дрязгами, ни перед тем,чтобы подставить ногу коллеге или даже его ликвидировать. Это правда, это все есть. Тогда, десять лет назад, я встретился  на одном из приемов, а я тогда был клерком в Торпредстве  России с Вашингтоне, с одним американцем, мы побеседовали тогда и здорово выпили.  Потом он сам меня нашел и мы сделались друзьями. Но я понимал, что это не дружба, нет это была никакая ни дружба. Я ведь и сейчас понимаю, что у России своя дорога, что Россия страна огромная и в сущности богатая, что воен глобальных не будет и не будет новых разделов после воен и, поэтому Россию хотят "сделать", простите за такое бульварное выражение, и я понимал,  и понимаю сейчас еще больше, что он этот американец мой союзник но не друг. Но самое главное, мы должны своими силами, русскими силами убрать этот строй, понимаете убрать, но не путем революции или войны, а мирно. Это можно сделать только при помощи таких как мы и с верху, только сверху" - он выпалил всю эту тираду как бы одним дыханьем и ей показалось, что он был откровенен с ней, она была почти уверена, что он откровенен с ней.
Они сидели с кафе. Посмотрела на него и изумилась от того, что только сейчас заметила, сидя так напротив его, что он поседел весь. Она помнила, она точно помнила, что  у него тогда, год назад в Женеве были черные, как смоль, волосы.
Все не свете говорило ей о том, что она не должна верить ему, что она должна немедленно подняться и уйти.
Но она сидела, опустив головуЮ, без мыслей и только  твердила себе, что ведь такое не бывает, такого быть не может и это только провокация и ее хотят втянуть во что то  из чего нет дороги назад и есть только дорога к гибели.
"Вы слушаете меня" - долетел до нее голос. "Я понимаю, Вам трудно во все, о чем я говорю, поверить, и я не могу Вам рассказать всего, что уже нами достигнуто, но я бы хотел чтобы Вы, именно Вы, как человек проверенный были на нашей стороне"- он смотрел ей в глаза просто не мигая, как оголтелый в этом кафе около рынка, среди суетящихся по улице людей, смотрел так как будто смотрел через нее в космос в мир,не замечая того, что она тут сидит с ним и слушает его.
Сергей принадлежал к числу идеалистов, воспитанных в духе веры если не в коммунизм, то в идею великой России, в идею ее абсолютно своей дороги в развитии и многое из того всего было близко ей тоже, а одновременно казалось каким то детским или даже не детским, только взятым из криминальных романов, или даже бешенным и нереальным не основанном ни на каких фактах ни на какой действительнсти. Он рисовал ей  образ России через двадцать лет, когда не будет больше номенклатуры, когда Россия будет совсем другой - свободной.
Вы знаете, я, мы, то есть те, которые это понимают, готовы уже сейчас, каждую минуту, готовы  умереть, умереть за Россию ",- закончил он.
Это было уже черезчур, все это звучало как фарса и походило уже на шутку.
Она засмеялась и смеялась от души, так что с соседнего столика начали оглядываться на них.
"Да, вы конечно правы, я Вас понимаю" - сказала она ,-"Но все это не для меня, я даже и не русская в полном смысле этого слова, я Вам верю, я Вам действительно верю, но нам не по пути. Вы сумасшедший или предатель и другого не дано". Она встала и сказала ему, что если он её еще когда-нибудь  найдет, она пойдет  немедленно в милицию и сообщит  там о нем. Посто сообщит, что это какой-то ненормальный.
"Вы подумайте, это все правда, подумайте" - догнали ее его слова в дверях кафе. Он говорил или почти кричал, стараясь перекричать гул голосов в кафе.
Она оставила его и шла  прочь, ей хотелось уйти как можно быстрее от того места. Она шла не замечая людей, улиц и вообще, куда она идет.
Родители.
" Как пойду я на быыструю реечку, сяду я да на краай бережооок, погляяяжу  на родную сторонку, на зелеееный прииивооольный лужооок, посмотрююю на роднуюю стоонку на зелееный привооольный лужооок.... " - она стояла перед пианино в большом зале музыкальной школы и пела. Шел  приемный экзамен по классу фортепьяно. Аккомпаниаторша кривилась при каждом затягивании и не могла выбрать нужного ритма, потому что ритм все время менялся. Она смотрела на экзаменаторов, сидящих в первом ряду в зале то испуганными глазами, то переводила грозный взгляд на ученицу и тогда та ускоряла ритм пения. В последнем ряду сидела мама и корригировала взмахами руки ритм.
Светлану готовили к этому вступительному экзамену целый год,
потому что было просто решено, что она должна учиться в музыкальной школе. Год назад мать привела ее к старому учителю на первом этаже и попросила его проверить её слух.
Пять минут  мать оставалась  стоять с ними, но потом учитель сказал, чтобы она вернулась через полчаса, так как ребенок,
наверное стесняется и не может петь. После получаса мать пришла обратно и учитель, эстонец медленно отрицательно покачал головой, никакого слуха, ну может быть она стесняется.
"Но я думаю, я смогу с ней заниматься по три раза в неделю
по часу и, тогда посмотрим, что из этого получится " - проговорил он трагически.
Она ходила к  этому учителю три раза в неделю и ей нравилось бывать у него дома.Квартира его была вся завалена книжками , а в углу большой комнаты стояло фортепьяно, не пианино, а настоящее фортепьяно, старое и которое он раз в неделю сам настраивал.
Он, после двух занятий сказал ей, что она может сама  играть, что хочет пятнадцать минут, что она просто должна сесть перед фортепьяно и играть все что она хочет, может просто играться клавишами. И это было самое приятное  на всех этих уроках. Он сидел рядом, слушал, смотрел и спрашивал, что это за мелодия, а она пела и пробовала сама набрать ноты.
Потом шел настоящий урок. Платили ему по  два рубля за каждый урок и  было это дорого, так как отец, военный врач,
зарабатывал   сто восемьдесят рублей в месяц.
Мать работала  врачом тоже, но зарабатывала только стодвадцать рублей.
В молодости мать хотела быть актрисой или певицей и  подавала надежды, но пришла война и она кончила в эвакуации мединститут в  Самарканде, куда  они эвакуировались с маретью матери и ее сестрой.
Но все равно на ее уроки тратилось восемь или десять рублей в месяц. В семье были еще дети, у нее было еще два брата, младше ее, которые почему то совсем не были похожи на нее, ни по виду ни по поведению.
Ей было десять лет и она четыре года назад приехала из деревни, с юга от бабушки и дедушки в Эстонию. Дед привез ее сам и сказал, что это ее родители. Она знала перед этим, что родители ее где-то далеко, она помнила их  как то издалека, когда была очень маленькой, но потом  она была у деда с бабкой на юге  долгое время и вот теперь наконец  приехала к своим родителям.
Ее мама была очень красивая, она пудрилась каждый день утром перед зеркалом и душилась духами, носила туфли на высоких каблуках, когда приходила с работы, отец целовал ее, если в это время не был на полетах или на ученьях.
Она помнила первый день в большом городе. Они приехали  и их не встречал никто и дед решил ехать на трамвае к  ее родителям. Дед одел на дорогу белую , вышитую по вороту рубашку,на нем был его выходной пиджак, на голове у него была парусиновая фуражка.
В руках  у него была авоська с продуктами и для нее Светланы маленький чемодан с ее вещами, которые дала ей бабка. В чемодане были ее две игрушки, которые сшила ей бабка из марли - тигр с черными пуговичными глазами и с латами и с хвостом и ушами и кукла Дуся в сарафане, но уже без волос, так как волосы от частого расчесывания выпали. Но все равно она очень любила их и ни  в какую не хотела уезжать без них. Кроме того у нее было две книжки - сказки братьев Грим и сказки Андерсена и она сама их читала и знала содержание их давно, но читала, что бы поплакать и ей было очень жалко почти всех  из этих сказок.
Кроме того в чемодане было ее выходное платье из белого парусинового полотна с надписью на английском языке, которой она не понимала. История этого платья была вообще удивительной.
Это было давно. В их колхоз привезли помощь для России из Америки, одежду в мешках. Бабка пришла позже всех и остались только пустые мешки. И председатель колхоза отдал ей эти мешки. Они в основном были уже порваны, но были сделаны их очень прочного серого материала. Бабка сначала их долго вываривала в соде и они сделались почти бело-серыми а потом сшила ей платье навырост с надписью на  груди, которая стояла на одном их мешков. Там было написано что то дробными буквами, много чего-то, а внизу большими буквами стояло
"маде ин УСА". Платье одевалось только по праздникам и сначала было очень большим, но потом она выросла и платье сделалось как раз впору.
У никого в деревне не было такого платья и она очень гордилась им. Платье было с верху до низу широкое с прямыми рукавами до локтей и с квадратным вырезом.В этом платье она пошла в школу - это было еще в  колхозе. С того времени у нее была фотография рядом с дедом, именно в этом платье.Тогда купили ей первые настоящие туфли - сандали из коричневой кожи. Сандали были сначала тоже большие и она одевала все время шерстяные толстые носки, чтобы они не спадали. Но потом ноги выросли и сандали сделались больше не болтались на ногах.
В трамвае ей сделалось плохо, и дед решил идти с ней пешком к ее родителям. Она помнила тот момент, когда увидела первый раз мать. Она стояла в коридоре в дверях, одетая в шляпе с пером и в пальто с большими плечами и в туфлях на каблуках.
Она  шла, чтобы их встречать, но не успела из-за дежурства в больнице к прибытию поезда приехать на вокзвл.
Но все равно Светлана радовалась, что они уже дошли и она видит наконец маму и папу.
Дед собрался сразу же ехать обратно, но его оставили переночевать  и через день проводили на вокзал. Утром следующего дня она проснулась, еще было темно и решила проверить, где же она и разбудила своим хождением по комнатам всех. Мать спросила тогда деда, встает ли она всегда так рано, а дед ответил, что она деревенский ребенок и действительно встает рано. Еще тогда мать объяснила ей, что вставать рано нельзя, так как можно разбудить всех и нужно лежать в кровати и тут не деревня, а город и что нельзя выходить на улицу без разрешения и особенно рано утром.
Ей не хотелось оставаться там и хотелось ехать с дедом обратно.
Там у деда с бабкой было море и можно было вставать когда хотелось и сразу же бежать к морю и купаться сколько хочешь и никто не мешал и не было машин и столько людей и не было так тесно и душно. Она начала плакать и не хотела отпускать деда и он тоже плакал, а потом сказал, что он оставит ей свою фуражку, ведь без фуражки он не может и он обязательно приедет скоро за ней, чтобы забрать хотя бы свою фуражку. Она успокоилась тогда и дед поцеловал ее и попрощался. Он сказал, что он будет ей писать и рисовать красивые бабочки, в каждом письме разную бабочку, пока не нарисует ей всех  бабочек из его колекции, которая была у него в деревне.
Братья были вредные и вначале, хоть были меньше ее били ее и обзывали деревенщиной и дурой. Но она научилась защищаться  и сразу же звала мать или бабушку и тогда они оба убегали и оставляли ее. Еще дома была бабушка, мама мамы и ее Светлана любила больше всего. Бабушка ходила с палкой и хромала и у нее была парализована одна нога и рука. Она плохо видела, но всегда улыбалась и  умела рассказывать много очень интерсных сказок. Бабушка брала ее часто на колени и гладила по голове и рассказывала свои удивительные сказки про обезьян и динозавров.
Нью-Йорк.
Форд ехал по широкой улице в одном из предместьев Нью Йорка.
Берта Бронштейн искала свою знакомую, которой она  должна была передать письмо во Львов, родственникам. Она вложила в письмо еще сто долларов. Вилла семьи Крауцких должна была быть по правой стороне, как описывала ее приятельница Белла Крауцкая. Их родители эммигрировали в 1897 году еще детьми из Львова они обе Берта и  Белла, они обе родились в Америке в одном и том же году в 1925-ом.  Их родители приехали без ничего в Америку и здесь достигли трудом и усердием и предпринимательством, конечно, многого.
Отец Беллы был в молодости коммунистом,потом помогал постаками  продовольствия  в голодающую Россию, заработал довольно много денег,  заложил одну из первых фабрик по производству шоколада в России, но потом, когда кончилась
"Новая экономическая  политика", так называемый НЭП в 1929 году продал все и вернулся опять  домой в Америку. Он окончил медицинский факультет университета и  открыл психиатрическую практику.   
Обеим девушкам было  по семнадцать лет.
Во Львове осталась почти вся семья деда и она Берта не знала, что теперь с ним и вообще живы ли они. Последнее письмо пришло от них из Франции, послал его какой-то  случайный человек.
Ее кузинка писала, что  у них  сделали гетто, т. е. огородили часть города колючей проволокой и что многих забрали уже и увезли в лагерь. Берта, конечно понимала, что жить в лагере очень тяжело и что там нужно тяжело работать, но ведь сейчас в Европе была война и в лагерях было мнрго интернированных. Даже здесь в Америке были лагеря и  даже ее лучшую подружку Хенриетту и ее семью, когда Америка вступила в войну, тоже интернировали и она тоже сидела в лагере.
Правда в газетах писали, что все эти лагеря в Европе совсем не такие, как в Америке и что там прсто убивают, но конечно все это была пропаганда и все это понимали. Ей иногда казалось, что многое из того, о чем рассказывала  улица, может быть и преувеличено, но  что то из  этого всего ведь было правдой, а правда всегда лежит посередине.
Она нашла дом и Беллу и передала ей письмо.Белла осунулась за последние две недели пока они не виделись. Они сидели в комнате Беллы, куда та ее затащила и Белла рассказала ей страшную вещь. Оказывается  неделю назад в порт пришло судно с беженцами из Европы в основном это были евреи из Голландии и из Прибалтики.Но до сего дня оказывается, власти не хотят выдать им разрешение  сойти на берег, так как у многих  нет тут родственников в Америке и несмотря на страшные рассказы о том, что они там в Европе погибнут, все же  было решено, что их всех и судно тоже отправят обратно в Европу в Гамбург.  Можно было конечно собрать деньги  для этих несчастных и оставить их здесь, но Белла показала ей газету, на страницах которой  выступали видные люди и предлагали создать фонд помощи в лагерях в Европе и даже были готовы  вложить в это немалые деньги. Конечно все понимали, что лучше всего  люди чувствуют себя там, где родились, пусть это будет и лагерь. Ведь многие, почти все не знали английского  были больны и конечно, всем было известно, что  эмиграционные правила не разрешают больным оставаться в Америке. Америке нужны были здоровые и духом и телом люди.
Эти правила были стары, но они были  и тут ничего нельзя было поделать. Белла предложила собрать деньги для адвоката, который бы занялся этими людьми, но времени не  оставалось уже и  можно было только поехать в порт и передать письмо через портовую службу. В порту  перед судном стоял плотный кордон полиции, а на пирсе перед судном собралась толпа, которую возглавлял  рабин Брухис, известный своими консервативными взглядами.
Толпа  качалась в ритме, рабин читал молитву для умерших.
Они стояли сбоку и ждали конца молитвы. Рабин знал отца Беллы и она прямо подошла к нему.
"Видете ли, Берта - сказал он- я не верю в то, что  Бог забыл наш народ, я в это не верю, и не верю не оттого, что я не достаточно осведомлен о том, что делается в Европе, не верю оттого, что, чтобы не произошло в Европе, все равно что, ну может быть эти немцы будут как в первую мировую войну  использовать химическое оружие, но  они подписали декларацию неиспользования его- это раз, а второе они же сами от этого оружия могут погибнуть,но главное я не верю оттого, что ведь они понимают, что даже если останется хоть один человек, он ведь свлю жизнь посвятит на то, чтобы им отдать то, что ему сделали, это же  каждому понятно, вот оттого я не верю , что наш народ не может так просто погибнуть. Конечто, как в каждую войну погибают многие, и это натурально, это же война, а не водевиль. Но меня смущает только конференция в Ванзее с ее постановлениями о ликвидации всех евреев в Европе. Но с другой стороны, нельзя просто так ликвидировать столько людей, физически, я имею в виду физически нет такого количества людей для ликвидации, т.е. палачей. Ведь они немцы воюют, воюют с русскими и конечно после этой зимы будет ясно, победят ли они коммунистов или нет. И, если  они будут отступать у них просто не будет физически столько нужных им людей.
Я понимаю, что из оккупированных территорий  они уже  взяли всвою армию около половины  миллона людей, но этого недостаточно для даже "тотальной войны", как говорит Гитлер" - закончил он  изложение своего  видения вопроса и вздохнул как бы с облегчением.
"Поэтому детка "- сказал он ей -"Вы  не должны  мучить себя угрызениями совести, мой знакомый поляк всегда говорил-
подожди как это у них в гимне польском, ах вот вот - ""Еще Польска не сгинела пуки мы жиемы"  и еще там что то дальше, но важно только это- Еще Польска не сгинела, пуки мы жиемы.""
Толта бросалась в это время на полицейских, но они стоически
защищали и себя и судно. Берта первый раз увидела у них щиты из какого материала, может быть из стали, потому что щиты блестели на солнце и выглядели они сними как то героически.
Рабин попросил ее пожождать его, пока он закончит решать здесь в порту еще некоторые дела,  как он выразился
"международного значения" и она передала ему письмо уже не прося ни о чем Беллу. Они сели с автомобиль, выехали из порта и остановились перед магазином торговца спиртным Изаксона, который снабжал  суда спирным и вел забегаловку перед портом. Перед баром было пусто, никого не было, кроме какого то пьяницы, который кажется спал , положив голову на стол в дальнем углу.
Через полчаса  рабин   нашел их  в этой забегаловке и кривясь предложил выйти.
" Голубушка, я хочу встретиться с твоим отцом и сегодня еще, ты езжай к нему в практику и скажи, что я его жду сразу же в три часа у себя"- это все , что я хотел сказать тебе,- "И еще никаких телефонных звонков, не нужно это, не нужно , пусть он едет сразу же ко мне, ты меня поняла" - спросил от держа ее вспотевшей рукой за локоть и отведя ее в сторону.
"А Беллу ,- сказал он, - " чтобы тебе не мешала, я возьму с собой в машину. И не забудь - езжай немедленно к отцу! " - прокричал он садясь в автомобиль.

Мужской разговор.
На должность четвертого атташе в Посольстве  Союза Советских Социалистических Республик в Вашингтоне Арама Эдуардовича Крючкова назначили  через две недели после  нападения Германии на СССР. Он был  самым молодым сотрудником посольства.
У него, конечно было много преимуществ  перед сокурсниками
высших курсов при НКВД, которые он только что закончил,
ну хотя бы  то, что он  знал  не плохо английский и немецкий, а кроме того конечно он знал язык своей матери армянки по национальности.  Английскому и немецкому языкам учил его отец с детства, хотя об этом он Арам не упоминал ни в одной анкете,ни при поступлении  в двухгодичное летное училище в Самаре, ни при поступлении потом в институт иностранных языков в Москве. Его отец был агрономом  в винодельческом колхозе в Краснодарском крае, все знали его как простого человека, который своим трудом завоевал доверие  в колхозе. Уже немолодым человеком в двадцатых годах он кончил  сельскохозяйственные курсы, куда его направили из колхоза. Вообще название этой старой казацкой осады
"Светлая" было потом и присвоено колхозу уже в 32 году.Отец был всегда молчалив и как бы замкнут в себе.
С самого детства, как только Арам помнил себя, отец оставался для него загадкой и большим человеком, как говорила всегда мать. Отец обвенчался с матерью в 1919 году, когда ему  Араму было уже два года. То, что он  Арам,его ребенок было и так без сомнения ясно, потому что он был похож на отца удивительно, и овалом лица и формой глаз и подбородком и бровями всем, или почти всем , ну разве что  только цвет волос, темный почти с синевой, как у матери, был другой, не славянский.
И эти его голубые глаза и  темные волосы всегда контрастировали так, что его всегда выбирали в школьном драмкружке на роли дон жуанов или революционеров.
Отчего отец обвенчался с матерью  только в 1919 году, ему никто не рассказывал, да и расспрашивать отца было безполезно.
Вечерами, когда он, запыленный и усталый приходил домой, мать ставила на стол еду, а он басом останавливал ее и и говорил ей всегда при этом  почему то "милочка" и целовал ее и просил подождать с едой, пока он "не примет душ". Вообще так говорил  он только с матерью , этим несегодняшним языком, как то мягко и не по мужицки. А в колхозе он был , конечно мужиком и ругался матом, как последний пьяница, может быть редко, но ругался и говорил грубо. А то, что он называл душем, было простой трубой,на высоте двух метров от земли, из которой за летней кухней из бака лилась вода, если открутить было  кран.
"Душевая" была огорожена досками и была там таже дверь, на крючок. Бак наполнялся водой, для всех нужд, которую привозили три раза в неделю водовозом. Вода была "важным элементом жизни" как любил говорить отец. У отца было много книг на немецком, на  английском и на русском языках, но держал он их не дома, а у сестры матери - тети Тамары.  Тетка жила в армянской осаде и туда мало кто из местных заглядывал, даже во время коллективизации. Армян все почему то  у них боялись, но не били, как например били их  изредка в другом колхозе, тоже с армянской осадой,  восемьдесят километров южнее. Мать с теткой "пришли в Россию" , именно пришли, как рассказывала мать в 1915 году из  Турции. Мать никогда не плакала, когда рассказывала о турецкой резне в  Истамбуле, где всю ее семью вырезали в пень турки, выжили только она и ее сестра. Она только зажимала до белизны свои маленькие кулачки и точно так же как и эти кулачки белела вся сама и ее слегка матовая кожа делалась почти прозрачной и пепельной. Уходили они  из Турции всей армянской оставшейся общиной пешком,через горы и только по дороге хоронили  своих людей. Еще "царь батюшка",говорила мать разрешил им здесь в России остаться. Она рассказывала о том, как убивали турки и, что  женщин  убивали особенно
по-зверски, чтобы не осталось тех, "кто рождает это  их племя". Он помнил эти все рассказы матери, когда они ждали с работы отца. И когда он приходил, каждый день дома был как бы праздник. Он любил еще ребенком эти вечера, когда рано делалось темно и становилось холоднее и тогда мать звала его с горы домой. Еще он очень любил море, и берег. Но когда мать звала его, он стремглав  взбирался по отвесному берегу наверх, бежал к матери и она его тоже  целовала и гладила по голове и  толкала сразу в душ, чтобы "ополоснуться". Потом они сидели вместе в темноте перед домом, не зажигая огня и ждали отца с работы к ужину. Мать казалась ему тогда вечерами мягкой и милой и не такой как днем, какой то суровой, одетой по крестьянски  с ее маленькими руками, изрезанными и покалеченными от работы по дому и в огороде,и с виноградом. Ему было пять лет и он помнит день, когда к их дому  подъехала телега , на которой был пулемет и сидели на телеге какие то люди. И тогда отец что то сказал матери на каком то языке, непонятном ему что то и мать схватила его Арама, открыла погреб и  насилу втолкнула его туда. Он слышал какие то шаги по верху и какие то голоса и крики и потом все смолкло. Мать открыла погреб и он жмурился от света и радовался  тому, что день. В доме было все в безпорядке, но отец и мать были  живы и целы. Отец тогда сказал уже по-русски:"Видишь Сули, вот и прошла Революция".
Было это в 1922 году.
Революция действительно прошла и потом была провозглашена Закавказская Советская Республика, но так называемые большевики, которые  приезжали к ним на телеге с пулеметом
куда то пропали и больше не появлялись.Еще того же дня вечером к ним пришел  станичный староста и долго пил с отцом  и они пели и опять пили и мать увела его ночевать к тетке.
А следующего дня они с матерью  пришли домой  в полдень и отец уже был выбрит и подтянут  как всегда, он сидел перед кухней заложив ногу за ногу и курил. Он тогда взял его Арама на руки и сказал ему, что они пойдут сейчас  к морю и он должен с ним с Арамом поговорить как мужчина с мужчиной.
Они разделись на берегу и поплыли вдоль берега, потому что  очень быстро делалось глубоко и тогда отец сказал ему, что он будет его Арама учит английскому  и немецкому языкам  при условии, что об этом не будет знать никто, кроме матери и тетки Тамары и что он Арам может только это "выболтать" кому то сам и что если он это сделает, то отец не будет его никогда уважать и считать мужчиной. И они долго сидели на берегу, потом  разожгли костер.  А потом пришла мать и они пекли картошку на берегу втроем и отец прижимал их к себе двоих и говорил что они то единственное, что осталось у него после этой страшной чумной революции.

Кральсхейм.
Гертруд  болела. У ней нашли депрессию. Но постоянные хождения к разным психологам и психиатрам не приносили облегчения.
Её все время преследовало чувтво вины, так глубокой и и так невыносимой вины перед  матерью и перед своим ребенком, что врачи уже не давали никаких гарантий на излечение.
Она помнила, что у нее родился ребенок  в России, девочка.
Она помнила этот  эшелон и помнила  Арама и их отношения теперь, через столько  страшных лет казались какой то сказкой, несбыточной и неуловимой. Он казался ей теперь мгновениями богатырем, который спас ей жизнь. Она помнила 1958 год и еще один эшелеон, который теперь вез  ее с матерью уже без сомнения домой, на родину. Она радовалась тогда каждому мгновению жизни.
Даже допросы людей из американских специальных служб, после их приезда в Германию, казались ей даже может быть чем то нужным и обязательным. Она иногда  ночью просыпалась, шла к окну и отодвигала занавеску и когда была луна, долго смотрела  на нее и чувствовала неимоверную тяжесть жизни и одновременно успокоение оттого, что ночью так тихо и покойно, но не темно.
И тогда приходили мысли о всей ее жизни и жизни ее семьи и она вспоминала отца, почему то именно отца. Он происходил из старого прусского рода  по одной линии, а по другой из  лангобардской династии.  В семье  из поколения в поколение хранились вещи, картины которым было теперь более пятисот  лет и, которые отец всегда старательно закрывал в огромном шкафу-сейфе в своем кабинете, полном книг, темном  и суровом, как и сам отец.
Его почти никогда не было дома. До начала  первой мировой войны  он  был в дипломатической  службе,но после
прихода Республики, перешел на работу в генеральный штаб.
Она помнила рождество,когда ей было что то около пяти лет.
После раздачи подарков им, детям, отец сел за пианино, позвал ее и они вместе перед всей семьей пели песню о  Августине.
Потом отец  сказал, что они взрослые еще смогут наиграться, а дети должны играть сейчас и вопреки протестам матери, деда и родственников, которые были все у них дома, предложил, что он теперь будет конем и будет каждого из детей катать на себе.
Их было тогда на рождестве пять человек и все бросились к нему и всем хотелось  первым проехаться на нем. А она Гертруд, заплакала, оттого, что ей было жалко, что ее отец будет катать ее  двоюродных братьев, а не ее. И тогда отец пошел за ней, нашел ее в детской , посадил на колени и прижал ее голову к себе. И они сиднли так тихо, не зажигая света и она радовалась, что он ее отец  никуда не идет и тут с ней, такой большой и такой мужественный и только ее отец. Она перестала плакать и ей хотелось спать и отец сказал, что должна быть все таки справедливость и они должны вернуться к гостям и что первую катать он будет её, а потом остальных. Он взял её за руку и она чувствовала его большую и теплую ладонь, он привел в гостинную и сказал всем, что  она Гертруд будет ездить на нем первая, потому что дамы имеют преимущество перед мужчинами и все  улыбались  ей и отцу и она чувствовала  себя взрослой. А потом он катал по очереди ее четырех кузинов, но не так долго как ее.
Никогда больше она не видела его таким, никогда.
Эти отрывочные воспоминания не приносили облегчения, только  какую то неимоверную тяжесть и она понимала, что  она не должна тяготеть в этих воспоминаниях, а одновременно этими воспоминаниями она доводила сама себя до плача  и потом  успокаивалась и засыпала.
После приезда в Германию  их разместили, как и всех остальных беженцев в пересыльном лагере для переселенцев и  бывших военнопленных.
Таких лагерей было много по Германии, хотя война давно уже закончилась. Это были лагеря для немцев, которые возвращались  со всего мира  домой на Родину. Окупационные власти в западной зоне  ввели определенные правила , и ни один  человек не мог покинуть лагерь просто так. Нужно было пройти многодневные собеседования , на которых обычно присутствовали представители окупационных властей, кроме этого  нужно было пройти  специальный месячный  курс денацификации. Уроки этого курса внвчале напоминали курсы в гитлерюгенд  но потом после двух недель объяснения  сущности фашизма шли уроки с объяснениями и теорией античеловечности  фашизма. Уроки вели только американцы и в конце такого курса нужно было сдать экзамен и, в случае его не сдания, нужно было повторять его так долго, пока он не был сдан. Гертруд повторяла его  два раза, точно также  очень похожий курс и тоже о фашизме она прошла в  Казахстане в Советском Союзе и тоже только на второй раз с трудом сдала его. Там вели его русские а здесь американцы, но они все отбрасывали время от 1933 года до 1945 года, как время национального затмения немцев и учили их новым правилам жизни, которые в большинстве своем  непоминали ей правила из ее молодости. Никогда не стоял вопрос о вине перед кем то или в чем то, нет эти вопросы вообще не обсуждались.
Просто  объяснялось, что все, абсолютно все , что было  в это время, было неправильным, и что это время нужно  "переработать" в себе и выучить и понять новые правила  существования уже в новой Германии, которую помогают строить немцам американцы.
Нужно было выучить эти правила наизусть и на экзамене уметь их использовать и истолковать  в тех примерах "жизни и труда", которые  предлагали им преподаватели. Комиссия состояла из трех американских офицеров,  экзамен длился около 15 минут и его человек  или сдавал или не сдавал и, тогда нужно было повторять  весь курс или можно было получить разрешение на  выход из лагеря. На первом экзамене ей задан был вопрос:
"Вы идете по улице и видете, что какие то люди бьют остервенело человека. Что Вы должны  сделать и как правильно реагировать? "
Правильный ответ должен был звучать так: "Во первых. Вы должны  подойти ближе постараться рассмотреть людей бьющих человека и запомнить их лица, а потом запомнить лицо человека, которого бъют.Во вторых. Вы должны немедленно пойти в ближайшее отделение полиции и рассказать о том, что Вы увидели, описать всех людей, подать сои персональные данные, адрес. В случае, если Вас вызовут после на полицию, Вы должны  немедленно явиться и выполнить все, что от Вас требуют, как от свидетеля события  вплоть досуда, если Вас туда попросят в качестве свидетеля".
Она ответила неправильно, она считала, что если она увидит людей на улице бьющих человека , то она во-первых должна кричать и звать на помощь и если никто не прийдет, стараться
помочь человеку которого бьют, а только потом  уже бежать  на полицию. Ее ответ был  неудовлетворительным и в первый раз она не сдала.  Но не сдала она  в первый раз и в  советском  лагере очень похожий экзамен именно потому, что  она ответила именно так, как звучал правильный ответ  у американцев.
Она помнила конечно  очень похожий вопрос, который они
"прорабатывали" и   в "гитлерюгенд".  Суть вопроса там
была почти такой же. Там спрашивалось, как должен правильно поступить член "гитлерюгенд" , если он видел, что на улице
хулиганы бъют  немца. Правильный ответ должен был звучать так:"Член гитлерюгенд должен был  немедленно уведомить  жителей ближайшего дома о том, что бъют человека и после этого помочь немцу защищаться от нападающих, перед тем поручив одному из жителей дома или прохожих обязательно  уведомить полицию о случившемся и самому запомнить или записать фамилию человека, которому ты поручил или поручила  уведомить полицию".
Она внутренне понимала, что и в Германии и в России народ был един с вождем и народ определял, или должен  был определять законы и  вождь как самый высокий представитель народа определял надобность того или иного закона нужного народу, и если народ не акцептировал того или иного закона по крайней мере теоретически, он мог влиять на исполнение или не исполнение этих законов или мог например сам не исполнять этих законов с последствиями для него самого оттого, что он не исполнял законов, выдвинутых и  внедренных им же, как частицы народа. И тут от него только требовалось  на основе справедливых законов  для него, то есть народа или  жить по этим законам, или, если он считал их  не своими и противоречащими его взглядам, не исполнять их и или становиться героем или отщепенцем этого общества.
С американцами было  совсем по другому. Они считали, что все люди равны по отношению к праву и право равно по онтошению ко всем. Но ничего не говорилось относительно того, кто же определял  эти одинаковые для  всех законы. И если человек не не считал этих законов своими, то тогда на основе каких законов он должен был быть осуждаем наравне со всеми, если он их не признавал и не воспринимал, как законы для него. Просто он не мог и даже не должен был быть ни героем, ни отверженным. Он мог единственно  действовать  в каком-то другом измерении и стараться жить сам по себе и в себе так, чтобы не нарушать этих законов и это делалось главным заданием его жизни.
В его человека жизни по американскому принципу ни только
не оставалось места  для отклонения от нормы, точно также как это было и в Германии и в России, но у него  даже не оставалось места  в жизни для мышления над тем, что же он вообще-то делает.
Она понимала, что эта система почти совершенна и что единственной ее заботой теперь в этой ситуации является  только стремление пережить  всеми силами и это время так, чтобы не сойти с ума и не стыдиться самой себя.
Она чувствовала себя в заколдованном кругу  и не могла понять, почему она так нужна всем, кто ее допрашивал, отправлял в лагеря, сажал в лагеря по денацификации и заставлял даже думать по-другому, так, чтобы она  не могла ни на кого рассчитывать, ни от кого не зависеть, кроме государства и закона. И она понимала, что это все тоже невозможно, что когда-то прийдет этому тоже конец и те которые прийдут, может быть по крайней мере не будут сажать  людей в лагеря по деамериканизации.
Она понимала, что такое абсолютное загнание всех народов в канал, где уже нет никагого выхода ведет к тому, что этот народ или  масса в самой себе начнёт уничтожать вначале под любым претекстом сначала самых слабых а потом прейдет к ликвидации сначала например всех рыжих а потом всех черных, а потом всех белых, пока не останется никого, кроме наверо  может быть  группы "новых" людей, а потом одного человека, а потом может быть одного сильного человека, которым по всей видимости будет мужчиной, потому что он  физически сильнее женщин.
Она пережила первую ступень этого развития, когда ее народ предоставленный сам себе и загнанный не ведая того в канал ,
начал уничтожение евреев и "эффективно" смог  сделать что то такое, когда спепень общественного самосознания  не была еще так развита. Ей не хотелось жить и она с ужасом думала о том времени, когда степень общественной чувствительности  будет все же на высоком уровне, но огромность  власти и силы ее  будет так велики, что каждый будет счастлив  просто умереть, чтобы по крайней мере не остаться последним, один на один с пустым и холодным  космосом власти. И оттого она чувствовала свою вину перед своим ребенком, которого она произвела на свет, свет у которого  есть только такое будущее.
Дальние родственники взяли  их к себе  в поместье, недалеко от Кральсхейма в Бадении-Вюртембергии и она жила с матерью в выделенных для них двух комнатах до того времени, пока она Гертруд не выздоровеет и не начнет работать и не сможет себе и матери снимать квартиру.
Мать сидела за  письменным столом,который стоял перед окном и писала. Потом она обернулась к  Гертруд и начала одну из своих тирад: " Kannst  du mir bitte sagen, Gertrud, wo  sind meine Brille? Ach ja, habe ich  ja gleich  Die doch  ja gefunden.   Ich sage dir, alles was hier noch passieren sollte, irgendwann, irgendwie, so meine ich, anders  kann doch nicht sein, und ich bin darueber ueberzeugt, dass kannst du mir doch  glauben, dass alles wird ja auch  bekannt, Alles ".
Что же можно было сделать еще достоянием  всех, когда и так все знали и  знали для себя  внутри все, только не хотели признаваться  перед всеми  об этом? Что же можно было еще сделать достоянием  всех и гласности,  когда за каждое  громкое признание те, которые признавались тут же  немедленно были осуждены или посажены? Что же можно было было еще сделать достоянием всех и гласности,  если за  каждое доказанное молчание можно было тоже попасть в  тюрьму? Да, она понимала , что мир вступил в первую степень "АДА"  и будет двигаться туда и никуда иначе. Ей нужно было найти  какую то минимальную пусть мнимую лазейку не для себя физически, но для души, чтобы не быть самоубийцей или не сойти с ума.
Мать применяла всевозможные хитрости, чтобы отвлечь ее от ее рассуждений, но  как же наивны были ее пробы и как она, Гертруд жалела свою мать и вообще всех людей из-за их  великого незнания, трусости, тупости и наивности. Конечно при всем при этом выжить могли только  самые отъявленные негодяи и прожженые подлецы, для которых подлость была способом существования и выживания. Эта подлость  в этих  людях принимала облик  тайного, из подтишка обмана, эти люди использовали  эти же американизированные законы  и сверху были законопослушными "честными"  и  они направляли все свои "таланты" для того, чтобы  добыть как можно больше денег и благодаря им сделаться выше этих же законов, или  быть в состоянии за все платить.
Она видела, как много было таких подлецов, которых съедали еще более подлые и более  прожженые  и те меньшие сгорали в пламени жизни как бабочки, летящие на свет огня. Рождался опять "новый человек".
Следов войны  почти не было видно. Штуттгарт, куда она приехала на консультацию в больницу, казался ей таким же как и перед войной, но рядом выросли, на месте  разваленных бомбежками целые новые кварталы и восстанавливались старые дома.
Она решила  пройтись по городу без цели и причины.
Кенигстрассе, главная улица магазинов и лавок сделалась
более элегантной.  На месте старой книжной лавки, принадлежавшей до 1938 еврею Циклеру, был построен новый книжный магазин Биттнера, того Биттнера, который  купил по знакомству  этот магазин  Циклера  в 1938 году от Рейхскомиссариата по делам продажи неарийской недвижимости. Об этом говорили все, просто завидовали  сноровке  Биттнера.  Ее старая подруга  Лизелотта жила  в доме  родителей в  районе Хоймаден,была в курсе многих городских событий. Она помнила сына  этого Биттера, который ходил  в одну с ней гимназию и ничем удивительным не отличался. У Лизелотты был муж, который работал   на заводе Боша  и неплохо зарабатывал. Лизелотта давала иногда  частным  образом уроки французского и английского языков, на которые был большой спрос и так подрабатывала. У них не было детей и Гертруд не стала расспрашивать отчего и почему, это было не принято. Все конечно знали, что ее дядя и отец погибли
"как предатели" во время войны и старались с ней Гертруд не встречаться. Вокруг них был какой то мрак и  пустота, те которые не выжили, были не правы и не имели уже голоса и все было точно так, как она представляла себе  и как было  все начиная от того дня, когда ее с матерью поместили в  американский  лагерь. Всем было и так известно, что Биттер например служил в СС на высоком посту, но никто его не сажал, от лагеря он отделался неизвестно как, но  ходили слухи, что он работал с американцами с самого первого дня, как только город был занят альянтами. Все было противно  и гадко и ей хотелось бежать куда то, но куда и зачем, она не знала, да и куда мог бежать немец, вернувшийся из российского лагеря в Германию, без денег, без  знакомств, в совершенно теперь чужой и отвергающий тебя город, когда то город твоей юности.
На окраинах города были остатки  лагерей для переселенцев из бывших районов Генеральной губернии из Силезии, Словакии,
из Румынии и из других частей Европы.
Лизелотта предложила ей после консультаций в больнице побыть у нее дома пару недель. Она осталась и написала матери письмо, что приедет позже. Через два дня Лизелотта достала  два билета в театр. Вечером  того же дня они пошли на Травиатту, места у них были в пятом ряду. Зал был полон.
У нее создалось впечатление, что в основном сюда приходили люди, чтобы показать свое достояние и богатство. Редко мелькало лицо какого то человека с блеском в глазах. Во время представления многие шушукались и видно было, что их не интересует театр, опера , а только это "быть" в обществе. Она чувствовала себя чужой  и ненужной здесь. В антракте ее кто то окликнул по имени, она оглянулась и  увидела  сына этого Биттнера.Он подошел к ним и пожал протянутую  ею руку.
"Вы представляете Гертруд, - сказал он почему то ей на Вы_
кто бы мог подумать, что я увижу Вас здесь. Мы уже все предполагали, что Вы погибли на восточном фронте, ведь не так много было таких отважных женщин в нашей юности".
"Да конечно,- ответила она,продолжая - "некоторые воевали, чтобы защитить самых лучших членов народа. А самые лучшие конечно понимали, что они лучшие и  старались  так устроиться в жизни, чтобы сохраниться как самое лучшее, что есть в народе для будующих поколений".
" Я понимаю Ваше разгорячение" - сказал он,-"но война кончилась вот уже тринадцать лет тому назад и нельзя этого забывать".
Она повернулась и хотела уйти,  уж ей то точно не о чем было с ним говорить, но он  придержал ее за локоть и сказал:
" Вы знаете , вы нравились мне еще тогда, когда нам обоим было по восемнадцать и Вы  теперь не изменились вовсе.Видите ли тогда, тогда я не имел возможности даже старта в Вашу сторону.Война все изменила, войну делал народ.Война была проиграна. Ну и что же, народ мог бы сделать революцию, но не сделал и в награду за это ему дано право теперь владеть страной. Теперь в Германии понимаете ли демократия. Но старые традиции не могут умереть, и я как  истинный  патриот своей нации, я считаю, что  я могу протянуть Вам руку, пока.
Я оставлю Вам свой телефон и, если Вы захотите, Вы можете всегда мне позвонить",- почти патетически закончил он,насилу  вложил ей в кулак  свою визитную карточку, повернулся как на пружинах и отошел.
Лизелотта смотрела на всю эту сцену с легкой улыбкой на губах и, когда он отошел, сказала ей, что Биттнер юниор большой ****ун и бабник и не пропустит ни одной бабы, которая маломальски привлекательна. Он  был советником по налогам и получил патент на ведение собственного бюро из-за
знакомств отца, закончив после войны факультет  экономии  местного университета.      
"Знаешь,- сказала Лизелотта - " если он так липнет к тебе, ну посмотрим, дальше,ты ему явно нравишься, так можешь позвонить ему и попросить, чтобы он нашел тебе место в клинике. Не забывай, ты ведь врач и с какой практикой" - закончила она и  поставила  ударение на слове "Практикой".
Она долго ломала себя, а потом позвонила ему и прямо попросила его помочь ей найти работу. Он как то четко сказал ей, что он позвонит через несколько дней и постарается сделать все, что он только сможет. Она ждала его звонка неделю и позвонила ему сама.
"Вы понимаете, госпожа Штуффенберг я действительно хочу Вам помочь и не только как немец и не только как  человек, который может быть сегодня среди немногих немцев, которые понимают, что Ваш родственник, не сейчас но через скажем  тридцать лет, не исключаю, может будет героем."
"Но поймите наконец, постарайтесь понять, что такие люди, и в том числе такие как Вы,  не являются героями сегодняшнего дня. Нам нужно восстановить страну до конца, нужно единство нации, единство, а не  возвышание каких то одиночных людей  и понижание тем самым народа, да народа. И я не стесняюсь Вам сказать, этого Вам не скажет никто, Вам не найти работу"- закончил он и замолчал. Она молчала тоже.
" Халло, Вы слышали все что я Вам сказал"- продолжал он.
"Халло" - повторил он.
"Мой боже, какая связь, просто не могу себе представить, что делает почта, кто там работает,  черт побери"- услышала она в трубке.
"Халло,халло, не имеет смысла говорить" - прозвучало в трубке и послышались гудки.
Она сидела и молчала. Потом положила трубку.
Через минуту раздался звонок опять, но она сидела без движения, заложив ногу за ногу, слегка прикрыв глаза и  гладя правой рукой пальцы левой руки.
Только один вопрос занимал ее, блуждал и бешенно бился выступая на висках, только один вопрос, который  она задавала себе, как будто от нее зависела судьба мира:"Есть ли еще немецкая нация?" " Есть ли еще немецкая нация?".
"Есть ли еще немецкая нация?" Она перестала тереть пальцы, облокотилась на спинку седенья стула и обхватила обеими руками лоб, голову.
"Ты понимаешь, звонил сейчас  Биттнер юниор" - услышала она голос Лизелотты.
"Он говорит, что связь прервалась, что возможно  телефон прослушивается "-  продолжала она
"Он  разговаривал с тобой, слышишь Гертруд" - продолжала она.
" Я хотела бы тебе сказать , что он все очеть симпатичен, и что он делает действительно все, что может, он
очень старался найти тебе работу" - закончила она.
Гертруд молчала  и смотрела каким то отрешенным взглядом на
подругу.
"Я тебя  вовсе не понимаю, ты как будто не от мира сего,
что за пассивность и отрешенность в тебе" - вновь начала она.
"Ты должна привыкнуть,что ты не в России,а в Германии, и что сейчас 1959 год, тысяча девятьсот пятьдесят девятый год" -повторила она с ударением и с чувством собственного достоинства, так, как будто бы Гертруд  была ее ученицей.
"Да, я все понимаю "- произнесла она поднимаясь со стула.
"Ты знаешь, я уезжаю сегодня домой " - сказала она.
"В Штуттгарте мне делать точно нечего, и я не знаю,  может быть мне делать нечего и в Германии "- закончила.
"Вот видишь, как всегда, ты обижаешься. А ведь  Биттнер юниор предложил мне организовать ему встречу с моим мужем. И Если он сможет решить с ним свой  вопрос относительно фирмы Бош, то возможно, он сможет помочь и тебе"- продолжала она.
"Ах да, я хотела спросить тебя" - сказала Гертруд
"Как относится твой муж к этому Биттнеру? ".
И не ожидая ответа вышла из комнаты.

Взрослая женщина.
Вагон трясло. От плюшевых темно бордовых покрытий
сидений в первом классе исходил какой то приторный запах
как в старых домах, давно не убираемых и похожий на запах
вещей на старых барахоловках, просто это был запах старой
роскоши. Ей захотелось пить и она пошла искать вагон ресторан.
Вагон первого класса был набит до отказа, во втором классе
люди сидели  на откидных стульях в коридоре и на полу, даже перед туалетом  негде было поставить ноги.
Было душно до одурения и так безисходно и невыносимо, что она на минуту остановилась и прислонилась к косяку открытой двери между вагонами. Она спрашивала себя, зачем и куда она едет, к чему все это, все старания, мытарства, все унижение и самое главное даже, если она все это пройдет и не сойдет с ума и не будет где нибудь в переулке "убита неизвестными бандитами", то все равно, раньше или позже все их движение будет "канализировано" теми, кто захочет сделать из всего этого свою партию. Два дня назад она ночевала  в квартире адвоката Квятковского, всего одну ночь она спала на чистой постели а перед тем ей сделали теплую душистую ванную и ожидали к столу, но она заснула  в ванной от пудовой усталости от  напряжения  и постоянной замены квартир от этой  вот уже почти  два месяца длящейся  погони. Ее разбудила  жена мецената, помогла вылезти из холодной воды, вытереться, одела ее в белую чистую ночную рубашку и довела до кровати. Она заснула как убитая, так и не съев ужина за чистым, накрытым белой скатерью столом.
16 декабря Светлана,как всегда в выходные дни,планировала посвятить детям. Еще неделю назад наблюдатели из их группы
"Отдела оперативного реагирования" при городском  управлении "Солидарности", где она на общественной основе работала, неся два раза в неделю дежурство, докладывали, что в Свиноуйстье и в лесах  на запад от Щецина сконцентрированы русские войска.
В самом Щецине  на улицах не было почти видно военных, но напряжение чувствовалось постоянно и в воздухе висела какое-то напряжение и всё ждали чего то необычного.
10 декабря ночью ее вызвали в управление. Приехал человек из Варшавы с прекрасной аппаратурой для наигрывания касет.
Заседание  воеводского комитета "Солидарности" шло за закрытыми  дверями и она ждала, как и другие в коридоре.
Потом вышел  Тадеуш и позвал ее. За столом  сидели все члены областного управления "Солидарности" и еще два неизвестных ей человека из Варшавы. Один из них был в очках, типичный интеллигент, с лысиной, в темно-синем свитере. Он смотрел на нее внимательно и первый прервал молчание.
"Пани Светлана"- сказал он,- "Коллеги очень ценят Вас, Вы
проявили себя в очень трудных ситуациях, да и не время сейчас  разводить большие разговоры. Но поймите меня, Вы же понимаете, что "красный паук" не будет долго ждать и ударит и ударит очень скоро. Вы единственная среди нас гражданка Советского Союза, нашего "старшего брата" и определенное
недоверие всегда было и остается. Мы знаем, что Вы  просидели в советском лагере семь лет, но все же недоверие есть, несмотря на  Ваше мужество, которое Вы проявили и проявляете. Вас знают некоторые коллеги из Варшавы и мнения разделяются. Вы очень замкнуты и некоторые просто не могут ничего конкретного сказать о Ваших взглядях.Но ведь сегодня,
опять почеркиваю, сегодня не место и не время говорить о мировозрении. Сегодня на нашем заседании мы решили поручить
Вам задание. Вы прекрасно знаете  русский и немецкий языки, Вы знаете прекрасно польский, ну может быть Вас  выдает Ваш львовский  диалект. Но дело не в этом" - продолжал он.
"Дело в том, что как мы полагаем, в течение ближайших двух недель, а может быть позже,или раньше, в Польшу будут введены войска "Стран Варшавского договора", понимаете, такая же интервенция и резня, как в 1956 году но теперь будет похлеще, теперь кровь будет литься реками. Народ будет бороться, народ возмется за оружие и это будет великая  наша и ваша трагедия" - он произнес эту фразу одним духом и глаза его сделались узкими  за оправами очков. Он снял их и начал лихорадочно протирать носовым платком.
"Ну ты, конечно загнул" - произнес Новак.
"Да ты сядь, Светлана" - перешел он на ты.
"Ну зачем эта патетика и все прочее" - засмеялся он.
"Да ты знаешь, она не из робкого десятка" - повернулся к
человеку из Варшавы.
"Видел бы ты ее на первом митинге в судоверфи, это же она остановила "толпу", она и никто другой",- продолжал он с натиском. "Делегацию из КЦ люди раздавили бы и не было бы никакого соглашения. У нас тут в Щецине, провинция, мы  не из Гданьска и не из Варшавы, но ты не забывай, что мы первые подписали соглашение, мы, а не Гданьск"- проговорил он и поднял взгляд на нее.
"Знаешь, Збышек, я могу за нее поручиться, я могу" - закончил он. За столом воцарилось молчание.
"Мы тут все уже устали, жутко устали, я бы хотел еще часок другой поспать дома в кровати с женой " -  проговорил Тадек.
"Может быть чаю сделать, а то мозги, я вижу у всех уже перестают работать" - проговорил он и вышел.
Она сидела на стуле,держа руки на коленях и,сжав кулаки от ярости так, что руки вспотели  и в голове билась мысль:
встать, сказать им всем, что они идиоты и выйти треснув изо всех сил дверью. Но она сдерживала себя и понимала, что, если она встанет и уйдет, это будет точно также расценено, как и то, если она останется здесь сидеть тут перед ними как девочка и будет молчать. Она понимала, что она должна что то сказать, и сказать так, чтобы  до них дошло, что она принадлежит движению.
"Ты думаешь, идиот"- сказала она тихо, подняв глаза на этого из Варшавы,- " Ты думаешь, идиот, что если сюда войдут советские войска и будут стрелять, пуля не попадет в меня только от того, что у меня советский паспорт, ты так думаешь!" - она поднялась и  уже не сдерживая себя, со всей силы треснула кулаком по столу.
"Да пропадите Вы все пропадом, да пошли Вы все на х...",- уже прокричала она.
"Если Вы теперь, теперь ставите под сомнение всю мою жизнь, все, что я сделала, что же будет, когда "Солидарность" победит, что будет тогда. Вы же перегрызете глотки сами себе, Вы же уже сейчас, уже сейчас боретесь между собой. И я ненавижу, я ненавижу Вашу мораль, такую, которая ведет  в никуда" - она не видела ничего и никого. 
Очнулась в коридоре, сидя на лавке. Перед ней на корточках сидел Тадеуш и гладил ее по руке.
"Да ты успокойся, ты ведь ненормальная, ну истинно ненормальная" - проговорил он. Они там закрылись и никого не впускают."Ну ты и дала,ты же просто озверела"-проговорил он.
"Я бы, если бы тебя не знал, я бы не поверил, что ты так можешь.Я тебе чаю принес,попей и успокойся"- встал, направился к дверям комнаты заседаний.
В коридоре было полно людей несмотря на ночное время. Рядом с ней на лавке было пустое место но никто не садился и все как то удивительно смотрели на нее.
Через полчаса дверь к Новаку открылась,он вышел сам и подошел к ней.
"Ну идем" - сказал он,-"Идем, ждут нас".
Ей не хотелось,ей всерьез не хотелось идти в эту комнату и она чувствовала себя как оплеванная,как ничто.Одновременно она понимала, что "потом", потом она не сможет ни себе и никому в жизни объяснить, отчего она не пошла за Новаком. Она понимала, что в счет идут только дела, а не пустые, обидные фразы.
"Pani ma taki mily lwoski dyalekt, dokladnie jak moja matka.
Moja matka ze Lwowa" - тот из Варшавы поднялся, как только они вошли с Новаком в комнату и подошел к ней.
"Ja wogole zawsze wierzyl, ze rosjanie, to to wielki narod, naprawde  wielki narod " - он  протянул ей руку, она подала свою руку ему и он поцеловал ее.
"Mi jest przykro, prosze Pani, naprawde, no koledzy tak stoja za Pania, ze ja musze kapitulowac" - закончил он.
"Nazywam sie Zbigniew Roszewski " - он подал  ей руку еще раз и она протянула ему руку и он опять поцеловал ее в руку.
"Ну вот и давайте к делу перейдем" - как хозяин проговорил
Тадек.
"Дело тут в том,что мы не можем сейчас допустить провокацию, какую угодно"-сказал Ярчик.
"Они только и ждут,они просто могут ее убить, а потом развести такое в гвзетах, что мол в Польше начали убивать граждан Советского Союза и т.д., у них же такая же как у геббельсовская пропаганда и все их действия такие же и они
под любым предлогом могут начать что хочешь. Поэтому, я считаю, ей нужно теперь дать охрану" - закончил он.
Обращение к советским солдатам на пол страницы текста на русском языке она повторяла неколько раз, пока, после очередного прослушивания, они не выбрали со вторым человеком из Варшавы самый лучший вариант.
Новак предложил дать ей человека, который будет за ней ходить день и ночь и будет ночевать у нее в доме.
Человеком таким был Владек, которого  она давно знала. Ему было тридцать и он работал до "Солидарности" в милиции в специальном подразделении. Его уволили оттуда и он от двух лет  работал в отделе охраны в воеводском отделении
"Солидарности".
На другой день вечером опять было заседение в  здании воеводского комитета,ее пригласили, чтобы обсудить с ней
ту вешь, для которой ее вообще пригласили в ту ночь
10 декабря. Касалось это переговоров с командованием советских войск, стационирующих в Польше.
После заседания Новак предложил ей поехать в одну из ближайших деревень и переночевать там.
Ехали они около часа. Двор стоял одиноко среди поля.
Рядом  был скотный двор. Большой и массивно построенный
дом со всем хозяйством выглядел как крепость.
Их ждали. В горнице был накрыт стол и хозяин обнял Новака
по дружески,а она протянула ему руку,которую он пожал твердо
и приветливо.
"Мы Вас заждались,знаешь" - сказал хозяин Богдану.
"Ты вот там заседаешь, а я тебя жду" - добавил.
"У нас сегодня тоже было заседание.Все в один голос говорят, что русские прийдут. Неизвестно ведь какую с ними тактику выбрать".
В большой комнате в углу сидел старичок и внимательно слушал их беседу.И вдруг встрепенулся и, опираясь на палку, встал. Был он высокого роста и это стало заметно, как только он встал.
"Вы молодежь не знаете русского"- сказал он.
"Я то помню 1939 год, когда  нашу деревню в сентябре в любельском заняли красные. Сначала мы то думали, они нас от немцев освобождать едут. Да куда там. На третий день в деревню приехали немцы в автомобиле, генерал какой-то и потом была встреча с ихним, русским генералом. Ну пили все здорово а потом пошли ихние денщики по деревне баб ловить. Так вот я своих баб всех в подвал попрятал в огороде что был и завалил главный вход. А запасной то был у меня сделан за забором, вход то. Так вот влезли они к нам. Сижу я один в избе ну и сын со мной, сыну то было тогда 17 лет, но он крепкий у меня был. Входит значит  русский, но не солдат знаешь, а как его там комиссар, значит.
"А где бабы" - спрашивает. А я ему:"Баб своих отправил я к сестре своей в город" - говорю. А он, тому значит немцу по немецки что то, а тот ему все "Яволь, да яволь". А он мне
и говорит:" Ты",- говорит,- "Яськовяк что то воду мутишь, вот сейчас дом обыщем и если врешь, время знаешь военное, то прикажу тебя тут же и расстрелять во дворе.Так что подумай, чего говоришь то. "Вот"-,говорит,-"Наш союзник, майор Браун послал за солдатами немецкими, а они знаешь искать умеют. Но я тебе говорю, приведешь нам баб и стол сделаешь, прикажу немцам убраться". Я значит и думаю себе, что брешет он все, морда нахальная, хоть и наша славянская то. А рядом стоит этот немец и с ноги на ногу переступает. Ну я думаю, чего там и говорю ему, мол битте, садитель, может мы так сами в мужской компании так выпьем за дружбу наших народов, коли Вы уже тут сами пришли. А русский и говорит, мол, ты тут мозги мне не пудрь. А я ему, ну прошу господа,пусть дом весь переищут, сами мы тут бобылями то остались. И чего время то тратить. Я,говорю Вам предлагаю выпить с нами, по-хорошему, говорю,а то утром мне работать самому надо и с коровами и со скотом, баб то нет теперь у меня. А он спрашивает, русский то, ну и когда они приедут. А я ему,-" Да через неделю же"".
"Отец, ну хватит тебе  истории рассказывать " - перервал его хозяин.
"Да отчего же, мне очень интересно, рассказывайте дальше"- и она повернулась к старику.
"Ну вот значит",- продолжал он,-" Сидит этот немец как бы щетку проглотил, хоть и пьяный, глаза налитые такие прямо на выкате,от выпитого раньше то, не знаю где они там пили. И вижу я, что хочется ему выпить еще. А русский бегает по избе, подошел к часам, которые я еще от Пилсудского лично получал, на стене у меня висели, снял их и говорит:"Часы то именные, видно ты не простая то птица". А я ему, что мол это от моего убитого брата, он такой смелый мол у нас один в семье, ну значит погиб первый,старший был. А я,говорю,я все на земле, мне не воевать а землю значит пахать положено, оттого что я в семье  трусоватый, говорю. Я то воевать не люблю, говорю. А он тогда, а зовут то тебя как? Ну я ему и говорю сразу имя то моего убитого брата-Станислав, говорю. А он тогда и говорит: часы то не твои, брата твоего, тут стоит имя то- Адам. А Пилсудский  был реакционером. И все часы то забрал, значит. И тут значит повернулся этот немец, значит и говорит по русски, ну коряво так этому значит комиссару:"Он холоп, мы должны поддерживать хороших людей. Иди Иван, выпьем и пойдем спать, нам завтра ехать надо".
"Ну значит,я тогда мигом на стол накрыл все что дома было.
Пили мы долго, аж светать стало. Русский значит под столом уже, а немец сидя спит""-он рассказывал и рассказывал и она сидела и слушала его, как зачарованная, уже забыв, где она и почему она тут.
Миссия.
"Адвокат Бронштейн Джон" висела табличка на дверях.
В Бруклине на "еврейской улице" он был известной  личностью.
"Во первых он принимал  и без ограничений дела негров, во-вторых он говорил на русском языке и в третьих как
"Абзольвент" реномированного  ньюйоркского университета у него были оттуда друзья. И его знали, конечно же его знали, и не только знали и слава богу не прибили, как одного  его  сокурсника. Успех этот  был  явно оттого, что во-первых он был кузином рабина Брухиса, но что там родство с Брухисом, когда, кто любит Брухиса, во вторых он принципиально не имел дел с мафией, но что значит не иметь дел с мафией, когда если имеешь дело с мафией  то именно тогда и  не убивают, и это правда, потому что  так считала его жена и  самое главное в треьих он был принципиальным антикоммунистом, не так как другие, хотя конечно он не завидовал им, вовсе не завидовал, но и ничего не имел против них, ну пришел если бы кто к нему за помощью, так  он бы отказал? Конечно же он бы не отказал. Он бы не отказал, потому что каждое дело - дело  это деньги, ну конечно же деньги, а что же другое может быть  кроме клиента и  денег, для чего же тогда нужно было затевать всю эту учебу и  все это дело, чтобы  потом  не зарабатывать денег и не дай боже не иметь денег, чтобы  не иметь жены и детей. К чему все это, если  ты не можешь быть  мужчиной и сидишь на улице целый день и играешь на скрипке, как например этот Гродинский?
Ну это же понятно, что если не можешь или не хочешь, то можно быть сапожником, как Грогер ,и это тоже деньги, но не играть же на скрипке и то на улице, как Гродинский." -
адвокат сидел в своем кабинете и был вполне доволен собой.   
Людей сегодня было мало, то ли оттого, что вообще дел было мало в последнее время и он уже подумывал , не заняться ли ему может быть  в большей степени криминальными делами и может быть здесь он сможет найти большее число клиентов.
Он вообще только что пришел с обеда и его секретарша мадам
Уолькер, заварила ему как обычно кофе. Кофе она подавала ровно в 15 ноль ноль. Мадам Уолькер  была протестанткой и он очень гордился тем, что она его так ценит и,несмотря на разные времена, которые пришлось перенести его  адвокатской практике, она всегда была с ним. Между ними не было ничего, абсолютно, и он тоже гордился этим. Он был шефом, а она была шефом канцелярии и оттого у него а канцелярии всегда был образцовый порядок и ему многие этого порядка завидовали.
Она же, когда он выграл первый свой процесс и появились деньги, предложила пригласить архитектора и тогда же был сделан прекрасный ремонт и подобрана мебель. Он не стеснялся принимать каждого и так уж осталось.
Включил радио, был первый концерт Брамса и он переключил
на первую станцию, где в это время пятнадцать минут каждый день был джаз. Он пил кофе и слушал музыку.
Любил он класику, почти всю, и конечно же джаз, хотя он понимал, что это было признаком не совсем  хорошего тона.
Но он любил джаз и ходил на концерты в "кнайпах", он не мог не ходить на концерты и ходил втайне от всех  домашних со своим другом Питом. Пит попал когда то в историю и его как негра никто не хотел защищать, но он взялся за дело и выиграл его.
Берта влетела  в кабинет отца, запыхавшись, было уже десять минут четвертого.
"Послушай, отец",- сказала она,-"Брухис сказал, что он ждет тебя у себя в три часа, сейчас уже начало четвертого, ты позвони ему.Я просто не смогла раньше приехать, по дороге была какая то демонстрация и пришлось объезжать".
Брухис сидел в своем бюро и ждал Джо. У него появилась идея и он хотел поделиться с  кем то, лучше всего, конечно с адвокатом.
Джон приехал к нему без пятнадцати четыре.
"Дело в том",-начал Брухис,-"Дело в том, что этих несчастных  евреев из Европы, как я выяснил отправят да днях, и это абсолютно точно, отправят обратно в Европу, вопрос только в том, чтобы найти замену для команды судна, так как всю  команду немецко-голландскую  арестовали и они теперь  находятся в лагере для интернированных. Они судно не поведут в Европу"-он произнес  всю тираду одним дыханием.
"Ну так в чем же дело?" - спросил Джо,- "Нужно найти новую команду,  которая бы хотела ехать в Европу, не так ли? "-
спросил он загадочно,- " Ну я тебе тут не помошник".
Он встал, так как привык к тому, что  у Брухиса  по крайней мере раз в месяц  появлялись  гениальные идеи, осуществление которых было невозможно или которые за него  легко могли решить другие, как например и эта  его " идея".
" Я прошу тебя , сядь " - осадил его Брухис.
"Я зарабатываю деньги своим трудом, не так как другие" - с еле скрываемой злостью  сказал  Джо.
"Я не обижаюсь на тебя тем разом, просто некогда, Джо" - сказал тот.
"Так вот, как только найдут команду на следующий день судно пойдет обратно в Европу, понимаешь. А это значит, что если команду будут искать , ну например еще две недели, то судно еще две недели не выйдет из порта" - загадочно произнес он.
"А это значит, что можно будет в это время что то придумать, чтобы  оставить  людей тут, ты это понимаешь? " - и он  прищурил глаза и скрестив руки под подбородком, уперся локтями о стол.
"Ну и что же ты придумаешь, ну интересно?" - спросил Джон.
"Ну я об этом уже думал и думал много" - продолжал рабин.
"Дело в том, что судно вообще не может попасть в Гамбург, ведь его просто или потопят или  арестуют, жаль ведь судно, правда же, ты начинаешь понимать!" - почти выкрикнул он.
"Какой же ты дурак " - продолжал он, ведь если это так , а это так как я говорю " - тянул он как на проповеди,- " То
куда может пойти судно,ну куда ?" -он вошел в раж и разговаривал с самим собой.
"Судно может войти в один из портов Англии, или его пошлют к черту на рога"- закончил он.
"Так вот, чтобы его не послали в Германию или к черту на рога, нужно сделать так, чтобы его точно послали в Англию"-
с торжеством произнес он.
"Ну и как же ты это все решишь?" - удивился Джо.
"Очень просто, совершенно просто и для этого мне нужен ты" - с торжеством в голосе произнес Брухис.
"Заставить Президента Соединенных Штатов Америки сегодня послать судно с этими несчастными в Англию может только один человек в Америке. И этим человеком  является Посол Советского Союза в Вашингтоне"- закончил он и замолчал.
Воцарилось молчание. Перед Джо  сидел Брухис как всегда со своими мировыми проблемами и как всегда выглядел приэтом очень смешно и Джо рассмеялся.
"Ну видишь, какие у меня гениальные идеи!" - с торжеством произнес Брухис, - "Я вижу, что идея тебе понравилась".
"Но это еще не все"- продолжал он, "  русские   согласятся помочь только тогда, когда  они увидят свой интерес в этом.
не денежный, хотя этого нельзя исключить,  но обязательно политический" - сказал он.
Идея его была бредовая, он и сам наверно понимал это, но уж точно понимал это Джон.
Но ему сделалось интересно выслушать до конца этого идиота и он  остался сидеть и перестал смеяться.
"Так вот я сейчас же позвоню в Посольство  СССР и  попрошу об аудиенции с послом и скажу , что это дело государственной важности.
"Ну ты хоть знаешь,о чем ты будешь говорить с послом"- спросил Джо.
"Говорить будешь ты" - сказал Брухис,-"Я ведь не знаю русского языка".
"Я не буду говорить,можешь забыть об этом, да и что я должен говорить,о каком таком деле государственной важности?" - спросил Джо.
"Ну, я думаю, что если бы русские хотели кого то послать с миссией в Европу, ну скажем инкогнито,  под видом например  простого члена команды, или например можно одного из "этих евреев" ссадить и посадить туда русского. Ну откуда ты знаешь, может быть им нужно кого то  послать в Европу? " -  с торжеством произнес он.
"Но только  не нужно об этом им говорить, их нужно просить, чтобы отправили судно как можно быстрее и сказать, что нет
замены команды судна и, что может быть  такую команду имеют русские" - хитро тянул он дальше.
"А что же англичане?" - спросил Джо," ты что же  думаешь, что они согласятся выполнить  каждую просьбу Президента или русских?"- спросил он.
"Проба, это наша последняя  проба, других идей у меня нет " - закончил Брухис.
Аудиенцию в Посольстве СССР им назначили через два дня.
Перед зданием посольства СССР стояли две бронированные  автомашины и перед воротами прогуливалось трое  вооруженных
полицейских.  Они оставили  свою машину два квартала раньше и стояли перед  посольством на противоположной стороне  улицы.Еще когда они ставили в  перулке свою машину к ним подошел какой то тип и спросил Джо, как его фамилия, потому, что он ждет здесь человека по фамилии Кертен, но не знает его в лицо.Было это очень подозрительно. Они оба понимали, что от этого  визита в Посольство СССР у них могут быть проблемы с властями и наверно эти проблемы уже начинались.
Брухис первый перешел улицу, стоял уже перед полицейским, который остановил его и что то ему говорил. Через минуту Брухис махал ему рукой. Джо перешел тоже улицу.
"Он спросил имя и фамилию и я ему назвал  твою фамилию и имя"- сообщил ему Брухис.
"А почему же ты не сообщил своей фамилии" - спросил Джо.
"Ну я, видишь ли лицо духовное и не могу заниматься политикой,а ты адвокат, я приехал только тебя благословить" - заявил Брухис.
У Джо все внутри кипело. Он не мог поверить, что он , так хорошо знавший  своего  двоюродного брата и его  методы и тем разом попался и теперь должен был расхлебывать всю его бредовую затею. В это время полицейский вернулся и попросил у Джо водительские права. Посмотрев их,он сказал, чтобы Джо следовал за ним, а права оставил у себя. Они стояли перед  входом в посольство и Джо подумал, что  если он сию же минуту не  заберет у полицейского права и не извинится перед ним, то все  можно будет потом отыграть, обратившись к своему  сокурснику О"нейли,отец которого был   сенатором. Он  тронул полицейского за плечо и сказал:"Прошу  Вас отдать мне права, тут вышло недоразумение". Полицейский повернулся к нему и сказал:"Пожалуйста, ваши права, но Вас ждут в посольстве и я обязан Вас довести  до приемной".
Джо понял, что сейчас решилась его судьба и  что его карьера закончилась и  он  подумал, что он не сможет даже, как Гродинский играть на улице на скрипке, потому, что играть он не умел.
В открывшихся дверях посольства  появился  одетый в гражданское человек  с выправкой военного. Полицейский пропустил Джо вперед, русский слегка отступил назад и они очутились в фойе.
По правой  стороне стоял столик с настольной лампой, за столиком сидел еще один тип в гражданском. Американский полицейский вытащил из  нагрудного  кармана свое удостоверение и протянул его русскому за столиком. Русский обратился сразу же за водительским удостоверением Джо.  Он списал данные их обоих в толстую книгу, которая лежала на столике, старательно выводя все букву и макая  усердно   пером в чернильницу.
Потом он отдал водительские права Джо и  удостоверение  полицейскому. Первый русский  предложил Джо сесть на  лавку, стоящую  вдоль стены и   проводил полицейского к двери.
Потом он  прошел через все фойе и, открыв дверь в противоположном углу, удалился. Дверь закрылась и воцарилась тишина. Тот за столом убрал книгу в стол и сидел, положив руки на стол как ученик, выпрямившись как истукан. Джо осмотрелся.
На противоположной стене  на высоте где то двух метров  висел портрет Сталина. Под портретом стоял столик с выгнутыми ножками а на нем стоял массивный деревяный чернильный прибор и лежала книга, наверно для посетителей или еще для чего то.
По противоположной стороне стояла такая же длинная лавка,  темного дерева. Комната  до самого потолка была оббита    темным  лакированным деревом, с потолка спускалась лампа в виде абажура со множеством стекляных  побрякушек. От нее исходил какой то угнетающий  свет. Джо чувствовал себя  потеряным и  ему вспомнились слова Кауцкого, когда он  окончательно вернулся после "НЭПА" из России домой:
"Они затеяли там огромную резню".
Он сидел в этой, как он понимал приемной, и ему казалось, что прошла вечность. Посмотрел на часы, прошло уже сорок пять минут с того времени, как он сел на эту лавку.
Встал и подошел к человеку за столиком.
"Вы  не подскажете, когда же меня примут?" - спросил он.
Человек посмотрел на него так как будто бы его не было и не ответил ничего.
Джо повернулся и сел опять на лавку. Прошло опять пол часа.
И тогда он подумал, что ведь он в конце концов не мальчик , и  ведь они не знают, о чем он собирается с ними говорить и если его так долго держат, то наверно может быть  и не прмут вообще и сообщат ему об этом черт знает через сколько.  И свмое главное, он  когда то  эмигрировал из России , будучи еще ребенком и может быть они наводят справки, ведь Кауцкий  говорил, что у них  есть все  досье еще из  Главного охранного отделения.  Вообще ему следовало бы перед приходом сюда переговорить с Кауцким, но из-за  этого идиота, как он в сердцах называл Брухиса, из-за этой таинственности всего дела, он не перговорил с ним и даже не сказал о том, что он едет сюда  никому, даже жене.
Он опять встал, подошел к человеку  и сказал ему, что он хочет выйти, так как встречи по видимому не будет. Человек опять смотрел на него как на стену.Тогда Джо подошел к входной двери и нажал на ручку. Ручка не двигалась и дверь не открывалась. Ну что оставалось бы сделать нормальному человеку,  наверно кричать. Но Джо не мог ничего подобного сделать, а одновременно он понимал, что все это выглядит как то удивительно и,что наверно, он  перепутал время и он еще посмотрел на часы - прошло уже полтора часа совершенно точно полтора часа.
Он подумал, что, если  сейчас не войдет кто либо в эту
коробку, как он мысленно назвал "фойе", то он просто встанет и начнет ходить по этому "фойе", чтобы начать по крайней мере действовать человеку  на нервы, если вообще ему можно было действовать на нервы.
В коробку никто не входил и Джо встал и пошел в противоположный угол  фойе, туда, где  была дверь, за которой  скрылся первый русский.
"Сядьте, пожалуйста на лавку"- услышал он  вдруг голос  человека за маленьким столиком,-"Ходить  здесь запрещается",-
добавил человек за столиком.
Джо подумал, что это какое то чудо, что такого он не видел в жизни, и одновременно он почувствовал облегчение оттого, что с ним кто то говорит. Он сел  на лавку опять. Прошло еще пятнадцать минут. Джо встал и подошел к человеку за столиком.
"У меня нет времени и если меня  не примет посол, то прошу открыть мне дверь и я уйду" - заявил он.
Человек, цедя сквозь зубы произнес:"Посол примет Вас как только освободится".
Джо сел на лавку опять и воспринял духом - он был уверен, что посол его примет, но самое главное  он хотел  уже сам этой встречи с послом.
И от этих мыслей  ему вдруг захотелось спать. Он подумал, что  если он заснет, то это будет афронт, и что же он скажет, ну например Брухису, что он спал в Посольстве СССР.
Ему же никто не поверит, и все подумают, что у него нервный срыв и ему обязательно нужно лечиться. Но он не мог более бороться с овладевшей им страшной сонливостью, он  трудом держался просто на этой скамейке без  поручней. Скамейка кончалась где то около метра от ближайшего угла  этого фойе и поэтому  нельзя было даже облокотиться ни обо что, чтобы не упасть на лавку, если он вдруг заснет. Он представил. что он действительно заснет и представил себя,лежащим не этой лавке.
Но он уже не мог ничего поделать собой и провалился куда то.
Спал он, наверно, какие-то секунды  и, когда почувствовал, что он просыпается,весь встрепенулся и посмотрел сразу на человека
за столиком. Человек сидел прямо и твердо и немигаемо смотрел в стену. Джо подумал, что он  после этого визита, если он выйдет отсюда, будет другим человеком, и уж  точно купит обязательно  огромное кресло из желтой кожи, о котором ему прожужжала  мозги его жена.Оно казалось ему неподходящим и не достаточно стильным к их прихожей, но теперь мечтал, что первое, что он сделает после выхода отсюда – он купит это кресло. Он давно забыл о том, для чего он пришел вообще сюда и  вдруг вспомнил. Сон  сняло как рукой. Представил себя героем и спасителем нации и людей. Представил себя уж точно, как он рассказывает об этой аудиенции и тогда конечно все будут ведь его спрашивать,что он делал так долго в посольстве и он не может ведь сказать, что он просто ждал, потому , что ему никто не поверит. На противоположной стороне улицы наверно ждет его Брухис. Но если он  так долго не появляется, то возможно Брухис думает сейчас, что он сидит с послом СССР и составляет с ним какой то тайный план,иначе ведь в каждом нормальном заведении человека бы по крайней мере выпустили бы или предложили бы по крайней мере выпить хоть воды или  сказали бы вежливо, что туалет находится там то и там то.
Он решил в уме составить план о том,что он будет рассказывать Брухису.
Представил себе, что сейчас откроется дверь и его пригласят
и он  пожмет руку послу и представится и подаст свою карточку.
Потом он изложит  причину своего прихода сюда. Но где же вопрос государственной важности. Он не мог себе самому объяснить, что же это за вопрос. Ему сделалось не по себе, оттого, что он должен был  здесь  выдумывать государственное значение этого дела. И он задавал себе вопрос,  где же эта государственная важность, о которой он  пришел сообщить послу. И вдруг заскрипело кресло. Звук был настолько новый и необычный,что он   очнулся от своих мыслей и подумал, что государственное дело - это их судно с этими евреями и он предложит послу, что если уж это судно пошлют обратно в Европу, то он от лица этих людей может предложить послу, что все эти люди, которые только могут носить оружие, могут пойти на фронт, русский фронт. И что он просит посла о помощи в решении этого дела. Но он ведь не спросил об этом  людей на судне,хотят ли они вообще воевать, он  даже не знал,сколько людей точно и какого возраста и пола и вообще подходят ли они для того,чтобы носить оружие и воевать.
Но он решил, что именно так он будет действовать и  если война, то воюют все. И от этого ему сделалось страшно и он подумал, что он тоже, по идеи, должен идти воевать.
Но воевать он не хотел. «Какого черта должен он идти воевать»,-
задавал он себе один и тот же вопрос, как будто бы уже было решено, что он должен идти воевать. И действительно, кто сказал, что он должен воевать. И он успокоился- ведь это все придумал он сам и сам решил, что он должен воевать, как и все остальное.
"Но ведь ты же юрист",- промелькнуло в голове у Джо.
"Ведь ты же юрист, черт побери",- подумал он.
Его злила  неопределенность его положения здесь и уже невозможность выйти отсюда, не решив этот вопрос.
Но как! Как он должен был его решить. И но в бешенстве подумал,
что когда он выйдет отсюда, то первое, что он сделает, он расскажет об этой подлости Брухиса всем своим знакомым и пусть тогда на его проповеди приходит три с половиной человека.Сидел выпрямившись гордый от своей мести. Он как то уже не думая, вскочил от этих своих размышлений и услышал голос  из за маленького столика:
"Прошу сесть". Он сел.
Решение пришло к нему сразу. Ведь, если эти евреи граждане
стран, которые заняла Германия, то значит, они граждане союзных государств, а если они граждане государств "Оси", то их можно интернировать. И если это так, то граждан Прибалтики можно интернировать,здесь в Америке. Но что же делать с гражданами Голландии. Они, они тоже...., но он не знал настоящего правового состояния дел и понимал, что все это чистые спекуляции и что он, как юрист, должен был прийти сюда подготовленным, а не так вот глупо и тупо сидеть тут в этой коробке. И он лихорадочно искал решения и не находил его.
Джо не знал и даже не мог себе представить всю полноту  последствий для других людей и для него самого, которые последуютв результате его встречи с Послом СССР.
После  более двух часов ожидания в  темной  и мрачной коробке дверь в углу вдруг неожиданно открылась и вышел первый русский.
Он подошел к Джо и сказал:"Посол примет Вас через четверть часа. Пройдемте".
Джо встал и ему показалось, что у него нет ног или они сделаны
из чего то мягкого, наподобие ваты и он шагнул  за русским.
За дверью был пустой длинный коридор с рядом дверей  с обеих сторон. Из за дверей не доносилось ни звука, как будто бы все вымерли или никого здесь никогда и не было.
Русский  открыл вторую дверь с левой стороны и они очутились к комнате, очень похожей на коробку при входе и он подумал, что по-видимому у них все комнаты как  коробки, глухие и мрачные.
Человек обернулся к нему и сказал:"Вы понимаете, что сейчас война и мы обязаны произвести Вам личный  досмотр.Вы понимаете, что такое личный досмотр" - спросил он.
"Да"- сказал Джо. Он даже не успел опротестовать или сказать что то другое, от  этого ждания и мыслей он чувствовал, что его
воля настолько ослаблена, что ее уже почти нет и он почувствовал злость на самого себя.
Русский провел его через еще две комнаты в следующую "коробку", где вдоль стены стояла лавка и сказал:
"Раздевайтесь".
"То есть как"- спросил Джо.
"До гола" - сказал русский.
"Но ведь это недопустимо"- вырвалось у него с хрипом из горла.
"Не понял" - сказал русский.
"Вы должны раздеться до гола для личного досмотра и прошу побыстрее, у нас мало времени"-произнес он с нажимом.
Он стоял и не двигался. Джо начал раздеваться, он понял, что наверно нет никакой разницы между  этими лагерями у Гитлера и теми,о которых ему в тайне рассказывал  Кауцкий.
И он подумал о том, что наверно в этих лагерях никто не просит раздеться как его тут только для личного досмотра.
Джо разделся и заслонил руками  гениталия. Ему было стыдно и обидно оттого, что его вот так посередине столицы Соединенных Штатов Америка вот так просто какой то русский заставил снять штаны и он снял эти штаны и стоит вот так без протеста  посередине комнаты голый перед чужим человеком, как последний какой-то преступник. И он понимал, что даже преступников не раздевают у них в Америке, даже преступников.
Русский посмотрел на него и сказал:" Уберите руки, станьте  прямо". Он опустил руки и стал прямо.
"Нагнитесь"-  произнес русский.
"Присядьте десять раз" - последовало дальше.
Он выполнял все, что ему говорили, и ему начало казаться, что
он уже на войне, что эта война уже здесь в Америке и что он первая ее жертва.
Ему было приказано одеваться только тогда, когда его так голого  просмотрела еще какая-то баба в белом халате и чепце на голове-
просмотрела его горло и уши!
Сопровождающий стоял все время в углу комнаты и наблюдал за происходившим.
Его провели еще через два или три коридора, так что он уже не  мог себе представить в какой из этих коробок он сейчас находится, и оставили сидеть.
Комната отличалась от всех других только тем, что в углу стояло два кресла из темно коричневой кожи, а между ними стоял маленький столик. Кроме того в комнате были окна, правда заслоненные тяжелыми шторами, отчего в комнате был полумрак.
В углу, перед столиком, стояла на полу лампа с длинной деревянной ножкой. Больше в комнате не было ничего и никого. Две двери с противоположных сторон дополняли  меблировку.
Одна из дверей открылась вдруг и в комнату стремительным шагом,
почти вбежал человек среднего роста, рядом  семенила солидного вида женщина в очках. Дверь оставалась открытой и  вслед за  послом и  женщиной вошло еще двое людей, каждый из которых нёс
по стулу.
Джо встал и  шагнул навстречу послу.
"О рад, очень рад видеть бывшего гражданина Российской Империи"- произнес посол и пожал протянутую Джо руку.
"Мы не знаем, понимаете ли Вы все по-русски и поэтому при нешей беседе будет присутствовать  товарищ Павлова, она переводчица " - произнес он старательно и медленно выговаривая слова
по-русски.
„Да пожалуй, госпожа Павлова может остаться, но  практически я понимаю все и говорю неплохо по-русски только вот может быть , акцент подводит" - извиняюще произнес Джо.
"Да Вы говорите превосходнопо-русски и все же товарищ  Павлова
останется, на всякий случай, если у Вас будут затруднения "-  произнес посол.
Посол носил пенсне еще на манер начала столетия - это было как то удивительно. И потом это постоянное "товарищ",  а не «господин».
Джо изложил коротко причину своего прихода и замолчал.
Конечно он говорил о том, что люди на судне приехали сюда, чтобы тут остаться. Но не мог же он, гражданин  Соединенных Штатов Америки, страны союзницы  Советского Союза в этой войне, но союзницы на время войны, потому что всем было ясно, что этот союз только на время войны, не мог же он  прийти сюда, чтобы критиковать страну, в которой он живет и так вот просто говорить, что его страна  может принять людей, но только тех, которые ей нужны, а не тех, которые ей не нужны. И он обошел этот вопрос по-мастерски объяснив послу, что люди на судне все как один не хотят тут остаться и что это может подтвердить например рабин, который побывал на судне, они приехали сюда только потому, что надеялись на то, что Соединенные Штаты Америки помогут им получить вооружение. И он выпалил это все и опустил голову. Он понимал, что  каждое новое  предложение , слово, звук, все будет выглядеть еще более ненатурально и смешнее. Посол вдруг резво встал исказал :"Да Вы батенька, не умеете  врать, и это похвально, очень похвально".
Потом он подошел к двери и сказал кому-то:"Прошу принести нам чаю и прошу вызвать Крючкова". Он подошел  к окну и слегка отслонил тяжелую штору. "Да, я вижу Ваш  товарищ наверно ждет Вас"- сказал он  и обратился  к Павловой:
"Товарищ Павлова, мне думается, что мы справимся с господином адвокатом, Вы свободны".
Павлова поднялась чопорно и вышла как тень из комнаты.
Они остались одни. Тот Крючков, которого вызвали, еще не появился и посол подошел к столику. Вдруг он по детски  хлопнул в ладоши и рассмеялся.
"Вы  удивительный человек",- сказал он,- "Ну вместо того, чтобы заниматься своими делами, Вы можно сказать лезете, да Вы лезете  в высокую политику" - закончил он мертвенно холодным тоном.
"Мы  знаем, что Вы защищаете негров и знаем прошлое Вашего  знакомого, который помогал России в тяжелые годы после Великой Октябрьской Революции и поэтому мы согласились выслушать Вас",- произнес он с нажимом,-"Но Вы должны понять, что сейчас идет война и наша страна несет огромные потери.
Под руководством нашего великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина и Коммунистической Партии мы, конечно эту войну выиграем"-  произнес он  так, что Джо сделалось  жутко и в висках застучало так, что он машинально приложил руку к голове и ему сделалось слабо.Он съезжал куда то вниз и все ниже и ниже.Вдалеке звучал голос:
"Да поднимите же его, еще не хватало,чтобы он здесь скончался " - Джо очнулся и машинально улыбнулся.
Он сидел лежа в этом кресле а вообще-то лежал на двух креслах и под головой у него появилась подушка.
"Не вставайте, лежите, да лежите же"- сказал посол наклоняясь над ним,- "К сожалению, Ваше время истекло и я вынужден  оставить Вас",- сказал он,- "Но Вашим вопросом займется  товарищ Крючков",- закончил посол и протянул ему руку,-
"До свидания товарищ Бронштейн"- сказал он и вышел.
Джо лежал один в комнате и ему было не по себе.
Он вел себя как последняя баба, так по крайней мере казалось ему и он решил подняться и уйти не дождавшись этого какого то там Крючкова, который все еще не появлялся.
В комнату вошла прежняя тетка в халате, которая вела его
"личный досмотр" ушей и носа и села на стул, на котором перед ней сидела переводчица Павлова. Джо принял сидячую позицию и  попросил ее дать ему воды.
" Вы должны лежать, прошу вот чай " - произнесла она казенно и подала ему остывший уже чай. "Как только Вы почувствуете себя лучше, Вы можете идти "- сказала она начальственным голосом.
Джо не мог поверить. Только что посол сказал ему, что как только он отлежится с ним будет разговаривать этот их какой то Крючков. И вот пожалуйста не прошло и пяти минут и  к нему присылают какую то бабу и  предлагают полежать а потом  уйти отсюда.Что же он делал тут, это же полный  провал  дела о котором он проишел просить, что же он скажет вообще Брухисуи вообще, какого черта он сюда пришел, и  ведь это же  ясно, с ним просто играют, с ним просто играют и  пошутили как  с последним дураком.  Мысли пролетали в голове и где то застревали в стене напротив и он чувствовал, что мыслей в голове остается все меньше и меньше и он испугался. что возможно, если он останется тут дольше, то он не будет вообще понимать более как его зовут.
Он последним усилием воли встал и  заставил себя улыбнуться.
" Ну вот видите",- произнесла  в халате,- " вот видете, у Вас
 уже другой цвет лица, а то Вы совсем  были бледный как стена",- закончила она примирительно,- " да Вы посидите, посидите",- вдруг по бабьи и с жалостью тихо почти проглатывая слова произнесла она. Ему стало вдруг почему то ее жалко, хотя он знал ее только какой то час. Джо  внимательно приглянулся к ней. Ей было может быть сорок, а может быть пятьдесят лет, была она полная  но не квадратная  как шкаф , а просто полненькая, можно сказать кругленькая  с широким румяным лицом и  голубыми
глазами. Из под чепца выбивались русые  волосы и видно было, что на голове у нее прическа наподобие  кос закрепленных на затылке.
" Как Вас зовут",- вдруг неожиданно для себя самого спросил он.
" Господин Бронштейн",- вдруг уже без нотки жалости произнесла она,- " пройдемте, я провожу Вас  к выходу", - она встала  и притянула руку  вбок, как  бы указывая ему  дорогу к выходу,-
" проидемте". Они вышли из комнаты и очутились в коридоре.
Она открыла дверь напротив  по коридору, пропустила Джо вперед
и без слова захлопнула за ним дверь.
Джо очутился опять один  в той первой комнате, где его досматривали. Неожиданно открылась  та же дверь и перед ним предстал первый русский. который   принимал его у дверей посольства. Джо понимал. что обращаться к нему безполезно и он молча последовал за ним услышав перед этим короткое:
" Пройдемте к выходу".
Он не заметил вообще, как он очутился на тротуаре перед посольским зданием. Он стоял и дышал, глубоко и небывалым доселе желанем надышаться, как рыба, которую поймали, долго держали в ведре а потом все таки решили выпустить обратно в
реку. Он дышал, закрыв глаза. Как то мимо его сознания  рядом проезжали автомобили, и скрежетал где-то недалеко трамвай и шли люди и о чем то говорили.
" Гражданин, пройдите дальше, здесь стоять не разрешается. Гражданин , Вы слышите меня !" - донеслось до него издалека и он открыл глаза. Рядом стоял полицейский, американский  конечно же с пистолетом и дубинкой и держал его крепко за руку.
Джо попытался освободиться от этой руки, но полицейский держал его крепко и не выпускал.
" Да  пустите же черт побери" - в  озлоблении почему то  почти прокричал Джо.
" Прошу предъявить Ваше удостоверение личности"- заявил ему полицейский.
" Я только что вошел в посольство СССР и вот я наконец вышел из посольства "- сказал Джо.
" Я  не видел, как Вы входили в посольство " - сказал полицейский и легко как пушинку потянул Джо к будке, которая стояла на мостовой.
Сопритивляться не стоило, это Джо понял сразу, вообще сопротивляться полицейским не стоит , тем более, если он вооружен.
Полицейский держал его за руку мертвой хваткой.
Когда онги подошли к будке, он отпустил Джои тогда был момент, когда Джо мог бежать, просто бежать, но Джо этого не сделал, да и зачем, когда все выглядело на великое непорозумение.
Полицейский звонил куда то и только отвечал:"Так, так, так , так, будет сделано".
Джо стоял  обок будки и ждал конца этого разговора.
Он оглянулся и увидел на противоположной стороне улицы Брухиса.
Надежда на то, что все закончится  и они поедут домой в Нью Йорк  молнией загорелась в голове у Джо и он  начал махать руками Брухису и кричать ему. Но Брухис стоял, это точто был Брухис, стоял на противоположной стороне мостовой  как будто бы он не узнавал Джо и  не проявлял никаких знаков радости или по крайней мере  знаков того, что он знает Джо.
Полицейский  посмотрел его документы и  сказал, что скоро приедет машина из полицейского департамента и  он Джо должен будет ехать  в этот департамент, так как у управлении должны проверить  его Джо личность. Конечно же теперь бежать  было просто невозможно.Углом глаза, когда подъехала машина из полиции, Джо увидел, что Брухис  повернулся и пошел куда-то от посольства.
Перед Джо сидел человек в штатском и внимательно вот уже кажется в десятый раз разглядывал его  Джо водительские права.
" Итак "-, сказал  человек,- " Вы утверждаете, что в одиннадцать тридцать Вы вошли в посольство СССР. И Вы утверждаете , что где-то в семнадцать  часов Вы вышли из него, не так ли?" - утверждающе  спросил  человек.
" Да , конечно,именно так ",- произнес Джо и замолчал.
" Тогда прошу Вас сообщить мне , что Вы делали в посольстве СССР  пять с половиной часов?" -  спросил человек  и внимательно  посмотрел на Джо.
" Дело в том",- начал тот,-" что посол принял меня где то после
более трех часов ожидания и вообще Вы должны предъявить мне  по какой статье Вы задерживаете меня здесь и привезли меня сюда " - с апломбом вдруг уже прийдя полностью в себя заявил Джо.
" Мы желали бы только проверить Вашу личночность"- примирительно произнес  человек.
" Пожалуйста, Вы можете позвонить  ко мне домой и спросить мою жену "-  сказал Джо.
" Но Вы где то работаете, не так ли ?"- упорно  настаивал человек.
" Сейчас мое адвокатское бюро уже закрыто" - сообщил Джо.
" Мы предлагаем Вам переночевать у нас, мы не  хотим и не можем предъявлять Вам каких либо претензий, но если все так , как Вы утверждаете, то завтра с утра мы выясним - кто Вы такой точно  и Вы  свободны" - с удовлетворением звявил  человек.
Джо взорвался: " Вы не имеете  права  задерживать меня здесь, для этого Вам необходимо предъявить мне  конкретную причину задержания меня в отделении полиции" - с явно скрытой злостью
 процедил Джо.
" Дело в том, что сейчас идет война и Вы  вышли из посольства СССР и никто не видел, как Вы входили туда.
Молчать Джо не мог и не желал. Усталость и напряжение целого дя взяли свое и он вскочил и схватил человека за грудки , просто за грудки прямо через стол.
" Ты понимаешь, ты сукин сын, ты, ты тут   сидишь и жрешь государственный хлеб и причем даром,  полицейская  собака" - оpал не помня себя Джо.
В комнату ввалилось двое   полицейсиких и они с присущей им
 силой брутальностью оторвали Джо от   человека. который допрашивал Джо и огрели его пару раз кураками и дубинками.
Джо лежал на полу , из носа у него  сочилась кровь, брюки его выходного костюма были порваны , а о пиджаке нечего было и говорить. Он попробовал подняться , но почувствовал острую боль в   колене и  только сейчас заметил, что из порваной  штанины
 идет кровь.
Полицейские  помогли ему подняться и посадили на стул.
Человек  за столом  сидел и молча наблюдал всю эту сцену.
" Вы говорите, что Вы адвокат. Я в это не верю, но может быть я конечно ошибаюсь.
" Пит ",- обратился он к полицейскому  с рыжей и мокрой свисающей челкой,- " Пригласите сюда врача и скажите, что человек нодскользнулся на улице, мы же должны охранять своих граждан" - закончил он.
Приехавший через пол часа врач предложил завезти Джо в больницу, так как предполагал  перелом ноги.
" Мы не можем до выяснения личности  позволить Вам  ехать в
больницу" - сказал  человек за столом.
" Я хотел бы сейчас знать только одно " - заявил Джо ,-
" Ваша фамилия и звание, и предъявите Вашу полицейскую  карточку" - твердо глядя в глаза  человеку сказал Джо.
"Я представляю  адвокатскую  контору Бронштей Джон ",- произнес Джо и вытащил из нагрудного кармана свою карточку.
" О , я Вас понимаю" ,- произнес  полицейский за столом,-
" Сержант Нарру Кейли ",- и он  подсунул Джо под нос  свое удостоверение.
" Так вот сержант",- поизнес четко Джо,- " Мы забываем весь инсцидент, и Вы спокойно выпускаете  меня  в больницу, а завтра
проверяете  хоть целый день всю мою подноготную.,или же я немедленно по праву,  которое  у меня есть, я звоню своему другу адвокату и  вношу обвинение  против Вас о побитии в полицейском участке, выбирайте "- уже самоуверенно  и забыв о ноге  и всем остальном  произнес Джо твердо,-" Выбирайте !".
Полицейский не ответил , только приказал  двуим другим оставить Джо и врачу выйти из помещения.
" Да к чему эти ссоры " - сказал он примирительено,-
" Вот Вам бумага и пишите здесь, что мы помогли Вам на улице, и что побили Вас неизвестные "-  как только напишете, Вы свободны.
Джо отказался писать и подписывать что либо, он понимал, что в этом случае у него не будет никаких возможностей  подать в суд на этого подлеца.
" Хорошо",- сказал Джо,  я  останусь здесь . но у меня есть право  сделать два телефонных звонка.
Звонок Джо застал  О нейли  уже в кровати.
Франк О нейли закончил тот же университет . что и Джо, что больше они были сокусниками. Особых отношений  между  О нейли и
Джо не было никогда, да это и понятно. Но  Джо принадлежал к  так называемымым национальным меньшинствам и к тому же был белый.
О Нейли сеньор был уважаемым человеком и вот уже два раза  выигрывал в своем округе  выборы от  демократической партии.
В их округе, где семьдесят процентов населения составляли
те, кто приехал из Европы, и специально  пятьдесят процентов  европейцев были евреи,  за сеньора голосовало почти восемьдесят процентов населения.
" О да, конечно, я сделаю все, что смогу и что в моих силах "-
  успокоил его Франк,- " можешь ли ты  передать трубку  тому полицейскому, который тебя допрашивал ",- спросил он.
Сержант Кейли взял  трубку  и после двух минутного разговора из которого Джо слышал в основном: " Так точно, так, так, слушаюсь , так , так точно ", подошел к столу и  вызвал врача.
" Вы  не могли бы",- начал он ,-" сделать гипс  господину  Бронштейну , прямо здесь, так как он не поедет  в больницу ".
" Мы, я думаю, останемся друзьями" ,- миролюбиво  проговорил
сержант и подал Джо руку,- " только почему Вы не сказали мне , что Вы были в посольстве по поручению сенатора, вот этого я не могу понять, но Вам там наверху виднее " - проговорил он примирительно.
" Да , что я хотел еще сказать, Вы  можете выставить счет за Ваше лечение  в департамент полиции , все будет улажено, мы  ведь должны защищать наших людей"- закончил он пламенно улыбаясь.
В  четыре часа утра   полицейская машина в эскорте еще двух других машин департамента полиции  привезла Джо домой и двое полицейских верзил внесли Джо на второй этаж в его квартиру.
Cудьба.
"Решением Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик от 19 июня 1941 года" - посол сделал паузу и читал дальше :
" Присужден ОРДЕН БОЕВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ за заслуги в укреплении обороноспособности страны, за мужество и отвагу при исполнении служебных обязятельств товарищу  Крючкову Араму Эдуардовичу " и дальше  две подписи:" Председатель Президиума Верховного Совета СССР - Калинин М.И. Секретарь Президиума Верховного Совета СССР  Горкин А.Ф." - посол прочел казенную бумагу и кивнул в сторону, служащий посольства протянул ему  синего цвета коробочку и Арам  выпрямился.
Посол прицепил орден  к ластовице костюма и Арам выпалил традиционное: " Служу Советскому Союзу".
Орден вручили ему только  сейчас, в начале августа тысяча девятьсот сорок первого года и при всей неразберихе и суете
дней было просто чудом даже то, что орден ему вручили.
Далеко далеко шла  война. Но война не может быть далеко, каждая война всегда близка, если сможешь себе представить её.
Всякие эмоции отодвигаются и пропадают куда то , всякие  желания и мечты и надежды на что то исчезают и их место заменяют только коммуникаты событий и образы, которые возникают в голове и стремительно пропадают, а вернее вытесняются нашим подсознанием для того, чтобы их место заняли  совершенно простые может быть даже примитивные желания и оттого  сознание работает все больше и больше только для того, чтобы  успокоить подсознание и в конце концов человек делается машиной  своего искаженного подсознания животного.
Арам лежал на кровати в брюках и майке, смотрел в потолок и задавал себе  простой вопрос: " Почему  почти все дома в мире построены так, что  стены комнат в них, в домах образуют  между собой углы в девяносто градусов ?". Он  начинал  вести сам с собой долгие и изнуряющие его доказательства  об этом чертовом прямом угле и доказывал, перескакивая в мыслях так стремительно, что потом не мог восстановить  хода доказательств то, что  этот прямой угол вовсе не прямой а неизвестно какой и нам только от строения нашего мозга и  оттого, что мы не имеем
обратной связи с  представляемыми  нами событиями, кажется, нам только кажется , что он этот угол прямой и объективно его прямоту или непрямоту мы сможем доказать только тогда, когда  сможем понять   форму  существования действия этого угла
на каждого смотрящего не этот угол.
Он был далеко от всего, что его сейчас окружало  и чувствовал себя так свободным, что мог представить  себя разделенным на  части так, что каждая чась была кем то и чем то оторванным и бесконечно независимым.
В посольстве СССР  в Вашингтоне  холостяки жили в основном  здании, построенном в начале столетия и принадлежавшим еще Царской России а потом перестроенном на гостиницу при посольстве. Комнаты были довольно удобные и  расположены так, что шум с улицы  доходил приглушенными звуками и если открыть
окно  можно было увидеть внутренний садик посольства с песочницей и играющих детей служащих посольства.
Он встал с кровати и открыл окно.
" Сашка, Сашка, отдай мне немедленно  моё ружье , твоё лежит в палатке и ты должен его зарядить , а не забирать моё "- кричал какой то пацан, а тот другой,которого звали Вовкой,
у которого было это "ружьё" держал его  в отвес и упрямо не хотел отдать его этому Сашке. Сцена перерастала в  войну , так как  Сашка был толстый и неповоротливый  и ему было лень или трудно взять это " его ружьё и зарядить" и было удобнее и сподручнее  ударить этого Вовку и в случае, если тот от удара плакал, тоже заплакать  еще громче самому и побежать к матери , крича, что  Вовка его ударил.А все было совсем не так и достаточно было понаблюдать за игрой детей, чтобы понять, что у
Сашки паскудный характер, а Вовка как то старается не упасть лицом в грязь и доказать и  Сашке и себе, что он лучше и благороднее этого Сашки.
В угловых дверях , выходящих во двор посольства появилась  женщина с ведром и тряпкой в синем халате и белой косынке  на голове. " Да  что же ты опять затеял то",- произительно крича
всплеснула она  руками и оставив ведро и тряпку схватила Сашку  за шиворот и начала отчаяно рукой лупить его,- " Вот  не могу понять то в кого ты такой паскудный то"- голосила он и голос ее слился с плачем Сашки. Потом все затихло. Вовка молча ковырял в песке своим " ружьём" а потом сел на край песочницы, вытащил из портфеля какую то книжку и стал ее читать.
Это был кусочек того, что  было так понятно и так далеко.
" Ты деточка, когда видишь как  дерутся другие,ты  не влезай в драку, только после того объясни тому, кто не прав, что он не прав. Во время драки никто не поймет тебя . " - он вспомнил как учила его тетка Тамара, когда  ему было где то лет одиннадцать и он пришел однажды домой побитый и злой и от отчаяния плакал забившись в угол комнаты.
Но в его всей натуре было что то, отчего он не ждал никогда того момента, когда все перестанут драться, наоборот он влезал в драки и не кулаками а словами и так, что его начинали слушаться. Это было кажется в пятом или шестом классе школы, когда в их  школе появился  мальчик в очках, худой и бледный.
Он сел за свободную парту сзади и сидел там один.
Через несколько дней его вызвала учительница к доске и он
уверенно начертил трапецию и решил задание без слова, не ожидая ни от кого помощи и только тогда повернулся к классу снял очки, вытащил из кармана платок и начал их протирать, так вот стоя перед классом у доски. Потом он кончил вытирать очки и сказал:
" Вот один из возможных методов решения " - и замолчал.
С  этого момента класс невзлюбил его и то по зверски и именно из за этих очков и слов.
Арам подошел к нему  на пермене и предложил ему   пойти с ним  играть над морем после школы. Мальчик протянул ему руку и сказал: " Меня зовут  Алексей, Алексей Фесенко".
За спиной  у Арама стояли другие и оттого, что сказал Алексей было достаточно, чтобы вся орава бросилась  прочь с криком:
" Хохол, хохол, очкарик хохол".Они тогда удрали с уроков
с Алексеем вдвоем  к морю  и Арам показывал ему свою  крепость
 в скале, которую он сам нашел и заложил  камнями так , что мало кто мог его там найти.Конечто же их вызывал директор и вызывали их родителей, но с того времени они сделались друзьями. Алексей поступил  в Московский Университет и был единственным из их класса, кто  вообще кончил Университет.
Звонил внутренний  звонок. Арам нажал кнопку этого нового  приобретения  внутренней службы  охраны посольства и взял трубку: " Вас вызывает срочно  первый секретарь посольства"-
 услышал он  писклявый голос Людочки , телефонистки,- " И побыстрее, пожалуйста",- томно добавила она.
" Советская  дипломатическая служба",- начал первый секретарь, стоя на  возвышении в большом помещении, которое служило в посольстве залом для  собрании, для показа кино и других мероприятий , когда  собиралось много людей,- " Советская  дипломатическая служба, повторяю" ,- и он обратился к  Араму, который был единственным его слушателем,- " и могу сообщить Вам это теперь без каких либо  оскорблений кого либо, так вот именно теперь советская дипломатическая служба  несет на себе тяжесть , повторяю всю тяжесть невидимой войны "- закончил он и
попросил механика  пустить фильм. Свет потух и на экране  появился кадр из  американской хроники с тысяча девятьсот тридцатого года. Над Нью Йорком летело этак самолетов  двадцать и за каждым из них тянулась дымовая завеса.Потом кадр перескочил и показал Д.Ллойд-Джоржа, В.Орландо, Ж. Клеменсо и
В. Вильсона . Видно было, что это кадры старой хроники с тысяча девятьсот девятнадцатого года. Четверо   стояли  перед открытыми  настеж дверьми на какой то терассе, двое из них  о  сбоку чем то  увлеченно разговаривали, один в расстегнутом фраке посередине с усами как у Вильгельма  второго стоял посередине а четвертый тоже во фраке   стоял боком и видно было что он с удовлетворением  наблюдает за беседой  этих двух.
Только один из всей этой четверки был в простом пиджаке.
Кадры шли в замедленном темпе и  видно было, как  этот четвертый.  начисто выбритый протягивает правую руку , как бы он хотел обнять этого господина в середине и сцена кончилась тем, что к ним присоединилась какая то  женщинаи жеманно стала сбоку а потом отошла.
" Так вот , ты понимаешь и сам ",- вдруг перешел  первый секретарь  на ты,- " Ты понимаешь и сам и узнаешь  всех. Это
кадры  из Парижа с  переговоров в Версале.А теперь будь внимателен, здесь будут кадры с конференции в Локарно с тысяча девятьсот двадцать пятого года,ты узнаешь наших некоторых " знакомых", так и вот дальше я тебе показываю тоже групповое фото с другого   места, вот  это кадры  из частного архива, который нам удалось добыть, кадры с тысяча девятьсот  восемнадцатого года , а точнее  с шестнадцатого мая  того же года". Васильев вошел в раж и уверенно показывал на кадрах
 встречу в дюссельдорфском " Штальхофе" с совещания представителей делового мира Германии, на которм были П.Клёкнер, Э. Пенсген, А. Гугенберг, А. Фёглер, Г. Стиннес ,
Э. Кирдорф." В кадре вот здесь снизу  обрати внимание на этого человека и запомни его в лицо, да и вообще постарайся запомнить всех их в лицо"-  проговорил Васильев.
" Так вот они тогда собрались для  того, чтобы обсудить конкретные шаги для  осуществления  оккупации военных коммуникаций , связывающих европейсие страны  с севером России а также  обсуждался вопрос  освоения  России, Украины и лимитрофов".
" Да ты черт побери не знаешь наверно, что же такое "лимитрофы", а?"- спросил Васильев.
" Знаю"- сказал Арам,- " ну это же просто  азы".
" Так, ну если ты такой умный, то прошу тебя, объясни это  слово мне "-  с нотой  превосходства  проговорил Васильев.
" Это приграничные государства : Литва, Латвия, Эстония, Финляндия, Польша . Применялся   к этим государствам после первой мировой войны",- выпалил как на  уроке Арам.
" Ну прекрасно. Еду дальше",- " по рубашному  продолжал Васильев,- " Так вот   протокол   этого заседания  гласил о том, что необходимо разработать практические , подчеркиваю, практичесие меры для того, чтобы обеспечить  возможно более глубокое  финансовое проникновение  в Россию для сохранения   военного и  политического превосходства  Германии. Точка" - закончил он с видом победителя.
"Да , кстати ,  у тебя должна быть всегда с собой для таких учебных встреч  бумага и  карандаш "- сказал он ядовито.
" Так вот запиши, и это полезно знать для твоего общего образования , что  все это находится в   
" Akten des  Reichswirtschaftsamtes. Ausfuhr nach Russland"
в книге номер 1, тетради 16, от     девятого  ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года . И запиши это все " - закончил он.
" Ты должен понимать",- тянул он,-" что  Германию поставили  все европейцы, я имею в виду все " истинные европейцы" в позицию "прачки". Но можно ли такую страну поставить впозицию "прачки", да каждую страну, черт побери, можно ли поставить в позицию " прачки""- сказал секретарь и спрыгнул с возвышения.
Он подошел к Араму  и добавил: " Ведь  не только народ был поставлен в позицию прачки , но в первую очередь капитал Германии. Ну и поэтому они конечно стремились к реваншу.
Потому что никаких дисскусий не было, да что там дисскусии, они " эти европейцы", а в первую очередь  англичане ну и потом французы с их " гранд натион"  довели до Версальского договора и эта вся система Версаля  перекроила безжалостно  живые тела европейских наций. Но под покрывалом Версаля они конечно  старались не допустить  распространения  революций в Европе и поэтому их в первую очередь интересовало конечно задушить чем угодно и давить как угодно на Россию. Ну что значит только нота  министра иностранных дел Англии Керзонеа в 1920 году.
Ну подходящий термин нашел  итальянский  премьер Орнандо.
Он первый заговорил о " санитарном кордоне ". Потом  французкий премьер Клемансо заявил в палате  депутатов : " Мы желаем  поставить  вокруг большевизма железный занавес, который помешает ему разрушить цивилизированную Европу"
Между Англией и США  сложилось  своего рода "разделение труда".
Америкнские банки  и монопольные союзв ы взяли на себя  главную роль в возрождении  военного потенциала Германии, что  было самой  важной стороной " плана Дауэса"" .
Васильев сидел рядом с ним.
" Да ты не пиши, ты теперь запоминай " - добавил он.
" Так вот  в этом разделении труда  английская  дипломатия занялась  оформлением  антисоветского блока.
Ну а что немцы, ну вот пожалуйста  - министр иностранных дел Германии Г.Штреземан  в частном письме пояснил: " Я рассчитываю
 получить  обратно  германские земли  на Востоке.
А что же значит " обратно " - это  имело здесь особый смысл -
по мнению  "ведущей части немецкой нации" на Востоке им  должны принадлежать все те земли, на которые немецкие завоевания устремлялись со времен средневековья и до  первой мировой войны. Так же думал и  писал генерал Гренер.
А что же Штреземан. Ну вот на Коференции в Локарно он говорил:
" Германия не  сможет считать себя безучастной  и должна  будет , несмотря  на трудности выполнить свои обязательства....
Германия не сможет избежать  войны, если она начнется".
И он конечно тут поставил вопрос ио вооружении Германии.
В ответ ему Остин Чемберлен сказал: " Германия станет союзником всех остальных государств - членов Лиги. Её сила  станет их силой. Её слабость  будет их слабостью. Вс еостальные государства  будут  вынуждены оказать  помощь Германии, и те, кто разрушил Германию, должны будут опять вооружить её".
и таким образом Штреземан добился  того, что хотел- обязятельств Англии , Франции и США , обеспечить  вооружение  Германии. Последствиями Локарно  являются  очень критические события  1927 года.
Васильев долго и упорно объяснял Араму международную обстановку и позицию Советского Союза. Арам записывал и отвечал и опять записывал. В пол первого ночи они наконец оба усталые  доплелись до столовой, где для них оставлен был ужин.
" Ты завтра будешь делегирован в национальную библиотеку"- сказал Васильев,-" подготовка твоя сконцетрируется на всем междувоенном времени, и ты должен не только ее знать как свою биографию. После этой подготовки , на которую тебе отведено два месяца, предстоит еще тебе изучение твоей новой биографии. Ну это продлится около двух недель. Потом ты поедешь  в Англию на месяца два, а там будет видно"- закончил он загадочно.
Они вышли из здания  посольства. Была ночь, но улицы города светились рекламами и  притихающим шумом уличных ночных кафе.
" Да, тут вот спокойно, а у нас война, затемнение, эх мать моя родная"- вдруг протяжно с непривычным вологодским акцентом и  жалостью тяжко выдавил Васильев.
" И что я тут делаю, где моя семья, что же с родителями"-
думал Арам. Когда  так ночью в последнее время все чаще и чаще эти мысли как пульс стучали  в висках, он просто заставлял себя заснуть и забыть все. Они жили все тут конечно будущей победой, но никто не знал как будет выглядеть эта победа и доживут ли они до нее этой победы, которая одна могла только оправдать все их страдания и тоску, ожидание и страх, муки неведения и радость победы.
" Вот я думаю, как только закончится война"- тянул Васильев,.
" я все брошу, чего бы мне это не стоило и  поеду к матери в деревню. Ну починю ей забор, потом дом покрашу и побелю горницу. Мать то у меня старенькая, одна она осталась, отец умер еще в гражданскую. Точно доживем мы с тобой до победы, Арам, другого нам не дано"- закончил он с нажимом.
Они шли  вдоль темной глыбы здания  посольства  по огибающей его улице, в чужом и настороженном городе , шли как по  краю пропасти, отделяющей два мира, чужих и непонятных друг другу.
" Да ты , я вижу совсем скис"- воскликнул Васильев,-" ну может закуришь",- он протянул Араму  портсигар,- " сигареты американские , мне шофер купил, вот осталось баловство от юности",- извиняюще сказал он.
" Нет , спасибо, не курю"- Арам кувнул ему головой и улыбнулся,-" курение  затуманивает мозги " - закончил он с расстановкой, -" А мозги теперь нужно иметь свои и к томя же свежие ",- проговорил он и  внимательно посмотрел на Васильева.
" Да ты, я вижу у нас философ",- сказал Васильев.
" Ну вот я тебя уже давно наблюдаю, недели так две и не могу понять, что ты за человек. Документы твои, когда пришли курьерской почтой, их получил наш Демин. Он их мусолил дня три и  потом пришел ко мне",- да ты слышишь то, или тебя это вовсе не интересует",- спросил Васильев. Арам молчал. Демин был  человеком посла, но отношения между ними были тоже какие то странные. Вот например, сцена в столовой , которая произошла
в последнее воскресенье.После слов Васильева эта сцена в мгновение ока стала перед глазами Арама.
" Вставай страна огромная, вставай на смертный бой, с фашистской силой темною , с проклятою ордой. Пусть ярость благородная вскипает , как волна, идет война народная . священная  война"- вдруг на целый голос запел он.
" Да ты, что одурел"- закричал Васильев.
Светуха.
Елочный забор стоял плотной стеной, выше 7 метров так на глаз. Шишка выросла на сербской сосне, которая росла в углу от угла большая, дородная, одна, больше ни таких и вообще никаких на всех елках не было.
Шишка была все время вот уже два года такая свежая и молодая, как если бы выросла только вчера. Она висела как украшение не только этой одной этой сосны , но вообще как украшение всех елок.
Луна светила бледным мертвенным светом и простирала тень на весь огород наискось и на кусты и на дом и на закрытые жалюзями
окна и крышу.
"- Свееета, где ты !" - раздался голос из дома.
"- Свеета, где ты, моешься что ли, что ты там  делаешь ! - голос был невыносимый и занудливый и приближался неминуемо все ближе.
Горячая вода лилась в ванную из головки душевой насадки и разбрызгивалась по сторонам так, что ванная через некоторое время была вся в воде, сделалось парно и туманно.
В двери ванной барабанили уже не руками , но ногами,человека два не меньше.
" - Она наверное там повесилась или перерезала себе вены- сказал голос,"- иначе не лилась бы вода из под двери ".
"- Нужно ломать дверь, может еще спасем ."
Голоса стихли, около двери не было никого.
Если открыть жалюзи  и окно, то можно было запросто вылезти
в огород, потом перелезть через забор и напрямую через поле выйти к дороге. Проблема была в том, чтобы сделать это как можно тише, так как в огороде было много старых сухих веток.
Вдоль  дороги  была канава, а вообще ров с водой, вода была холодная и вонючая по верху плавала какая-то бумага обертки из пластмассы, на дне лежали металлические банки и еще что-то острое,ноги заплетались о длинные и скользкие стебли травы.
По дороге ехало чередом пять машин медленно одна за другой и светили фарами.
............
" Как же дальше то быть,ну как, как"- спрашивала она себя в сотый раз,- " ведь нужно же что то сделать, но что , что можно сделать, когда ты стоишь по уши в канаве с вонючей водой и при каждой попытке выбраться отсюда,попадешь под фары машин и тогда они остановятся и обязательно арестуют тебя".
Но стоять в воде было холодно и она чувствовала как судоргой сводит ноги и  озноб пробирал до костей.
Машины ехали все время, военные и очень редко гражданские.
Но кто  его знает. может в какой то  гражданской машине
находятся как раз те кто ее ищет.
Светало, и она с ужасом смотрела на небо с тускнеющим диском луны.Дорога наконец опустела и она выбралась из канавы с трудом и последними усилиями отползла от этой канавы в поле. Трава была мокрая от росы и больно полосовала лицо, ноги и руки.
Чувство холода прошло и ей сделалось тепло , даже жарко.
Она уткнулась лицом в землю, стараясь припасть как можно  плотнее и вдруг представила себе , что это её кровать и теплая мягкая подушка под головой.
Разбудили её голоса людей. Она старалась понять, где она и когда до нее наконец дошло, что она лежит на поле, она с ужасом
привстала на колени. На расстоянии где - то двадцати метров от нее по полю в ее направлении  двигался целый ряд солдат с автоматами.Она  припала к земле и поползла обратно к канаве.
" Товарищ командир",- услышала она голос наверно солдата,- " а кого мы  ищем , и вообще сколько их бежало?"- спросил тот же голос.
" Ты Семерухин, ну как обычно ни хрена не понимаешь"- отозвался другой голос.
" Прекратить разговоры , молчать и выполнять задание!"- кричал
третий голос.
" Да я только так , спрашиваю, а то мы тут целую ночь уже ходим, туда и обратно и чего мы тут ищем, жрать хочется и спать"- тянул первый голос.
" Семерухин, прекратить разговоры. Стоооой "- раздался голос.
" Так,слушай мою команду: до канавы осталось метров еще пятьдесят. Объясняю задание. Доходим до канавы и  возвращаемся обратно. Нужно проверить еще опушку около леса. Если не найдем беглеца, возвращаемся в полк, ясно? ".
" Так точно товарищ командир"- рявкнул разнобой голосов.
Она держала во рту соломку, опять сидела в канаве  по уши в воде и следила за ротой солдат, приближающихся к канаве.
" Да черт побери",- думала она,- " ну к чему это все , вот встану и выпрямлюсь во весь рост и пусть делают со мной что хотят, ведь и так найдут"- твердил голос, другой не её, чужой и незнакомый,-" напрасно все это, напрасно, ведь и так погибнешь,  а если не сейчас, то через несколько дней, ведь после такого, никто уже не жилец"- бубнил голос, -" ну давай же встань и все тут".
Сапоги солдат старые потертые приближались и она различала их глазами и  еще каким то пятым чувством и в ушах у нее  зазвенело и забарабанило отгула этих сапог , от страха и озноба
и она согнулась и уперлась коленками о глинистый край канавы и опустила голову под воду. В соломку набралась вода и она  попробовала выдавить ее последним дыханием, но воздуха не хватало и она  подняла опять голову из воды, чтобы набрать воздух.
Первое, что она увидела были веснушки, рыжие и по всему лицу, лицу человека. Человек смотрел прямо на нее.У него был нос и уши  на голове криво сидела выцветшая  пилотка. Потом она увидела галифе, тоже выцветшие и драные и ниже сапоги.
Она немигая смотрела в глаза веснушкам.Человек смотрел тоже немигая ей в глаза. Она не двигалась и он тоже не двигался.
" Семерухин, да чего ты там увидел  в канаве, лягушку - царевну что ли"- услышала она голос.
" Вот проклятье то с этими голодранцами, к чертовой матери, такую роту"- опять донесся голос.
Семерухин сидел на корточках перед канавой и смотрел просто ей в глаза. Вдруг он  приставил палец к губам и и прикрыл белесыми ресницами глаза.
Она закрыла глаза и опять опустила голову под  воду.
Когда она вынырнула опять, увидела  бегущего к лесу от канавы солдата, на поле не было уже никого.
Она вылезла опять из канавы и легла на землю около дороги.
Была это теплая и мягкая  придорожная пыль от которой ей захотелось спать.
" Товарищ  командир, товарищ командир", - донеслось вдруг до нее  со стороны леса,- " товарищ командир, там в канаве дохлая собака, ей богу, дохлая , наверно, не гавкает" - орал Семерухин.
" Да ты , я вижу  совсем с ума спятил " - услышала она другой голос.
" Рота, стойййй..ся!"- рявкнул этот же голос,-
" Шааагооом маарш !"
Ушли.
Она лежала в пыли и не двигалась.
Снился сон:" Она лежит в кровати , простыни такие белые, и потолок белый  и стены и между ними нет границы и только ее руки какие то красные лежат на простыне и  она пробует их оторвать и не может , но потом отрывает и вдруг взлетает и вылетает через окно и летит над деревьями и опускается на землю и опять взлетает. И вдруг видит перед собой  грузовик и  чтобы не попасть под него она взлетает выше и  летит над ним  и на нее  начинает падать дождь и она решает  спрятаться под деревом и приземляется".
Она открыла глаза - над ней  действительно шел дождь, просто в лицо и она подумала что как хорошо, что дождь, но он был  вонючий и похожий на  мочу и ей сделалось так страшно, что она не чувствовала уже ни тошноты ни того, что она от отвращения  и окончательного презрения к себе и к миру, села и ее рвало на нее же саму  какой то желтой жидкостью и она сидела и ее рвало  и у ней уже не было сил рвать и все равно она рвала и вытирала  руками эту рвоту и оттого ее опять рвало.
" Маать, чесная, ёб твою мать, да это же  человек, баба !"- заорал , ссавший на нее.
" Да извени ты меня то, ну извени то, ну прошу я тебя , ну как же я не заметил то, человека, ну хочешь , ну вымажи меня то блевотиной твоей то, ну не заметил я ведь"- мужик стоял на коленях перед ней.
" Вот наказанье то , ну давай в  кузов я тебя закину, нам тут дольше то  оставаться  нельзя" - суетился он.
"Вот срам какой, господи прости"- все бормотал он, потом поднял ее и положил на дно грузовика на солому и прикрыл рогожей.
Машину трясло на ухабах и в те мгновения, когда она приходила в себя она даже не понимала, что уже  живет и  еще не умерла.
Вдруг грузовик затормозил и совсем остановился.
Как сквозь сон до нее донеслись голоса.
Первый голос приказал показать документы и второй голос, наверно шофера что то говорил о погоде и спрашивал о дороге на  Кемерово.Потом она услышала, как первый голос спросил о том, что в кузове и втрой голос ответил, что там одна ветошь  с Павлодарской  фабрики и что везет он эту ветошь в Кемерово.
Потом до нее как   издалека донесся скрежет открываемого брезента и в лицо грянул свет неба.
Милиционер влез в грузовик и начал штыком автомата ворошить
трятье.
" Товарищ лейтенант ",- вдруг донесся до неё голос
 шофера, -" ехать ведь далеко мне, не спавши вот уже двое суток, того и гляди до аварии недалеко, слезай ты , ежели тряпок тебе надо , то дам , чего уж".
Шофер  тоже влез в грузовик  и начал сгребать руками тряпье в ее сторону.
" Вот получьше могу выбрать, ежели, что, тряпки то неплохие вообще"- сказал он.
" Да на хрен мне твои тряпки, гавно все это, да вези ты их себе, вонища то какая от них"- спрыгивая с грузовика поцедил милиционер.
" Я только вот предупреждаю тебя, чтобы ты не брал по дороге  никого,  у меня вот по связи сообщение, что бежал особо опасный преступник, рецедивист из спецлагеря и за его поимку обещано
пятьсот рублей каждому, кто поможет его поймать. Так вот ты ехать будешь и ночью, гляди во все глаза, а то тебя так и убить этот сукин сын может"- с упором глядя на шофера проговорил
дорожник, " ну ехай с богом".
Потом машина завелась и опять началась тряска и опять она опрокидывалась в небытие и снова оживала и ее голова беспомощьно билась о доски настила грузовика, выбивая  память и остатки сознания.
Ей временами казалось , что уже давно наступила  ночь или затмение солнца и ей хотелось, чтобы это затмение длилось вечно. Грузовик вдруг  взлетел на ухабине  рухнул в пропасть.
Последнее, что  пронеслось в воспаленном мозгу, был образ какой то женщины, бегущей по снежному полю с растрепавшимися русыми волосами с сумочкой в руке и потом медленно падающей в этот белый снег, вперед лицом, наостеж,так, словно она хотела обнять эту землю.
Машина лежала  на дне оврага. Она выползла из  грузовика, что то липкое  и соленое все время застилало глаза и она дотронулась не чевствовавшими ничего руками до лба и  он был был мокрый и липкий и она начала судорожно вытирать тряпками  лоб , но он был все равно мокрый и она перестала  вытирать его и  стала на колени и опять упала и опять встала на колени и опустив руки на поползла. Она на знала куда она ползет и зачем она ползет и вообще онауже не знала, кто она и где она находится.Стон, это был стон, стон раздался как будто далеко , но вдруг близко и опять далеко и бил по голове и звенел в ушах, стон человека.Она ползла и стон был все ближе.
Человек лежал прижатый к земле тяжелым кузовом  машины и стонал.
Она лежала рядом с ним на земле и вытирала ему лицо своими черными от грязи руками и все твердила,- " Ну ничего, ну ничего, вот мы скоро приедем домой и наша домработница Варенька накормит нас очень вкусным  жаркое, а потом будет тельное  а потом мы будем пить чай с крыжовным вареньем, вот увидешь, вот увидешь, ты только потерпи"- и она улыбалась и пела ему свом неумелым голосом песню:" как пойду я на быструю речьку" и снова что то бормотала и забывалась и опять увещевала его не умирать и подождать.
Потом она заснула со словами и улыбкой  на губах, прижав свою голову к голове умирающего шофера.
Холодным алтайским утром, осенью 1967 года она проснуласьв глубоком овраге, прижимая свою голову к голове мертвого, неизвестного  ей и наверно и истории русского шофера, может быть Петьки или Васьки или Кольки или может быть Сашки.
Но она не знала даже как его зовут и документы были у него в пиджак на груди, придавленной к мокрой и скользкой земле  тяжелым кузовом грузовика какой то фабрики в Павлодаре.
То, что он был мертвый она поняла оттого, что он не дышал и его зрачки были открыты и он смотрел  вверх задрав подбородок и крепко прижав ее к себе одной рукой.И Она пробовала разжать его  руку и ей это не удавалось и тогда она решила закрыть ему глаза и она высвободив с трудом правую руку закрыла ему глаза,  перекрестилась и вдруг почувствовала как рука его ослабевает и падает безвольно на землю. "Но ведь он был уже мертвый",-
- пронеслось в голове,-" как же так , если человек мертв , то не может же он вдруг так вот вдруг отпустить ее, как же так,- как же так",- опять бубнил голос и уже кричал и бил звон голосов и они тоже кричали:" как же так, как же так , как же так!".
Она встала и качаясь оперлась спиной о кузов грузовика.
Овраг был глубокий , но грузовик каким то чудом задержался  боком на небольшой площадке и каждую минуту мог рухнуть еще ниже, унося с собой шофера может Петьку или Ваську или Кольку или может быть Сашку.
"Ему ведь уже терять нечего",- думала она, но голос был и говорил ей, что он еще не умер.
Она уперлась руками в этот проклятый  тряпочный грузовик
и он начал шататься и она начала его трясти и раскачивать и потом уставала и ложилась на землю и опять вставала и опять трясла этот грузовик.
Солнце было в зените и было душно и приторно во рту оттого, что она не пила ничего вот уже сколько часов и она сорвала  травы и начала ее жевать и от горечи травы ее мутило и кружилось в голове и она вдруг решила. что она не одна , что рядом с ней ее друг  из лагеря Сережка и она вдруг представила его и что он стоит рядом и они они вдруг оба наклоняются и садятся на землю и он обнимает ее одной рукой и говорит ей, что осталось всего то пять лет, Ч Е П У Х А, всего пять лет и тогда , ох тогда они будут свободны, самое главное они будут свободны, СВОБОДНЫ!
" Ээээх мааать, взяяяли , взяяли, ну ееще раз взяяли "- хрипло орала она и упиралась спиной в грузовик и толкала его, тяжелый и проклятый в пропасть, в пропасть, пропасть......."
Что то треснуло и она в недоумении увидела висящую, как  тряпка  свою руку , а потом раздался треск и грузовик осел , поавлился слегка вперед и переворачиваясь падал вниз.
Страшная боль пронзила ее всю и на не потеряла сознание , только присела на корточки и судорожно начала ломать другой рукой березку и наконец сломала ее, потом оторвала кусок своей юбки и  привязала руку грязными тряпками к березовой ветке.
Шофер лежал на склоне  оврага безвольно, неподвижно.
Она столяла на коленях перед ним и смотрела на него и  ей казалось, что перед ней лежит Серега, ее Серега друг и лагерный муж Серега. Её и Сереги ребенка, который родился в лагере,забрал ее муж, приехав из-за тридевяти земель, из Польши.Было ребенку три месяца, мальчику и его тоже она назвала Серегой. Муж довез его до дома и писал об этом и  сейчас ему было  уже пять лет и где то там далеко далеко в Польше он был и жил и по детски наверно смеялся и не знал всего этого и ей сделалось от этого  спокойно и даже радостно.
Но потом она опять очнулась и вокруг все равно была ночь и она нащупала мертвого, который лежал на склоне оврага и она как очумелая схватила шофера  за руки  и начала  тянуть наверх, наверх к дороге к людям, все равно каким.
Перед ней была опять дорога, но на ней не было ни машин ни огней, ни фар ни людей , ни животных, никого. Рядом лежал шофер и она положила его мертвую голову себе на колени и гладила его по  волосам и качалась и пела ему песню- колыбельную.
Рука сделалась толстой и неповоротливой  как бревно и не болела уже и ей снилось море  и песок и было жарко и солнце палило так. что не было сил дышать и она побежала к морю , но вода была соленая , но она все равно начала ее пить и оттого ей хотелось пить еще больше и горло саднило от соли и горечи морской воды и она решила , что она тонет и она набрала в последний раз воды , чтобы никогда уже не выплынуть наверх.
Она открыла глаза- был день и у нее наверно был жар и ее рука уже болела и что то в ней дергалось как живое и отбивалось так, как будто в этой руке было еще одно сердце.
Шофер лежал тут же , но глаза его были почему то открыты и он смотрел ими в небо не двигаясь. И оттого ей сделалаось страшно, потому, что она помнила сама , как она  ему  мертвому закрывала глаза. Но его глаза были открыты, открыты и она подумала . что она уже не живет и она где то там в небе и этот шофер тоже и оттого у него открыты  глаза и она опять потеряла сознание.
Воскресение.
" По долинам и по взгооорьям шла дивизия  впееред. чтобы с боооем взять Приморьеее, Белооой Армиииии оплооот, чтобы с боем взять Приморье. Белой Армии оплот" - пела рота загруженная и трясущаяяся в такт колес  в прикрытых брезентом грузовиках.
" Стоооой, перекур пяять минут".
Остановились. Солдаты высыпали из кузовов.
Лейтенант Нефедов открыл дверь кабины грузовика и выпрыгнул на обочину. Сколько раз он обещал себе  взять так вот просто отпуск на два дня и поехать с женой в лес , в наш лес как любила говорить его жена Танечка, с палаткой и вот так просто два дня быть в лесу и чтобы никого более там не было, только он и Танечка. Гарнизонная жизнь с постоянными  военными тревогами  и учениями, с частыми спецнарядами, когда  по приказу нужно было ловить  кого то, кто бежал из одного  какого то лагеря, которых в здешних восхитительных по красоте местах было неимоверное количесто, такое , что иногда, ему казалось, что здешний край-край лагерей и что здесь собралась вся Россия.
Ему, родившемуся на Дону и закончившему Пехотное училище  а потом направленного служить сначала в Эстонию, потом на Новую Землю и потом вот сюда, ему и  в действительности выпала судьба
советского военного,которго назначениями и переводами из меса в место, гарнизонной жизнью с ее сплетнями и распрями и своей солдафонской безнадежностью,власть его родного народного государства уготовила единственное и окончательное - службу, которую нужно было довести до конца, чтобы уволиться в пятьдесят или раньше или позже и потом, только потом начать настоящую жизнь в отставке и с пенсией военного.
 И он знал об этом  и не мыслил даже о чем то другом, и единственное, что оставалось и что было казалось вечно и всегда - этим всем была природа России такая иная и неповторимая везде и такая все равно русская, с бесконечной далью, если это даль или тайгой если это тайга. Он затянулся папиросой стянул гимнастерку назад под поясом и снял фуражку.
" Эх Колька, да ты вот не понимаешь, ну не понимаешь, какая у нас природа, нигде на Земле накой нет"- обратился он к шоферу первогодку из местных,-" ну давай валяй ты  в кусты, а потом я"- выпалил он начальственно.
Солдат Колька вернулся какой то испуганный и бледный.
" Товарищ лейтенант"- выпалил он,-" там в овраге глубоко машина лежит какая то, грузовик , на боку, вся покореженная, может люди какие, помочь надо же".
" А ты почем знаешь, что люди"- спросил Нефедов с ухмылкой.
" Небось видел кого, ну докладывай"- ухмыляясь и с начальственной ноткой  пригрозил Нефедов.
" Да честное слово, никого не видел, честное комсомольское товарищ лейтенант"- почти заикаясь мямлил Колька.
" Ну ладно, сейчас маарш  в кабину и никому ни слова, рядовой
Иванов"- сурово и уже без улыбки приказал Нефедов,
" завтра исследуем место, а сейчас  по- местаааам "- зычно прокричал он и через  пять минут колонна машин ехала  по разбитой сибирской дороге  в направлении армейской части
спецназначения номер 34 112.
На другой день Нефедов явился к командиру  полка и попросил его о предоставлении отпуска на два дня. Рапорт у него был при себе и командир полка  майор Семенов подписал его, этот как всегда проклятый рапорт и Нефедов  поспешил домой , чтобы приготовиться  к этому двухдневному отпуску с удочкой и в палатке с Танечкой.
Нефедова грызла все время фраза Кольки о той машине в овраге и он решил  поехать   в то же место и посмотреть  перевернутую машину, а уж потом, если что то там экстренное докладывать начальству.
Коля приехал в  два часа дня на  полковом газике ,доложил и ушел обратно в часть.
Для  Нефедова  начался его долгожданный отпуск на два дня.
 Они погрузили с Танечкой  еду и палатку и удочки, два спальных военных  мешка и поехали за город. Но загород на Алтае или в Сибири означает совсем что то другое, чем например в Москве или Рязяни. Тут можно проехать и сотню другую километров и не встретить ни одной живой души. На сороковом километре Нефедов резко затормозил  и сначала поехал направо , но потом, проехав километра три понял, что  нужно было  ехать от сорокового от развилки еще где-то километра три прямо и только тогда повернуть направо. Он развернулся и поехал обратно.
Было  еще жарко, но уже начинало холодать и  опущенная пландека газика делала его похожим на кабриолет модели может быть мерседеса или порше, тех машин которые видел Нефедов в одном из журналов, который привез командир полка из Москвы.
" Знаешь Танюха, мы ведь с тобой счастливейшие на земле люди"-
весело кричал Нефедов заглушая рев газика на выбоинах,-
" Вот пройдет этак лет еще двадцать,  будет у нас в стране развитый социализм и мы с тобой молодые пенсионеры будем растить внучат" - закончил он.
" Да ты  Петька, фантазер"- засмеялась Танечка,- " неисправимый фантазер, вот и все. Ну когда же ты научишься  наконей быть взрослым, когже наконец"- Танечка серьезно посмотрела на него.
" Вот уйду  на гражданку и с отпускных куплю тебе шубу из норок, вот увидешь, а что, думаешь, жена ведь у меня должна иметь хоть одну шубу"- Нефедов с любовью смотрел на Танечку и чувствовал  сейчас к ней и жалость великую и любовь одновременно.
Машину вынесло  на повороте  почти на обочину  и он затормозил, потом отъехал назад и   и поехал вперед к тому  месту , у которого его Колька вчера заметил в овраге перевернутый грузовик.
Вечер в этих местах наступает  довольно рано и поэтому Нефедов решил  сегодня грузовика не искать  атолко на противоположной стороне оврага разбить палатку или как говорили в жаргоне  здешних военных " разбить лагерь " , зажечь на  открытом месте костер и   съев ужин пойти пораньше спать. чтобы рано. на рассвете поудить, пока еще Танечка спит.
Конечно разжигать костер  в лесу не разрешалось , но  перед оврагом была опушка и место было открытое и  он Нефедов был ведь военным и  почти богом в этих местах.
Он поставил машину   не обочине лесной дороги  и  они с Танечкой начали вытаскивать вещи из  машины.
" Ой , ты знаешь"- почти простонав проговорила Танечка,-
" как я люблю с тобой ездить в лес и совсем не боюсь, вот нисколечко, нисколечко"- она остановилась, подошла к нему и подняв руки положила их  ему на плечи.
" Знаешь, так наверно  древние люди и жили, ночевали у костра,
бегали на охоту и потом пекли  мясо на костре" -  с горящими глазами продолжала она, - " люблю я тебя Петя, по человечески, ну вот не как баба мужика, а по-человечески"- закончила она.
Нефедов перетащил  мешки   на середину поляны и начал снайперской лопаткой расчищать место для костра.
Расчистив  место метров двух и обложив края дерном, он зажег саперскую лампу , пятимянутку и оставив Танечку пошел в лес за хворостом.
Луна была большая , как солнце и светила и отражалась в тенях елей и казалось, что все это сказка и не действительность.
Он  шагнул чуть в сторону и почувствовал что то мягкое, непохожее на мох, как бы живое.
Живое зашевелилось, застонало и начало подниматься.
Нефедов был не из робкого десятка но тут в лесу в почти пятидесяти километрах от  каждой живой души,  тут каждый бы  человек  инстинктом понял. что  перед ним животное и к тому же большое и может разьяриться и чего хуже попросту напасть на тебя. Револьвер свой он оставил Танечке, принем  ничего не было кроме его армейского  кожанного пояса с увесистой бляшкой.
Мозг работал  молниеносно  и он отстегнул этот пояс и со всей своей силы  ударил в это животное.
Оно рухнуло на землю, как подшитое пулей.
Он наклонился, чтобы посмотреть чтол же это такое.
На земле лежал человек с растрепанными  как у ведьмы волосами с кажущимся то ли  от темноты то ли от  природы почти черным лицом. Человек лежал на спине, разложив руки настеж и Нефедов от остолбенения  наклонился еще ниже и понял, что это баба.
В голове его пронеслись вмиг тысячи мыслей лихорадочно одна за другой , они  обивались от чашки и не находя ответа, застревали опять в голве. Он стал на колени перед этим человеком и поднял ее голову. Голова висела, как тряпка, руки безвольно падали.
Он нашупал шейную артерию и почувствовал еле заметный пульс.
От всего этого, и от того, что он просто не ожидал здесь человека. и  от того, что он может быть убил сейчас этого человека, и к тому же бабу, он  просто сел на землю и оперся спиной о ствол дерева. И вдруг он услышал опять стон , но не бабы  этой, а другой какой то, почти звериный. Он повернул голову и увидел на земле  на расстоянии метра от него мужика, всего в крови со страшными подтеками под глазами. Мужик тоже лежал лицом к небу и к луне, закрыв глаза.
Нефедов перетащил обоих на поляну, постелил на землю им плащ-палатку и положил рядком. Они лежали как два трупа, рядом не двигаясь и напоминали ему  двоих его товарищей которые погибли на учениях и их тоже тогда положили на плащ-палатку и они тоже сотрели закрытыми глазами в небо. 
Танечка сидела рядом  и плакала, навзрыд, безудержно, всхлипывая и вытирая без конца нос платочком.
Нефедов расжег костер, разбил палатку и поставил котелок  с водой на огонь.
Он решил подождать до утра, и если эти люди бы к тому времени умерли, это было бы лучшим решением для него, не было бы вопросов и ответов, докладных записок и  доклада в спецотделе , просто можно было бы еще отдохнуть от этого всего. Но отпуск был испорчен напрочь.
" И  Танечка конечно не отдохнет,
ну черт побери, ну надо же, ему и никому другому не могло так " повезти" " - думал он.
Он понимал, что это наверно те заключенные, которых по  оперативной справке вот уже как неделю искали  в радусе
 ста километров. Но в  оперативке говорилось  о двух заключенных - мужиках, а не о  женщине и мужчине.
Вода закипела и  он заварил чай.
" Петя, я больше не могу, я не могу больше, давай поедем домой"- тихо проговорила Танечка.
" А что же с ними, что, если они еще живы, чтож так их тут и оставить"- Нефедов посмотрел просто в глаза жене.
" Я могу пойти в лес завтра с утра на час, например и когда вернусь, я просто не хотела бы чтобы они тут были, не хотела бы, ты понимаешь, что я тоже человек, или я тебе безразлична  вовсе уже. Я  всю жизнь езжу за тобой, я стараюсь быть тебе женой  как только могу , но у меня же есть тоже граница, у меня есть граница моей  выдержки, понимаешь, ты, ты! Ты просто салдофон и все!" - Танечка орала не помня себя. Он подошел к ней и обнял ее , такую потерянную, такую беззащитную и такую родную.
" Ладно "- сказал он,- " давай теперь спать а утром сделаю так как ты хочешь".
Утро  было все в росе и когда Нефедов высунул голову из палатки, первое, что он заметил - одного трупа не было на плащ-палатке.Он протер глаза и ему показалось , что все , что  сегодня ночью случилось, было неправдой и каким то кошмарным сном. Но другой труп лежал не навзничь, а на боку и шевелился.
Женщина сидела около костра и пила из кружки воду.
Видно было, что  это дается ей с большим трудом.
Нефедов подошел к  костьру и сел напротив.
Она была вовсе не старухой,  лицо ее было усеяно веснушками и  темные волосы были стянуты на затылке, открывая форменный лоб и маленькие уши. Она была похожа на  египетское изваяние, ну вот только веснушки портили все.
" Мы вот вчера нашли Вас  в лесу"- проговорил Неферов  опустив глаза.
" Да я помню, как кто то ударил меня чем то тяжелым по голове, я только сегодня пришла в себя "- проговорила она так, как буд то бы  только что вышла из какого то салона или гостинной.
Черты лица ее были какие то удивительные, мягкие и только цвет
кожи и  сам овал лица напоминал ему изваяния из старого Рима.
" Вы русская"- вдруг не зная почему спросил он.
" По паспорту " - ответила она.
" Вы бежали не так ли"- тянул он дальше.
Она посмотрела на него огромными глазами,в которых он почувствовал страх и посто сказала-" Да ".
" А этот тоже бежал"- спросил Нефедов.
" Нет, этот человек спас меня"- тихо  произнесла она.
" Машина упала под откос  - Вы же сами наверно уже видели все" произнесла она вдруг как то удивительно жестко.
" Помогите нам, вот  посмотрите на мою руку, у меня высокая температура, я это чувствую, у меня сломана рука "- вдруг
 с неимиверной  энергией и почти крича начала она.
"  Мы тут с женой, мы отдыхаем и  по закону я должен был бы немедленно посадить Вас в машину , довезни до первого  поста милиции и сдать, Вы это понимаете , черт побери" - со злостью
добавил он.
" И Вы так и не ответили, кто Вы и за что сидите. И если  Вы хотите, чтобы я Вам помог, Вы должны мне все , абсолютно все рассказать о себе" - начальственно закончил он.
"  Чтобы меня опять могли допрашивать, я должна жить а для этог Вы должны сейчас или меня убить на месте или мне помочь. Представьте, что Вы оставите нас тут. Может быть  нас найдет кто то другой и конечно же придопросах я не гарантирую, что я не выдам тго, что я видела Вас  и разговаривала с Вами. И  пусть я не знаю Вашей фамилии, но я знаю номер вашего газика"- вдруг четко и холодно произнесла она одним духаньем.
" Да помогите же черт возьми.В здешних местах  только охранники бывают такие, но  некоторые из них, кто тут долго служит, они лучше Вас.Когда кого то ловят они того человека убивают на месте , потому  что знают, они спасают ему душу, чтобы не мучался на допросах. Здесь не место светским разговорам "- она посмотрела на него и видно было, что разговор стоил ей много сил и о лоб ее покрылся потом и темные синяки под глазами сделались почти черными.
Нефедов подошел к ней без слова и начал  отвязывать руку от березового ствола. Рука гноилась и  вонь от нее была  такая, что он  не выдержал  и отскочив в сторогну вырвал.
" Вот  мудак "- она посмотрела на него с презрением и ненавистью,- " и это называется военный. Да ты возьми воды хоть вскипяти и  если сам не можешь промыть рану, я это сделаю сама"- она  просто перешла с ним на ты.
" Слушай ты, лейтенант, не знаю как тебя зовут, слушай , может у тебя есть спирт, мне бы пригодился он теперь. Дааа побыстрееей, чеееерт тебя побери шевелись, сил у меня нет почти, чувствую. что потеряю сознание "- она сидела  и качалась из стороны в сторону как изваяние и только пот каплями появлялся на ее лбу и висках . Она силилась что то сказать потрескавшими , почти черными губами с белым налетом  в уголках и судоржно открывала этот ее рот и вдруг вздохнула глубоко и легко и  осела с повисшей на груди головой.
Нефедов подскочил к ней опять тронул за плечо и она  упала  боком как мешок  неудало на землю.
Он схватил ее за руки и перетащил на плащ- палатку к этому мужику-трупу.
Все что он запланировал  на эти два дня , и все что было  сним до сего,абсолютно все изменила эта вынужденная  встреча.
Ругать себя и за что же, ну за то что поехал  сюда и чего то искал и вот нашел себе же на голову.
"Да кто будет тут кого искать  и уж точно не этих двух.
Решить все нежно было по мужски и сразу. А он расслюнявился, на плащ-палатку положил, люди же. А он , он не человек, у него жена, за которую он отвечает и которую он любит. Любит и должен охранять и должен , должен сделать все , абсолюто все, чтобы , вот может быть не дай бог  лежала она так вот как эта баба"-
и он решился.
Мужика он перетащил метров на двести  а может быть на триста в
лес  положил под  вывернутыый пень сосны лицом вниз потом вытащил наган и выстрелил  ему в затылок. Потом он вырыл яму на пол метра, не глубокую, переложил туда мужика,накрыл ветками и засыпал землей а потом прикрыл ветками.
Было душно, парно почти. Он вернулся к палатке умыл руки, поливая себе из канистры с водой, достал фляшку со спиртом, налил пол кружки  долил воды поверху и выпил душком.
Потом он перетащил туда же бабу к этому же  пню и выкопал ей яму и взвел курок.Она зашевелилась. Он  вложил  пистолет обратно в кобуру, нагнулся над ней и со всей силы ударил ее по лицу. Она начала хрипеть и он понял, что это агония и что  он должен подождать, пока она наконец таки умрет.
Она  по всей видимости умирать не собиралась, начала что то бормотать, что то не по русски, вдруг ни с того ни с сего села и начала шарить вокруг руками, глаза были у нее закрыты и выглядела она как "живой" труп в театре.
" Du muss mir nur sagen. Mein Gott! Bist  du so bloed? mein Gott! Du muss mir nur sagen....." - ясно было, что она говорит по немецки, потому как немецкий он Нефедов учил в школе. Но что там учил, так сидел на занятиях и все - в одно ухо входило , ав другое сразу же все и выходило. Но  то, что она бормотала что то по немецки- он понял сразу, часть из  ее бреда он понял сразу. Но делать нужно было  что то и сейчас , а не ждать еще день, еще час, еще два или три.
Он не понимал  вообще того, что он делает, но он делал все, что он в данную минуту вдруг решил сделать. Он решил ее спасти, любым способом, все равно как, просто спасти.
"Танечка, едем, времени у нас в обрез"- приказал он начальственно.
Они сложили палатку,еду. воду на заднее  сиденье газика потом он постелил сзади в багажнике куртку, положил на нее "ЕЁ" - так они с Танечкой начали называть эту немку, сверху прикрыл "ЕЁ"
вещами, на всякий случай, если в дороге кто остановит или еще чего там случится и они тронулись.
У него был уже план, он решил завезти "ЕЁ" к браконьеру дяде Пете, который жил стороной в лесу и к дому которого вела толькл одна дорога и оттого можно было загодя знать кто едет.
Дом стоял на горке полого спускающейся с одной стороны  к реке,
с другой стороны  позади дома был огород  а к нему примыкал лес. Лес тянулся километра на два  по верхушке горы  а потом гора круто обрывалась в овраг.С севера лес тянулся километров на тридцать и с осени дядя Петя ставил всегда силки на куниц и
рысь, чтобы  не пожрали ему всех кур.С юга извивалась река и берег был тут тоже обрывистый. Такое положение дома дяди Пети делало его непреступным и поэтому, когда  к нему наезжала милиция в поисках браконьеров, коим дядя Петя  был и сам, она наша советская милиция не находила ничего подозрительного и вся поездка кончалась грандиозной пьянкой. Дядя Петя  варил самогон, где он его гнал и когда он все успевал никто из окрестных ментов не мог понять.
Удобное положение его дома  создавало особые условия  вообще для всего существования дяди Пети. Жил он с женой или  сожительницей тетей Клавой и никто не знал кто она ему.
Да и в здешних местах люди были в основном скрытные и  узнать что либо можно было только тогда, когда тот, кто что то скрывал расскрывал это что-то только тогда, когда ку тому его заставляли специальные обстоятельства.
Нефедову было известно от  начальника милиции их округа,
что дядя Петя сидел  после войны неизвестно за что двеннадцать
лет, потом вышел и мог ехать куда хотел, но остался в здешних краях. Поначалу он работал на плодоовощной базе сторожем.Тут же
при базе дали ему и жилье - коморку около дежурного помещения,
в ней стояли кровать, шкаф и тумбочка.  Должнось вроде бы не ахти какая , но на самом деле очень даже удобная -
днем ты свободен, а ночью дежуришь, сторожишь народное добро-
картошку, марковку, капусту и прочую мелочь  и товар этот если
подумать может иметь стратегическое значение  для каждого, кто
знает толк в делах. Дядя Петя толк в делах знал. Днем он не шлялся по напрасну по городу и не пил около ларьков с квасом или пивом, котое сделались модными в шестидесятые годы.
Дядя Петя  купил себе  поначалу удочку и кой какое снаряжение
каждый второй день с ранней весны до поздней осени выезжал на городском автобусе за город к реке.Он  нашел себе клевое место и  за день налавливал по ведру а то и по два рыбы, всякой, но в основном шли сом,плотва щука и лещ.Возвращался он последним автобусом и тут же на автобусном вокзале всю рыбу и распродавал. Дежурил он по 24 часа , три дня в неделю, это только так назавалась должность ночной сторож, в действительности все  обстояло по другому. Его сменщик
- старый вор  Анисимов  тоже после отсидки сам предложил ему
такую схему дежурств и сам договорился с директором овощной базы, чтобы дежурства сторожей были днем. Места тут были всегда тюремные еще за царя ссылали сюда тьму народу и все для заселения, другой причины  и не было. Дядя Петя с виду был
сухим, приличного роста и как пень лысый. Носил он всегда усы  щеткой узкие, какие носили в тридцатые годы. Усы у него были черные и всегда коротко подстриженные. Из-за этих усов его сразу же прозвали "гитлером", хотя был он человеком безобидным и без амбиций. На второй кажется год Анисимов предложил ему
заняться "делом" вдвоем и взял инициативу в свои руки.
Рыба теперь солилась  а потом ее Анисимов сушил в специальных ящиках оббитых со всех сторон сеткой, "чтобы мухи не изгадили"-
говорил Анисимов. Ящики Анисимов подвесил над крышей проходнойи оттого при въезде  на базу чувствовался запах рыбы. Но  директор базы не возникал. Вяленную рабу Анисимов распределял по киоскам с пивом и раз в неделю собирал деньги.
Деньги появились у них сразу же, такт как русский человек любит
с пивом есть воблу. Воблу как таковую  привозили грузины, но редко, а тут была такая же вобла, дешевле, всегда и местная.
Через года три Анисимов предложил дяде Пете купить дом на двоих. Искали они дом и не нашли ничего подходящего. Дядя Петя
тогда и решил дом построить самим и чуть дальше клевого места при реке. Разрешение на постройку  в охранной зоне купили они
за тысячу рублей в облпрофсоюзе. Для этого  оба они вступили
в профсоюз работников охраны внутренних вод. Денег на стройматериал у них не осталось , но  профсоюз выделил доски, тес,кирпич,цемент, гвозди, две тачки,топоры и лопаты.
Дом строили они вдвоем, но руководил стройкой дядя Петя.
Поначалу  дядя Петя разметил место на горе и обозначил его колышками. Потом они целую весну копали  землю под фундамент и подвал, к началу зимы   стояли уже стены. Для того, чтобы не прогнило все за зиму, они заложили перекрытия досками и сверху прикрыли все рубероидом.Зима была  в тот год суровая и их вобла шла во всю. Анисимов приходил на замену в суботу вечером на дежурство после бани  слегка подвыпивший и тогда они расспивали вдвоем еще чекушку и Анисимов платил его дяди Пети долю.
Так, где-то в конце февраля Анисимов начал жаловаться  на нового начальника мусоров, что мол он де дань слишком большую
затребовал и что его кореш Васька из этого профсоюза работников охраны внутренних вод наверно и работу даже потерять может, если так дальше пойдет. Ну и началось. Сначала конечно в местной газете появилась заметка о том, что органам удалось
обезоружить вооруженных бандитов, которые напали на инкассатора
из молокозавода.  А дело было так: инкассатор был в дрязину пьяный после сдачи денег в банк и зашел в местный ресторан
" Сибирячка" с зарплаты выпить чего нибудь получше ну и закусить. Зарплату выдали тогда без эквивалента за север, так
как  плана на молоко не выполнили, да и кто выполняет план на молоко в феврале то. Ну там в ресторане  его инкассатора двое
подсобных рабочих из молокозавода и побили здорово, так в назидание начальству.Инкасатор с пъяну то револьвера своего не здал тогда, ну револьвер то в этой драке оказался в руках у одного из подсобных. Он с дуру выстрелил в потолок, для постраху. Директор ресторана вызвал наряд милиции. Милиция
приехала, подсобный был еще с револьверов в руке, но держал он его револьвер как тряпку то. Ну вот они его, этого подсобного
тут же на месте и убили.Арестовали всех. Инкассатора с работы уволили , дали ему отпускных и билет на поезд до Владивостока.
Через неделю весь молокозавод хоронил подсобного. Ситуация в городе накалялась. Нужно было что то делать.
И тогда на плодоовощную базу точно через неделю после похорон
в понедельник явилась комиссия из ОБХСС. Трясли базу  опять же целую неделю,нашли какую то гнилую картошкуи еще чего то по мелочам, но директора выводили с базы в наручниках.
Ночью у них  на базе в дежурке было совещание- явились все, кто имел вес в городе. Нужно было решать, что это все значит, что же будет дальше и нужно ли спасать директора.
Решили директора спасать.Анисимов был за, но "главный" - в законе Кравцов был сначала против, но голосовал потом за.
Решили тогда взять доложить до денег из общака и занести
в ОБХСС. Делом занялся  Анисимов. Он собрал деньги и во вторник с утра явился к дяде Пете, чтоб забрать деньги, так как ночь они хранились у дяди Пети для непознания. До ОБХСС он шел с двумя людьми Кравцова, но не дошел и деньги куда то пропали. Пропал и Анисимов. Слух пошел, что он мол деньги увел и уехал на материк. Но дядя Петя  понимал, что что-то тут не чисто.
Директора плодоовощной базы судили и дали ему 6 лет за расстрату народного  имущества. По весне , где-то в мае
выловили из реки труп Анисимова. Кравцов начал навещать дядю Петю, то выпить, то  так посидеть. Тут дядя Петя и понял, что нужно ему менять работу.      
Однажды Кравцов привел с собой бабу-звали ее Клавкой. Была она крепкая еще, лет около сорока с русой косой, по старинке заложенной венцом надо лбом.
"Клавдия"-представилась она, подавая руку ладошкой.
" Ну садись , Клавдия ",- сказал начальственно Кравцов.
" Вот, видишь ли какая ситуация",- начал он.
" Клавдия , она вот жена нашему Анисимову, да сохрани его бог"- Кравцов перкрестился и плюнул через левое плечо.
" Ну вот чтоб ему земля была пухом,хороший был, человек-то, а",- загадочно произнес Кравцов.
" Вот я о чем-то. Клавдия значит приехала из Красноярска.
Теперь жить здесь будет. Ну бабу одну как бы нельзя оставлять",- мямлил Кравцов,-" деться, понимаешь ей некуда,вот такие дела",- закончил он.
Дядя Петя начал суетиться, накрывать на стол.
Клавдия сидела на краешке стула, вся зарозовевшая с непривычки и от новой ситуации. Дяде Пете она понравилась сразу.
Ну как однако  так вот сразу и то Кравцову под масть лезть.
Дядя Петя поставил на стол  бутылку самогону и пол-литра столичной, еще с прошлого года запас на непредвиденные ситуации, потом принес  из подвальчика во дворе  огурцов соленых, дробных, потом  расстелил газету и нарезал рыбы вяленной, её тоже положил на тарелку. Оцедил картошку в кожуре и прямо в кастрюле поставил на стол, нарезал крупно хлеб.
" Ну вот , гости милые",- сам не понимая почему они ему милые и оттого в душе стыдясь своей мягкотелости и слегка побелев, сказал он,- " ну вот чем богаты , тем и рады, как говориться",-
закончил он и сел. Потом взял хлеба и круто посолил его.
" Вот, не знаю, как далее то величать Вас,"- обратился он к Клаве.
" Да Гавриловна ,я"- как то быстро проговорила она и замолкла.
" Ну вот, Клавдия Гавриловна, позвольте я за Вами поухаживаю"-
дядя Педя осмелел и наложил ей полную тарелку всего.
" Да  мног, же , я не привыкшая так много-то есть"- произнесла Клава и покраснела отчего-то.
Кравцов  за всем следил внимательно, не ел. Налил только сто граммов себе и дяде Пете и они выпили для начала.
" Вот что , ребята, я думаю,"- произнес он,-" вот  решили мы  не искать врагов среди нас, с кассой я все уладил, ну вот и говорю я тебе Петька, давай, женись. И коли теперь не любишь, так полюбишь потом.Клавка баба спокойная, вот только её обижать не надо."- он грозно отчего-то посмотрел на дядю Петю.

Страна родная.
Свет разорвался бомбой в темноте комнаты и ей целое мгновение казалось где- то глубоко в сознании, которое пронзительно возникло и тут же начало удаляться,что она есть, есть и живет, но вот, может быть от этого проблеска тут и сейчас умирает, просто умирает.
" Мать честная, да кто же ее так покорежил,господи помилуй,да отчего же так на свете-то есть, да за что же боженька так людей мучить-то"- голосила Клавдия,-" да положите тут вот лавку в углу, ох господи, господи, да как же тебя то бедную то так покорежили то"- Клавдия голосила как на кладбище.
" Ты мать перестань,лучше пойди в погреб и принеси  чего там"- строго приказал дядя Петя.
" Вот что я тебе скажу, начальник"- начал дядя Петя,-
"я человек, маленький, всякое видел, но как мусора прийдут, а прийдут уж я их знаю точно, так вот что же я им сказать -то должен, а?"-дядя Петя уперся взглядом в Нефедова.
" Ты вот уедешь теперь, потом тебя переведут куда, а может и нашлешь сам  кого, чтобы следы замести. А мы тут люди маленькие, мы надеемся на самих себя и на землю нашу.
Вот коли опять война и кто отнимать соберется ее землю нашу у нас, кто бы там был, ну совсем отнимать прийдет, так вот я уж лучше первый  голыми руками убивать пойду, а уж тогда пусть меня. Так жить под пятой  чужака я  не могу и не буду"- дядя Петя ходил по горнице размашисто взад и вперед не замечая сидящих по-кроличьи и Клавки, и Нефедова и его жены Танечки и говорил рубя всех и вся.
" Значит так,я жду два дня и коли до того не помрет она, беру грузовик в обществе нашем и везу ее в Кемерово к врачу. Есть у меня друг, еще с войны, врач он, еврей правда, но человек каких редко найти. А ты майор забудь обо мне и советую тебе уезжай ты отсюда, а то жена твоя  с дури или еще с чего там, может с ревности или с того, что денег не даешь, или с того , что любовница у тебя там, так вот, дамочка твоя тебя же и сдаст"-
он стал просто перед Нефедовым и Нефедову казалось, что еще мгновение и он дядя Петя просто опустит ему на голову свои кулаки.
" Для того же, коли человека спасать хочешь, может совесть тебя там заедает, ну не знаю отчего и неважно это теперь, так вот решил я, что оставишь ты майор свою жену то дамочку тут у меня,
вот так оно и лучше будет. Заберешь потом, когда на материк переведут. А людям скажешь, что мол к  родителям уехала она и все тут"- дядя Петя закончил и сел на лавку в один ряд со всеми. По комнате летала муха и ее жужжание было громким и назойливым.
" Да пропади ты пропадом окаянная"- воскликнула вдруг Клавдия, схватила кухонное полотенце и начала охотится за мухой.
" Мать, а мать, да сядь ты, наконец, что это с тобой, ты что как угорелая за мухой гоняешься"- дядя Петя втал и начальственным голосом приказал Нефедову:
" Начальник  а начальник помоги мне мертвую в комнату занести, на кровать ее положить надо" - хозяйственно приказал дядя Петя.
" И хватить болтать то. Теперь делать будешь как я тебе говорю, коли ко мне пришел"- он решительно взял на руки мертвую, ее руки болтались как на шарнирах и Нефедов в попыхах принялся их придерживать.
Они положили бабу на кровать поверх покрывала смяв гору  подушек и само покрывало.
" Мать, в мать "- зычно позвал дядя Петя, - " ты воды нагрей
и мертвую то обмой, не гоже в гроб так класть"-он перекрестидля в угол на иконку и вышел из  комнаты в переднюю комнату.
" А зовут то тебя как,начальник, вот не расслышал я "- вдруг ни с того ни с сего спросил дядя Петя.
" Лейтенант Нефедов"- промямлил  Нефедов.
" Да по имени то  как зовут тебя"- дядя Петя вдруг внимательно окинул Нефедова взглядом.
" Василий Иванович "- Нефедову сделалось стыдно и неловко и он понял, что  он тут больше не начальник и даже никто и он опустил голову.
" Ты вот, Василий Иванович, зря голову опускаешь, зря, мы все люди и не звери и вот коли ты уже на такое решился, значит человек ты, а не начальник более"-  ударяя каждое слово как гвозди в доску проговорил дядя Петя,-" Буду я тебя для конспирации, значит звать Васей, а на людях конечно ты
просто начальник, ну или там Нефедов и все тут"- закончил он.
" Теперь мать,дай что ли поесть нам и ехать надо Васе то в полк, а то гляди хватятся его, вопросы пойдут и все тут такое, а не надо нам сейчас вопросов то"-он сел  к столу, нарезал хлеб и разлил самогону  по стаканам.
" Тебе Вася, вот выпий чуть чуть, а то иначе дороги
не найдешь "-  он еходно посмотрел на Нефедова.
Нефедов налил себе полный стакан и не ожидая  никого и ничего выпил его душком, встал, подошел к дяде Пете, без слова обнял его и вышел из дома.
Потом они услышали шум мотора, который через пять минут отдалился совсем.
Танечка сидела в углу , бледная и ненужная. Все ее мечты рухнули, вмиг, и казалось навсегда ушло время, которое было  "до",и которое наступило "после".
" Тебя как зовут то"- услышала она голос.
Дядя Петя сидел перед ней на корточках, как перед ребенком.
" Татьяна "- сказала она тихо тихо и заплакала.
"Ну вот Таня, значит, плакать не нужно нам теперь.
Ты ведь офицерская жена, а не какая то там дамочка, тебе за мужика своего гордится надо а не плакать, а ты распустила сопли тут"- дядя Петя взял со стола полотенце и начал как ребенку вытирать ей лицо, потом сел на лавку рядом и  обнял ее.
Клавдия суетилась долго по кухне, все переставляла кастрюли и горшки, протерла для чего то опять полку с сервизом и все не могла прийти в себя.У ней уже давно не было ревности к мужскому полу, они для нее были просто мужиками и не оттого , что возраст подпирал, и не оттого что не было любви. Просто она не ожидала уже ничегои ей хотелось в спокойствии дожить столько, сколько прийдется. И вот тут опять перед ней встала смерть и опять был человек, которого она и знать то не знала и и не видела раньше. Но был это человек, хоть и говорил Нефедов, что наверное, немка это.
Было уже далеко за полночь и после того как она обмыла бабу и положила ее на чистую простыню и вымыла со щелоком лавку, где лежала баба, вымылы полы в кухне и все равно ей  все стоял приторный гнилой запах. Она открыла двери дома и вышла на крыльцо. За дверью было тихо, темно, моросил дождь. Ей сделалось страшно и жалко себя и всю свою ненужную жизнь.
Она вспомнила почему то  подвал в огороде,с таким же запахом, в котором она сидела с матерью и с младшей сестрой целую неделю, когда в их деревню пришли немцы.
 Лазурный берег.
Перед ней появился подбородок, тщательно выбритый и напудренный, потом показалась вся нижняя челюсть, тоже выбритая и напудренная, потом курносенький носик и в конце концов  ей  сказали милым женским голосом: "Бонжур".
Лицо так появлялось постепенно из под поднимающейся ролады в окне банка - Натиональ де Пари, единственного во всем  южном курортном городке Фрежус в около 100 километрах от  знаменитого Канн.
Она вытащила из сумочки тысячу марок и  сказала по немецки, что она хочет поменять только пятьсот на франки и остаток
хочет иметь в марках.
" Но, но, но"- услышала она и носик вдруг встал и куда-то исчез. За ней стояло еще человек пять, так как только что кончился перерыв на обед, что является святым во Франции- этот самый перерыв на обед,  и изголодавшиеся услуг банка посетители, по видимому многих наций Европы, смирно стояли в очереди , ожидая  возможности подойти к окошку банка и, по видимому заменить или разменить, или заплатить что-то там свое. Был конец октября и  вот уже как пятый день лил не переставая дождь, сезон вообще кончился и казалось, что осталась  только голодная на каждого отдыхающего толпа окрестных официантов, барменов, парикмахеров, уборщиц, продавцов, кассиров,портьеров,директоров отелей и ресторанов
и старушек с собаками и без.
Очередь начала шушукаться.Через минут этак пять появился носик в сопровождении особы мужского пола в черном гарнитуре.
"Вы хотите, как мне сообщила наша сотрудница"- сказал он подойдя почти вплотную к окошку,- " Вы хотите поменять  Ваши деньги на  франки. Не так ли ? "- он поднял вдруг голову как то  стремительно и  посмотрел на нее.
" Да, но не все"- сказала она  с легким нетерпением.
" Вы можете, мадам поменять в нашем банке Ваши немецкие деньги на  любую валюту мира. Но зачем вам здесь другие деньги кроме французских?"- вопросительно и любезно
закончил он.
" Вы не поняли меня"- сказала она, уже теряя терпение и посмотрела вокруг ища какого сочувствия.
" О, я понимаю по- немецки"- сказал господин. стоящий за ней.
" Я могу Вам переводить" - если пожелаете.
Он вышел из этой смирной очереди и сделал шаг впред и стал рядом с ней.
Потом он наклонился  к ее голове и прошептал по- немецки:
" Теперь Вы понимаете, почему  мы бельгийцы от самого начала существования нашей нации  имеем проблемы с французами?".
Потом добавил:" Мы никогда не сможем понимать друг друга"
Сказав все это ей он обратился к  черному в гарнитуре и произнес по-французски: " Я объяснил мадам, что я буду переводить все, что скажете вы и все , что скажет она".
Гарнитур повторил все. что сказал ей перед этим еще раз и бельгиец перевел все на немецкий.
" Я вовсе не хочу менять марки на другую валюту, только ..."
" - момент, момент" - произнес бельг,- " я должен перевести.
Он перевел, начало предложения гарнитуру и кивнул ей. чтобы она говорила дальше.
Но тут заговорил опять француз:" Мы  не можем разменять Вам Ваши марки, мы можем только разменять все Ваши деньши на франки"- он вопросительно посмотрел на нее понимая , что она и так понимает все  и без перевода.
Бельг перевел опять. Она молчала. Она понимала, что ей  нужно теперь  и немедленно сказать  , что это все именно так и, что едеинственно, чего она еще хочет-  поменять на франки не всю тысячу марок, а только пятьсот. Но она стояла и молчала. Она стояла перед кассой, сзади стояла нетерпеливачя очередь, которая начинала шуршать тихими и недовольными голосами.
 Но она не слышала уже ничего.
В большом зале библиотеки, куда она вошла не было никого и она решила перед занатиями еще раз  просмотреть конспект.
Она была старшим ассистентом  и ей дали читать курс термодинамики. Она села за стол сбоку недалеко от входной главной двери.
Вдруг двери отворились и вошел  человек,  скорее всего это был студент,  а может быть нищий. Одет он был  в одежду очень изношенную,  на коленях брюк были латы, пиджак был заштопан. Он снял с головы невесть какую шапку и прижав ее к груди почему то на цыпочках прошел в другой конец зала и сел за стол.
Лицо его было какое то изможденное и было видно. что он недоедает.
" Как же так может быть теперь"- подумала она -" ведь теперь в 1970 году, разве теперь может быть такое".
Он поднял голову и громко начал говорить:
" Я сидел около Александровской Лавры на тротуаре и разложил газету , чтобы проивести в порядок свои бумаги. Бумаги положил на газету, чтобы не испачкались. И тут подходит какая то старушка и  спрашивает:" Ты сегодня ел то что?"
" Ну какое ей дело до того, что я сегодя ел и вообще ел ли я
 сегодня"- произнес он громко обращаясь ко ней.
" Вообще то я не ел вот уже  целый день ничего. Но  подумал. что зайду сюда и переберу свои бумаги здесь"- сказал он и замолчал.
В зал библиотеки начали входить люди. были это в основном студенты и преподаватели.
Человек с конца зала поднял голову и обращаясь к ней заговорил опять: " У меня даже нет порошка постирать .
Но думаю, что Колька одолжит  до стипендии. А вообще то он , понимаешь" - он обращался к ней через головы всех людей и громко, как будто бы в зале не было никого более-
" вообще то , понимаешь, он  Колька в порядке, если бы не он то не мог бы я учиться, потому как  живу только на стипендию,  а работать не могу, болен я. Понимаешь эти несчастные 35 рублей должны хватить на все. Эх , понимаешь,что если закончу институт, то буду человеком, это мне сказала мать, когда умирала. Вот так , понимаешь"- закончил он.
" Да понимаю"- сказала она.
" У меня вот мать немка и не могу ее найти с самого рождения"- добавила она.
" Оно конечно трудно без матери"- сказал он.
" У меня мать была. А отца не было никогда"- он говорил ей и она ему так . как будто бы в зале не было никого.
В библиотеке было уже человек двадцать и все сидели и никто не перебивал  ни его ни ее и никто не говорил им, чтобы говорили тише , или вышли, как это обычно бывает в таких случаях.
 Они говорили так полчаса. Потом он встал из-за стола  и сказал ей: " Ну до свидания, может еще увидемся" - и вышел из зала. Она чувствовала тогда и когда с ним разговаривала и после, что за секунду она расплачется и будет рыдать на взрыд,кричать и начнет разбивать все полки с книгами и вынимать эти книги кидать ими в этих людей сидящих в зале и молчащих, как истуканы, а потом она влезет на парапет  огромного окна библиотеки  и крича прыгнет вниз.
Она помнит тогда , что она оставила тогда свои книги на столе и  пошла просто к окну, приставила к нему стул, чтобы открыть окно, открыла его и сошла со стула.
Она стояла  спиной к залу и к этим  людям и смотрела на Невский и не видела его, до нее доносился откуда то другой , невиданный ей мир, где все люди действительно братья, может быть это так называется, быть братом ближнему, братом, братом, братом. Но у нее не было брата, такого брата, брата  и  наверно ни у кого нет брата.
Она очнулась, кто то произнес сзади:" Зима ведь, она ведь простудится".
Она тогда повернулась к тому голосу, но почему то не увидела никого и ничего и молча, собрав свои книги, вышла из зала библиотеки.
Все это теперь стремительно пронеслось у нее в голове и она опустила голову и ей сделалось слабо и она почувствоала. что летит куда то вниз и вниз.
" Вы слышите меня, вы слышите меня, да черт побери, вы слышите меня"- кто то дергал ее за плечо и тормошил и бил по щекам.
Она очнулась. Лежала она на каком то диване перед ней  появилось лицо и рот и он человек начал что то говорить , но она не могла понять ни того, что он говорит, ни даже того на каком языке он говорит.
" Мне хочется пить "- сказала она.
" Она что то говорит" - произнес какой то голос  по французски.
И тогда она поняла , что нужно говорить по французски для того, чтобы ее поняли и она повторила:
-" Я хочу пить" .
" О , она говорит по французски" - услышала она.
" Она говорит по французски " - повторило еще пару голосов в возбуждении. Ей принесли воды.
Она села, оперлась спиной о стену и подтянула ноги под себя.
Ее знобило и хотелось спать. И она легла снова на этот диван и провалилась куда-то.
Она опять сидела перед домом дяди Пети.
Была уже третья весна. Жена дяди Пети,Клавдия жалела ее и все норовила подсунуть ей кусок получше. На прошлую весну она погнала дядю Петю на охоту, хоть и не разрешено было это.
Он принес косулю и они с Клавой освежевали ее.
" Тебе голубка моя"- говорила Клава, " тебе нужно дичи накушаться, тогда и силы будут и бог даст и выздоровеешь и на ноги встанешь".
  На ноги она встать не могла, ног она не чувствовала, совсем. Ноги болтались как не прикаенные, как у куклы и она дотрагивалась до них и пробовала даже колоть иглой, но все равно они были как чужие.
Клава села рядом  , положила ей руку на плечо и вздохнула.
" Вот я тебе говорю, если этой весной не встанешь на ноги, ну тогда , девка, я тебе советую, нужно тебе письмо писать и поеду я в Москву к подруге своей давнишней, поживу маленько там и буду стараться поехать в твою Германию. А там в Германии найду твоего мужа, пусть он уж  что то выдумает, как тебя  домой то привезти отсюда"- она опять вздохнула.
" Ой , да что же я плету то, кто же тебя то отсюда выпустит-то, ой дура я какая то"- она опять остервенело покачала головой и полезла в карман за платком.
Она сидела рядом с ней и сморкалась, что бы не показать, что она  вообще то плачет.
" Ну , что мы тут то расселись" - вдруг опять всплеснула она руками,- " да у меня то ведь в духовке обед сгорит, о господи то , вот заболталась то дура старая, вот заболталась, а тут гляди Петька прийдет , а  обеда то и нет"- она встала и поправила на ней одеяло, серое  с двумя
черными полосками, солдатское одеяло каких огромное множество и которые и не греют вовсе может быть а только от них чешется все тело и от того может быть и делается тепло.
" Ну вот, погуляли мы с тобой, давай я тебя то в избу занесу"- она взяла ее на руки, открыла ногой дверь и занесла в кухню.
И вдруг они обе услышали рев моторов, как то вдруг и неожиданно.
Летел вертолет. Рев приближался. Клавдия схватила ее и  посадила на пол. Потом она отодвинула комод тяжелый  и старый комод, который привез дядя Петя  из Перми прошлой зимой и поставил над погребом, который он вырыл, "на всякий случай". Погреб он сделал с отдушиной и с тайным ходом в огород по всем правилам мастерства и Клавдия ему в этом
помагала. Она очутилась в темноте и дверь погреба закрылась. потом она услышала скрежет задвигаемого комода и  потом слышно было только скрежет и шуршание  мыши.
На верху раздались какие то шаги и  как издалека до нее доносились обрывки речи каких то людей и топот  сапог.
Она решила отползти в дальний угол погреба, но ноги не слушались ее и она  тянула себя саму на локтях и дорога в угол казалась вечностью. Потом она  оперлась спиной  о сркуб и прикрылась тряпьем, которое лежало в углу как только могла это сделась. Над головой  услышала она опять шум отодвигаемого комода и  через тряпки увидела свет фонаря.
Человек спускался в погреб и светил фонарем перед собой.
" Товарищ майор, я  вижу тут нет никого"- услышала она голос.
Крышка погреба закрылась и она опять очутилась в темноте.
Ее бил озноб и она сидела не двигаясь, затаившись так, как это наверно делает зверь, на которого охотятся и который точно своей врожденной интуицией знает,  что каждое движение
может быть его последним.Она не чувствовала ни мишиного запаха, ни спертого запаха всего подвала, ни собственного противного запаха пота, пота страха. Конечно  те, которые искали кого то тут могли прийти еще,но ведь не сейчас же бубнил мозг, не сейчас. Она понимала , что искали ее а может
еще кого то, может быть шофера, может еще кого, кто может
может быть бежал из лагеря.
Наверху было тихо и тишина подвала давила и ее воспаленный мозг перебирал тысячи вариантов того, что же произошло наверху.
Она не знала, сколько времени она сидела так вот в этом подвале в Сибири, за тысячи километров от того другого мира, которому она была не нужна, но который был нужен ей и она понимала. что если она не встанет и не  начнет бить кулаками в крышку погреба, то наверно она не увидет уже никого и ничего  и ей было все равно, арестуют ли ее там наверху или нет. Чувство отрешенности и желание увидеть свет и кого угодно- охранника, Клавдию  или еще кого то  было так велико  и всеобъемлюще, что она не понимая саму себя и не помня уже , что  ноги не слушаются ее, встала. Она стояла, самостоятельно, стояла. Потом сделала шаг, другой, нагнулась и дотронулась до своих ног. Она чувствовала  их, она чувствовала свои ноги. Поднялась по  лестнице и начала бить кулаком в крышку погреба. Наверху была тишина.Она попробовала открыть эту проклятую крышку, но крышка не поддавалась. Тяжелая оббитая железом крышка не поддавалась.
" Может быть наверху на ней  стоит опять комод. Назло наверно заставили. А Клавдию увели , увели сволочи.
Она  сошла с лестницы опять вниз и в изнеможении опустилась на пол. Наверху послышались шаги и голос дяди Пети звал Клавдию. Она закричала исступленно и дико.
Клавдию действительно забрали гебешники с собой.
Дядя Петя расдосадованный рассказывал ей на другой день, что Клавку посадили в камеру предварительного заключения , так просто без ничего. Искали  лагерника, который бежал два дня назад и если бы тогда дядя Петя был дома , то забрали бы и его. Через месяц хождения  по начальству дядя Петя
"купил"  Клавдию.  Привез он ее осунувшуюся и тихую на газике начальства. Вечером был у них совет.
Клавдия смотрела на нее невидимыми стеклянными глазами глядя  в сторону-" Ты как хочешь, но ты должна уходить, и куда хочешь. Я все могу понять, но у тебя своя жизнь , а у меня своя"- он а проговорила  тяжелым с надрывом голосом , подняла руки с колен и  положила их с зажатыми кулачками на стол. Дядя Петя глядел вниз, сидел за столом как то отодвинувшись и расставив ноги.
" Клава, а Клава" - вдруг ни стого ни с сего сказал он и по мальчишески вскочил.
" Клавдия , я вот говорю тебе , что теперь она не может еще идти, но я тебе говорю, что в июне будет по реке пароход.
 Сам узнавал я то. Будет теперь тут ходить пароход. Вот договорюсь и посадим ее на этот самый пароход. А там , как сама сможет так и доберется, а Клава, ну так оно лучше то будет. А так не гоже ее теперь выкидывать то"- дядя Петя стал на колени перед Клавкой и обнял ее.
" Ну отойди , не место тут"- она оттолкнула его, но видно было , что она  довольна и дядей Петей и его решением.