Последнее слово

- Ваша честь! Господа присяжные заседатели! Леди и джентльмены! Всё, что здесь говорилось – истинная правда. Я согласен с высокочтимым обвинителем: да, господа, подобные поступки  потрясают самые основы нашего общества и посягают на самое святое!
Но выслушайте меня, и вы поймете, господа, что я имею некоторые основания рассчитывать на ваше снисхождение…
Мы родились с ним в один день. Пока он не выучился говорить, я и не догадывался о его существовании. Но, став чуть постарше, я столкнулся с его существованием, как с непреложным свершившимся фактом.
Когда мне, ещё ребенку, говорили, что нужно помыть руки, он нашептывал, что это вовсе необязательно. Когда мне предлагали  шпинатовое пюре, он заставлял требовать конфет и шоколада. Мне очень нравилось учиться в школе, узнавать новое. Но вместо этого я сбегал с уроков или совершал недозволенные шалости – и всё по его подсказке. Рядом со мной  за партой сидела девочка, которая мне нравилась. И когда я, прикрывшись книжкой, подолгу рассматривал ее сосредоточенное, строгое лицо, мой злой демон вдруг советовал дёрнуть её за косу. Я долго сопротивлялся этому жестокому и бессмысленному желанию, но в конце концов уступал, и девочка, которая мне нравилась, вскрикивала от боли, называла меня дураком и давала нести свой портфель другому.
Не знаю, как психологи объясняют этот феномен, но почему-то, сознавая бессмысленность и недостойность поступков, на которые меня подбивал мой искуситель, я всё же вновь и вновь совершал их. Я прекрасно знал, что капля никотина убивает лошадь, но стал курить подобранные на тротуаре окурки, когда ещё носил короткие штанишки. Мне омерзительны были пьяницы – всегда грязные, дурно пахнущие, слюнявые, с трясущимися руками – однако, я не брезговал распивать дрянной ром с уличными мальчишками.
Я любил своих родителей, но грубил им, доводил до истерики, сбегал из дому. Несмотря на всё презрение к предателям, подчиняясь его дьявольской воле, я изменял своим друзьям из одного только удовольствия причинить им огорчение.
Однажды я снёс пять фунтов, которые отец дал мне, чтобы купить маме что-нибудь к дню рождения, в притон – и там впервые  стал мужчиной с самой неразборчивой из тамошних шлюх, да простят мне это выражение присутствующие  здесь высоконравственные леди.
Итак, я рос никчёмным, презираемым всеми человеком, плохим членом общества. И ни в чём не видел я спасения, опоры.
Как-то раз, когда мой мучитель, видимо, утомлённый своими злыми проделками, задремал, я побежал в церковь и признался во всём отцу Киркпатрику, ныне покойному – многие из вас его помнят. Он отвел меня к себе домой, напоил чаем с персиковым джемом. Беседа с ним была самым приятным моментом в моей жизни. Слова старичка священника омыли  и очистили мою душу, вернули безмятежный покой и радость невинности. Но когда добрый пастырь вышел на минутку в другую комнату, чтобы подарить мне книжку, которая бы наставила меня в вере и добродетели, я вдруг услышал до ужаса знакомый голос. Сознание моё помрачилось и, схватив с комода золотые часы, я выбежал из комнаты и был таков.
С годами пропасть, отделявшая меня от людей, становилась всё шире. Всё дальше я заходил в своих безумствах, идя по пути греха. Меня презирали, мне не подавали руки, мне вслед плевали, и никто не желал иметь со мной дела. Если бы хотя бы мой злой демон скрашивал мое одиночество! Но, казалось, и он презирает меня. Я был одинок и мучим самой страшной казнью – сознанием того, что я сам виноват в своих злоключениях. Мои бедные родители умерли с сознанием, что их сын – чудовище, принуждённое всю жизнь влачить жалкое существование отверженного. 
Так мог ли я не ненавидеть моего мучителя, этого дьявола, исковеркавшего мне жизнь? Мог ли я – вопрошаю я вас – оставаться равнодушным после того, что он со мной сделал? Какими человеческими словами выразить мои чувства к этому чудовищу, этому безжалостному упырю? Найдется ли казнь, настолько жестокая, чтобы покарать его за все его преступления?
И вот, втайне от всех, и от него самого, в те часы, когда он не донимал меня своими подстрекательствами, я вытачивал на куске кирпича своё орудие возмездия – обоюдоострый нож. По вечерам, когда улицы становились безлюдными, я  выходил на свою охоту: я выслеживал его. Иногда я уже был уверен, что нашёл, я шёл следом за ним, за его темным силуэтом по пустой улице, и если он ускорял шаг, я тоже шёл быстрее, а когда он оборачивался, я скрывался в тени. Но он выходил на освещённое место, так что я мог видеть его лицо, - и к своему огорчению я убеждался: это не он! Не раз бывало и так, что, увлекшись преследованием, я вдруг ощущал на своем плече могучую длань полисмена, а следом - сокрушительный удар.
И всё же мне удалось его найти! Я говорю это с гордостью и не скрываю счастливой улыбки на лице.
Однажды вечером, на углу Коппер-стрит и Грингроссер-лэйн я увидел его. Он скрывался за стеклом  антикварной лавки. Его зловещее лицо выглянуло из-за угла и противно подмигнуло. Я обрадовался, но почувствовал некоторую неуверенность оттого, что мой искуситель, казалось, был спокоен, и даже зловеще ухмылялся. Вглядываясь в его бледное, отвратительное лицо, я замер от ужаса. Это был самый ужасный поединок: поединок взглядами. И чем больше я вглядывался в него, тем меньше во мне оставалось решимости и воли; я чувствовал, что вот-вот упаду на колени, отведу глаза и признаюсь в своем намерении.
Огромным напряжением сил я поднял руку и заслонился от его страшного взгляда. Я почувствовал: если сейчас я не пересилю себя и не убью его, то никогда больше не достанет у меня воли вырваться из его лап. С воплем отчаяния и судорожной решимости, отведя взгляд в сторону, я бросился ему навстречу, размахивая ножом. Со звоном обрушилось стекло витрины и за этой прозрачной гранью сознание покинуло меня, и я рухнул на груду осколков…
Вот всё, что я имел сказать вам, господа.
А теперь полностью покоряюсь вашей воле. Надеюсь, что вы не станете квалифицировать мой поступок, вызванный ужасным стечением обстоятельств, как примитивное хулиганство и требовать возмещения за разбитую витрину и зеркало. Вы видите сами, леди и джентльмены, мне нечем заплатить. Что же касается тех нескольких суток, которые вы присудите мне провести за решеткой, то прошу не щадить меня, ибо враг мой ещё на свободе. В тюремном замке я буду в безопасности, имея крышу над головой и верную миску похлёбки.
Мне остается только поблагодарить вас, просвещённые господа, сограждане, за внимание, и извиниться за излишнюю многословность. Не так уж часто удается блеснуть красноречием перед такой изысканной публикой.