***

Освобождение: Евгения Чуйкова.
(http://www.tschuikowa.de/)

В 1927 году Шадр вылепил гипсовую скульптуру «Булыжник – оружие пролетариата», и двадцать лет спустя ее отлили в бронзе. В гипсе или металле, в бронзе или дереве, суть была в напряжении мышц, олицетворении борьбы, класовой борьбы, социального.  Это было – человеческое.
В 1915 году Казимир Малевич написал картину «Черный квадрат» и в 1915-16 годах «Супрематизм». Далее последовали другие картины, хотя и связанные названием, трактовкой или изобразительными намеками с людьми или их чувствами, но это были цвета, это были формы, это было движение. Материал освободился от человеческого, он сам по себе нес в себе красоту и благодать, он не был созданием человеческим, но созданием Божиим. Это была свобода от суетного и тленного, это было вечное.

Когда заходишь – взглядом – в голубое пространство картины Е. Чуйковой «О красном, желтом и голубом», переживаешь освобождение. Это о цветах во всех их возможностях зарождения жизни, но той жизни, которую испытывает ребенок, еще не переживший социализации даже на семейном уровне, не знающий, что будет «завтра» и было «вчера», живущий материей, данной ему Богом на радость и на каждом шагу включающейся в игру ежесекундного сотворения мира. Голубое, согретое бликами золотистого света,  – это таинственный сумрак, в котором можно скрыться, играя в прятки, это - радость и свобода, это легкость и небо, которое проясняется и сгущается, возникает здесь, в этом пространстве, чтобы излиться потом в окно и простереться над миром. В соседней комнате рождается солнечное сияние, которое неудержимо заполняет собой все, просачиваясь в дверной проем, и кубичность помещения не обязательно является человеческим жилищем, но, возможно, сознанием кристалла, если бы у кристалла могло быть сознание. Красное лежит у порога, как мостик между этими двумя мирами, желтого и голубого, заключая триаду цветов, обещающую сотворение многоцветного мира. Но это обещание без обязательств, потому что можно, скользнув по розовому полупрозрачному блику, выйти в залитый золотым светом проем и раствориться в его легкости.

«Зоны» намекают о человеке, который берет эту нерукотворную материю как свою и пытается как-то ее использовать, как-то употребить для себя. Кубичность овеществляется мертвенно утилитарным, появляется потолок, дверь, пол и выложенные плиткой стены, вдоль которых протянуты трубы. Сияющие из пространства комнаты сиреневые и белые тона, вынужденные лежать на трех внутренних ее гранях, используют открытую четвертую, чтобы светиться навстречу зрителю, приветствуя его и вечно убегая наружу из пытающейся, но не могущей их включить утилитарной клетки. 

  В картине «Пятно» закрашенный розовым участок выглядит огромным умиротворенным лепестком, живущим своей внутренней, хоть и дружественной для человека, жизнью, или прикидывающимся лепестком тем несказанным «розовым конем», на котором проскакал лирический герой известного поэта, из ничего в ничего.

«Голубая комната» открывается как духовный мир в урбанической мертвенности интерьера, и в наполнившем ее светло-голубом сиянии готовится нечто таинственное, пока сгущающаяся чернота пытается зализать, залечить зияющие острыми ребрами сложно и важно сконструированные человеческими руками предметы, включая жгущую огненно-кровавым контрастом лампочку на потолке.

   В «Neubewertung» предметы, неумолимо функциональные, словно бы пережили женщину, возможно хозяйку, неуверенно и размыто реющую на заднем фоне, развоплощенную, туманную и легкую, как душа.
   Но тут вдруг происходит бунт: красные всевозможных оттенков цвета,  утилизованные в губной помаде, вырываются, как бабочки, чтобы приняться за собственную игру: складываться в соцветия и мозаики, сгущаться в туманности, причем не теряя изначальной формы губ, являясь, словно улыбка Чеширского кота без самого кота.
   В «Remains“ они словно в насмешку «зацеловывают» маленькую кухоньку со столиком, стулом и стоящим на них утварью и запорашивают ее, словно лепестки опавшей розовой вишни.

   Светлана Шик.