Немного про Бунина и вообще...

Иван Бунин.
Его я принималась читать несколько раз в жизни и бросала.
А тут пришла в гости приятельница и поделилась: «Читаю «Жизнь Арсеньева», просто зачитываюсь – не оторваться».
Думаю: «Может и я смогу?» И пошла в библиотеку. Вот дневниковые записи:

«Читаю «Жизнь Арсенева», мучаюсь – не мой писатель Иван Бунин. Замечательный, пейзажист, но характеры, люди – нет, скучно. Прочту страницу, завтра уже не помню. Герои и персонажи не запоминаются, не видны. А природа описывается так подробно, что устаешь читать. Умиление российским укладом, пренебрежение к простому люду, наблюдательность без малейшего намёка на протест… Тяжёлый труд простого люда поэтизируется, воспевается – так и должно быть.

Дочитала «Жизнь Арсеньева». Концентрированный мужской эгоцентризм: живи для меня. Женщина вплетена в жизнь мужчины наряду с окружающей средой и должна приносить только радость и праздник. Восприятие её как личности – исключается. Для себя потребность свободы и жизни, "как хочу". Её переживания – они лишние, разбираться, входить в них, соответствовать её желаниям, чем-то поступаться – это всё равно, что учитывать желания куста в саду.
Когда она (Лика), истерзанная таким отношением – замуж не берёт, три года живут сожителями, постоянно уходит-уезжает из дому, оставляя её в одиночестве и неведении, поводы для подозрений в изменах (не беспочвенные, потому что Арсеньев очень неравнодушен к женщине, не обязательно красивой, молодой. Его волнуют женские приметы – лодыжка, босая нога, грудь, шея, убранные волосы, духи), когда она срывается и уезжает, он приходит в неистовство, упорно желает её вернуть, обвиняет её в жестокости, мчится вдогонку. Не зная, что она уже умерла от пневмонии.
(Позже я уже прочитала про писателя Бунина, что у него почти все любови заканчивались смертью героини).
Тут я и «Анну Каренину» вспоминаю – у той с Вронским та же беда была – "будь в жизни мужчины, живи для него, твои переживания – вздор, не докучай". (Вот и из близкой мне семьи накануне свадьбы жених сказал невесте: «будь лучше меня!»)
Мужской эгоцентризм, кажется, свойственен именно российскому мужчине: "женщина – друг человека". А потом они маются – чего этим бабам не хватает. Почему они не довольны, что мы их только как друзей (как собак, лошадей) видим для себя, а ЧЕЛОВЕКИ – это только мы.

Вот фразы, что я в книге подчеркнула (понравившиеся места для памяти или характеризующие Арсеньева (Бунина, по существу):

«"Вещи и дела, аще не написаннии бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевленнии...".
Вот так. То есть, писать, если пишется, надо. И надо "для одушевления" событий.

Ещё: «Исповедовали наши древнейшие пращуры учение "о чистом, непрерывном пути отца всякой жизни", переходящего от смертных родителей к смертным чадам их - жизнью бессмертной, "непрерывной", веру в то, что это волей Агни заповедано блюсти чистоту, непрерывность крови, породы, дабы не был "осквернен", то есть прерван этот "путь", и что с каждым рождением должна все более очищаться кровь рождающихся и возрастать их родство, близость с ним, единым отцом всего сущего». «…из поколения в поколение наказывали мои предки друг другу помнить и блюсти свою кровь: будь достоин во всем своего благородства». Не совсем точно сформулированное понимание: «ведь слишком скудно знание, приобретаемое нами за нашу личную краткую жизнь, - есть другое, бесконечно более богатое, то, с которым мы рождаемся». «Всё и все, кого любим мы, есть наша мука, - чего стоит один этот вечный страх потери любимого!»
А вот то, что и я чувствую: «Всюду была своя прелесть!» Жадное впитывание жизни. Может, это отличие всех, призванных писать? Вот и о Алексее Толстом у Варламова читала, как он жадно на вокзале смотрел на какого-то нищего.

Или вот про просыпание чувственности по отношению к женщине: «вдруг испытал что-то особенно сладостное и томящее: первый проблеск самого непонятного из всех человеческих чувств...»
Вот это мужское чувство к женщине – меня и озадачивает. Что это? Гормональный всплеск эмоций при виде самки? «Осеменить!» – требует природа. И любая женская деталь «поднимает» тот самый орган, кровь быстрее струится по кровеносным сосудам: потребуются большие физические силы, организм готовится к акту воспроизводства.

Или это что-то другое – тайная жажда совершенства, полноты ощущения блаженства, из которого мы были изгнаны?
Но почему от женщины, например, а не от цветка, дерева, реки. Почему не от зверя, птицы, а от женщины? Неужели самая сильная движущая сила – от желания своего продления в роде? Тогда как понять тех, кто этого продления не желает, а женщин всё же любит? Тот же Бунин – детей он не хотел, а на женщин, на всё женское делал стойку.
Что мучило его в женском? Только ли жажда наслаждения? Которое можно было получить и более лёгким путём, даже и без участия женщины. Но нет! Женщина необходима. Не как спутница или друг, не для общения, не для досуга. Нужна – как таковая, с её пяточками, руками, волосами.
Зачем?!
И опять же – только свежая, молодая, по крайней мере – не пожилая, увядшая. То есть – в детородном возрасте.
А если бы женщина могла рожать в любом возрасте, они бы как реагировали на пожилых? Или всё же нужна та, от которой идёт жизнь?
Дальше, считай, и не про Бунина. Дальше уже про «мы и они» («в волненье привела давно умолкнувшие чувства»).


Ведь и мы, женщины, тоже любим всё полное жизни, и к детям у нас отношение не только из-за их прелести (мужчинами почему-то не улавливаемой), но и как к развивающейся личности – мы умиляемся, когда это существо, ещё вчера бессмысленное и беззащитное, начинает реагировать на жизненные раздражения, как и надо или как оно может сейчас, а не требует нашей защиты от непонятного, как оно идёт в жизнь: улыбается бессмысленно, только потому, что ему в данное мгновение хорошо, хватается за пальцы или игрушку, познаёт свою ручку, реагирует на игрушку. И т.д., и т.д.
Мужчинам эта сторона жизни мало доступна, только очень малая их часть по-женски умиляется проявлению жизни в детях.
Похоже, женщины у мужчин вызывает те же чувства, как в женщинах – дети. И как мы стараемся продлить возраст узнавания, получая от детей полноту жизни, но кривимся, когда дети, взрослея, начинают проявлять непослушание и своенравие, так и мужчины хотели бы любоваться женщинами в пору, когда они не проявляют себя, как личности.
Им нужна только их прелесть, даже глупость и восхищение ими, мужчинами, как дети восхищаются нами, мамами. Как они тянутся к нам и ищут у нас защиты, пока слабы и не могут за себя постоять, так и мужчины хотят нас такими всегда. А когда мы проявляем себя как личности, они раздражаются и уже не желают быть с нами почаще и подольше.
Но мы, женщины, смиряемся с взрослением детей, заводим себе других, переносим на внуков свои потребности в детской любви и ощущении их прелести. Мужчины меняют женщин.
И как однодетные матери смиряются с взрослым дятятей, терпеливо сносят его характер, поступки, так одножёны – терпят до поры, до времени.
И если со временем у женщины есть шанс только разъединиться с раздражающим «кумиром» в пространстве, когда сын (дочь) вырастет, сохранив родство и приязнь, то у мужчин выход один – расстаться с бывшей возлюбленной, разорвать связь, очень часто без возможности даже встречаться, без приязни.

Вот тут сходство и заканчивается.
Женщина, когда дитя уходит, (а уходит именно дитя), понимает, что таков порядок, что это нужно для счастья ребёнка.
Мужчина может уйти только сам, и он глубоко поражается, когда это делает женщина, которая ему ещё нужна. Да даже если уже и не нужна, но его самолюбие и себялюбие не смиряется – женщина, так поступившая, идёт наперекор всему его представлению и желаниям. Она должна принадлежать ему, только он может ею распорядиться – оставить или разрешить уйти. И вдруг она уходит – без «согласования», без спросу! Мироздание рушится.
И как их с этой точки сдвинуть, что женщина такая же личность, ровно такая, такая же свободная в своих проявлениях? – Ничего не получается! Женщина – друг человека. И всё тут! А если начинает им не быть, то это – не женщина. «Безвыходней всего было то, что я не знал, куда она скрылась. Если бы не это, я бы превозмог всякий стыд, давно бы настиг её где-нибудь и какой угодно ценой вернул себе, - дикий поступок её был, несомненно, припадком безумия, раскаяться в котором ей мешает тоже только стыд».
Как Лике жилось с Арсеньевым (Варваре Пащенко с Буниным), вечно исчезающим из дома и не то, чтобы не понимающим, как он её мучит, а вообще – не думающем вообще о её самочувствии.
Только чтобы она ждала его дома по вечерам или из поездки и обеспечивала ему душевный комфорт – вот и всё, что ему от неё было нужно. Потому что даже физиологически он в любой момент мог её кем-то заменить, даже и не думая, что она догадывается и страдает от ревности, как страдал и он, видя, что она кому-то рада.
Конечно, он её «безумно» любил, иначе бы не сорвался вслед, не поехал, очертя голову, разыскивать, не бросился в дом её отца, зная, как там к нему, совратителю и безответственному (так ведь и не женился!) отнесутся.
Он не застрелился ни на другое утро, ни вовсе. Прожил без неё двадцать лет до написания этой книги. И самая большая часть его хроники посвящена этой любви.
Лику Бунин умертвил. Варвара Пащенко сбежала от Бунина к его другу. Бунин не мог позволить своей героине выжить, для этого он не был столь великодушен. Ему было не по воображению продлить жизнь героини. Но эта любовь – он снял с неё хорошие сливки: за роман «Жизнь Арсеньева» Бунин получил Нобелевскую премию.
И уже этим он был обязан годам жизни с Варварой Пащенко.

Читаю Бунинские рассказы «Тёмные аллеи». В комментариях говорится, что для Бунина любовь была сильнейшим оправданием жизни.
Но почему он так безжалостен к женщинам?
Взгляд на неё только с точки зрения потребности для мужика – как ему приятно её обнимать и прочее. Что потом – трава не расти.
Вот и думаю – мужчина, решившийся жениться, вообще-то, богоугоден. Он ответственен, безгрешен, выполняет тот самый завет – «передавать из рода в род». Он достоин большего уважения, чем тот, кто на женитьбу не решается, предпочитая получить от любви только «неизъяснимы наслаждения» и потом скрыться.
И как бы эти похитители радостей жизни не воспевали любовь и женские прелести, они воспевают свои золотые минуты, не понимая, что были похитителями этого золота – у них воспоминания и сожаления, что это было и не возвратно, а вот у женщин, оставленных ими или вынужденных с этими мужчинами расстаться, воспоминания-то не золотые. Да, была любовь, но как она закончилась-то паршиво – отставленная, брошенная, «надкушенная»."

Вместе с томиком Бунина в библиотеке взяла ещё и воспоминания Веры Муромцевой-Буниной: «Жизнь Бунина» и «Беседы с памятью». Она вела дневники, на их основе и эти книги написаны. «Жизнь Бунина» - почти вся повторяет «Жизнь Арсенева», только герой уже сам Иван Бунин. Заканчивается "Жизнь..." появлением рядом с Буниным Веры Муромцевой.
В «Беседах с памятью» - развитие их отношений, поездки в Палестину,в Египет. Заканчиваются «Беседы…» возвращением в Россию из этих поездок. И ещё фрагмент из дневника Веры Николаевны о днях, когда Бунинину была присуждена Нобелевская премия. Язык этих воспоминаний довольно беден, и ценность их – чисто информативная.

Посему вернусь к личности писателя и его отношениям с женщинами. Снова записи из дневника:
"Как же беспардонно он обращался со своими первыми жёнами. Пащенко он описал в «Жизни Арсенева». Отношения их.., - уже там я думала, – как его терпела эта любящая женщина. Он всё время её бросал и в то же время злился, когда она проявляла независимость.
А со второй женой (Анной Цакни) ещё лучше – он ушёл из церкви, где они венчались, с тестем, увлёкшись разговором. И когда за свадебным столом его упрекнули (представляю отчаяние невесты: «Ну, почему ты?..»), он психанул и ушёл вообще от гостей. Похоже, молодая так и не могла ему это забыть. (И вспоминается Пушкин, как он в первый же день после венчания ушёл к друзьям, и Натали просидела в слезах одна в снятой квартире. И сама я знаю случаи, когда почти так же поступали после свадьбы вчерашние «безумно влюблённые», оставив молодую жену и уйдя к друзьям продолжать проводы холостяцкой жизни).

Подобные мужчины абсолютно равнодушны к женским переживаниям. Женщины, в их понимании, нужны только для строго ограниченных целей – с ними спят, их следует ограничивать в желаниях, сторожить и не допускать самостоятельности. Их предназначение – рожать детей (Бунину и это было не нужно), вести дом, воспитывать детей, ублажать желания мужа, стоять на страже его карьеры и успеха, всяко этому способствовать и (в наше время) вносить свою лепту в семейный бюджет. И главное – никакой личной жизни и капризов. Переживать женщина, по мнению мужчин, не умеет так глубоко, как мужчина, а если умеет, то не должна этого показывать, чтобы не нервировать своего «господина».
В общем, мужчина – для высокого (или просто любого) поприща, а женщина – для ублажения мужчины.
Но вот когда женщина, не согласная на подобную расстановку ролей, покидает мужчину, тут и начинаются страсти. Бунин, после ухода от него Анны Цакни, делился с братом: «Описывать свои страдания отказываюсь, да и ни к чему… Давеча я лежал три часа в степи и рыдал, и кричал, ибо большей муки, большего отчаяния, оскорбления и внезапно по¬терянной любви, надежды… не переживал ни один человек… Как я люблю ее, тебе не представить… Дороже у меня никого нет».
Так же бурно и оскорблённо он переживал и «измену» Варвары Пащенко".

Ну, вот, дочитала мемуары о Бунине его жены.
Решила ещё немного почитать его самого. Есть у меня томик с его «Избранным». Несколько раз подступалась – никак не шло. Думаю: «Дай-ка ещё раз попробую. Там и «Деревня», о которой вот и в мемуарах, и в предисловии, мол, шедевр. И портреты Чехова и Толстого, и другие рассказы…"

Взялась. С предисловия, стихов и одолела первые четыре рассказа, вплоть до «Деревни».
Нет! Не йдёт!
Как сказано в предисловии – «словесный живописец».
Нет, я люблю сюжет! Он мастер описывать природу, ощущения, которые она даёт (ему даёт, меня эти описания оставляют равнодушной, я не могу ими проникнуться или представить все эти перламутровые облака. А когда могу, то вижу, что в натуре облака красивее, чем в описании.)
А стихи у него слабые, и нечего тут…
Описания отношений с женщинами только выказывают натуру эгоистичную, себялюбивую.
Вера в первые годы совместной жизни часто на него обижается: то оставит её одну в чужом месте, то возьмёт с собою родственника, хотя Вере не хочется, чтобы ещё кто-то с ними был, то уйдёт на целую ночь к кому-то, а она не знает – где он. И только желание сохранить лицо заставляет её писать: «Я ещё не знала, как сложно жить с творческим человеком».
Да бросьте вы эти «объяснения» для посторонних!
Не только творческие люди себя так ведут, а и очень обычные, но которые кроме себя, своих чувств и ощущений, – других знать не желают.
Она и проговаривается в одном месте, дескать, Бунин везде хотел говорить только о себе, сам, о том, что он хочет.
Как человек, Бунин мне ничуть не нравится. И хоть он и «знал» народ, да только понимал ли его? Может, потому и разозлился, что этот самый народ, взбунтовавшись своим далеко не поэтическим бытом, помешал жить ему, Бунину, как нравилось – богато и раздольно. В книге Муромцевой Бунина все любят. Сомневаюсь что-то.

…Так и не смогла я его полюбить, бросила чтение, даже его «Деревню» не одолела.
Меня он просто уморил своею «наблюдательностью», его словесная живопись раздражала, и я даже пропускала эти бесконечные описания окружающего ландшафта, мастерски запечатлённого, но тормозящего действие, отвлекающего, разжижающего весь текст. Забываешь персонажи, путаешь их, недоумеваешь – что это за человек, как он очутился в данном месте текста, зачем, что от него зависит в развитии сюжета?
Почему-то на чеховских персонажей порой злишься – ну до чего нескладные всё же, непонятные, - но их «видишь» во всей этой несостыковке с жизнью, понимаешь, как им трудно, разделяешь их тоску.
С Бунинскими персонажами не то – так они тебе безразличны! Бунин – не русский (хоть и всё время возвращается к своей любви к России и всему русскому) писатель. Души в нём русской (жалостливой, горькой, сожалеющей) нет. В нём только фиксация жизни. Авторская же позиция – отстранённая и злобоватая, раздражённая, брюзгливая, обличающая, а не жалеющая, то есть – не понимающая, плохо видящая душой.

P.S. В комментариях к этому эссе был упрёк, дескать, "Митину любовь" не читали и, договариваю, судите.
Нашла эту повесть и прочла. И вот что какое отношение к ней.
Густые, сплошные чувства. При чём они какие-то импрессионистские – впечатления от картин природы или любовных переживаний – навалом, безразборно, плохо представляемые, а часто и отторгаемые – вал цветов, запахов, звуков – то есть того, что идёт через рецепторы, но плохо поддающееся описанию. (Разве только в стихах – за счёт ритмов и ассоциаций).
Не люблю "реалистических" описаний природы, плохо вижу образы или вижу иначе, чем автор описывает.
Он восторжен, а я спешу прочесть (быстрее отделаться) этот фрагмент.
А в этой «Митиной любви» чувства у влюблённого так оголены и возбуждены, что описания захлёбываются и их слишком много. В конце Митя стреляется – от того, что это возбуждение заставляет его невыносимо страдать.
Даже сексуальный опыт (с какой-то деревенской шлюшкой) его разочаровывает – он ждал разрядки, а получил что-то гадкое.
И вот этого мужского переживания я понять не могу, сопереживать не могу.
Читатели-мужчины (в комментариях в прозе.ру на моё эссе о Бунине) эту повесть мне предлагали, как образец лирики и замечательной русской прозы. Ну, прочла, а моё отношение к этому писателю не изменилось – не люблю.
Пыталась хотя бы принять, много его и о нём читала из протеста: как так? Почему мне упорно не нравится Нобелевский лауреат?! Ну, ладно - как человек: среди литераторов "душек" трудно найти. Но его произведения-то!..
И для меня никто не написал что-то убедительное, чтобы я поняла Бунина и восприняла.
Глуха.
Вот не мой всё же это писатель.
Хотя, понятно, перо у него было искусным.
Но его восхищение природой ли, женским ли – я недоумеваю: ну что? Что в этом сумбуре из прелых листьев, солнечных пятен, серебряных полей, стеклянной травы... И что приятного в запахе навоза?
Восхищение всем женским (прелести женщины) мне понятны, но только формой восхищаться, а человека в женщине не видеть: этот невинный Митя охотно становится растлителем, как и сводник-староста.
Ненормальность какая-то - чего-то так хотеть от женщины, что когда не получил, то непременно стреляться!
Как-то я себя виноватой чувствую за эту легкомысленную Катю. А Митю почему-то не жалко. Ну, жалко, конечно - молодой и на тебе. Но вот его переживания - никак не проникнусь. Вертера было очень жалко, а этого озабоченного - нет.

P.P.S. И позже, читая один современный роман начала, застыла над словосочетанием: "Запах рая, который потерян".
А что, если и Бунин всю жизнь маялся вот этим ощущением - "потерянного рая". Что если все эти описания - несформулированная попытка вернуть себе хоть малую толику райского блаженства, поиск его в картинах ли природы, в женской прелести.
Как у Лермонтова:
"И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна;
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли".

И в "Митиной любови" эти бесплодные попытки на Митю и возложены - в его острых переживаниях и томлениях. А самоубийство - крайняя мера, чтобы прервать страдания от невозможности вернуть себе лично блаженство
"…безгрешных духов
Под кущами райских садов".

И вся мизантропия Ивана Бунина объясняется этими поисками рая, который потерян.