О чем не знала метель

Все начиналось с падения. Так было всегда, сотни, а может и тысячи раз, - он давно потерял счет своим приключениям в этом мире. Мире, куда его отправляли снова и снова, с одной-единственной целью – нести веру и свет. Он и сам до сих пор не знал, для кого эта вера и этот свет были важнее – для него или для тех, кому он несет эту крошечную искорку, что сейчас затаилась где-то под сердцем. Для них это выглядит просто: человек достает из-за пазухи маленькую свечку, и свечка вспыхивает сама собой, ее никто не зажигает. И еще долго среди них из уст в уста передаются легенды, - и можно считать, что его очередная миссия выполнена. Верил ли он сам? Он этого не знал. Как и не знал, верили или нет те, к кому он шел. Вера стала привычкой, суеверием. Без веры не бывает жизни. Если ты не веришь, значит, ты уже умер. А умирать никто не хотел.

На протяжении веков, а может быть и тысячелетий, - он никогда не считал, - неизменно было так. И первобытные племена, и римляне-язычники, и первые христиане, и первые протестанты, и сотни других религий, - всегда и у всех было одно зерно, одно стремление. Кого бы они ни почитали, какого бы идола себе ни создавали, но объединяло их одно – вера. И он был посланником этой веры. Какая разница, какого бога? Ведь Бог един для всех, просто люди этого еще не поняли. Бог един, хотя и за разные Его имена идут священные войны. И он не может сделать ничего, лишь смотрит на эту языческую вакханалию в различных вариациях, и дает наставления своим посланникам. Кто-то разжигает войны, и делает это очень быстро: один сказал что-то не то, другой подумал как-то не так, третий сделал какой-то не такой жест – и все, завязалась война. А потом должен прийти кто-то один, и только один, - чтобы эту войну погасить. Нередко – своей кровью. Так было всегда: для войны нужна толпа, для мира – личность. И этой личностью, сколько помнил себя, всегда был он.

Да он и не мог помнить ничего другого, он лишь знал, что его миссия – искупление. С течением времени потеряла значение та побудительная сила, которая помогала ему справляться с трудностями – через пару-тройку сотен лет остался лишь результат, лишь цель. А цель была одна – выполнить свою часть миссии, дождаться, когда наконец его место займет кто-то другой. Ведь падших не так много, и смена подрастает не слишком быстро. Покой – вот что было обещано ему в конце. Покой… Когда-то это слово казалось ему оскорбительным. Сейчас оно звучало благословением. И он знал – эта миссия будет последней. Даже скорее чувствовал, чем знал. Где-то внутри, в глубине, в том месте, откуда он всегда извлекал искру, которая становилась легендой, щемило от предвкушения скорого конца трудного пути.

Все начиналось с падения…

На этот раз удар был мягким и почти нежным, словно приземление на пуховую перину. Вот чудеса, подумал он, а ведь ни разу за все тысячи лет это не случалось зимой. Какое угодно место, какое угодно время года, - пустыни и прерии, приморские деревушки и шумные города, цветущие сады или унылые, кое-где присыпанные снежной крупой поля, но ни разу – заснеженных лесов. Должно быть, это добрый знак, снег – он такой чистый, белый, словно новый лист, начало новой жизни.

Он почти не чувствовал холода, хотя и был одет в легкий костюм, который, кажется, был не только не по сезону, но и не по здешней моде: за тысячелетия путешествий он полностью утратил чувство времени и уже не мог определить, в каком обличье куда приходить. Но в этом было и свое преимущество: странник в чуднЫх одеждах всегда наделает больше шума, чем простой незнакомец. Даже если этот незнакомец совершает немыслимые поступки, которые потом нарекут чудом, ну или в худшем случае – волшебством.

Зима была прекрасна. Она была нежна и одновременно строга. Она была мягка, и бела – насколько хватало взгляда. Лес, укутанный снегом, словно дремал, убаюканный недавней метелью. Напоминанием о ней сейчас были лишь плавные изгибы свежих сугробов, каких он еще никогда не видел. Снег падал очень тихо и спокойно, и он подумал – а может это и есть тот самый покой, который был ему обещан? Воздушный танец искрящихся снежинок завораживал и погружал в состояние, которое можно было назвать трансом – их кружение не поддавалось логике, его нельзя было ничем объяснить, и тем прекраснее оно было. Снежинки относило легким дуновением ветра, вращало во все стороны, поднимало вверх и опускало вниз, почти к самой земле – и снова поднимало.

Это не был снегопад, о котором он много слышал, но никогда не видел. Снег не падал. Он летал и планировал. Снежинки слаженно совершали па какого-то сложного танца – так казалось. Они были похожи на хрупких балерин в пышных пачках, - он своими глазами таких видел, - каждое движение казалось отрепетированным до мельчайших деталей, и в то же время – внезапным и естественным. Снежинки словно против своего желания оседали на его волосах, одежде, коже – и очень быстро таяли, оставляя после себя колючие прохладные капельки. И ощущения эти не были неприятными, они были… живыми? Он никогда прежде так остро и так глубоко не чувствовал каждую клеточку тела, как сейчас, приобщившись к этому снежному танцу.

Осознание пришло внезапно – зима не случайна. Зима должна что-то значить. Покой даром не дается, его нужно заслужить, и он вспомнил: зимой в этих краях ждали чудес. И ждали их именно сейчас, иначе он не мог оказаться здесь, но причин он не знал никогда. Он просто падал. И шел. И находил. И делал то, что должен делать. И возвращался в исходную точку. И каждый раз надеялся, что больше не упадет. Но падал снова, и снова, и снова. Но сейчас, в этот самый момент, протанцевав со снежинками через весь лес и выйдя на дорогу к городу, он понял со всей ясностью, на какую был способен его древний, как само время, мозг, - больше он не упадет.

И он ступил на тропинку, ведущую в город.

***

Все начиналось со свечи. Всегда и у всех. Все надежды, упования и чаяния. Никто не помнил, откуда пошел этот обычай, все давно забыли, почему их нужно зажигать в этот вечер. Но все их зажигали, ставили на окно и ждали чудес. Или делали вид, что ждали. Вера стала привычкой, суеверием. Все знали, что ничего не изменится, веришь ты или нет, но верили – на всякий случай. А черт его знает, а? А вдруг? Ну не убудет же от нас… А свеча – это так, материальное воплощение суеверия. Вешают же люди подкову над дверью в доме - на счастье. И разбитых зеркал боятся. А почему? Никто не знает. Так надо.

А свеча… Ну что, вымостим добру светлую дорогу в наш затхлый городишко, где отродясь не знали, что такое мир, добро и спокойствие, где нет друзей и близких, где тебя знает каждая собака и все друг другу завидуют. И вымостим как-нибудь позаковыристее, чтоб добро заплутало и не нашло дорогу назад. А кто-нибудь думал, что станет с добром, попади оно в паутину лжи, ненависти, притворства и зависти? А зачем об этом думать? У нас ведь есть свеча, мы все сделали как надо, а добро, - ну что добро, судьба у него такая. Их много, а добро одно на всех.


Она шла по улицам, сама не зная, куда идет. А зачем знать, если все равно, откуда бы ни вышел, придешь туда же? Город-то маленький. И к ней добро все равно не придет. Она знала это всегда, она не верила. Все эти ханжеские рассуждения о том, что верить нужно "на всякий случай", что вера творит чудеса, - зачем они, когда нет искренности? Ее попросту не научили верить по-настоящему. А сегодня ее свеча погасла. Она даже не успела донести ее домой – просто погасла, как будто кто-то невидимой рукой утопил хрупкий фитилек в воске.

Ну что ж, так тому и быть, сама судьба послала знак – оставить суеверные бредни.

Метель колола и жалила, она зябко куталась в пуховый шарф, а на глаза наворачивались непрошеные слезы. Под завывания ветра мысли путались и сбивались, но даже это было лучше, чем сидеть дома и ждать. Ждать непонятно чего. Ждать и знать, что никогда не дождешься. Движение давало надежду – ведь из-за угла мог выйти кто угодно, а может… может, на той самой никому не нужной дороге света она все-таки встретит того, кто должен принести добро в ее город?

Без веры жить нельзя, так говорили. Получается, она мертва? Ей хотелось жить, но она больше не знала – как.

Уже почти дойдя до точки, откуда был бы виден ее дом, она передумала и вернулась на тропинку, которая вела к лесу. Она и сама не знала, зачем свернула с дорожки, но лес притягивал и манил ее, словно именно в нем, вопреки всем законам физики, была сконцентрирована вся сила притяжения на Земле. Мороз так сковал ее тело, что рук она почти не чувствовала, - не спасали даже теплые варежки и карманы. В кармане лежала потухшая свечка. Многие годы она хранила огарки свечек, горящих в эту ночь – говорят, они приносят счастье. А эта свечка, ровненькая, желтенькая, очень солидная и какая-то невероятно грустная и одинокая, была сейчас словно вестник беды. Беды, которую не знаешь откуда ждать.

У самой опушки леса стоял человек. Точнее он не стоял, а как-то странно бродил, словно искал что-то или пытался вспомнить. Чудак-человек, подумала она, тяжело ступая по занесенной снегом тропинке – вернуться бы обратно и идти своей дорогой, но ноги сами вели ее к лесу.

Одет человек был не по сезону, да и немного странно – ни головного убора, ни перчаток, старомодное пальто, будто позаимствованное у далекого предка, нараспашку. Подойдя к человеку на расстояние, достаточное для начала диалога, она засомневалась, а потом все же спросила:
- Вам чем-нибудь помочь? Вы что-то потеряли?

Вопрос звучал глупо и беспомощно, но нужно было сказать хоть что-то – постоять и уйти было бы еще глупее.

Человек обернулся, посмотрел на нее, что-то сказал очень тихо и продолжил утаптывать снег.

Не дождавшись ответа, она лишь поплотнее укуталась в шаль и развернулась, чтобы уйти, спастись наконец от метели, когда услышала еле различимый в нарастающем вое ветра голос:
- Вы что-то обронили…
Мужчина рукой показывал на то место, где она только что стояла.
- У вас из кармана что-то выпало.

Он наклонился, чтобы поднять предмет – им оказалась ее свечка. Ее никому не нужна, отслужившая свое свечка, ее предвестник беды. Надо бы оставить на память – как напоминание о самой большой неудаче. Ну пусть эта неудача окажется самой большой. Пусть дальше все будет хорошо… Мужчина на секунду замешкался, как будто извлекая что-то из внутреннего кармана пальто, а затем…

Она не поверила своим глазам.
Этого не могло быть.
Просто не могло.
Это не поддавалось никакому логическому объяснению – свеча, не пожелавшая разгореться в положенное время, словно ждала этого мгновения, чтобы запылать во всю силу. 

Фитилек потрескивал и постреливал, но горел и разгорался.

Мужчина встал, держа свечу двумя руками, как будто та была самым дорогим и самым хрупким сокровищем на свете, и протянув ее девушке, так же тихо произнес:
- Кажется, для этого я сюда и шел. И, кажется, отсюда я больше не уйду.

Она не поняла, почему он сказал эти слова, но она держала горящую свечу, которая через варежки согревала ее ладошки, и знала, что в ее город наконец пришло добро.