***

«Мираж»

Истории


«Предназначения не существует. Единственное, что предназначено всем, это смерть… Смерть,  идущая по пятам…»


Боль

1990-2010


;
 «Моя собственная жизнь, честно говоря, оказалась зависящей от чего-то, заранее предрешенного. Уверенна в этом. В противном  случае она сложилась бы совсем иначе. А так протекала от события к событию и от соития к соитию… Шучу. Но, тем не менее, годам к шестнадцати я превратилась в весьма милое создание с волшебно-трепетными глазищами. Они, как лазерный прицел, порализовывали всех, кто попадал в поле их деятельности. Именно в поле… Потому что сама по себе, я этого не хотела. Совершенно очевидно, что внутри меня жила некто, дающая мне тот неповторимый по глубине шарм наивности. Моментами он трансформировался в своеобразный магнетизм, который периодически выплескивался наружу.  Он завораживал любого, кто смел довериться столь обманчивому обаянию юной девушки. Меня, правда еще не успели запачкать жестокосердными прелюбодеяниями и не отяготили душу болью поруганной женственности, я еще дышала весной и не умела предлагать себя ту… другую! Другую -  которая ловко пряталась, пытаясь казаться пугливой, но стала, в итоге, более опасной.
А жизнь, тем временем, ломала меня. Разукрашенная в яркие цвета мнимого приличия, она манила и предлагала испить невиданный нектар чувственности. Ежедневность - наоборот, подсовывала мелкие страстишки поездок в автобусе. Я просто сходила с ума в вечной суете давящего друг друга народа. Мое хрупкое тело старалось как можно глубже забиться в угол и застывало в дрожащей дремоте под бесконечными прикосновениями нервных рук. Я стала замечать, что страх перед толпой постепенно превратился в навязчивое желание оказаться в самой гуще входящих и выходящих людей, независимо от того  женщины это или мужчины.
Моментами мне хотелось кричать, но я чувствовала как мою грудь, случайно или нарочно, сжимают все те, же руки… Не родившийся крик проваливался внутрь кишечника, затем еще ниже к самым гениталиям и они, вдруг, становились крайне доступными. Мне стоило лишь невзначай приподнять короткую юбку. Кстати говоря, желающих это сделать оказывалось великое множество. Я, конечно, не могла определить, кто в данный момент нагло трогает мою оголившуюся попочку. Лица, окружавшие меня, сливались в одну массу, которая вскоре вообще перестала меня интересовать. Я ждала - только прикосновений… Правда ни одна рука не рисковала пробраться, даже на миг, в самое потайное место. И вот только тогда я вновь ощутила, как взывает к жизни мое второе «Я». Та… Другая. Она, не советуясь, втягивала меня во все более щекотливые ситуации. Когда она оставалась не довольна, моим непослушанием, то, совершенно дерзким образом, заставляла меня вновь и вновь бросать мое тело навстречу страждущим рукам. Поверишь ли, но самым интересным в этой игре оказывалось не наше с ней противостояние, а мое полное послушание! Только оно позволяло достичь уникального эффекта! Знаешь какого? Обоюдного удовлетворения…
Представь на секунду… Смешно? Хорошо, просто представь… Ладно… Случались моменты, когда на моей, уже дребезжащей желанием попочке, встречались несколько рук одновременно!! Скорее всего, их владельцам казалось, что в толпе я принадлежу только ему одному. Они жили мнимой, минутной связью со мной и желали меня! Понимаешь!? Желали и верили… Верили мне, не ей, той… Другой. А наслаждалась она! Руки… Руки… Наткнувшись на конкурента, они испуганно убегали. Глупые… Нет, скорее просто боящиеся разоблачения. И что возмутительнее всего – они уже не думали  обо мне! Не понимали, что единственным обличителем могу быть только я! Но ведь я молчала,… Черт возьми,… Молчала!!! Чуть позже все мои поездки превратились   в подобие охоты за наиболее смелой рукой. Я с каждым разом замечала, что становлюсь наглей и развязней. Чувственность пришла гораздо позже. Каждая рука отдавала мне часть своей страсти, истинной, нерастраченной в более привычных контактах. Страсть накапливалась до определенного критического объема и искала выход. Мне, естественно, пришлось его предоставить.
Совершенно не осознавая, что рано или поздно все  это чревато трагедией, я окончательно «отпустила тормоза». Ты удивлена? Нет!? Тогда продолжу…
Температура кипения моей девственной плоти становилась все выше и выше, а количество необходимых прикосновений увеличивалось в невероятной прогрессии. Волны, омывавшие меня, набирали силу и в какой-то миг захлестывали с головой. Я разворачивалась всем телом, точно вспоминала вдруг, что следующая остановка моя, и… Ты ждешь развязки? Но она слишком проста… Наиболее страстная рука в 99 случаях из 100 не успевала «убежать» и вплотную прижималась к моей «пещерке». Самое невероятное, но я научилась столь филигранно исполнять этот маневр, что один из пальцев страждущей пятерни достаточно сильно напрягал мой клитор. Это было нечто неописуемое! Взрывы разрядки получались столь мощными, что мне едва хватало сил вывалиться из автобуса на остановку. Все мои «усладители» и главное последний, оставались там, за закрывшейся дверью… За ненужной мне чертой.
Говорят что один укол морфия еще не система… Думаю все зависит от предрасположенности и в первую очередь от вызванных наркотиком эмоций. Пусть даже искусственных…… В какой-то степени. Не могла же я убить то, чего сама начинала страстно желать.
Когда это случилось впервые, всей невероятной искрометности мною испытанного, хватило на несколько дней. Позже, трудно сейчас сказать через сколько, я могла повторять это до бесконечности, но вдруг пришел ужас. Причем в самом неожиданном обличии. Ужас одиноких ночей… Мучилась я невероятно. Ожидание убивало последние комплексы и не успевшие зародиться приличия. Я чувствовала, что ради очередного «вливания» готова на самые дерзкие действия.
Ты сейчас, наверное, пытаешься предположить чего я там еще придумала? Мне кажется, что все дальнейшее было закономерно. Я совершила то, что еще более «переплюнуть» оказалось невозможно. Зато как я спала в ту ночь… Как убитая. Утром я с невероятным остервенением вонзила себя в переполненный автобус. Но не как обычно… Я была без трусиков! Такое нужно только пережить.
Первая же попытка пощупать мой соблазнительный зад оказалась сродни взорвавшейся бомбе. И для меня и для того парня… Вот тогда я впервые захотела увидеть глаза рисковавшего.
Гораздо позже, сравнив первый сексуальный контакт с ранее пережитым в автобусах, я поняла, что он просто мыльный пузырь… Пшик… И все.
А тот наивный, как мне тогда показалось, мальчик так и остался единственным, прочувствовавшим всю мою обнаженную боль. Для приличия я буду называть ее – страсть…
Не поверишь, но он не убрал руку. Не ощутив под пальцами естественной преграды ткани он, скорее всего, не поверил в случившееся и замер, как парализованный. Я тоже не предполагала, что подобная близость окажется настолько душещипательной.  У меня не хватает слов, что бы передать, нет… полноценно охарактеризовать тот эмоциональный шквал обрушившихся на меня ощущений.
Впервые мне не захотелось второй руки, третьей… десятой! Я вдруг поняла, что схожу с ума от этой одной. Потерять ее, значило умереть… Его рука стала - как первый мужчина, понимаешь? Что бы не прервать необычайно восторженного касания я слишком быстро повернулась к владельцу руки лицом. Его ладонь потеряла контакт с моей плотью, и только кончики пальцев пробежали по бедру и замерли на самой вершине лобка. Я смотрела на него в упор, но не видела ничего. Только его профиль, точно случайно повернутой в окно головы. Неужели он видел там что-то, могущее интересовать более чем я?!  Но его пальцы трепетали невероятно, безудержно. Еще сильнее рвалась к ним навстречу моя слабость, мой нелепый до дикости соблазн иметь эту страсть только с ним. Здесь и сейчас… Весь остальной мир превратился в ничто,  в полное говно! Только я и он! Только мы. Он ощутил, до конца прочувствовал, мое тело… Мой взгляд.
Сейчас, по прошествии более чем десятка лет, мы бы наверное согласились встретиться, а в тот миг встретились только наши глаза… Не знаю как расценил он увиденное в моих, в его я видела нашу боль! Он почти спрятал ее за пеленой именуемой – случайность. Я тогда едва не крикнула на весь поскудный мир: «Ты же знаешь что это не случайность!!» А может быть и крикнула… Потому что в одну секунду его взгляд изменился и ответил взаимностью. Сейчас точно не помню, скорее всего автобус неожиданно притормозил или он сам убрал руку боясь поверить в истинность происходящего, но я потеряла ее… Вот только глаза, по-прежнему, желали. Боль уже не пряталась, она вылезла наружу и слилась с моей воедино. Поддавшись порыву,  я схватила его ладонь в свою и…  одним страстным движением прижала ее к своей «жаровне»!
Огненные языки хлестали меня и я чудом не лишилась чувств. Я спрятала свое бесстыжее лицо у него на груди. Его пальцы, на доли секунды, оказались внутри меня… его тело, как ни одно до этого- соприкоснулось  с моим!
Смутно помню мужской  голос: « Молодой человек, девушка с Вами??!»… и его вымученное: «Да…» Потом женский: «Так Вы что, не видите что ей плохо!»
Вот идиоты!  Мне было хорошо, неописуемо хорошо! Очень долго я шла к этому, с одной заветной мечтой -  испытать нечто подобное. Я летела, жила, отдавалась вся до последней капли девственной крови, до трепетных объятий нашей с ним нечеловеческой чувственности, до самых потаенных глубин того самого океана… Океана,  который поглотил мою обнаженную боль, а взамен - беспредельно усилил мою страсть.
Мы вырвались из автобуса, совершенно как полоумные. Более-менее я пришла в себя на скамейке крохотного парка. Как мы туда попали, не помню… Я сидела с закрытыми глазами и боялась их открыть. Мои мысли и чувства перескакивали друг через друга и мешали сосредоточиться. На тот момент, в моей голове, гудела только одна басовая струна – я женщина!!! Привычка оставлять «партнеров» за чертой сыграла плохую шутку. Страшнее всего мне представлялось увидеть его рядом с собой, здесь… Вне автобусной толчеи. А он стоял рядом. Я слышала его дыхание, чувствовала его запах и наудивление, вся эта смесь мне невероятно импонировала.
«Тебе лучше…?» - самый сладкий вопрос за большую часть  моей жизни. Хотя лучше чем несколько минут назад мне уже не могло быть ни-ког-да…
Лгу… Было… Совсем недавно. Но это другая встреча. Многое изменилось за годы, стерлось что ли? А может быть, я устала? Пресытилась бесполезностью покорить еще более безумную вершину, пережить что-то еще более невероятное… А оказалось, что такая вершина есть, она просто ждала меня. Ждала и поднималась все выше и выше… За грань сознания. За непознаваемое.
Но в тот момент я боготворила того, первого, в первую очередь за то, что не убежал, не бросил меня наедине с самой собой… Новой собой!
Он едва коснулся губами моей щеки, а я только вздрогнула от неожиданности. Не ответила. Слишком упоенная собой я была не способна на что-то большее. Именно в тот момент… Черт… Я так и не открыла глаз. Правда он и не позволил мне этого. Практически дословно помню его монолог. Да, именно монолог. Я отрешенно молчала…
- Не смотри на меня… так будет легче нам обоим. Я каждый день ждал тебя на остановке, касался твоего тела в автобусе, твоего мира. Он оказался сродни моему и я привык к тебе за эти полгода. Я угадывал каждое твое движение, и даже финальный поворот перед выходом! Именно моя рука оказывалась той самой, уверенно задерживающейся дольше всех. До самого конца! До последнего всхлипа твоей плоти. Прости, но я воровал эти ощущения для себя и для тебя. Ни кто из случайных не имел права получать тебя всю, без остатка. Ибо я дарил тебе всего себя перед этим… но ты, маленькая глупышка, жаждала только прикосновений. Исполнители не интересовали тебя. А я  был на это согласен. Давай сохраним этот порядок и сейчас - не открывай глаза. Два дня назад я едва не сломал палец какому-то юнцу который… ты понимаешь? Родилась ревность! Это дико звучит, но произошло, и я пошел на очень жесткий шаг. На очень… Я запретил себе идти на твою остановку, потому что понял – делить нашу взаимность с кем-то еще больше не могу. Мучился невероятно. Неудержался и в итоге мы только вдвоем. Ты для меня первая и единственная. Возможно, навсегда и уж точно надолго. Жаль одного – еще раз нам подобного не пережить. Прощай…»
Он развернулся и ушел… Вот это, случилось навсегда! А я осталась сидеть, представляешь! Просто сидеть. Правда это была уже не я.
Извини, закурю. Хотела бросить, да куда тут. Мне, практически до недавнего времени, казалось, что я обязательно встречу его руку. Пусть опять закрою глаза и не увижу его, но обязательно почувствую, что это он! Не встретились. Каких только шагов я не предпринимала. Страшно вспомнить… Беспредельно развязные поездки, поиски… Господи!! Имею ли я право поминать имя Господа? Как думаешь,… Долгое время мне казалось, что его ладонь сама найдет меня и окажется там, где просто необходимо нам обоим. Так же, как в тот день .И почти эпилог… Двадцать месяцев неврологического диспансера, срочный переезд в другой район, новая школа, новая остановка автобуса… Я не остановилась. Десять лет безуспешных поисков. Такое не лечит даже время!
Хотела уйти… но, случилось нечто. Это как раз та, другая история. Последний всхлип! Вот только пересказать ее у меня не получится. Самое интересное, кстати, координаты второго ее участника у меня есть. Но я почему-то боюсь, причем не столько возможности встречи, сколько саму себя! Ты найди повод повстречаться с ним. Он очень эмоционален, в принципе контактен, где-то глубоко податлив… очень глубоко! Прячется, не пускает к себе. Я просто уверенна он сможет удивить тебя историей нашей с ним встречи. Мне показалось, что он уже побывал в душевном Аду, так же, как и мы с тобой. Вот только где он силы берет? Наверное, что-то знает…»
Продолжение следует....
 
 Загляни сторонний человек в окно за плотно задернутыми шторами, он, скорее всего, скептически пожал бы плечами: «Ни чего необычного… встретились в задушевной беседе две давно не видевшихся подруги. Выпили за встречу. Посплетничали…» Разве что едва слышимая музыка своеобразно подчеркивает доверительность беседы, фиолетовый полумрак нетребовательно нашептывает баюкающую сказку снов. Но совершенно ясное и даже напряженное выражение на лицах собеседниц, ни в коей мере не располагает ко сну. Наоборот говорит о предельной обостренности чувств, игре воображения и повышенном внимании друг к другу. Каких непредсказуемых внутренних травм стоит усилие пережить миг безумного восхищения родственной душой? Знает ли кто об этом? Пережил ли подобное?
Восхищение несколькими глотками живительной влаги взаимности, быстротечным порывом неосознанного влечения застенчивой дрожи извращенной души к столь же нелепо изуродованной сущности выстраданных чувств другой. Внезапный, невидимый поток застоявшихся, но безудержных эмоций, выплеснуть которые, значило обрести вечную жажду день за днем искать подобное ощущение. Что по сути своей не возможно и не достижимо в мирской суете запеленавших себя в тщеславие, испепеленных зазря сердец.
Но живы оставались некоторые, из сотен тысяч «УСНУВШИХ» в сладкой клейковине ежедневного самообмана, дарящего кухонный уют, забвение нерастраченным фантазиям, или что еще ужасней – медленное гниение наяву… Встречаются ли они между собой? Конечно же да… но лишь два, три раза за тысячелетние скитания по выхолощенным пустыням  межличностных отношений. Неожиданно сталкиваются и тут же безвозвратно теряют друг руга. Они не в силах удержать,  знобящими от судорог немыми ладонями те драгоценные капли, стынущие на ледяном ветру одиночества. Капли, будь их даже несколько десятков, едва смогли бы собраться в один хмелящий глоток. Тот, ради которого наверняка стоило жить дальше, вернее, благодаря которому они попытались бы жить дальше…
Но верил, не убиенный душевный порок в то, что может быть завтра… через месяц… год… Через столетия, произойдет та удивительная встреча и прорвутся сквозь сине – черный туман обыденности, те внезапные очертания, нерезкие полутона, столь же восторженно страждущего сердца. Чтобы обмануться, спрятать за вычурность холодно – сдержанного поведения хрупкие крылья, так бессильно трепещущие от несокрушимого желания выпорхнуть за приличествующие прутья сдерживающих клетей сознания.
Но когда уйдет в сторону, погибнет, а может быть будет, уничтожена собственными силами вечная преграда – боязнь самого себя, а  высший триумф страсти, бесконтактный, часто так и не завершившийся физиологически оставит растревоженную плоть неудовлетворенной… Поймут они, мучаясь и беснуясь от треска рвущихся старых связей, осознают, что истинного, искрометного полета в страсть более уже не испытать, может быть поздно. Они так и останутся, терзаемые неуловимым запахом столь неожиданного прикосновения к нежнейшей сердцевине, на пороге в никуда, а скорее всего погибнут… Если не сжалится студеное время и не втиснет в единственно величайший миг взаимности похожую на них и такую же больную душу.
Но понято будет  все,  лишь тогда, когда такая встреча произойдет наяву, когда душа осознает, что на самом деле, окружавший человека «мирок» низок, слаб и никчемен… а мучавшая до этого неудержимая похоть - полностью развернет лепестки сладострастия. Только горькая память, знаком ли обычный человек с таким критерием чувств, будет напоминать, что тяжесть пережитого неумолима, а еще большая тяжесть, тяжесть неудовлетворенности, переклонит чашу весов в удобную ей сторону.
Человек – всхлип на простуженной ноте, всей ничтожности которого хватает на то, что бы притвориться невероятно счастливым, доказывать кому-то, причем ежедневно, что все не так уж и плохо.
Не так ли отбрасываются в сторону стесняющие жизнь приличия? Как ненужные, а порой невероятно раздражающие одежды, которые летят прочь, и открывают нагое, не всегда приятное для созерцания тело. Трепетный порыв душевного обнажения имеет другую, часто более привлекательную сторону, чем внешние формы, но перерождение, это не всегда праведная жизнь, истинная сущность которой непознаваема, а таинства влечений, зачастую – невероятны…
***
«Полуденное солнце жгло расплющенную июнем перезревшую ягоду города и казалось, что лето не знает ни сострадания, ни жалости… Я шел на встречу, сейчас уже не помню с кем, но совершенно точно не собирался ради этого менять свой облик посредством модной стрижки. Признаюсь, я, в этом отношении, консервативен. Какая сила заставила меня открыть стеклянную дверь, с колокольчиковой трелью, в  святая святых парикмахерского искусства, не пойму до сих пор, какая сила захлопнула ее у меня за спиной и лишила дороги назад?! Я превознес ее, а затем проклял!
«Зал ожидания» оказался пуст, и  совершенно непонятным образом заворожил меня легкой прохладой и стойким ароматом Франции. Я едва различил чей-то неровный и приглушенный звуком работающего кондиционера разговор. Зачем я шагнул в глубь вечного? Шагнул и все.
Девушек оказалось двое. Одна сидела в глубоком велюровом кресле, бесстыдно выставив напоказ, из- под крайне укороченной юбки, неестественно шикарные ноги. Другая стояла, спиной ко мне, облокотившись на рабочее кресло. Она не отличалась особой фигурой и темпераментом сложения, и я моментально отнес ее к «замужним бабам». Извини, конечно, за пафос, но мы решили что общаемся «без купонов». Верно? Седевшая в кресле, кстати, ни как на меня не отреагировала, совершенно… дала понять, что я не ее клиент! Бровями еще так надменно вздернула, ну сто процентная сука. Короче уничтожила меня как мужчину…
А вот другая… оглянулась, и я просто провалился в ее предельно усталые глаза, затянутые в, казалось бы, совершенно беспричинную отрешенность. Они моментально впитали в себя все мое, так не вовремя появившееся, существо… Меня бросило в пот, не поверишь! Точно весь накопившийся во мне уличный жар в одно мгновение прилил к голове и выплеснулся наружу. Кто меня за язык тянул… ну герой! Здравствуйте, говорю… можно. Ни чего  более умного не придумал, и ответ получил соответственно: «Присаживайтесь, как стричься будем?» Причем ответила «замужняя», а «шикарные ноги» отклеились от кресла и нервно так, изрекли: «Обслуживай, Таня, а я пока кофейка поставлю…»
Пришлось принять приглашение… присесть в кресло. Сижу, смотрю на себя в зеркало, реально понимая, что никакая стрижка мне не нужна. Еще секунда и я бы умер от глупости происходящего, но сижу,  как прикованный! И вдруг понимаю, почему… нет,… не так! Благодаря чему я еще жив… Ее глаза! Они просто, но требовательно ткнули меня в самый центр, в тайные страсти… через отражение в зеркале! Ужас…
У меня «мурашки по спине побежали». Хочу вздохнуть – не могу! Ее руки… тонкие такие, призрачные. Они меня в панцирь накидки укутали и так салфетку вокруг шеи повязали, что не поверишь, трахея хрустнула! Она, ненавязчиво так, склонилась к моему плечу, точно прислушалась, дышу ли я… правда «испанский воротник» ослабила. Пальцы, как пух… где-то в области шеи коснулись. Мне еще хуже стало. Как в наркотический транс провалился. Прикосновение это… с невероятной силой ударило. Именно ударило. Точно в цель!  Я еще ни чего не понял, но сдался. А то, что дальше происходило, обычными словами не передать. Наваждение, мистика, безумие… Я потом, много позже, когда улеглось, в виде памятной записки запечатлеть  попытался. Она, кстати, всегда, при мне. Читать будешь? Да, личное, сокровенное можно сказать, но раз мы на такой виток взаимоотношений вышли, держи. Сумбурно написано, но эмоции, сама понимаешь…»
«Руки девушки порхали быстро и неутомимо, леденящее пощелкивание ножниц пугало и баюкало одновременно, напевая сладкую песню тревог. Точно вело за собой сквозь непроходимые заросли обыденности, в некий сюреальный мир высочайшей чувственности, свободного полета фантазий, полного раскрепощения желаний… требовательно постанывая и маня прикоснуться к неведомому наслаждению безропотно идти следом. Туда, где  грациозные феи сплетались стройными телами в затейливые кружева неземной красоты, где самые утонченные и изысканные желания подлежат немедленному ублажению, а стройные ряды литавр так и молили о прикосновении волшебных пальцев любви. Только они, податливо отрешенные, мгновенно влюбившиеся в туманный образ обнаженной страсти, могли и должны были, умело вести огненный хоровод чувств по витиеватой тропинке соблазнов.
Огромные крылья, невиданной по красоте полета, но абсолютно невзрачной внешне бабочки, вымученно разрывали липкие нити отчужденности и неверия, вычерчивая в напряженном воздухе, переполненном амбициями и страстью, такие непривычно обыденные слова: похоть, желание, страсть…
Я отвечал взаимностью как мог. Трудно и медленно раскрепощалась душа, лишалась внутренних тревог и суппортов, абсолютно не отдавая себе отчет в том, что стоит она сейчас у незримого порога в вечное царство благоговения и удивительных по накалу эмоций. Превзойти их, просто не дано кому-либо из смертных, кроме тех, немногих, которые примут ласковые потоки тепла, так болезненно покалывающие обнажившуюся душу.
В тех местах, где останавливались руки – крылья «невзрачной бабочки», я всем естеством ощущал терпкие прикосновения, но только не было их на самом деле. Соприкасались не тела, а души, сливаясь в нестройный ряд внезапно родившегося дуэта, но каждый из нас пел свою песню. А, когда обнаружилось слишком много сходных по напряженному звучанию аккордов, мне показалось, что оживает сакраментальная фраза, впитавшая в себя истинный смысл происходящего: « Любовь и музыка -  вечны».
Неожиданно я почувствовал, что девушка теряет самообладание и пытается прервать чувственный поток, замерев в нерешительности. Я напряженно всмотрелся в ее зеркальное отражение и … не отпустил ее, подтверждая тем самым, что цель достигнута. Сковывавшие меня цепи отброшены… Я умолял и мученически требовал продлить эту безумную вакханалию чувств. Буквально из последних сил моя душа демонстрировала беззаговорочную покорность и желание остаться в сладострастных садах навечно, даже если никогда не соприкоснутся наши подрагивающие в желании тела, не утонут в обилии неприличных ласк гениталии, а только наши души будут медленно парить рядом. Гореть, в необузданной попытке поддержать едва зародившиеся страстные грезы взаимного побега от придирчивых стражей самосознания, которое слишком реалистично смотрит на мир, не позволяя отдаться в пьянящую власть друг друга.
Но «бабочка» почти сложила грациозные крылья и застыла немым свидетельством творящегося внутри нее безумия. Беглого взгляда в ее отражение было более чем достаточно, что бы поверить  в наивную сказку о неземной страсти.
Неожиданно, крылья – руки, безвольно замерли вдоль утомленного иллюзией тела. Они уже не пытались ощутить тающий мираж. Только широко распахнутые глаза обреченной по прежнему манили меня к себе, они не могли принадлежать «замужней бабе»… они искрились той неистовой страстью взаимности, которая возможна вообще, но столь болезненна и быстротечна, что познавшие ее, навсегда остаются в ином мире взаимоотношений и чувственного раскрепощения души. В мире вечно страждущих, но ищущих единственно верного и… пусть даже не всегда достойного, но искреннего обнажения своей боли.
Нерезкие черты, сказочные образы видений, дематериализовавшиеся желания, все секунду назад еще жившее, закружилось между нами, но никто из нас не в силах был продлить этого танца навечно. Точно зыбучие пески, подвластные порывам самума, складываются в затейливые лабиринты и … даже не успев дождаться того, кто пройдет их, вновь отчаянно меняют сложный оттиск по велению властвующих над ними сил…
Я откинулся на подголовник кресла и явственно осознал, что самые яркие минуты моей жизни, только что истекли. Чувствовал, но не понимал почему, мои собственные руки так безжалостно крушат жалкую скорлупу корчащегося в предсмертных судорогах реального мира. Реальный мир не понимал меня… и вдруг осенило! Я пытаюсь уберечь от его ига иной, внезапно родившийся слабенький мирок более великих страстей, дать ему и в полной мере обрести самому, столь долгожданную свободу!
Нам не хватило сил…, все исчезало, но где-то, в подсознании, остался неиссякаемый источник, живительные капли которого невозможно будет иссушить  временем.
 Я вдруг ощутил болезненное возвращение ясности рассудка. Мне показалось, что мы умышленно демонстрировали друг другу, самые интимные места и испытали при этом сладкое желание чувствовать на себе взаимность восторженных глаз партнера. Я ощупал себя. Одежда, как ни странно, была на месте. В одно мгновение, но точно в замедленном темпе, я оглянулся на девушку. Да, именно оглянулся, а не как до этого смотрел через отражение в зеркале. Она имела прежний облик «замужней бабы», а я, вновь обрел возможность четко видеть. Девушка вдруг обронила ножницы  и они с противным лязгом обрушились на пол, доказывая, что мир уже реален…но, ее руки! Они с лихорадочной поспешностью, точно не веря самим себе, точно проверяя наличие одежды, метались по собственному или еще чужому телу.
Я не удержался и коснулся ее локтя. Девушка вздрогнула, но руку не отдернула, а как-то невероятно медленно, точно это были не ее руки, а… крылья, да, да, да… именно крылья, повернула их ладонями вверх и поднесла к самому лицу. Она еще видела то, что я уже потерял.
Через секунду, об этом говорил только взгляд, мученическое возвращение рассудка произошло и у нее. Она затравленно оглядела привычный мир и вдруг выпорхнула из ненадежных объятий, стонущего на все лады, нашего с ней крохотного мирка.
Я неторопливо снял салфетку и предельно отчетливо понял, что именно сейчас навсегда теряю эту удивительную «находку». Мне опять не хватило сил. Сил просто встать и остановить ее. Внутренняя боязнь вернулась, и я оказался перед вывернутым на изнанку самим собой. Исстрадавшийся нерв не до конца разделенной взаимности обнажился до предела, точно не было между нами ничего такого. А может и не было?! Все только привиделось, как в стонущем нереальном сне.
Я почувствовал внутреннюю напряженность девушки и только тогда окончательно поверил в то, что случившееся вовсе не претендует на флиртующую браваду,  а стоит на много тысяч порядков выше, как по эмоциональному накалу, так и по праву на жизнь. Уверен, что в ее душе тоже творилось что-то невероятное. Она явно запуталась в собственных желаниях и фантазиях, в слепом подчинении минутной страсти, не смогла принять нашу близость, как единственно возможную для себя, как уникальную восторженность слиться в незримом экстазе чувственного величия и безумного преобладания над тысячами обычных встреч.
Ее грациозное тело металось, но не находило выхода из сложившейся ситуации, я не помог ей… нам. Не подхватил падающую в безверие душу, а только грыз себя изнутри, точно волк, попавшую в капкан лапу. А на моих глазах, безжалостное время медленно и неумолимо доканывало нас, совершенно  жестоко наступая на сердца, трепещущие в ледяном снегу безразличия.
И вдруг замерла, у самых дверей, невзрачная на вид бабочка, делая последний, натуженный взмах прекрасными крыльями, видимо все еще ожидая мою боязливую душу, стремящуюся за ней следом. Но таял, превращаясь в не утоляющие жажду слезинки, хрупкий мостик, требовавший от меня последнего, решительного прыжка. А я все грыз и грыз свою кровоточащую лапу, наивно полагая, что холодная сталь стороннего осуждения остановила меня навсегда.
Звук хлопнувшей в безотчетности двери, чем-то напомнил треск ломающихся костей и дал мне силы. Бесполезные, как ни когда, они просто швырнули мое мерзкое тело на огромное витринное стекло. Я еще видел, в последний раз, как мелькнули за ним и навсегда растворились в сутолоке безликой жизни, столь восторженные и столь же бессильные контуры, улетающего вопреки всему, мотылька.
Только и осталась, падая на мое изрезанное осколками тело, никому кроме меня невидимая пыльца. Она, как прощальный поцелуй, смешивалась со стекающей из рваных ран кровью, а я – окруженный десятком зевак, стоял на коленях не чувствуя боли от впившихся в лицо стекол. Мои дрожащие руки ловили ее в раскисшем воздухе, но, ни как не могли поймать.
Я закрыл лицо руками совершенно не чувствуя, что вдавливаю осколки еще глубже, до самого сердца…»
Вернувшаяся, с кофейником в руках, напарница застала странную картину, которая долго не покидала ее памяти, заставив абсолютно другими глазами взглянуть на непознанный ею, как оказалось, всплеск тайных, нечеловеческих страстей. Но сколько не силилась она осознать увиденное, в какую низменную личину не пыталась  облачить происходящее, все безнадежно рушилось, потому, что не имел права на жизнь уродливо закомплексованный и стандартный подход к взаимоотношениям мужчины и женщины, а другого варианта не смог предположить слишком уж трезвый взгляд.
***
   «Я так часто задавал себе один и тот же вопрос, что, в конце концов, запутался. Видно пришло время спросить у самого себя – зачем так жить?! Не так что бы в дверь постучалось, а приснилось вдруг кошмарным, липким от пота и нерастраченной похоти ужасом. Измочаленная зубами подушка мешала дышать, одеяло – вялое, как семидесятилетний член, давило ненужным саркофагом и я их выбросил. Паскудная простынь – льняной червь, присасывалась к моему изможденному телу и, опутав ноги, возилась, как живая… я порвал ее в клочья!
Бедная моя голова, напичканная всевозможным житейским дерьмом, казалось, лопнет от бьющей внутри нее страсти. Сон не успокаивал, как прежде, а ночи, нервозно-душные, смятые одиночеством и кошмарами, давали великолепную возможность сойти с ума.
Я заставлял себя спать. Мне казалось, что чокнуться во сне гораздо безболезненней, чем наяву. Как только закрывались глаза, возвращалась память, а мучавший меня вопрос смешивался с остатками мозгов и насиловал плоть.
Если удавалось заснуть, мне чаще всего снилось утро, когда я вместе с матерью поднялся в комнату к сестре. Когда-то, очень давно, в раннем детстве, я бывал там – в крохотной комнатушке под самой крышей. Смутно, но помнил я и тот день, когда сестра не вернулась домой.  Искали ее больше года…
Отец постарел лет на десять, и казалось, не замечал ни меня, ни кого вокруг. Я чувствовал, что у нас в семье появились непредвиденные проблемы, но, конечно же, не предполагал какие.
В один из поздних осенних вечеров мать прижала меня к себе и прошептала на ухо: « Сестричку твою нашли, но она пока болеет, как поправится, мы с тобой навестим ее…» Родители решили оградить меня от моральных травм, а о том, что произошло, я узнал совершенно случайно, подслушав разговор отца с лечащим врачом сестры…
Возвращавшуюся из школы сестру похитили неизвестные и, передержав какое-то время, продали в один из приморских притонов, который пропускал через «недра» нанятых или похищенных и заклейменных тавром разврата малолетних проституток тысячи  прелюбодеев. Клиенты блистали не только крайне тяжелыми сексуальными отклонениями, но и неуравновешенной психикой. Как сестре удалось вырваться из этого Ада, осталось загадкой…
Снилось мне и то утро, когда мы с матерью поднялись в комнату сестры. Она встретила нас ни чего не выражающим взглядом и произнесла некое подобие приветствия: «Пришли… я помню тебя…» Мать чего-то испугалась и выставила меня за дверь.
Больше мы не экспериментировали, но мальчишеская любознательность не давала мне покоя, тем более что соблазн повидаться с сестрой наедине, подстегивался регулярными отлучками родителей. По выходным дням они выезжали на рынок продавать цветы. Мать всегда выращивала розы, сколько я ее помнил, самые высокие и бархатистые, самые колючие в мире. Ключи от комнаты сестры мать где-то прятала, и воспользоваться ими я не мог. Но в одну из суббот я не выдержал и очень тихо, стараясь не скрипеть ступенями старой лестницы, подобрался к двери в комнату сестры. Присев на корточки я заглянул в замочную скважину, невероятно огромную и древнюю, сквозь которую запросто пролезали два моих пальца. Правда увидел я лишь часть кровати и низкий, монолитный табурет…
Сестра чутко отреагировала на мое появление, точно видела сквозь толстую дубовую дверь. Где-то в подсознании жива ее фраза, сакраментальная, легшая в основу…
« Пришел,… а я ждала! Мы должны быть вместе. Знаю что недостижимо, но ты не уходи… просто смотри, смотри и слушай себя. Не бойся поступить неверно»
Сестра не просила, не умоляла – она тихим шепотом приказывала мне, подталкивала к чему-то неведомому, непознанному моей чувственностью и я оставался. Замочная скважина стала единственным связующим звеном, а дубовая дверь ненавистной преградой. И еще мать, зря прятавшая ключи…
Сестра садилась на табурет и, откинувшись спиной на заколоченное окно, сквозь неплотно пригнанные доски которого, тонкими лучами пробивался дневной свет, закрывала глаза. Ее руки, очень медленно, как две сине-белые улитки, двигались вдоль тела. Пальцы, дрожащие и прозрачные как октябрьский лед, едва прихватывали нижний край ночной рубашки, где-то в районе колен, и… попеременно сжимаясь, подтягивали рубашку вверх. Когда показывался темный треугольник, пальцы на мгновение замирали и вдруг – отбрасывали рубашку вниз… через секунду, все повторялось, только на этот раз, лобок сестры оголялся полностью. И вновь вниз… через мгновение вверх, теперь уже до сахарно-бледных бедер… вниз… опять вверх, до маленького, совершенно бесцветного пупка. Когда оголялись ее, не по возрасту, крупные груди, отливавшие странным фиолетовым светом разбавленным монотонностью ночи, я не выдерживал. В районе солнечного сплетения приятно теплело, теплело… и, вдруг, яростный огонь охватывал меня всего и я полыхал опасным костром, слишком рано разбудившим мои внутренности. Дым  от этого пожара попадал мне в горло, перехватывая и без того неровное дыхание. Я весь сжимался,  трепетал, точно струны слишком насилуемого рояля, который не знал что лучше - отдаться во власть музыканта или так и остаться безмолвным прототипом созерцания. А тем временем, ночная рубашка сестры, отброшенная ее трепетной рукой и моим взглядом, приоткрывала первую страницу дьявольских нот,… Следующую страницу, я перевернул добровольно.
Сестра, точно нерестящаяся рыба, извивалась всем телом и терлась попеременно,  то половыми органами, то крупными сосками, о край деревянного табурета, настолько отполированного во время ночных приступов ее безумным телом, что казалось, сделан он из слоновой кости. Жесткие края, неподдающегося ласкам дерева, глубоко врезались в хрупкое тело сестры, оставляя на нем алые полосы неудовлетворенности. Сестра впадала в состояние аффекта и, продолжая извиваться, подползала к самой двери. Я терял ее из виду и испуганно отскакивал, когда она, встав в полный рост, вдруг прижималась к замочной скважине истерично подрагивающим лобком. Я непроизвольно пытался отступить еще дальше, но что-то сковывало мои движения и я, падал навзничь. Опущенные до колен штаны…  моя рука… неприкосновенная близость сестры… все наслаивалось и …
Даже сейчас, во сне, я могу вспомнить и ярко воссоздать каждую встречу. Невероятное безумие тянулось почти год. Но как мы с сестрой не старались, время и возможность столь желанного контакта не увеличивались. Контакта не происходило, а встречи оставались краткими, скорее напоминающими электрический разряд, чем сладострастное прелюбодеяние.
Ожидать выходных дней становилось все тяжелее, да и родителям порядком надоела моя воскресная бездеятельность. Они, скорее всего, заметили нездоровые перемены в моем поведении, но отнесли их к переходному возрасту. Я невероятно похудел и осунулся, только глаза горели болезненным огнем пробуждающегося сладострастия. Бедные старики, могли ли они предположить истинную причину происходящего…, а если бы и закралась к ним в голову подобная мысль, то наверняка была бы изгнана вон.
Отец, все же, приготовил свой план моего участия в семейной трудовой жизни. Неумолимо приближались два рыночных дня. Вечером, во время ужина, мать, не терпящим возражения тоном, оповестила меня о том, что завтра я поеду вместе с отцом, а она немного отдохнет дома.
Оглушающим громом взорвали воздух ее слова. Я почувствовал что не переживу этих дней без встречи с сестрой, равно как и она не вынесет длительной разлуки. Нет, правда… сестра была жива и здрава только потому, что я не отверг ее! Как я мог изменить ей? Она не поверит и не простит…
Почему, кому-то, даже если это близкие тебе люди, дано столь неверное право - менять жизнь вокруг себя, лишь в удобную им сторону?! Почему?! Неужели кто-то в силах прервать, пусть порочную, но так необходимую связь? Нарушить жизненный ритм, а еще вернее – убить. Нет! Такого права ни у кого нет,… Видимо подсознание, давшее право моим родителям, дало его и мне.
Я с трудом проглотил ужин и закрылся в своей комнате. Встревоженным, еще не окрепшим умом, я пытался оправдать близких, ставя во главу их неведение, но тут же, сам противоречил себе, прекрасно понимая, что расскажи я им истинную причину своего нежелания покидать дом по выходным дням, они не вынесут подобного признания. Это еще вернее убьет сестру и навсегда лишит меня самого великого наваждения в жизни.
Часы пробили полночь. Мучаясь, я, незаметно для самого себя,  вышел из комнаты и замер у дверей на кухню. Мне вдруг показалось, что скрипнула дверь в комнату сестры. Я совершенно ясно услышал ее голос, он проникал внутрь меня, но не через уши, а все мое тело впитывало ее липкий шепот: «Мы будем вместе… вместе…»
  Дальше все происходило как по заранее написанному сценарию, невидимый кукловод, по воли своей прихоти, вершил нелепицу ночи.  Он руководил моими движениями, мыслями, держал в зловещем и напряженном кольце страсти.
Аккуратно, стараясь не шуметь, я вошел в кухню. Зачем? Я не знал еще точно, но так вела меня липкая паутинка судьбы. В кухонное окно проникал мягкий свет осенней луны. Я остановился перед «рабочим столом», а глаза, обрадованные возможности нормально видеть, точно впервые, осматривали шкафчики, подвесные полки, сервизы и всю, без исключения, кухонную утварь, развешенную и расставленную в одном порядке. Он был вечным и жизнь, показалась мне, слишком уж призрачной и несерьезной величиной…
Тело еще не успело отреагировать на мысленный приказ, а мои глаза уже вертели в воздухе блестящие лезвия мясных топориков. Чуть опоздав, рука выхватила один из них. Самый увесистый и широкий. Я вспомнил, как отец одним ударом рассекал им бедренные кости свиных окороков.
Дверные петли, в спальню родителей, всегда были хорошо смазаны. Отец любил порядок, а мать тишину.
 Первый удар с невероятным хрустом проломил лысеющий череп отца. Что-то теплое, даже горячее и противно липкое, брызнуло мне в лицо. Мои пальцы еще сильнее сжали рукоять топора, борясь с отвращением внутренней чувственности. Лезвие глубоко засело в лобных костях и мне пришлось упереться ногой в грудь отцу, чтобы высвободить его.
Тут же проснулась мать. Ее, в ужасе вылезшие из орбит глаза, невидящим взором впились в мое окровавленное лицо. Кровь отца, смешавшись с его мозгами, висела, не стекая, на моем хрупком теле какими-то бесформенными хлопьями. Мои же глаза, скорее всего, не выражали уже ни чего… ни сожаления… ни душевной боли… ни страха.
Следующий, не менее страшный удар, пришелся не совсем в цель. Мать, выйдя из оцепенения, кинулась куда-то в сторону, прикрываясь шелковым одеялом. Точно оно могло защитить ее от смертоносной стали. Лезвие, практически беспрепятственно, отсекло ей правую руку чуть выше локтя и трепещущий обрубок, плюясь пульсирующей кровью, вертелся во все стороны, точно стрелка взбесившихся часов.
Я помню ее душераздирающий вопль: « За что… Сынок!!!» Мне показалось, что он заполнил все пространство не только спальни, но и весь мир вокруг. На какой-то миг я, возможно,  замер в нерешительности, но рассудок не вернулся…
Они не имели права прервать нашу связь, совершенно глупо помешать ей. Мы должны были быть вместе!
Мать, прилагая неимоверные усилия, что бы вновь не вскрикнуть, прижала целой рукой остаток отрубленной и, задыхаясь от спазма жуткой боли, страшной догадки и медленно останавливающейся жизни, вымученно улыбнулась и едва проронила: « Бог вам судья…»
Я сбил ее на пол ударом ноги и прервал предсмертный стон секущим ударом в грудь.
«Ни Бог и ни кто…»
Потемневшее от смерти лезвие еще несколько раз обрушивалось на практически бездыханное тело матери. Я бил как заведенный, и страшные удары рвали несчастное тело на куски. Хруст ломаемых костей неприятно резал слух и это, злило  еще сильней. Только когда отбивная из человеческого мяса смешалась с вспенивающейся кровью до неразличимости, я остановился. Куски плоти, разлетевшиеся по всей комнате, ненароком сложились в непривычное для меня слово – свобода…
Край ледяной луны, появившийся из-за надвигающихся грозовых туч, словно нарочно заглянул в окно, и я отзывчиво повернулся к нему. С какой-то странной сатанинской усмешкой или того хуже – злобой, луна подмигнула мне с видом довольного победителя. В ту ночь даже небо сошло с ума. Ветер ударил неожиданно и сильно. Следом за ним рвалась молния, взрезая остервенелым ножом напряженный озоновый воздух. Уравновешивая творящуюся вакханалию, мертвая вода хлынула из разверзшихся небес нескончаемым потоком боли и жестокого насилия над хлипкими душами спавших и усопших людей. Тем самым, прославляя бесчинствующую похоть нелюдей…
 Я… нет, не я - убийца, почти на половину вывалился в окно и, широко открыв рот, жадно ловил ледяные струи дождя. Крупные капли больно били по глазам, и я закрыл их, одновременно сделав глубокий, полный невероятного удовлетворения, вдох.
Я долго стоял так, до тех пор, пока дождь практически полностью не смыл с меня следы рассвирепевшей страсти. Под моими ногами расплывалась огромная лужа, стремящаяся, во что бы то ни стало, воссоединиться с двумя соседними, густая субстанция которых медленно остывала, наивно сожалея о  бессмысленно уходящем тепле.
Руки мои, сотворившие непоправимое, словно стараясь выйти из оцепенения летаргического сна, спазматично вздрогнули, и разжавшиеся пальцы выронили топор. Я опомнился и взорвался гортанным, безудержным криком: «Сестра!!!» Как дикий зверь-самец, внезапно почуявший истекающую розовым соком похоти самку, я выбежал из спальни, совершенно не замечая, что ноги мои, топчутся по слепой безысходности растерзанных тел.
Взлетев по корявой лестнице, совершенно не боясь ее предательского скрипа, я отрешенно замер перед дверью в комнату сестры. Натужно взревев, я, что было сил, кинулся на преграду своим костлявым тельцем. Дверь чуть качнулась и щелкнула массивными петлями. На удивление сестра ни как не отреагировала на мою попытку прорваться к ней. Это насторожило и испугало меня.… Но уже, ни чего не могло остановить.
Спальня родителей не ожидала моего возвращения. Едва не распластавшись в кровавом месиве, я поднял грозное оружие и, срываясь от иступленного крика на хрип, повторил атаку.
Стиснув обеими руками мощную ореховую рукоять, я вонзил сокрушающее лезвие в «сердце» последней преграды. Тело мое дрожало в бессильной злобе, а прокушенные в порыве гнева губы беспрерывно шептали: «Вместе… вместе… вместе…» Треск раскалываемой древесины перекрыл грохот бури, а молнии, изредка освещавшие «поле брани», опаздывали в своих движениях по сравнению со скоростью мелькания топора. Пот и жажда застилали глаза, но первые доски с глухим стуком уже валились внутрь комнаты, открывая зияющую пасть в немую пустоту. Я ступил внутрь и испугался встретившей меня тишины, замер, впитывая в себя тьму пространства и минутой позже, прозрев, сошел с ума во второй раз.
Крик адских глубин, разорвавший мои перепонки, клокотал и издевательски воспевал нечеловечье. Даже бушующая за стенами дома стихия уступила бразды правления свирепому ужасу произошедшего.
Невероятно бледная сестра размеренно покачивалась под потолком, с туго затянутой на шее петлей из разорванной ночной рубашки.
Я отбросил ненужный более топор и захлебываясь рыдающей болью, лихорадочно вцепился трясущимися руками в узел петли. Пальцы не слушались. Я подпрыгнул и рванул импровизированную удавку. Ткань затрещала и, чувствуя, что она поддалась, я дорвал ее зубами. Бездыханное тело  скользнуло прямо мне в руки. Я бережно, точно сестра спала, уложил ее на кровать.
Мои руки, руки безумца, гладили ее прекрасные ноги, великолепные волосы, стынущие восковой белизной груди, покатые бедра… все то, что столько раз выдерживало стороннее насилие, но не смогло ни чего противопоставить мнимому состраданию близких. Я не в силах был запретить себе прикоснуться, так как большего не довелось, к ее самому вожделенному органу. Моя ладонь, скользнув по расслабленным мышцам живота, опустилась к самому опороченному месту и внезапно, наткнулась на что-то жесткое и достаточно объемное. Я инстинктивно сжал этот предмет пальцами и ощутил холод отполированных граней. Не до конца поверив в то, что я ощутил, я наклонил голову и признал в обнаруженном предмете ножку от табурета…
Только сжигающая саму себя похоть могла вытворить такое. Невероятно растерзанное влагалище в предсмертном спазме обхватило ублажавший ее предмет. Каким же нечеловеческим оказался последний оргазмный взрыв изможденной психики сестры. Я одним рывком освободил себе доступ к желанному, и со всех сил метнул окровавленную ножку в стену. Уступая волне неописуемой ярости, я ударил сестру по лицу…
Зачем она сделала это?! Я ведь так спешил,… так желал! Я не мог отступиться от нее даже от мертвой, я мог гладить ее, целовать, любить… я мог даже…
Пароксизм безумия остервенелым кнутом хлестал мои надорванные внутренности, рвал на куски хищным вороном падальщиком,  а воспламеняющаяся страсть захлестнула сознание и ударила разогнувшейся пружиной в пах.
Я принялся неистово целовать окровавленное лоно, ягодицы, ноги… все доступные, отныне и навсегда, части тела сестры. Мертвую, я боготворил ее еще более чем живую, за те страстные минуты, которые довелось испытать у замочной скважины.
Нежная, лишь немного холодная, рука обняла меня и прижала к себе. Глаза вспыхнули мириадами шизофренических звезд. Грудь сестры встрепенулась и опустилась, словно вздохнул проснувшийся человек, а изумительные ноги раскинулись, в желании принять и подарить страсть, дать полную свободу трепетному желанию жить…
Я силился, но не  мог постичь происходящего. Неведомые силы толкали меня навстречу с неизбежным, внезапно сблизив наши тела в смертельной схватке за наслаждение. Но скоротечна мечта, ставшая вдруг ужасающей реальностью. Только внезапно восторжествовавшая тишина, вновь окутала все вокруг. Она укоризненно качала головой, имея все права, кроме одного – мешать смерти вершить свой кровавый пир. А холодеющее тело сестры, неестественно изогнутое моей рукой, достаточно ясно свидетельствовало, что жизнь никому не вернуть и я в страхе отпрянул прочь.
Сознание, вернувшееся неимоверным усилием, завизжало от боли и извращенности сотворившегося зла, но страх оказался сильней. Он как червь, начал неудержимо въедаться в мои мозги, каждым укусом напоминая о содеянном…
Я выбежал из комнаты сестры, преследуемый каким-то внутренним голосом, теперь он управлял мной: « Беги, сбрось с себя груз нечеловеческого наваждения, задуши в себе меркантильную чувственность, она не поможет. Стань расчетливым, действуй, а не трясись!»
Практически протрезвев от кровавого опьянения, я открыл стенную кладовку и достал две канистры бензина. Облив как можно большую часть дома изнутри и особенно «мертвые» комнаты, я выбежал на внутренний двор к розарию. Уже занималась заря, и звезды испуганно прятались в убегающую тьму. Спички как назло ломались одна за другой, но наконец, я смог уберечь слабенькое пламя и сделав несколько шагов внутрь заболевшего смертью и пустотой дома,  метнул вспыхнувший коробок в самый центр бензиновой реки.
Разлетающийся фасад дома и хищные языки пламени не дали мне возможности далеко отбежать. Яростный шквал настиг, ударил в спину, обжег и швырнул меня прямо в розарий. От шока и боли я не чувствовал как вонзились в мое тело стальные крючья шипов, не чувствовал я и спасших меня рук соседей и, тем более не видел как полыхала, вместе с домом, моя прошлая жизнь. Пепелище так и осталось единственно немым свидетелем произошедшего.
Два долгих года пряталась моя болезненная сущность за личину безумия. Никто не подумал обвинить меня, лишенного от горечи утрат рассудка, в каких либо злодеяниях той страшной ночи.
Первые месяцы заточения в психиатрической лечебнице я метался, в температурном бреду, шепча нелепые фразы. Меня держали на « успокоительных», а ночные сиделки говорили, что во время поздних осенних гроз, я садился в кровати с абсолютно ясным взглядом и, практически не шевеля губами, четко произносил одну и туже фразу: « Мы будем вместе…»
Реальное мироощущение вернулось внезапно. Я открыл глаза и увидел миловидную сиделку, она совершенно не была похожа на сестру. Это означало, что кошмар, длившийся слишком долго, возможно окончен…
Повторится ли он вновь и чем обернется для окружающего меня мира, знали -  только небеса.  Нет, не знали даже они!»
***
Ричард держался под водой, сколько мог, до последнего, до звона в ушах, затем медленно всплыл и отдышался. Видно раскисла в парующем кипятке и как то, совсем некстати, зачесалась память…  вновь, как уже много раз было в часы одиночества, накатила жестокая волна воспоминаний…
«Он любил выстраданную тишину и прохладу кладбищенских кварталов, но он не тешил себя нелепым блужданием между надгробий и бездумным прочтением роковых или случайных дат. Он приходил навестить старую память и усопшую душу.
Мужчина всегда покупал две идеально белых лилии, он нес их трепетно, точно в этом заключался некий тайный смысл, дающий единственную возможность счастья – почувствовать себя живым, рядом с мертвыми.
В то неприветливо-пасмурное и промокшее, от более чем на сутки затянувшегося дождя, но в то же время обычное для конца сентября утро, Рич в очередной раз посетил кладбище. Так же, как всегда, он замер у центральных ворот и сделал глубокий вдох. Ему казалось, что серый гранит отнимает у него незримые глотки кислорода. Удушье не бывало долгим. Хватало нескольких секунд и дыхание приходило в норму.
Сколь бы значительным не оказывался промежуток между посещениями, Рич точно знал, в каком состоянии будет могила, так как кроме него усопшего ни кто не посещал. Тем невероятнее показалась ему увиденная картина.
Едва касаясь оградки, будто желая удостовериться в ее материальности, трепеща «крыльями» пронзительно-черного дождевика, стояла женщина. Какие именно чувства оказались в этот момент сильнее, Ричард не осознал, но мастерски приглушил шаги и приблизился к незнакомке вплотную. Наверняка менее жестоким явилось бы внезапное прикосновение к стоявшей, чем удушливо-хриплый, даже более бесцветный, чем лицо покойника, шепот мужчины…
- Вы знали ее…
Девушка медленно, с огромным внутренним напряжением оглянулась…
- А Вы?
Последовавший за встречным вопросом взгляд, против ожидания, был абсолютно спокоен и даже надменен. Ее глаза предельно красноречиво говорили примерно следующее: «Наивный, ты хотел испугать… ну как, получилось…»
Мужчина, до убогости машинально, вновь прогнусавил: «Так Вы знали ее…» Этого оказалось более чем достаточно. Девушка прищурилась, ее зрачки стали крохотными, но не менее смертоносными амбразурами и отрицательно качнула головой. Рич совершенно не собирался задерживать ее, если бы она тут же развернулась и ушла. Но этого не произошло. Смертоносные амбразуры явно не собирались отступать…
- Я часто бываю здесь, у мамы… - девушка неопределенно кивнула в сторону, - И каждый раз, проходя мимо этой могилы, невольно останавливаюсь.
Ричард удивленно пожал плечами…
- Невольно или осознанно?
- Да, да… абсолютно осознанно! Меня интригует надпись на плите. В ней чувствуется скрытый смысл и нечто более глубокое, чем может показаться на первый взгляд…
Мужчина вновь пожал плечами, то ли согласно удивляясь, то ли вздрогнул от внезапного порыва ветра с дождем. Он мог процитировать эту надпись, даже проснувшись среди ночи: «От мучающегося тела, душе, безвременно усопшей…»
- Извините за нескромность, - девушка убрала руку от оградки и расправила слетевшие на лицо волосы, - Вы очень близко знали ее?
Ричард, упорно сопротивляясь предлагаемому излиянию чувств, не сдавался…
- Почему Вы решили, что я вообще ее знал? Я так же, как и вы, мог просто проходить мимо…
- У вас в руках такие же цветы и плюс внутренний трепет, - девушка легко и уверенно вновь направила течение беседы в нужное ей русло.
- Вы наблюдательны…
- Дело не в этом. Я очень хорошо знаю как бывают тяжелы воспоминания, как нелегко окунаться в прошлое, особенно если оно не вызывает положительных эмоций…
Ричард внезапно «оттаял», но внешне это проявилось в нервозном вытаскивании пачки сигарет.
- Удивительно, но я тоже курю «ЛМ»!
Прозрачно-тонкие пальцы девушки выхватили сигарету, и она тут же чиркнула зажигалкой, точно специально ждала этого момента. Рич прикурил и терпкий дым паузы на мгновение повис между ними подобием легкого, но достаточно прочного мостика. Большего просто не позволил ветер. Прикрывшись от его порыва, девушка как то слишком уж по-мужски затянулась и спрятала сигарету в кулак. Мостик улетучился, но это не разозлило, наоборот, дало возможность лучше рассмотреть друг друга.
Ричард неожиданно почувствовал, что в нем рождается неприятное желание поделиться своей неординарной ношей, немного ослабить адский груз, едва не переложить его на чьи-то плечи. Дать возможность стороннему человеку подвести реальную черту, пусть даже болезненную для него и мужчина сдался. А тем временем взгляд девушки великолепным образом менялся, доказывая роковую необходимость ее присутствия именно здесь и сейчас, рядом с незнакомым мужчиной. Что бы ни просто проявить мнимое, припудренное женственностью участие, а стать незримой опорой, внешняя хрупкость которой, на самом деле,  способна поддержать и добровольно взять на себя часть груза,… а может быть и весь невообразимый тоннаж пережитого. Как бы заранее зная, что представляет собой этот груз.
Глаза девушки и Ричарда встретились, в них уже светилось немое согласие на взаимность, которая будучи рожденной на уровне подсознания, становится не чем иным, как признанием в полном доверии друг другу самых сокровенных тайн.
***
 «Собирая воедино все искушения собственной жизни, Ричард пытался взвешивать их на весах все того же неумолимого времени, кидая на одну чашу животрепещущие воспоминания, минутные встречи и даже рожденный его фантазией самообман, а на другую – реальные события, истинность которых он так и не решился проверить, потому, что боялся разочарования больше, чем вечной неудовлетворенности и бесконечного поиска.
 Порой Ричард испытывал животную ярость, ненавидя в первую очередь самого себя, именно потому, что приходилось хоть как-то ублажать дерьмовую плоть.
Шло время… Встречи с женщинами перестали успокаивать, они лишь стирали какую-то часть, отведенную на его жизнь и уползали в пустоту, а Рич оставался в своей, лишь немного потешив извращенный рассудок. Мужчина осознавал, что с каждым днем все больше и больше уподобляется тварям из низшего сословия, самым примитивным биологическим соединениям, суть жизни которых  сводится к исполнению инстинктивных позывов: пить, есть, гадить… ублажать нерв, отвечающий за комфортное состояние психики и беречь его от травм, разрушение которого, есть боль или смерть.
Рич видел достаточное количество людей имеющих семью, детей, безупречное положение в обществе, но гибнущих под ударами второй половины сознания, которая, не смотря на все попытки заглушить порочную страсть, не только надсадно требовала, но и торжествовала, когда человек подчинялся ей. Тем более если подчинение было не слепым или инстинктивным, а вполне осознанным. Зараженные недугом и ведомые яростью неприкаянного второго «я», они невольно уступали большую часть жизни требовательным страстям, изыскивали в ежедневной рутине ту эмоциональную брешь, которая позволяла заполнить себя неразбавленной массой крайне неприемлемых обычными людьми отклонений. И, тем не менее, все они ни чего не стоили в сравнении, с ярчайшим фейерверком периодически выстреливавшем в голове Ричарда.
В какой-то момент мужчине показалось, что он уснул, убаюканный неживым теплом воды, ловко оберегающим его растерзанную душу от убогой холодности окружающего мира. А проклюнувшиеся воспоминания голодными птенчиками заполненного кукушкой гнезда, требовательно хлопали беззвучными ртами. Память кормила их, выстраданными былинками прошлого, приучая к великой необходимости быть.
Но Рич не спал, видимо блуждающие в глубине подсознания иллюзии, незначительно подтверждаемые наяву, сбивали его с толку, да и птенцы просили о другом.
Неожиданно все образы смешались и, сквозь туман бредовых галлюцинаций, прокрался ни чем не отличающийся от массы иных, но столь восторженный и желанный ореол женщины, не просто женщины, а мимолетного ведения, призрака.… Именно его Рич безнадежно искал. Искал и не находил, ту, которая позволила себе смутить и растревожить, дала почувствовать всю силу внутреннего единения двух струн, надорванных столь редким прикосновением смычка не очень умелого скрипача…»

***
Ричард вновь посмотрел в глаза девушки. Они показались ему предельно уступчивыми и где-то глубоко страстными. Девушка, повинуясь скорее внутренним чувствам больше чем сугубо внешним правилам приличия, утвердительно кивнула…
- Да, на минутку. Потом оставлю вас наедине, но буду ждать, сколько понадобится… темно-синий «гольф», если, конечно, не передумаете…
Мужчина открыл калитку и прошел внутрь вечного. Присев, он возложил цветы, причем так, что они как бы подводили черту под написанным на плите.  Минутой позже он оглянулся. Девушка уже приближалась к выходу. Он проводил ее взглядом и мысленно засомневался в правильности своих действий.
Он вспомнил Аню. Близость и длительность их отношений ни разу не вызвали у него желания поделиться с ней чем-то сокровенным. Что останавливало его на пути еще большего сближения с такой, казалось бы, идеальной партнершей? И тут же он поймал себя на мысли, что назвал Аню партнершей. Именно так и было, не более. Он ни когда не смог бы воспринимать Аню как товарища или «жилетку», в которую можно поплакаться, ни когда. Слишком заинтересован был в другом -  в женщине  подвластной его прихотям. Именно поэтому он и позволял ей большую, чем кому либо свободу в желаниях, словах, манере общаться, но всегда держал на расстоянии их внутренние миры. Аня, заведомо согласная на такую роль, ни когда и не претендовала на большее, а может быть, просто боялась крепкой привязанности или еще хуже, зависимости. Она была свободолюбивой и неуемной в желаниях «жрицей любви». Некая страстность связывала их, довольно извращенная, в чем-то восторженная и столь же низменно-непостоянная. Обусловить ее, загнать в определенные рамки, значило изменить саму суть, именно то, что и ставилось во главу. Даже «на панель» она выходила с согласия Ричарда и только в крайнем случае, руководствуясь внутренним самообманом, могла позволить себе такое. Только в крайнем…
Ричард помнил, как жестко они повздорили, и Аня ушла, громко хлопнув дверью… в последний раз. Но все, рано или поздно, пока мы сами живы, остается в прошлом. Там, где осталась Анина невероятная, страшная, ни кем и ни чем необъяснимая гибель. Но тленно все. Была и еще одна встреча в жизни Ричарда. Еще более необъяснимая и страстная, но минутная, как дуновение легкого ветерка соблазна, познать неведомое. Она переродила его внутренний и практически зачеркнула для мужчины весь окружающий его мир. Он медленно догнивал наяву.
Тем невероятней виделось Ричарду его внезапное знакомство. Он не мог представить себе сколь далеко может зайти подобное общение…  и не хотел. Он безвольно доверился, жившей  еще, привычке не останавливаться на полпути.
Впервые Ричард так необычно провел время у могилы, ему даже показалось, что он обидел Аню отстраненными мыслями. Он внутренне извинился и сам того не замечая, быстрым, срывающимся на бег шагом, поспешил на встречу ожидавшей его неизвестности.
«Фольксваген», даже на первый взгляд, беззастенчиво демонстрировал, что он достаточно повидал, но еще в силах служить и вполне может дать повидать своим пассажирам.
Ричард поравнялся с машиной, но в очередной раз, обдумывая верность своего решения, отчаянно медлил. Девушка не торопила. Она немного приоткрыла дверь и, склонив голову так, что бы видеть мужчину в окно, выжидательно замерла.
« Вот дурак,… зачем я это делаю. Зачем...?» - Ричард боролся с собой, а его пальцы уже нажимали клавишу ручки, и ему ни чего не осталось, как давясь смущением отвыкшего от женщин мужчины, разместиться на переднем сидении.
Мужчина и женщина еще раз переглянулись и в последний раз убедились, что они оба находятся сейчас у начала нового витка туго сплетенной пружины жизни… или смерти.
***
- Вы давно водите машину?
- Прилично. Не доверяете? – девушка вопросительно вскинула брови и повернула ключ в замке зажигания.
- Доверяю. Просто я, к своему стыду, « полный ноль» что касается техники.
Это признание показалось Ричарду настолько доверительным, что он ощутил едва ли не интимную близость с девушкой. Ему вдруг захотелось оказаться сейчас в пригородном автобусе, вечно переполненном и тарахтящем. Девушка в ответ улыбнулась и миролюбиво подытожила:
- А нынешним мужчинам это свойственно. Так что инициативу знакомства беру на себя… Лолита. Можно просто -  Лила.
- Дело в том, - Ричард достал сигарету, но закурить не решился, - что и имя у меня, как бы, ни свойственное современным мужчинам. Даже теряюсь говорить или нет…
- Сделайте милость, а то величественно пресное «Вы», быстро набивает оскомину.
- Тогда признаюсь… Ричард.
- Серьезно?
В этот момент машина наконец-то втиснулась в общий поток городских улиц и, Лолите пришлось сбросить скорость, но пользуясь мобильностью «гольфа», они ловко миновали пробки у первых двух светофоров. Третий, у центрального кольца, намертво приковал около дюжины авто и «Фольксваген» попал в его улов.
Лила, казалось, совершенно забыла о сидящем рядом мужчине. Вся ее чувственность, тайные желания, трепетность души и совсем недавние болезненные воспоминания вновь спрятались за уверенный щит внешней надменности. Ричард, естественно, не знал что внезапное отчуждение девушки всего лишь психологический прием, невольно перешедший в привычку, и отнес его к сложностям дороги.
Центральное кольцо сглатывало одну порцию машин за другой и, когда подошла их очередь, светофор, как назло, «отсалютовал красным». Лила с досадой щелкнула пальцами и, откинувшись на сидении, точно не было паузы, а она сама незнакомый с пассажиром водитель, спросила:
- А Вам, извините, Ричард, в какой район города?
- Я живу на Южной, минут десять, если без «пробок».
Светофор моргнул и Лила выполнила такой старт, что мужчина едва не поперхнулся собственными словами. В ответ девушка лишь улыбнулась уголками глаз и автомобиль за гораздо меньшее время, чем указал Ричард, притормозил у въезда во внутренний двор.
- Ты на месте…
- Да, спасибо. Ужасно истосковался по твердой земле, но вот незадача… боюсь выходить.
Признание вызвало у девушки совершенно неожиданную для Ричарда реакцию…
- Рано или поздно это становится необходимым. Машина как клетка, точнее крохотная раковина. В ней можно спрятаться, но на необходимо короткий срок. Не более. А может быть и навсегда,… если прейдет время.
Ричард почувствовал, как противно-ледяная влага подбирается к его спине и невероятным усилием поборол внутреннюю дрожь, но внезапного перехода на «ты», мимо ушей не пропустил…
- Если в тебе не угасло желание пообщаться, рискну предложить скромный вечер…
Лолита не дала мужчине договорить, она совершенно обыденно, точно знакомы они сто лет, ловко вытащила ключ и, крутанув его на пальце,  опустила в карман дождевика. Затем подхватила таким же легким движением крохотную сумочку и вызывающе повернулась к Ричарду…
- Я готова…
- Ну что ж… прошу к нашему шалашу! – Рич вымученно осклабился, - Прошу…
Лифт двигался вверх крайне медленно, он не хотел расставаться со столь редкими, в дневное время, пассажирами. Мужчина невольно вжался в самый угол, боясь внезапно-нечаянного, следовательно, неверно истолкованного, прикосновения. Видимо внутренние эмоции достаточно ясно отразились на его лице, легкую испарину с большим трудом можно было отнести к духоте.
- Не думай об этом, - Лолита открыто и в тоже время взволнованно смотрела на Ричарда. – Определенная доля экзотики, конечно, присутствует, даже более того. Кричать и сопротивляться я не буду, но мне здесь не нравится.
Рич так вздрогнул, что едва не ударился затылком. Лифт остановился, и распахнувшиеся двери спасли его не только от прозорливости девушки, но и от необходимости, что-либо ответить. Единственное,  на что он  остался способен, это сделать невинный, приглашающий к выходу жест. Лолита не шевельнулась. Ее глаза изучали мужчину…
- В данной ситуации ты должен выходить первым.
Рич застонал и одним движением покинул кабину…
- Ради всего… не юродствуй!
Взгляд девушки так быстро менялся, что мужчина просто не успевал сосредоточиться. Ему показалось, что он окунается с головой в разогретый до невероятной температуры воск. Воск Лолитыного тела, который в свою очередь, безудержно стремился, не потеряв состояния гибкости, заполнить все самые потаенные уголки металлической формы Ричарда.
Сквозь строгие, неведомо кем придуманные, поведенческие рамки медленно, но неумолимо, просачивается живительная влага естества, она требует испить ее. Вымученные чувственной засухой губы страстно припадают к вожделенному источнику, они не просто делают спасительный, освежающий глоток, а безрассудно ныряют в него с головой и… пьют, пьют, пьют! До умопомрачения, до нестерпимых коликов во всем изможденном теле, до рвоты, до безумия. Тела жаждущих обновляются, губы становятся ярко алыми, глаза горят, точно не янтарным соком страсти наполняются они, а свежей кровью своих возлюбленных. Точно также, как укушенные вампиром, они уже не в силах побороть зовущую их страсть. Укушенные безумием плоти становятся невероятно близки к последней грани. Они чувствуют друг друга, понимают с полуслова, полувзгляда, а посвященные в страдания души партнера, они превращаются в одно целое – невероятно страждущее, не признаваемое другими и до предела извращенное.
Ричард, переодетый в домашний халат  производил неизгладимое впечатление. Он не предполагал подобного визита, поэтому на миниатюрный столик, между двумя замшевыми креслами,  одно из которых заняла  Лолита, выставил то, что задержалось в холодильнике. Однако коробка конфет, тонко нарезанные сыр, ветчина и  лимон, а также бутылка вермута и штоф коньяку, смотрелись просто, но недешево приятно.
Мужчина наполнил бокал вермутом и подал его Лолите, а себе, до самых краев, налил коньяк.
- Я вижу, ты довольно привычен к подобной внезапности знакомств и посещений, - Лолита сделала едва заметный глоток. – А в первые минуты, ты произвел другое впечатление.
- Надеюсь это не разочарование?
- Нет, разочарование не наступает так быстро. Скорее удивление, - Лила, вновь поднесла бокал к губам, ее глаза сверкнули пронзительной уверенностью, более присущей откровенности стального клинка.
Рич, демонстративно, одним движением опрокинул в рот содержимое рюмки и тут же налил себе вторую, но воздержался. Он мысленно поблагодарил девушку за столь ненавязчивое, скорее расслабляющее расположение. Заметил он и ее внутреннюю настороженность, как бы упреждающую любую, самую невинную попытку более тесного общения.
Лолита импонировала ему практически всем, а ее стройная, а не излишняя, худощавость, вызывала несвойственный его натуре трепет. Девушка сидела, глубоко провалившись в уютное кресло и ее умеренно короткое, но не сильно облегающее шерстяное платье достаточно категорично подчеркивало все формы тела, не заметить которые, значило быть слепым. Ноги Лолита ловко устроила на самом краю кресла, причем так, что они скорее вызывали простое человеческое уважение, нежели навязчивое стремление прикоснуться к ним, а барьер капрона был настолько призрачен, насколько призрачной могла быть искусственность.
Ричард, при всем своем предвзятом отношении к женщинам, мысленно представил экстравагантную обнаженность Лолитыного тела и то, что могло бы заинтересовать его в нем. Почему-то виделась она ему неземной феей, которую раздирают неосознанные желания и нерешительность посреди дикого, девственно отчужденного от реалий жизни, труднопроходимого леса. Так и будет, недвижимая, стоять она многие месяцы, а то и годы, до тех пор, пока не оплетут ее ядовитые травы разочарований, не закусают до полусмерти кровососущие твари, единственным желанием которых является вкусить, а не обрести насовсем. Возможно тогда, осатанев от боли и безысходности, изможденная внутренними терзаниями фея рванется прочь, желая обрести покой и блаженство, но не сможет сделать и шага, так как будет поздно.
Рич пробил паутину молчаливого созерцания и внутреннего суппорта первым и, подняв рюмку, предложил:
- Пить за знакомство банально и немного поздно. Не так ли? Поэтому осмелюсь предложить тост…
- Ого! – Лолита наклонилась ближе к столику. – Нежданная вечеринка превращается в завуалированную попойку, а чуть позднее, в ненавязчивые лобзания и само собой разумеющуюся близость. Это заявка на победу! Кстати, будь добр, плесни и мне коньяку, а то вермут, честно говоря, не берет…
Мужчина взял бутылку и вопросительно посмотрел на девушку…
- Полную… если можно.
- Конечно…
Ричард осекся на полуслове. Он уловил скрытую рокировку фигур, именно ту, когда почти все наступательные маневры сводятся « на нет», а оборона, тайно подтягивает новые силы. Девушка, как бы невзначай, предлагала ему немного подпить, осмелеть и самому сделать нужный, по ее мнению, шаг. А он опять вспомнил Аню, ее привычную податливость, умение вести необходимую игру и пелена очарования, навеянная Лолитой, отступила. Но внутренний трепет усилился, он очень тихо, в самое ухо, нашептывал ему, что за вычурной сдержанностью девушки кроется ловко спрятанная безудержная и страстная плоть. Да только желания этой плоти могли оказаться обычной сексуальной жаждой, а могли…
- А тост я все же скажу. – Рич прокашлялся. – Очень давно, один поэт сочинил строку, но… не нашел ей продолжения. Стих не рождался. Строка крепко засела в его голове и не давала покоя ни днем, ни ночью. Она так и осталась в его творчестве сама по себе! Давай выпьем за то, чтобы сложившиеся в одну строку слова, даже не получившие продолжения, оставались не менее памятны, чем расчетливо созданные и более удачные произведения… все…
Глаза Лолиты настолько расширились, что мужчине показалось, сделай он шаг, жест, прикоснись в эту секунду к ней и это будет  последним, что сделает он в своей жизни, так как безвозвратно утонет в этих глазах.
Они выпили, причем Лолита, как и Ричард до дна. Коньяк более ощутимо утрамбовал сознание, и девушка откинулась на спинку кресла.
- Это не заготовка, а для экспромта слишком шикарно, что это было?
- Море…
- Скорее океан, океан безумной фантазии…
- Нет, это незыблемые каноны философии. Звучит несколько вычурно, но более уверенно. Как берег.
- Тогда наливай еще!
- Лила, скажи честно, до какого состояния опьянения ты хочешь нас довести?
- Ты сдался? Так быстро…
Мужчине показалось, что на него повеяло холодом гранитных надгробий, которые в силу своей чувственности соболезновали о тех, чьи останки приходится им отождествлять, а их немое сожаление не могло подняться выше температуры замерзания слез под глазами. Рич в очередной раз убедился, что абсолютно не разбирается в женщинах.
- А как же выслушать и рассказать?
- Я помню,… но тогда получается, что нашему общению я обязан только…
- Ты не ошибся Рич! Я решила, что ты понял это еще в лифте.
- Но ты не писатель-романист, поэтому проф.интерес к подобным историям, трагедиям… я как бы исключаю. Неужели так велико женское любопытство? Давай выпьем, а…
- Вот видишь, это необходимо. Пьем за смелость, твою смелость! Если ты струсишь, мы выпьем все что есть и я навсегда исчезну из твоей неуравновешенной жизни.
 - Значит, если я предпочту признать себя трусом, мы…
- Да Рич. Мы действительно больше не увидимся. Я умею прощать досадные промахи, но не сознательные ошибки и что бы уберечь нас от них я раскрою тебе одну свою карту, козырную, между прочим. Помоги встать…
Девушка оказалась легче, чем выглядела. Рич вообще не почувствовал сопротивления ее веса, так, приподнял на руке облачко табачного дыма, не больше.
Лолита вышла в прихожую и тут же вернулась с сумочкой в руках. Замок сухо щелкнул под ее пальцами, как перезревший орех, но вместо аппетитного зерна она достала и положила на стол диктофон.
- Не вздрагивай. Ты первый, кто будет слушать и первый, кто будет решать сам, говорить в него или нет. Я коллекционирую, как ты уже верно заметил, человеческие трагедии, - девушка вновь присела и закурила. – Дело в том, что очень многие люди сами хотят поделиться сокровенным и разница только в ситуации, которая их толкает на этот шаг. Для меня это не мало важный момент, равно как и суть их трагедии. За долгие годы, в течении которых я впитывала в себя всю низость, невероятную изощренность или извращенность, неуемное горе и трагизм рассказанного, пришел ко мне страшный опыт. Опыт не только фильтровать услышанное, но и заранее видеть и чувствовать нечто скрытое внутри каждого из тех, с кем приходилось столкнуться. Что бы быть до конца правдивой, а именно такое общение с тобой я взяла за основу, скажу тебе больше, я научилась находить людей, которые не просто пойдут на душещипательную беседу, а именно тех, которые расскажут то, что нужно мне! Ту трагедию, которая стыкуется с уже ранее записанной, или которой мне не хватает.  Во многом это зависит не только от меня, а и от рассказчика. Если бы ты смог понять, на какие страшные компромиссы мне приходилось идти, на компромиссы с совестью, человечностью, с законом… да, с законом! Сколько постельных и винно-водочных баталий выдержал мой организм ради достижения конечной цели – записанной на пленку трагедии человеческого естества. Я наверное говорю путано и многосложно, но приобретенный опыт общения мне сейчас не помогает. Я впервые иду на откровение сама, а это совершенно новое, неизведанное мной состояние…
- Если я правильно понял, - Рич перевел дыхание и аккуратно извлек из пальцев девушки истлевшую сигарету, - нас свел запланированный тобой случай?
- И да и нет! Случай нельзя запланировать!! Его можно только поймать!! Прочувствовать собеседника до корней волос, до… не знаю чего! До невероятных глубин, до единения душ и тел, только так! Слушать будешь?!
- Давай…
- В тот раз, случилось не так, совершенно не так! Случай сам запланировал и сам все свершил. Включаю…
«Самым трудным временем суток по-прежнему оставалась ночь. Она бесформенной массой заполняла мое не совсем окрепшее сознание. Стоило закрыть глаза, и появлялся образ сестры. Ее трепещущее тело ложилось рядом с моим и между нами происходило что-то невероятное, но только до первого луча утренней зари. Она исчезала  внезапно, как невесомый туман, вытягиваемый неощутимым сквозняком в замочную скважину. Я просыпался в ледяном поту и только тогда осознавал что это лишь сон.
Время не стояло на месте, затягиваемое страстным водоворотом жизни оно меняло все на свой лад. Вечера становились более короткими, но не менее тревожными. Они ложились на город и убивали его. Происходило непредсказуемое деление живущих пока еще людей. На влюбленные пары – прижавшихся друг к другу, но внутренне не сроднившихся душ; на одиноких стариков – гуляющих в слепом отчуждении безысходности; на горьких пьяниц – утонувших в угаре хмеля и никотина; на страдальцев и алчных «ночных бабочек» - так и остающихся в пустоте ненужного, ни кому, их собственного мира.
Обычно я проходил мимо или наблюдал за этой жизнью, дремал на грязных скамейках городского парка, впитывал в себя прозрачный воздух апреля, шумных улиц и долгий пустой взгляд чужих мне, уродливо намазюканных глаз… 
В один из многих сотен безликих вечеров я, абсолютно случайно, заметил в полутьме подворотни прячущуюся, неясно-размытую тень. Что-то сработало, воспалилось кровавой язвой в мозгах. Я вплотную подошел к прятавшейся и разряд тока, невероятного по величине, потряс меня. Неясно, но я рассмотрел стройные, словно выточенные из мрамора ноги, похожие на бледно-синих улиток руки и … это были ее груди, моей сестры, груди с тугими буграми неимоверно крупных сосков. Тень едва заметно дрогнула и отделилась от стены  здания.
- Вы хотите побыть со мной… немного, вместе…
Я схватил девушку за руку и вытащил под неоновый луч фонаря. Рассматривая ее в упор, обнаружил влажные и неимоверно алые губы, они явились точной копией… невероятной копией… Поразительное сходство с сестрой, посеявшей в моей душе смутное семя, стало еще большим, и я окончательно потерял рассудок.
- Вместе…
Ступени старой лестницы скрипели достаточно сильно, но я старался не шуметь, почти как в детстве. Я крался к двери, посекундно оглядываясь, не следит ли за мной мать, забыв, что ее труп, испепеленный пожаром, давно уже в царстве тьмы. В голове пульсировала и гудела на все лады басовая вена невидимого рояля, рождая всесметающий взрыв эмоций. Сердце превратилось в раскаленную, рокочущую диким зверем преисподнюю. Приблизившись к двери вплотную, я тяжело опустился на колени, замочная скважина – мощный магнит, притягивала к себе и неудержавшись, я погладил ее. Точно любимую вещь. Я умышленно отодвигал момент соприкосновения с вечным, неведомая сила, о существовании которой я практически забыл, разрывая внутренности, волокла безвольную душу следом за собой в Ад. Я заглянул в потайной «глазок». Открывшаяся моему взору картина окончательно выключила сознание, выпустив из клетки демоническую страсть. Шлюха бесновалась неимоверно, мне вдруг показалось, что это опять сон.
Финал был уже близок и мои пальцы, впившиеся ногтями в дверной косяк, судорожно сжались, так, что побелели костяшки фаланг, а из под ногтей выступили крохотные алые капли. Но что-то не стыковалось в сложной цепочке воспоминаний, что-то происходило не так.
Лишь на какое-то мгновение мелькнул в полумраке коридора никелированной сталью огромный разделочный топор, но мои руки нервно подрагивали под тяжестью смертоносного орудия, а блестящее лезвие вращалось  само по себе, не в силах решить, как ему поступить в следующую минуту.
За дверью послышался вздох разочарования и, приоткрыв ее, шлюха протиснула в образовавшуюся щель удивленное лицо. Малый угол обзора не позволил ей видеть мою руку, руку сжимавшую смерть, но она смотрела гораздо ниже, на мой неудовлетворенный пах. Услуги не оказаны, клиент зол и непредсказуем, а что бывает в таких случаях, она очень хорошо знала, но не могла даже представить, что ждет теперь…
Я отступил чуть в сторону и, почти без замаха, нанес по двери удар ногой. Крик смешался с треском черепа стиснутого в деревянных тисках боли. Второй удар пришелся точно в лицо. Тело шлюхи перекрутилось в воздухе и врезалось в противоположную стену, заливая светлые обои кровавым морсом. Я переступил порог и плотно прикрыл дверь, но мне что-то мешало… наполовину опущенные штаны. Я снял их и остался в одной рубашке.
«Любимый» табурет сестры я поставил у распростертого тела и, определив топор между ног, присел. Трудно сказать, сколько прошло времени. Внезапно голое тело прообраза пошевелилось, бледно-синие руки попытались ощупать разбитую голову, а невидящие толком глаза шлюхи ни как не могли прозреть, но в них появился страх и огонек едва теплящейся жизни. Я внимательно следил за ней…
Периодически вздрагивая, точно в комнате была минусовая температура, шлюха с третьей попытки встала на ноги. Ее невероятно « штормило», видно славным оказался удар, а разбитое лицо, перепачканное кровью и потеками косметики, являло собой совершенно противное и жалкое зрелище. Все это, еще больше, взбесило меня, и образ сестры развеялся почти,…  но неожиданно, к нему на помощь пришел  другой…
Истерично хлюпая слюной и затравленно косясь на лезвие топора, шлюха попыталась вжаться в угол комнаты и каким-то нелепым движением рук, точно хотела прикрыться невидимым одеялом, еле шевеля спекшимися губами, выдавила из себя шепот, ударивший меня наотмашь: «За что… сынок…»
Обух топора вонзился ей в переносицу, прервав страшный шепот, но не ужас моих ведений. Я не ожидал такого точного попадания, просто бросил, в бормотавшее тело то, что оказалось под рукой. Изувеченная голова шлюхи откинулась как-то в сторону и вверх, а разбитые рукоятью топора губы уже не могли ни крикнуть, ни прошептать. Ее обмякшее тело завалилось на бок, точно выпустили из него воздух, а ноги неестественно вытянулись и свернулись в штопор.
Борясь с неприязнью, но ведомый аккордом незримого рояля, я присел над телом и пощупал артерию. Девица была жива. Тогда я бережно, точно ребенка, поднял топор и развернул его рукоятью вперед…
Шлюха, инстинктивно сложилась пополам, толком не соображая, что происходит и  попыталась еще плотнее сжать ноги, чтобы  остановить проникновение. Руки вцепились в рукоять, но не оказали действенного сопротивления. Болевой шок не мог вырваться наружу, он приканчивал ее изнутри.
В моей голове вновь смешались реальность и безумие прошлого, трансформируясь в припадок тупого остервенения и неукротимой злобы на то, что все не так, не так.
Выдернув топор, я отбросил его в сторону, как некогда ножку от табурета и совершенно  не чувствуя веса истязуемой,  подхватил ее под грудь.   Аккуратно, как будто она делает все сама, я  накинул ей на шею петлю, болтавшейся под потолком удавки…
Поехавший к ее горлу узел затянулся не полностью, а девица вдруг очнулась и, стараясь из последних сил остановить неизбежное, попыталась сорвать с себя туго сплетенную простыню. Я не мог ей этого позволить и, нежно прижав  к себе ее ноги, плавно потянул вниз. Позвоночник легко хрустнул, ее и без того поверхностное дыхание прервалось и жизнь… отступила…
Мгновенно отлетевший кошмар вернул меня к действительности и она, в свою очередь, сжала меня в один нервный комок. Я огляделся…
Постель имела странный вид: подушка валялась в дальнем углу комнаты; одеяло и простынь, донельзя разорванные, одинокими клочьями свисали с низкой кровати, а жесткий поролоновый матрац имел вид изрешеченного пулями тела. Я испуганно еще раз обвел взглядом комнату. Ведения, преследовавшие меня, остались за чертой сна, а сквозь липкий нектар бреда прорвался лишь пылкий образ сестры, но он уходил от меня, ни с чем. Веревка под потолком мерно раскачивалась, так и не получив в свою власть трепещущего тела. Я еще раз встряхнул тяжелой, непослушной  головой, в которой вновь родилась странная мысль: «Зачем так жить…» Пропитанное болью подсознание, невероятно замученное внутренней борьбой, тщетно напомнило мне, что живое воплощение терзающих снов, сколь яркими образами они не приходят, невозможно»
 … диктофон сухо щелкнул и выключился…
- Устал? Я тоже… очень трудно оставаться сторонним наблюдателем. Я долго следила за ним, за тобой, за вами…
Лолита поменяла кассету и вновь прижала клавишу. Из динамика зазвучал ее голос:
« … терзаемый клыками демонической истерии, он на четвертые сутки не выдержал и около полуночи выпустил сидевшего в нем зверя на улицы засыпающего города. Истекая похотливой слюной, зверь рыскал, но все его попытки разглядеть витающий во снах образ наяву, оставались бесплодными. Взбудораженный мозг осознал, видимо, что подобная встреча невозможна, но ужас безысходности практически довел его до полного исступления. Казалось еще миг, и он поволочет в петлю первую, попавшуюся ему женщину, но невероятно обострившееся чувство самосохранения или даже внутренней трусости перед самим собой, оберегало безумца от опрометчивых шагов, а может быть и невинных, от роковой случайности. Он, совершенно расчетливо, избегал наиболее оживленных мест. Перекошенная гримасой отчаяния, покрытая крупными каплями нездоровой испарины и хлопьями пены, свисающими в углах рта, ужасная личина нелюдя, все же не могла в полной мере отобразить его внутренний мир… он с каждой секундой становился гораздо ужасней»
- Ничего себе, - Рич трепетал невероятно, - извини, но это больше похоже на страшную сказку. Очень страшную. О ком там речь, кто все эти люди? Чьи и как, такие жуткие признания,  как тебе удалось их  заполучить?! Только откровенно близкое общение может сподвигнуть человека так излить душу, признаться в таких деяниях, ни хрена себе…
- Да, страшно. Но все самые страшные и трагичные сказки сочиняет жизнь. Мы в них только участвуем, а потом воспроизводим, пересказываем и сами искажаем в удобную нам сторону. Поэтому просто выслушать человека, запомнить и записать не имеет никакого смысла. Теряется все! Чувственность интонаций, боль, страх, безысходность. Все эмоции блекнут, их невозможно удержать в памяти и достойно воспроизвести на бумаге, даже обладая даром парадоксального красноречия, их как нельзя лучше сохраняет голос.
- Согласен, но ведь я не вижу, точнее не видел этих людей, мое воображение рисует их по своему, так, как угодно или как получается.
- Совершенно верно. Они искажаются именно так, но только в том случае, если ты действительно не знаком с главными героями.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Думаю, ты сможешь сам расставить все недостающие буквы. Поверь, проходит время, и обычная заинтересованность перерастает в навязчивую манию. Записанных и пережитых трагедий не хватает, они начинают напоминать встречи с одним и тем же мужчиной, понимаешь? Месяц, полгода, даже год, заботящийся о своей сексапильности мужчина, изыскивает, пусть не для каждой интимной встречи с постоянной женщиной, что-то новое, возбуждающее душу и плоть. Но даже самый изощренный умелец истощиться, скатится к обыденности отношений и тогда, наступает время свободного полета. Тебе известны каждый его жест, поцелуй, прикосновение. Каждый миллиметр не только члена, а всего тела! Неотвратимо наваливается успокоение, умирают азарт, жажда дарить и получать, стремление вверх! А испытываемое от близости расслабление, заметь, не удовлетворение, а именно расслабление, начинает напоминать среднестатистический поход в сортир. Миллионы людей мирятся с этим и живут дальше. Единицы сходят с ума и меняют партнера. Выстраивается своеобразный ряд встреч, разлук, разводов. Партнеры могут посыпаться сотнями! Я не избежала этого, но смогла остановиться. Без новых вливаний со стороны мужской плоти я обхожусь легко, но мученически гибну, если слишком долго не записываю душераздирающий вскрик, свежую боль, чужую трагедию. Я живу…
Лолита внезапно замолчала и сама, подняв бутылку, разлила по рюмкам оставшийся коньяк. Они не чокаясь, выпили.
- У меня еще водка есть, будем…
- Да,  но чуть позже. Чуть позже она будет нужней. А сейчас давай дослушаем…
- Это еще не все?
***
- Я почти полночи «колесила» за ним по городу и внезапно, потеряла из виду,… представляешь?! Но часть его сущности, уже познанная мной, верно подсказала путь. Я нашла его, когда он, пошатываясь от бессилия, замер, в одном из переулков. Видимо даже примитивные чувства, которыми он руководствовался, постепенно отключились…
«Алик явственно ощутил довольно неприятный запах мусорных куч. Пройдя по инерции не более ста метров парень понял, что оказался в одном из районов старого города, полуразвалившиеся домишки которого, стали приютом алкоголиков, наркоманов, полубомжей и прочей человеческой дряни.
Правая сторона улочки была сплошь заставлена железными баками с отходами городской жизнедеятельности. Вонь – привычный спутник одних, крайне негативно воспринималась иными. Освещение отсутствовало, но Алик все еще руководствовался инстинктами и решил, что пройдет и  этот этап до конца…»
- Со стороны он скорее напоминал бестелесную плоть, которая безрассудно вошла в тоннель архи сложного лабиринта с явно глупой уверенностью преодолеть его. Но быстро и неумолимо подтаивает айсберг самомнения, а вернуться назад и начать с начала, или не начинать вообще, уже невозможно. Глупая уверенность перерастает в слепую, неуправляемую злость. Ее бесполезно срывать на ничего не чувствующих стенах лабиринта и в лучшем случае, боль от разбитых рук попробует отрезвить рассудок, если он еще не перешагнул роковую черту. Мечтавший о безболезненном безумии во сне, пытавшийся сойти с ума наяву, Алик не понял, что, так или иначе, он не прочувствует всей катастрофичности этого перехода. Изнасилованный мозг не способен восполнить утерянное. Торжествует и правит ЗВЕРЬ…
«Алик с явным пренебрежением фыркнул, но был вынужден глубоко вдохнуть.  «Аромат» помойки ворвался внутрь с такой силой, что Алик едва не блеванул, но зверю понравилось и, только пустой желудок отозвался, вышвырнув в рот отвратительно горький привкус отрыгнувшейся желчи. Алик наклонил голову и с трудом сплюнул тягучую, воскообразную слюну, очень напоминающую змеиный яд.
Сильный удар ногой пришелся как раз в угол мусорного бака, а звук, невероятно противный, разлетевшийся многоголосьем в плотной тишине, заглушил хруст сломанного пальца. Но парень уже не чувствовал боли, а «живучесть» бака просто поразила. Алик не заметил, что такой же, как и он, бесчувственный металл, спрятал лукавую ухмылку и ударил повторно. Не имея зрительных ориентиров, Алик промахнулся и, скользя подошвой по рассыпавшемуся мусору, упал навзничь, причем так удачно, что его затылок вонзился в соседний бак. На краткий миг зверь отключился, но ледяная безапелляционность тротуара привела его в чувство. Он вскочил на ноги и лишь мимоходом чиркнул себя ладонью по рассеченной голове. К ощущению горячей крови на руках он привык, да только свою ощутил впервые. Алик сконфуженно замер, но для себя отметил, что его кровь, ни чем не отличается от человеческой. Безумец, пренебрегая смрадом, обхватил бак руками и попытался оторвать его от земли. Глаза едва не вылезли из орбит, что- то неприятно кольнуло в паху, но зверь не привык проигрывать. Алик на секунду отстранился от бака, примеряясь к очередной атаке…
- Коля! Ты, что ли…
Парень таким невероятным напряжением мышц остановил планируемый удар, что даже его бесчувственное тело скорчилось от спазма.
Вынырнувший из темноты окрик не повторился и Алик, развернувшись всем телом в предполагаемую сторону, меняя свою речь до состояния, как минимум предсмертного опьянения, пролепетал:
- Ну, я… а ты где?
- Залился, скотина! Двора своего не найдешь?!!
- Не вопи… и так тошно. Упал я…
Но женщина не унималась…
- ¬Смотри, свинота, калитку держу открытой две минуты! Если не дойдешь, ночуешь под забором,… понял?!
Зверь весь превратился в слух. После такой тирады он мог, с точностью до полуметра, подойти к говорившей, не взирая на то, что абсолютно ее не рассмотрел. Молчание играло не в его команде и Алик, рискую быть разоблаченным, выдавил:
- Иду,… иду,… не закрывай…
Нотки примирения, умышленно им добавленные, не успокоили, а казалось, еще больше разозлили женщину…
- Если бы я не вышла перекурить, то валяться тебе в этом дерме до утра, козел!
Алик медленно, стараясь не сбиться с верного направления, шаг за шагом приближал роковую развязку. Ему, почему то представилось, что кричавшая, должна быть в старом, застиранном халате, полой которого наверняка подтирается после мочеиспускания, и он возненавидел ее заочно. Желание «иметь» улетучилось, а на его место проскользнула коварная потребность -  попробовать еще раз…
Когда до предполагаемой калитки оставалось не более трех метров, Алик, наконец то, рассмотрел маячившую в его проеме фигуру. Черты лица смазывались в смердящем полумраке, но парень приятно удивился, обнаружив, что женщина не в халате, а скорее всего в мужской майке, едва прикрывавшей ее интим. Зверь самодовольно осклабился. Потребность «иметь» возвращалась.
Женщина вдруг сделала порывистое движение навстречу и практически вплотную приблизила к Алику свое лицо. Определенно привыкнувшая к своеобразию телодвижений пьяного супруга, она усомнилась в истинности своих ожиданий. Подошедший, явно не соответствовал оригиналу. Она, импульсивно, попыталась нащупать спасительную ручку калитки, но опоздала. Алик, видя, что обман раскрыт, а желанная цель ускользает и может оставить его наедине с нечеловеческими муками, выпустил зверя…
Молниеносный удар пришелся точно в голову. Женщина слабо вскрикнула и, едва не сорвав с петель калитку, упала внутрь двора и замерла бы без движения, но неудачно захлопнувшаяся нижняя челюсть, практически напрочь откусила язык и он, беспомощным лоскутком,  отлетел в сторону. Захлебывающаяся кровью гортань выхаркивала ее обратно, а сама бедняга безудержно билась, пытаясь выплеснуть всю жуть внутренней боли в никак не рождавшемся крике. Девушка ползала по двору разбрызгивая во все стороны алый бисер, царапала ломающимися ногтями бесчувственную землю и не находила сил вырваться из тисков нечеловеческих страданий. Ее беззвучный рот рычал и хрипел, точно ни когда не знал человеческой речи и только тело, силилось крикнуть, что бы хоть как-то облегчить надвигающуюся неизбежность, прообраз которой, уже стоял рядом,  выбирая нужный момент.
Зверь бегло осмотрел видимое пространство улицы, а Алик, трусливо затаив дыхание, прислушался. Кроме шума создаваемого телом девушки ни один посторонний звук не смутил его. Вот только в чумной голове, вдруг прошелестел и вынырнул из-под обломков памяти, грудной голос отца: « Среди бела дня убивать будут, ни кто не остановится. Всем насрать друг на друга! Вот это действительно конец…»
Алик усмехнулся и окончательно убежденный окружавшей его тишиной, что отец был прав, не торопясь прикрыл калитку.
Дверь в дом оказалась распахнутой настежь.  Безумец с трудом ухватил мучающуюся за бретельки майки и поволок ее внутрь…»
- И ты спокойно смотрела на это?! – мужчина задохнулся от негодования, - Но почему?!!
- Нет, не спокойно. Я не могла помешать, но и … не хотела отдавать его. Он принадлежал только мне, пойми! Пережив все эти трагедии вместе с ним, я хотела ощутить его собственную, дать понять зверю, что он не всесилен…
- Получилось?
- Да…
- Тогда давай еще по рюмке, а то… я чувствую - точно тронусь.
- Возможно, но не только от этой истории…
- Я сейчас, - Ричард напряженно приподнялся и, едва не спотыкаясь через нехорошие предчувствия, вышел на кухню.
Пятиминутное отсутствие мужчины показалось Лолите вечностью, в течение которой она умерла и родилась не менее тысячи раз. Впервые она пошла на столь рискованный шаг. Девушка  уже давно поняла, что более не в состоянии тайно красть удовлетворяющие плоть истории, а ее измученная психика, настойчиво требовала обновления. Каким бы жестоким не виделось ей возможное разочарование, призрачная уверенность, что все получится, победила. Только одно сомнение не давало окончательно окрепнуть решимости идти до конца, сомнение в самом Ричарде. Она знала, что человек, который дважды задушил в себе внезапно родившуюся страсть, редко позволяет ей вновь захватить лидерство. Но она верила, что «время – почти хороший доктор», который меняет людей до неузнаваемости. Вспомнила вдруг, те жуткие дни, месяцы, годы,… в течении которых она искала Ричарда, да и не только его, выслеживала каждый шаг, прогнозировала и тут же отбрасывала, как несостоятельные, различные варианты их встреч, раскаивалась в уже содеянном, но отступиться не могла.
Ричард замер в дверях, даже отсюда он видел, как терзают корпус диктофона дрожащие пальцы девушки. Он прекрасно понимал, что сейчас происходит в ее душе. Самая жестокая борьба, которую только можно себе представить, борьба с самой собой, война… примирение сторон невозможно. Ричард мысленно перекрестился, даже не заметив, что делает это, на самом деле, зажатой в руке бутылкой водки. Память ударила, как ни когда, в правый висок и с невероятной правдоподобностью прокрутила перед его глазами все перипетии первых встреч с Аней. Мужчина сделал над собой усилие и вдруг понял, все происходящее каким-то образом связано с прошлым, с его прошлым… как?
Сейчас перед ним сидела такая же, как он, загнанная и доведенная безысходностью до самоуничижения, в чем-то неуловимо родственная и таинственно близкая ему плоть. В чем? « Она нашла меня… спасительную соломинку и цепляется за нее, я поддался, совершенно не ведая, выдержу или нет… зачем? Что толкает меня на следующий шаг, за которым, скорее всего -  пропасть! А сзади… еще большая…»
Лолита почувствовала присутствие Ричарда, но не оглянулась. Она, как бы невзначай, одернула платье и сделала вид, что прислушивается к окружающему миру.
Мужчина порывисто вошел и слишком поспешно сел в кресло: «… попытался спрятать нервозность, не получилось» Он забыл о бутылке, вспомнил, коснувшись ею собственной головы… рука, уже более привычным движением, поставила водку на стол.
- Вот и я… по капле?
Лолита утвердительно кивнула и Рич, совершенно ясно увидел, как упала на ее колени, самопроизвольно покинув прекрасные ресницы, маленькая слезинка.
Ричард налил по полной, они вновь выпили, молча и до дна.
- «… живи, пока…» - ледяной шепот, последнее, что я слышала из уст Алика. Потом все поглотила тьма…
- После более чем получасового затишья он внезапно появился в дверях прихожей. Алик прижался спиной к дверной коробке и явно прислушивался к чему-то. Вокруг было тихо, весь мир утонул в клейковине тяжелого ночного воздуха, именно ночного…
«Девушка застонала, наверное, приблизившийся вплотную могильный холод, оживил ее. Она открыла глаза и попыталась шевельнуться. Ее разум еще оценивал трагизм ситуации, но полное бессилие не позволяло, что-либо предпринять. Взгляд, отрешенно-пустой, выражал скорее полное непонимание происходящего, нежели тупую покорность. Алик уловил эту аномалию. В его понятия не укладывалась такая стойкость сознания. Он знал, как должно быть и желал видеть в глазах жертвы только беспомощность и страх.
- Да ладно, угомонись, а то сжалюсь и …
Девушка из последних сил попыталась втиснуться в спасительную тьму.
- Ну, ты даешь,… сестра моя и… нет, шлюха «не катит». А вот сестра моя… сила в безумии! Я это понял. Чего молчишь? Ах, да… забыл. Подумаешь язык, он тебе уже не нужен…
Всмотревшись в белесое пятно задравшейся майки, Алик ощутил, как судорожно, то отступает, то вновь появляется зверь. Это испугало его, он больше всего, оказывается, боялся остаться наедине с самим собой, без зверя…
Он наклонился и практически без усилий снял с девушки майку. Она не сопротивлялась. Алик принялся монотонно рвать пропитанную кровью ткань на узкие, длинные полосы. Ткань поддавалась с трудом и зверь вернулся. Они связали лоскуты в одну неровную нить, и Алик попробовал ее на разрыв. Узлы заскрипели, но выдержали. Ловко соорудив петлю, зверь приподнялся на носки и примерил удавку под невысоким потолком прихожей.
Боясь очередного взрыва жестокости, девушка без сопротивления позволила подтянуть себя к импровизированной виселице.
Алик прикрыл глаза, в его затуманенной голове кружились, тесня, и расталкивая друг друга, жуткие образы лютующих в похотливой истоме видений. Но только одно, самое сладострастное, заставляло его пьянеть, а зверя довольно скалиться. Алик видел себя рядом с сестрой, он был неистощим на действия, чувствовал себя неким некоронованным героем всех предшествующих битв между жизнью и смертью. Но что самое странное, он вдруг не ощутил желания излить свой яд. Ему показалось, что яд закончился, а сам он не способен предугадать его верного истечения…
Алик замер внутри цитадели зла. Пьянящее беспокойство крови не вызвало привычного, душещипательного отклика, а многоголосье пережитых страданий перекрыло собой единый, стройный ритм реальности. Он вздрогнул и в ужасе отпрянул от истязуемой, точно к потаенному теплу его промежности, прикоснулись ледяные пальцы онколога. Алик тяжело выдохнул и неожиданно для самого себя расстегнул молнию брюк…
Его пальцы, судорожно выловили, между трусами и рубашкой, липкую от истечений плоть. Теперь вздрогнул Зверь…
«Черт, кажется,  я разрядился в трусы» - эпилептическая мысль рубанула, похлещи любимого им топора.
- Видишь шлюха, что ты натворила?!!
 Алик, с пеной у рта, стиснул предательский орган с такой силой, что в глазах потемнело, а боль вонзилась, невидимым шилом, прямо в затылок.
Алик упал на колени, и теперь Зверь оказался в полном одиночестве. Он с ненавистью глянул в сторону повешенной и сплюнул.
«Сука!» - безумец всхлипнул…
Вяло телепавшийся отросток чиркнул по сто лет немытому полу прихожей, и Алик ощутил всю мерзость этого касания. Раздирающая неприязнь, как резкая боль в анале, когда каменный кал хронического запора дробит геморроидальные шишки, заставила Зверя  встать на ноги. Оказавшись свободными, брюки сползли по трясущимся ногам Алика к самому полу и захватили в свои складки гроздь бледно-сизых слизней, так комфортно чувствовавших себя в сырости щелей. Алик одним движением вернул брюки в исходное положение и слизни, как семечки из перезревшего подсолнуха, посыпались внутрь  с молчаливой раздраженностью, пытаясь уцепиться тщедушными тельцами за редкие волоски на ногах парня.
Алик, не разобравшись, что его так мерзко щекочет, прихлопнул ладонями в зудящих местах. Слизни противно зашипели и расплылись мутными пятнами животного белка. Парню показалось, что и туда добрались его змеиные истечения, он конвульсивно рванулся к остывающему телу, продолжая одной рукой растирать невидимые им трупики слизней еще больше.
«Сука!!» - Зверь захлебнулся от ярости и с таким остервенением рванул молнию брюк, что едва не разорвал пах Алику.
Кроваво-огненные брызги летели в разные стороны, зверь неистовствовал…
Удавка не выдержала такого натиска и оборвалась. Тело невероятным образом перекрутилось в падении и, как нарочно, самым отвратительным образом, повисло у Алика между ног, зацепившись прядью  волос за зубцы, распахнутой ей навстречу, молнии брюк.
«Сука!!» - крик утонул в онемевших от ужаса стенах дома и, обмякнув от ненужности, медленно сполз в потаенные трещины.
И тут родился страх. Алик отрешенно глянул на мертвое тело и ему, с неудержимой силой, захотелось бежать прочь. Нет, не спрятаться от неминуемого возмездия за содеянное, оно не страшило Зверя, а оставить весь кошмар наваждения где-то за своей спиной, именно за своей… что бы хоть на миг, стереть из памяти непотребное в надежде угомонить зверя и не спровоцировать его на новые, еще более ужасающие действия. Алик чувствовал, что на этот раз, выход из лабиринта будет найден… чувствовал, что помощь рядом.»
- Алик не отпустил Зверя, они стали одним целым. Маньяк отбросил тело и, едва не сорвавшись со ступенек, выбежал во двор. Рассвет вспыхнул в унисон с ржавыми языками всесметающего огня боли… моей боли тоже. Я уже не могла отпустить их, теперь они оба принадлежали мне и один из них, стал сильней…
- Ты и в этот раз… просто наблюдала? – Рич, судорожно зажав ладони между коленей, раскачивался как маятник.
- Нет, не просто…
- Отправилась следом за безумцем?! Это конечно не просто… это охота… за чужой трагедией! За чужой, чужой – Болью!!
***
- Пойми, вывернутый наизнанку своей звериной страстью вновь пережить нечто, Алик дал жизнь зверю внутри себя который, в итоге, практически победил его самого! Алик убегал, но вел зверя за собой, а я шла следом, я была готова к любым неожиданностям…
- А вот я, - Рич на секунду запнулся, - даже слушать все это оказался не готов.
«… Алик бежал не в силах остановиться, Зверь не отставал. Они далеко за своей спиной оставляли не только запачканный их деяниями город, а и весь ненавистный им мир. Как запутавшийся в «егерских флажках» волк, Алик пробил своим телом стену ивняка и, вздымая шквал ледяных брызг, ворвался в почти совершенно остывшую реку. Отточенные иглы холода пронзили тело насквозь. Невероятный мышечный спазм оборвал дыхание и скрутил Алика вдвое. Зверь застонал…
Они, медленно, точно желая затянуть мучения, опускались под воду.
Свинцовый панцирь реки вернулся в состояние покоя и ни кто не угадал бы погребенного под ним тела.
Алик свернулся в еще более « тугой калач» и лег на дно. Ему показалось, что дышать, оказывается, совсем не обязательно, даже наоборот, Алику захотелось зарыться в донный ил и остаться там, навсегда, пока он вообще не отучится жить. Но Зверь был другого мнения. Его невероятно раздражали объятия холода, теплая кровь была гораздо приятней.
Взбудораженный мозг отказывался оценивать ситуацию реально. Инстинктивно закрывшиеся глаза ограничили область виденья до предела самосозерцания и замкнули, тем самым, Алика внутри крохотного кокона мнимого благополучия… наедине со Зверем. Попытка спрятаться от зла, сотворенного собственными руками, не удалась. Или подводное течение, или что-то, развернуло безвольно застывшее в невесомости иллюзий тело и несколько секунд раздумывало, толи вышвырнуть его обратно, толи увлечь навсегда в беспредельную тьму вечного успокоения, но видимо решив, что подобная мразь не достойна легкой смерти, река отвергла такое жертвоприношение.
Они всплыли единым комком, сплетенным из мокрой одежды, бессильной злобы и судорожно подергивающихся мышц…»
- Окажись в этот момент кто-либо еще, кроме меня, на берегу, он никогда бы не рассмотрел в этом хаосе живого существа. Что был внешний хаос в сравнении с внутренним.
«Тело самопроизвольно перевернулось, и Алик ощутил теплое прикосновение жизни. Он мгновенно открыл глаза и судорожно вдохнул. Легкие взорвались, как от попавшей в них пули, ноги нащупали дно и, едва разгибаясь, тело, поднялось во весь рост.
Душераздирающий крик услышал лишь берег и крик, оттолкнувшись от безмолвия, срикошетил в березовую рощу. Деревья вздрогнули и поглотили его навсегда. Зверь остался доволен. Алик, испугавшись своей слабости,  вдруг присел и, обхватив голову руками, вновь швырнул общее тело в прибрежную осоку.
Лопающиеся сухие стебли становились похожими на стальные клинки, которые пробивали насквозь и рассекали тело на ровные полоски кровоточащей плоти. Но Алик не чувствовал боли. Только когда он вовсе лишился сил, а вода, донная муть и песок перемешались с кровью до неразличимости, сковав тело тугой попоной, он вдруг затих. Верхняя часть тела успокоилась на кромке берега, а нижнюю -  поминутно тревожили нагоняемые ветром волны…»
- Несмотря на крайне тяжелое состояние тела и психики в Алике еще теплилась жизнь. В нем или в том кто находился внутри, сложно сказать… что-то еще дышало. Пыталось выкарабкаться. На этот раз я нашла в себе силы порвать эту нить, собственноручно. Трагедия должна была пересечь финишную черту. Я пропиталась ею насквозь, как никогда…
«Длительное пребывание в ледяной воде и ужасающие кровопотери сказались на способности адекватно воспринимать окружающий мир. Алик, как сквозь ватные тампоны, услышал тихий голос и внутренне содрогнулся. Особенно ужасным ему показалось то, что голос этот обращался к нему. Где находился он сам, предположить было еще страшней. Зверь хищно оскалился…
Алик, удивленный медленно возвращающимся ощущением собственного тела, почувствовал, что ему под грудь с трудом просовывают твердый предмет, стараясь перевернуть его на спину. Он поддался, сил к сопротивлению не было. Вновь повеяло теплом, и  Алик едва приоткрыл глаза. Мутная пелена постепенно отступила, и он разглядел стоявшую над ним девушку с увесистой сучковатой палкой в руках.
- Ты живой…
- Похоже… - Алик едва выдавил из себя ответ и сам удивился произнесенному, - Помоги мне…
- А тот, другой?
- Тоже…
- Страшно рядом с ним… или страшней без него?
Алик с трудом улыбнулся и отрешенно закрыл глаза. Он прекрасно представлял всю безвыходность своего положения. Еще несколько часов назад живший в нем Зверь, как и он сам, попали в ловушку. Нет, это он заманил в нее обоих. Раздражало только одно, подобная ловушка годилась для жалкого шакала, каковым себя Алик не считал. Зверь тем более…
В одно мгновение они из безжалостных охотников превратились в предполагаемую жертву. Страх кольнул где-то под ребрами, под сердцем. Не привыкший щадить живое, Зверь отчаянно вцепился клыками ярости в самого себя -  в Алика. Ощущение внутренней боли немного отрезвило и они попытались приподняться. Но общее тело больше не слушалось, оно лишь конвульсивно содрогнулось под натиском неизбежного. Зверь бесформенной массой завалился на бок, а Алик удушливо захохотал.
Девушка перекрестилась. Теперь она точно знала что перед ней, так необходимая для нее - Чужая Боль. Ее собственная трагедия этой боли.
- Не отпускай его!
- Не отпущу. Помоги нам всем… и себе тоже, - Алик задохнулся от беззвучного смеха и откинулся навзничь…
Его глаза вновь открылись, и он увидел, что стоит над ним не незнакомая девушка, каким-то невероятным образом познавшая его внутренний мир, а абсолютно голая сестра. Безумец протянул к ней руку, но она отвернулась и пошла прочь. Алик хотел окликнуть ее, но не смог или не успел…
- Прощайте…
Слишком тяжелая тень обрушилась на его голову. Все вокруг медленно тонуло в кромешной тьме, едва угадываемые границы которой, имели почему-то ярко алый цвет. Цвет густой человеческой крови…
Зверь удивленно разжал челюсти. Последнее что он ощутил, оказалось неожиданней всего – вкус своей собственной смерти…»
- Ты, - Ричард покачал головой, - ты убила его…
- Не я… мы. Алик и я.

***
Диктофон сиротливо щелкнул и отключился. Рич казался отлитым из чугуна надгробным памятником, а Лолита неподвижно  лежала на полу, в самом темном углу комнаты.
Мужчина выдохнул, точно выпил залпом не менее литра ужасающего по крепости напитка и огляделся. Не обнаружив, собеседницы в кресле, он порывисто вскочил на ноги и тут же рухнул на пол. Затекшие ноги не слушались и лишь отозвались покалывающей болью. Рич судорожно провел ладонью по лицу:
- Ты где?
- Возвращаюсь, - отчаянно силясь изменить позу, девушка едва шевелила губами.
Ричард повернул голову на голос. Прострация, в которой он  находился, незаметно переросла в еще большую. Девушка уже сидела, облокотившись спиной о стену. Мужчина озадаченно смотрел на нее, словно требовал более детальных пояснений или намека на очередной ход. Державшее его за горло неведенье категорически не устраивало.
Лолита ни как не отреагировала на его взгляд, казалось, что она и сама не знает, как поступить дальше.
- Честно говоря, - Рич с трудом согнул ноги, - мне и сегодняшнего дня многовато было, а вечер окончательно перегрузил… Ты или замкни цепь событий, или…
- Попробую, но мне кажется, что несколько трагедий подряд это смертельная доза. Даже для меня…
- Неужели? Странно, что ты еще жива. А мне каково, не задумалась?
- Задумалась, именно поэтому хочу услышать тебя, без притворства. Юлить не твой стиль, напряги память, верни ее, не прячься, выход всегда есть. Ты слишком долго живешь вне себя, слишком. Так же как я…
- Так же как ты?! – Рич взвился как ужаленный, - Не так! Гораздо хуже…
- Я знаю. Знаю… поэтому следующий ход. Последний. Он причинит тебе боль. Страшную боль! Не мне, нам… крайне необходим твой ответный ход. Умоляю тебя прослушать и услышать только небольшой отрывок, почти финальный. Родивший трагедию ручеек в твоих руках, в твоей душе, в твоем… Это не может продолжаться вечно, Рич… не может!
Жуткий калейдоскоп вертелся в голове Ричарда. Он вновь вспомнил Аню и ту, другую. Он дал слово, просто дал его сам себе, что поможет Лолите в этом бою. Последнем бою. Ей, себе, всем…
Девушка трепетала невероятно. Ее грудь, атакуемая изнутри, напоминала бушующий океан, который был не в силах поглотить берег, но и оставаться в привычных рамках уже не мог. Ее прекрасные ноги, как прибрежные травы, спасающиеся от зноя бесчувственных и безразличных степей окружающего мира, вздрагивали и сомневались в какую же сторону склонить свои изможденные стебли. Сердце ее замерло, предвкушая миг, единственно стоящий того что пережито, того… что бы умереть.
Лолита, не сводя взгляда с лица Ричарда, вставила другую кассету и отмотала какую-то ее часть. Явно не наугад.
Ричард вздрогнул, магнитофон привычно сухо щелкнул и через минуту, точно была перед этим запланированная кем-то пауза, приятный женский голос заговорил…
«… я знаю, той единственной встречи с ним мне не вернуть. Нет, встреча была возможна. Да, именно была! Я что-то не то говорю. Еще одна встреча была, только он о ней не знает. Как он искал меня! Почти год. Только благодаря этим поискам я смогла увидеть его еще раз. Представляешь?! Как девчонка следила за ним до самого дома и ни чего не могла с собой сделать, абсолютно! Видела его лицо, движения, понимала, что страдает так же безмерно, как я. Но не подошла.  Женщины жестокие существа, да что тебе говорить. Ты тоже женщина и так же бывала жестокой… или будешь. Самое обидное, что расстались мы нелепо, впрочем, как и встретились. Был миг единения, понимаешь? Пересказать словами просто нереально. Общались наши души, что ли. Я чувствовала – это взаимно. Но он испугался этого порыва, а может быть, был просто не готов или не понял самого себя. Самопознание зачастую шокирует. Мне кто-то говорил, что есть огромная зависимость между человеком и его именем, судьбой, характером. Может быть, и место встречи накладывает свой отпечаток на дальнейшие взаимоотношения? Ты не поверишь, мы встретились с ним в парикмахерской, я там подрабатывала. Вот тебе сразу и сюжетная линия. Да и потом, позже, когда я узнала его имя, многое пришлось перебирать в памяти. В наше время, наверное, трудно жить ему с таким именем и с таким внутренним содержанием. Мне не хватило сил вытащить себя из раковины до конца, а ему не хватило сил вытащить из капкана реальности собственную лапу. Он отрешенно грыз ее, болезненно с надрывом. Зачем? Я по сей день виновной в том, что прервался наш удивительный полет над праведностью суеты, считаю себя. Он не виноват, он просто оказался не готов. Еще раз прошу тебя, найди его. Очень надеюсь, что мой голос, мои признания он услышит и прочувствует. Очень надеюсь. Но я не жду его, я -  ухожу,… улетаю, как «невзрачная бабочка». Навсегда…»
- Я выполнила обещание. Искала одну, а в итоге оказалась в туго сплетенной сети нескольких трагедий. Страшных и мучительных снов, воспоминаний, прелюдий к боли, дыхания смерти… «…она идет за нами по пятам…». Я устала Рич, но я все равно рада. Вот только девочек жаль…
- Только иллюзорная внутренняя связь. Мимолетная и великая… - мужчина взглядом измерил расстояние и убедившись, что бутылка водки слишком далеко, заскрежетал зубами, - Отдай их друг другу… отдай. Безвозмездно.
- Неужели ты ни чего понял, Рич! – Лолита встала на колени и подползла к мужчине, - Такие люди как Она, как Алик, как Аня…
- Кто??! – Ричард придвинулся к девушке вплотную, - Кто?
- Аня… твоя Аня! Не к ней ли на могилу ты так самозабвенно ходишь. Выпрашиваешь прощение? Его не будет! Ты и только ты несешь крест виновника ее трагедии! И еще одной!! И еще одной… еще одной… еще одной… бесконечная цепь.
- Прекрати!!! – Рич захлебнулся в истерии, - Да ты… ты! Сторонний наблюдатель!! Охотник за чужой болью!! На, бери, ешь ее эту боль… пей льющуюся из-под нее кровь! Что, пресытилась?!
- Успокойся и постарайся осознать непреложную истину. Я повторюсь: такие… люди… не могут… быть… вместе… Им, нам, суждено встретиться только один раз. Один! И жить потом в муках от этой встречи, все отведенное время, если повезет. Или – умереть…
- Аню убил Алик?
- Да. Они столкнулись на «панели»…
- Я понял, понял… - Рич закрыл лицо руками и глухо застонал, - Ты права, это мой крест. Но только мой…
- Не только. В тот момент я уже держала в своих руках все четыре ниточки: Аню, Алика, «невзрачную бабочку» и тебя…
- Сволочь! Ты сволочь!!! – мужчина кинулся на Лолиту и стиснул руками ее горло, - Задушу…
- Давай… - девушка хрипела, но не сопротивлялась, - Еще одна…
- А-а-а-а! – Рич отстранился от девушки и вцепился пальцами в свои волосы, - Ты знала, знала, но не остановила этого урода! Почему?
- Аня мешала мне… Ты был отвлечен ею. Это - путало карты. Ты временно утонул в неверном забвении, неожиданно переросшим в трагедию. Это – закономерно…
- Вместе с Аней я похоронил свою душу, - мужчина замер в сосредоточенном успокоении, - Перед тобой только тело. Да, оно может страдать, испытывать наслаждение, боль, медленно гнить наяву… но все это не оставляет глубокого следа. Та часть меня, которая отвечала за чувственное восприятие происходящего, оказалась выше того, что я мог ей предложить. Она отреклась от меня. Интересно, а у тебя есть душа? – мужчина зло хмыкнул и просто впился взглядом в Лолиту.
- Нет. Моя душа оказалась слишком тяжелым грузом, а может быть моя жизнь стала для нее невыносимой, - девушка едва заметно передернула плечами, - Мы расстались…
- Давно?
- Очень. Скорее всего, в тот день, когда помимо своей боли, я взвалила на ее плечи чужую. А эта чужая, в свою очередь, украла у меня… чуть позже, все тело. Так что нет ни души, ни тела. Оболочка…
- Напичканная трагедиями? – мужчина поджал под себя ноги и развернулся к Лолите всем телом, - Не страшно?
- Мне нет. Это ты боишься, что нечто, с тобой произошедшее, просто привиделось, как в душещипательном сне. Но полно доказательств, что это было! Это на твоем лице следы от витринного стекла, это твоя – похороненная вместе с Аней  душа, исполосована шрамами, которые ты не желал постоянно бередить, и спрятался за мнимое благополучие…
- Ложь… - Рич так стиснул кулаки, что костяшки фаланг посинели, - Все это не достойно самостоятельной жизни!
- Достойно, Ричард… достойно! Потому что другой жизни просто нет. Есть только другая, точнее не такая, смерть…
Девушка порывисто поднялась на ноги и одним движением, дотянувшись до бутылки, как бы невзначай, максимально приблизила ее к мужчине.
У Ричарда начался  такой тремор всего тела, что рука едва приняла протянутую Лолитой водку. Он принялся пить прямо из горлышка, совершенно не замечая, что часть жидкости течет мимо.
Лолита медленно, пользуясь отвлеченным вниманием мужчины, опустила руку себе между ног и вновь присела на пол. Ощущение горячей влаги заставило ее, в неудержимом порыве, податься немного вперед и к Ричарду. Прелюдия закончилась и девушка, едва сдерживая свои желания, стоически переносила так необходимую для мужчины паузу.
Тишину надвигающегося мрака нарушал лишь монотонный стук зубов Ричарда о край стекла.
Допив до дна, мужчина отбросил бутылку в сторону и натужно выдохнул. Казалось еще немного, и он совершенно потеряет связывавшую его с миром нить. Лолита преданно ждала. Она уже приготовила, для них, свою спасительную оболочку, привыкшую принимать самый невероятный груз чужой боли. Ждала, что бы пережить ее вместе…
Тремор исчез так же внезапно, как начался. Рич совершенно уверенным движением достал сигарету и глубоко затянулся…
- Пуф-ф-ф… - мужчина с силой выпустил дым, - Твоя душа, Лолита, поступила верно. Зачем ей мертвое тело? То, которое умирало и возрождалось вновь десятки раз! Ровно столько, сколько трагедий ты хищнически поглотила и пропустила через его недра за все эти годы. Тело не может вечно разрываться между сюриальной жизнью и псевдо смертью, не может. Оно просто обязано выбрать что-то одно. Ты должна выбрать… я должен…
- Я выбрала…
- Не верю! Не верю, потому что сам не способен принять окончательного решения, - мужчина с остервенением загасил окурок о стену, - Не верю…
- Это потому, что ты слаб! Из-за неверия ты упустил «невзрачную бабочку», похоронил душу - вместе с Аней, в отношения с которой не верил, а сам остался существовать! В полном неверии даже самому себе. Просто принимал то, что оказывалось под рукой! Берег себя. Мое же право – за мной! Да, я как бы умираю, но только тогда, когда действительно чувствую смерть. А оживаю вновь, только назло самой себе, что бы в очередной раз пережить еще одну муку смерти…
- В очередной раз… ха! Не дури! – Ричард вновь нервозно закурил, - Когда-нибудь, настанет последний, предполагала такое?
- Конечно! Именно поэтому не жду такого варианта, а иду ему навстречу… ищу его. Ты – ждал, в своем маниакальном неверии. Сейчас-то хоть веришь…
Лолита, слегка приподнявшись, размеренным движением сняла платье. Под ним абсолютно ни чего не было. Ее тело, как и предполагал Ричард, оказалось невероятно прекрасным. Только красота эта излучала не тепло истосковавшейся по любви самки, а ледяной холод гранитного надгробия, не так часто посещаемой могилы души.
Платье бесформенной массой легло на пол и мужчине показалось, что вместе с ним, Лолита отринула нечто сокровенное, то, к чему ни кто не имел доступа. Себя же, наполовину умершую, она предлагала ему. Но он вновь подумал, что это ему только кажется.
Рич наклонился и поднял платье. Лолита вздрогнула. Мужчина аккуратно сложил  «сокровенное» и бережно положил в кресло. Затем неторопливо разделся сам…
- Посмотри на меня, - Ричард был совершенно серьезен, - я не дрожу от близости твоего шикарного, но бесчувственного тела. Потому что близости этой нет, ее просто не может быть. Ты сама призналась, что осталась лишь оболочка! Знаешь, все можно исправить, правда? Просто нам с тобой нужна одна оболочка на двоих, нет, не оболочка… гигантская мясорубка!! Только в ней, одновременно, каждый из нас получит свое. Я – избавлюсь от неверия и упокоюсь с миром, что бы больше не терять, а ты – в полной мере ощутишь мою смерть, мою трагедию, переходящую в твою собственную. Не имитация, а реальность… не мнимое сопереживание, а полный спектр ощущений. Самое главное, что все это, уже ни кто не сможет возродить или пережить вновь… как-то не так, по-своему. Все будет только один раз… последний…
- А такая «мясорубка» есть, - Лолита удовлетворенно вздохнула и совершенно искренне улыбнулась, - Есть. Вот только войдем мы в нее так, как стоим – голые!
- Я согласен. Где она?
- Ты не догадываешься или опять не веришь? – Лолита едва заметно коснулась руки мужчины.
- Я согласен…
- Тогда доверься мне еще раз. Идем в машину…
***
«Мужчина и женщина. Они медленно спускались вниз по лестнице. Лестница не скрипела. Лифт мог преждевременно сблизить их. Они, решили это молча, не сговариваясь. Лолита шла впереди, мужчина за ней. Рич удивлялся своему спокойствию, а женщина - его согласию идти следом. Мужчина едва различал, в полутьме подъезда, детали женского силуэта. Он просто маячил перед ним размытым, молочно-белым пятном. Как бестелесная оболочка. Контрастируя с ним, окружающая их тьма совершенно выпадала из поля зрения. Ричарду казалось, что идут они, в никуда…
Машина приняла их в свою незыблемую твердь. Укрыла от посторонних глаз. Лолита плавно вывела «мясорубку» на пустынную, в это время, дорогу за город. В сторону кладбища…
- А ты, между прочим, хорош собой, - Лолита улыбнулась, - Ну не злись. Я бы не без удовольствия поцеловала тебя. Прямо в губы… честно.
- Не могу ответить взаимностью, - Рич еще сильнее вжался в кресло и прикрыл гениталии руками, - Правда в самом начале знакомства у меня проскочила подобная мысль, но я подумал… мне показалось… я не поверил…
- Так сильно все изменилось?
- Совсем немного. В праве ли я предложить именно такого себя? Моя жизнь, на поверку дня, оказалась детским лепетом в сравнении…
- В праве, - Лолита не дала мужчине договорить, - В праве, потому что это правда!
Лолита умиротворенно откинула голову на подголовник водительского кресла, а Рич, неожиданно для самого себя, положил руку ей на бедро.
- А ты теплая…, - мужчина неподдельно удивился.
- И счастливая! Мы вместе. Вдвоем не так страшно…
- Ты боишься?
- Да…
- Я тоже…
- Тогда вдвоем? – скулы на лице Лолиты дрогнули, - Ну!!!
Мужчина до крови закусил нижнюю губу. Затем лихорадочно быстро поставил свою ногу поверх женской и до отказа вдавил ее хрупкую ступню в педаль газа.
В считанные секунды «мясорубка» достигла критической отметки. Стрелка спидометра сиротливо уткнулась в последний из возможных рубежей. Ричард медленно повернул лицо к Лолите. Глаза девушки спокойно и уверенно смотрели на него в упор. Без страха. Только одно желание – постичь загадочную сущность небытия горело в них ярким, испепеляющим огнем.
Мужчина ужаснулся этой открытости и порывисто вытер стекающую на подбородок кровь…
- Прости…
В ответ Лолита уверенно кивнула:
- …
Женщина совершенно ясно поняла, что теперь этот мужчина, ее мужчина, верит ей и уже ни чего не боится…
Лолита с трудом разжала пальцы правой руки и отпустила стонущий на все лады руль. Потом нежно и трепетно, точно делала это впервые, прижала свои губы к губам Ричарда. Секунду спустя они вместе вывернули руль до отказа. Машина, точно врезавшись в невидимую стену, замерла на миг и тут же взлетела вверх. Перевернувшись в воздухе, «мясорубка» с глухим стуком упала на крышу и, точно сбитая верной рукой кегля, закувыркалась, сминая и дробя на части сидевших внутри. Вызванные на место ДТП Гаишники с огромным трудом выломали передние двери и в ужасе отшатнулись. В лучах фонариков их глазам предстала поистине страшная и странная картина. Два обнаженных и изуродованных до неузнаваемости трупа настолько тесно перемешались между собой в неудержимом стремлении к совокуплению, что мало кто мог с уверенностью определить, какие из частей принадлежат мужскому, а какие женскому телу…»
P.S.
« Ричард очнулся и ощутил вокруг себя ледяной панцирь остывшей воды. Он резко сел в ванне и плеснул пригоршню воды себе в лицо. Ведения отступили. Более реальные события и женщины, к которым можно было прикоснуться, все наслаивалось поверх пережитого одним, безликим пластом. Но время от времени грунтовые воды памяти размывали, сквозь щели подсознания, затерянное в глубине, вынося на поверхность мутный поток иллюзий и изуродованной чувственности, который лихорадочно бился в монолитную стену реалий, но чувствуя свое бессилие, мгновенно просачивался сквозь зыбучие пески, ежеминутно меняющегося лабиринта страстей…
- Я живой…»