Сибирь

Загранщик вытащил из файла документы. Мой паспорт грязными руками. Хотя…кто только не залапает еще. Вот так сплюнет на пучки и перевернет на страницу с регистрацией.
«Багрянцева Марина Николаевна. 2001 г.р. Киев. Украинка. Психолог»
«Багрянцев Михаил Иванович. 1999 г.р. Киев. Русский. Учитель»
«Багрянцев Алексей Михайлович.  2020 г.р. Киев. Русский»
- А ты что? – узкоглазый мне кивает.
- Папа в Калининской области родился…
Загранщик схлестнулся взглядом с мужем. Он блондин, но еврей, а на евреев у пограничников нюх. От этого зависит целостность страны, которую они защищают.
Лица кирпичом. Муж – северянин, я – наполовину русская. И все тут.
На таких, как мы, сорок секунд.
Обычная семья из трех человек. Быстро переворачиваются страницы липовых бумажек. Сколько таких уродов, стремящихся переступить пластиковую границу. Очередь далеко за  выходом, терпеливо ждет в слякоти и бездорожье. Постоянная толкотня и безобразия.
Украина. Киев. Вроде братья. Не америкосы, не китайцы, должны пропустить.
 - Что вам в Киеве не сиделось?
-  Да так…не сиделось…
Был бы Киев цел – сидели бы. Это лучше, чем в очереди терпеть харкающихся бомжей, вонь и грязь, занесенную тысячами ног в узкое невентилируемое помещение.
Модно искать русские корни, не модно рассказывать, кем себя считаешь. Я бы еще поварнякала, не будь за спиной наступающего моря. Тридцать секунд  как тупые коровы смотрим в потолок. Отступать некуда. Из таких, как мы, хоть загату на разлившийся Днепр ставь, желающих  не убавится.
Загранщик не дурак. Отец русский? Смотрит на сына.
- Вы вдвоем возвращайтесь. Мальчик пусть проходит дальше. Выберите  его документы. Проход не загромождайте.
Документы растрепанной кучей брошены на столешницу у прохода. Тут уже копошатся две такие же семьи – растерянно решают, отправлять ли детей.
Взрослые  не нужны. Детей еще можно вырастить и приспособить, а вот нас перевоспитать - постараться. Да и зачем?
- Что будем делать?
Карие глаза, уставившиеся на нас после вопроса. Одиннадцать лет, все понимает. Мы в его взгляде состоявшиеся предатели, раз допускаем сомнения.
- Идем! Идем отсюда! Они не нужны нам триста лет!
 Леша кажется  взрослее нас, родителей.
Мишина рука медленно собирает паспорта и справки. Растерзанные, вымученные бумажки. На половине уже и не разобрать, что написано – пережили потоп и километры пути до этой вшивой заставы. Леха распихивает локтями роящихся у стола людей, торопится, тянет нас за руки и одежду.
Соседние родители с вселенски озабоченными лицами, дети, глупые и молчаливые пингвины. Уходят обратно семьями. Одно целое. Собираются бороться до конца.  Самонадеянные. Думают, обустроят теплое место и заживут, как раньше. Я посмотрела на загаженный пол. Рядом  две пары ног. Грязь на ботинках сохранилась как стратиграфия пройденного пути. У малого потихоньку отставала подошва. У мужниных сапог давно отстала, стопа перемотана бечевками.
-Нет, Леша, не пойдем. Ты пойдешь.
- Мамка, ты чего?
- Иди,  пока шанс есть. За заставой – будущее. Сам знаешь, что в мире творится. Найдешь себе  место. А тут скоро станет опасно, многие и не догадываются, насколько.
Леша прошел все то же, что и мы. Он прекрасно сознавал, что на планете пять миллиардов людей и три собираются рвануть через каких-то полгода на этот клочок земли. Ясно, все не поместятся.
- Нет. Вы меня просто сплавляете? Что-бы не мешал?
Муж стал на одно колено и сказал тихо.
- Ты – украинский еврей. Чем старше становишься, тем меньше шансов попасть сюда, - он указал на вывеску, трепавшуюся под потолком, -  у нас с мамой этого шанса уже нет. Главное понимать, кто ты, молчать об этом и никому не верить. Понял?
Своего ребенка я никогда не видела таким бледным и тихим.
Он бросается на отца с кулаками. Замурзанный блондин. Скитание изменило в нем многое, но любить родину и родителей он еще не разучился.
- Иди!
Прогоняем. В очереди смотрят, как на идиотов. Осуждающе. Ничего, это до той поры, пока их детей не оторвали от юбки и не отправили стоить новую империю. Тогда я посмотрю, на них, спокойных и рассудительных родителей. Если на самом деле все поймут и предугадают, что ждет их чада в дикой природе.
Ребенок выглядывает с той стороны.
- Ненавижу я вас!
- Ничего. Главное помни, что сказали.
Хныкает, плачет, но кивает.
Заставщики пропускают очередную партию детей. Взрослых  не берут вообще, оказывается. Да и не всю малышню тоже.


 «Урало–Сибирская граничная застава №3».
На ступеньках под вывеской ожидающие курили и плевались. А мы просто сидели, как когда-то в возрасте Леши на ступеньках Гостиного двора. В груди пекла умирающая совесть. Мы боялись встать еще час, все ждали по молчаливому согласию, что Леша дерзнет ослушаться и выскочит обратно. Могу поклясться, уже бы не отпустили.
С этого места коловорот людей приобретает реальные черты. Кто в чем. Есть в полной экипировке – с насиженного места ехали. Другие в случайных обмотках – бежали, когда петух жаренный клюнул. Иначе людей и согнать нельзя с места, поэтому первых – единицы.
Все кичатся стойкостью духа и характером. Семьи целыми и неприкосновенными бредут обратно, от границы, как от чумы. На что рассчитывают? Выжить? В этих постоянных дождях и шквалах? Или дышать под водой научатся и  вернутся в затопленные дома, ставшие  частью морского дна? Зато – гордые. Зато – вместе.
Проводили взглядом семью, в полном составе пошедшую мимо, по дороге. Мать осуждающе посмотрела на нас, подгребая  птенчиков драгоценных под крылышко.
Они шли.
В никуда.
Миша подобрал сумку с захарканных ступенек. Прошло два часа, Леша так и не появился. В сумке звякнул лом. Морозил дождь, хотя зимой еще десять лет назад шел снег. По идее. Беженцы вереницей пополняли очередь. И с каждым днем их будет все больше и больше. Нужно раздобыть настоящее оружие. Мир станет слишком опасным.
А мы будем ждать, пока новые материки вылезут наружу. Тогда построим  там дом и заберем Леху, будем радоваться солнцу и растить внуков.
Пока же мы собрались и пошли по протоптанной дороге.
В никуда.