Ч1. Гл6. Кафе Фрегат

Глава VI


1
Вот они — эти бердянские улочки... Давно ли?! Давно! Пятнадцать лет тому... Молодая жена Гала. Так ты, Гаврилов, назвал Яну в подражание донкихотоусому Сальвадору. Она была одной из твоих студенток, с кем ты копал сарматские курганы в Барабе. Это потом она в блатную лингвистику ударилась ради заработка, а вначале, как и ты, бредила скифами.

«Моя биография может уложиться в три ночи, которые я не забуду никогда…» — так писал переполненный чувствами венценосный любовник Александр I. Вот и тебе, Гаврилов, не забыть, как поселились вы в отшельничьей, ставшей дворцом любви, «мазанке» на берегу моря. Шевелящие ракушечник на пляже волны-ласкуши. Покачивающаяся лодка, с которой домик казался ирреально-игрушечным. Рыбалка. Бьющиеся о дощатое дно бычки — «стеклярусы», «куцаки» и «шахтёрики». Трепыхающиеся, плоские, как кухонная разделочная доска, камбалы. Тогда-то ты и вымечтал её, свою Диотиму Меотидскую. И хотя она пряталась под именем жены Яны — ну чем она была не оседлавшей скакуна царицей амазонок? Только сейчас и становится тебе ясно, Гаврилов, что ещё тогда она выходила из своего захоронения под Танаисом и вся в великолепном сверкании доспехов являлась тебе ночами. Воительница, нимфа, инопланетянка…
Вроде, так же вьются виноградные лозы по заборам.

«Загаром крылся виноград, забором крался конокрад...» Ну, скажем, не конокрад, а кладокрад. Вроде, всё так же, а такое ощущение… Увы, явившиеся тебе сейчас в обрамленном зыбистыми краями «оконце» трое — ты, загорелый полубог в плавках с Купидоном Сёмушкой на плечах, Яна в бирюзовом блестящем купальнике — ожившей грёзой твоих снов — давно вошли в опустившийся вот на этом самом месте голубой светящийся шар с высунувшимися при приземлении «ножками» и, взмыв ввысь, растворились в синеве. Так уж устроены эти летающие шарики — они подчищают прошлое, втягивают его в себя, высасывая его содержимое, как вкусную слизь из устрицы.
— Купи чего-нибудь пожевать! — вывела меня из ностальгически-сентиментального минора юная атаманша. — Вот баксы.
— Да ладно! Эти баксы всё равно надо будет отправить в Лос-Анджелес Юджину. Я уж как-нибудь на свои…
Она растерянно моргала, не понимая меня.
— Дурила! У иностранцев этих денег!.. Не обеднеют. Они всё равно Россию грабят.
Она настойчиво протягивала мне деньги, отнятые у Юджина. Скосив взгляд и продолжая смотреть на дорогу, чтобы не вмазаться в какой-нибудь высокий забор, за которым бесполезно прятать девчонку от конокрада Яшки-Цыгана, я увидел в одной её руке пачку «зелёных», в другой — куклу Барби, наряженную невестой. Эта кукла поразила меня больше, чем всё остальное, до того виденное. Выходит, пока я прокручивал рулетку аналитичных воспоминаний-сопоставлений и, вертя туда-сюда баранку, крутился по бердянским улочкам, она извлекла из сумки эту забаву и играла! В куколки! Совсем как девочка-мулатка с сооружённым папой фольклорным чучелом из жерди, тыквы и джутового мочала — для завлечения туристов, оказавшаяся не девочкой, а женой мошенника. Что ж это такое?! Ребёнок! И бандитка! Убийца! Вот так загадка для Фрейда-Пуаро!
— Бери! Тут хватит! — протягивала она мне «зелень». — А потом золото толкнём!
— Насчёт золота я тебе уже сказал! А деньги отошлём! Сама пойдёшь на почту — и отправишь! — продолжал я воспитательную работу, не понимая, насколько это была идиотская затея.


2

В кафе «Фрегат» было людно. Сюда, в эту таверну, стилизованную под кают-компанию скрипучей грозы морей петровских времен, мы с моей юной попутчицей прошли, минуя белоснежные пластмассовые столики и стулья, за которыми расслаблялась пестрая курортная публика. Входя, я чуть не зацепился штаниной моих потёртых джинсов за ржавый якорь с обрывком цепи. К тому же мне и моей подопечной пришлось поднырнуть под имитирующие корабельные снасти верёвчатые хитросплетения у входа.
— А, это вы?! — поднялся из-за стойки бара Вещий Олег, чуть было не наречённый мною Жлобовым. — А мы уже успели пристроиться в отеле. Вот теперь решили немного принять за воротник. С дороги-то!
Над его плечом у низкого потолка мелькал быстро сменяющимися кадрами экран телевизора. Кто-то за кем-то гнался. Грохали выстрелы. Летели ошмётья взрывающихся машин. Но супермен продолжал восстанавливать справедливость.
— Можно здесь вот с вами у стойки посидеть? — поинтересовался я, сжав в кулаке брелок-Будду, что как будто бы меня немного успокаивало.
— Что будем пить? — слегка склонившись к стойке, словно опасаясь задеть головой макет подвешенного к потолку трёхмачтового парусника, заглянул мне в глаза бармен, чей смокинг и чёрная бабочка как-то не вязались с общим пиратским колоритом.
Поглазев на разноцветные этикетки в четыре этажа уходящих под потолок бутылок, я скользнул взглядом по обряженному под «герра Питера», похожему на ирокеза манекену с браво эректированными усищами в шкиперском мундире и треуголе. Не хватало только томагавка, а так бы получился абсолютный двойник индейского вождя из нью-йоркского музея. Стоя в углу на вечной вахте, самодержец сжимал рукоять штурвала. Я, конечно, как и он, был за рулём, но мы уже добрались до места. Тут можно приткнуться с палаткой под любой кокосовой пальмой, так что для снятия стресса было и выпить не грех — докручивалась в голове огненная циркулярка, вязнущая в банальных самооправданиях алкоголика.
— Давайте чего-нибудь сосудорасширяющего. Чем-нибудь запить. И как можно больше льда!
— А... Э-э-э? — вопросительно глянул бармен на мою попутчицу.
— Это его дочь, Марина! — подсказал Глобов-Жлобов.
— Ну а для Марины чего?
— Ей колы со льдом и чего-нибудь поесть.
— Я сыта.

Она, в самом деле, плотно подкрепилась двумя хот-догами, когда мы тормознули возле базарчика, чтобы загрузить продуктами мой отощавший рюкзак.
— Ну, тогда колы…

Два тонкостенных бокала и рюмашка отразились в полировке стойки. Рядом в этом зеркале плавали лик моей «дочуры», лицо — погребальная маска спутницы Глобова Клары, бармалеистый «герр Питер», макет корабля и я. Пшикнула распечатываемая баночка колы. Заструилась, наполняя ёмкость, хрустальная верёвочка из горлышка бутылки с ручкой. Брякнул вожделенный лёд. На этикетке бутылки я разглядел надпись «Кузьмичёвская» и старца с посохом, бредущего в сторону златокупольного храма на горе. Опрокинув рюмашку с водочкой, я не мог не обратить внимания на то, как дёрнулся ус «герра Питера». Да и Фёдор Кузьмич на этикетке двинул посохом.
— Знакомьтесь! — отвлекая меня от борений реального с ирреальным, сказал, тепло так приобнимая меня уютной лапищей, Олег. — Это мой старый друг Григорий Ганичев. Бармен милостью божией и хозяин кафе. А какие Гришенька коктейли готовит! М-м-м... — прикрыв глаза, замычал и щелкнул пальцами Олег, будто выползшая из черепа коня змея уже тяпнула его за ногу.

Некоторых вот такие щелчки: «Человек, коньячку!» — весьма даже раздражают, вгоняя в холуйское озлобление на раскрепощённого клиента. Но Гришенька даже бровью не повел.
— Вы обязательно попробуйте, — присоединилась к мужскому разговору Клара. — Коктейль «Алая роза» — вермут со льдом, немного «Токая» и вишнёвый сок. Или коктейль «Вечерний блюз»...
— Не перехвалите! — наигранно потупился Гришенька в белоснежную манишку. — Лучше я налью! Вот хотя бы это — называется «Первая встреча».
— Прекрасно! — восторженно захлопала в ладоши погребальная маска — Клара.

Смахивала она и на умыкнутую из моей квартиры маску полинезийского вождя.
Сняв с полки две первые подвернувшиеся бутылки, виртуоз коктейлевых дел слил их содержимое в четыре ювелирно блистающих бокала. Затем он ловко бросил в них по кубику льда и, артистичным жестом выхватив из-под стойки виноградную гроздь, отщипнул по виноградинке в каждый. Янтарно-зеленоватые шарики-планетки, булькнув, повисли рядом с мини-айсбергами, почему-то напомнив о подпоясанном пеньковой верёвкой Джордано Бруно.

Манипуляции с виноградинками спровоцировали мыслишку о том, как, подобно Джеку-Потрошителю, в далёком 1888 году соблазнявшему своих жертв виноградом, бард околдовал мою жену песенкой про зарытую в землю виноградную косточку. Да-да! Всё оно так! Всё сходится! Ведь в конце концов, констебли находили виноградные грозди в руках несчастных жриц ночи. Я прямо-таки увидел их сжатые в предсмертной конвульсии пальчики, выдавливающие чистейший сок желания в винную бродильню лондонских клоак. Я почувствовал, как этот сок брызнул мне в лицо. Я учуял запах колдовского вина. Но где же та — нужная мне косточка — не в силах была унюхать ни одна собака! В кровавом ритуале, совершаемом обладателем саквояжа с хирургическими инструментами, содержалась библейская реминисценция: «Груди твои… виноградные кисти». Да и происшедшее со скифской принцессой в Нью-Йорке с её побегом из музея и последующей серией убийств тянуло на цепь ритуальных оргий. Я уж не говорю о том, чего она понатворила в Новосибирске, на прощание вселившись в памятник Ильичу, трансформировав крышу оперного в бубен, обратившись из Великой праматери в Великого Шамана и начав камлать так, что приход огненных веретён из пролома над городом утроился, как божилась игуменья Колыванского женского монастыря сестра Мария, наблюдавшая знамение во время Великого поста.

— Вот! Вот это класс! — восторгался Олег.

Я взял свой бокал, оглядываясь. Моя «бэби», разрушая имидж непьющей школьницы, ухватилась за точёное стекло с алкоголем, словно с самых пелёнок глушила винище стаканами. На стене я обнаружил картину — багет, холст, масло. Мазня воспроизводила бытующую здесь легенду — Якоб Брюс вперился зловещим взглядом в кристалл; прорывающийся сквозь свинцовое облако, входящий в прозрачный камень луч, подобно лучу лазера, прожигал дыру в стене крепости турков.

Можно было разглядеть пророчески воспроизводящий происшествия на бензозаправке взрыв, обломки стропил, летящие в стороны клочки человеческих тел, фески и ятаганы. (Когда Сенечка был совсем маленьким, я любил ему читать сказку, в которой рефреном шло — «и пойдут клочки по закоулочкам»; теперь я сам превратился в блуждающий клочок чего-то бывшего прежним Гавриловым, распавшегося после того, «как выскочила, как выпрыгнула» из могилы алтайская мымра.) Отметив про себя историческую неточность с названием кафе — всё-таки в Азовской баталии великого Бом Бар Дира участвовали галеры, брандеры и галеасы, а не фрегаты, — я был слегка удивлен скоростью коммерциализации местных легенд. Начиная с пиратской свирепости облика славного отпрыска рода Романовых до названий фирменных напитков, среди которых я, конечно же, обнаружил и водку «Герр Питер», и наливку «Азовское сидение», и коньяк «Кристалл Брюса», — всё было приспособлено для привлечения туристов.

Да и напиток, изготовленный барменом Гришенькой, был совсем не плох.
Немного отпустила тянущая тревога, вонзившаяся остреньким льдистым осколочком там, где то учащённо стучит, то замирает. Когда из красного «Запорожца» выпал на меня труп с ножом, воткнутым посередь белой майки, так замерло, что, прежде чем снова завестись, захлёбывалось, как обкушавшийся горючки карбюратор. Моё туда-сюдао понемногу приходило в порядок. Но всё ещё некуда было деваться от вездесущей, отбрасывающей тень рукояти ножа...
О, этот тёмно-бурый циферблат-клякса! Товарищ Сухов, дорогие члены учёного совета, замерял время простым способом: втыкал сапёрную лопатку в песок и — вот тебе тень-стрелка! А рядом торчала лысая башка басмача, закопанного в бархан по горло. Мы с моей «приёмной дочерью» почему-то не закопали прирезанного лысого дядю с пятном на майке, алым, как кубанское вино в недопитой бутылке, формой напоминающим… Знаете, всегда что-нибудь одно напоминает что-то другое. И сбивает с толку. Мы не прикопали улику, а надо было. Хоть бы и не совсем! Хоть бы до подбородка! А голову бы отъели голодные, как бездомные новосибирские собаки, приазовские шакалы или отгрызли ёжики…

Насчет шакалов ты, конечно, загнул, Гаврилов, а вот собаки… Бродячие собаки и здесь такие же голодные и трусливые — кинь камень — поджимают хвост, разбегаясь. Как они досаждали нашей экспедиции! Стоит вскрыть могильник — сбегаются: нюх! Вот и у репортёришек тоже. Нюх на «жареное», как у голодных облезлых псов на падаль. А там уже не отличить правду от дезы. По крайней мере, газеты писали: у трупов, найденных в мусорных контейнерах по столицесибирским дворам, не только сердец не доставало, но были отгрызены уши и носы… Да пусть бы и не обглодали её, пусть бы она высохла — та голова басмача, стала бы чем-то вроде символа войны, намалёванного не помню кем уж там из сюрреалистов… Тёмно-красный растекающийся циферблат на груди и тень от рукояти ножа в виде грифона с глазом-карбункулом. Тень-стрелка. В твоем, Гаврюха, набитом всякими ненужностями кабинете на третьем этаже «хрущобы» на стене висит акварельная копия репродукции одной из картин Дали, сделанная подававшим надежды сынишкой-Сёмушкой. Копия — импровизуха, шизня какая-то. Сине-зелёный циферблат на чёрном рояле, застрявшем в песках. Что он делает там — этот рояль? Среди дюн, среди барханов, на берегу моря? Море такое лазурное. А стрелки растёкшихся часов — потекли, поплыли. Всё кривое. Правда, не кривее, чем поехавшая сикось-накось мордень кадычного-закадычного друга, когда лежа щекой в прохладительном салатике созерцаешь сквозь магическое бутылочное стекло, как он удлиняется, дезинтегрируясь на судью, прокурора, адвоката, заседателей. Вот такое оно — постоянство памяти. Растёкшееся время. Ни прошлого. Ни настоящего. Ни будущего. Вакуоль какая-то. Вон как море за окном, стилизованным под иллюминатор. И если бы не силуэт причаленного к берегу белого гидросамолёта, если бы не мачты яхт, если бы тут суковатое дерево воткнуть. И чтобы на его иссохшем сучке тоже циферблат вроде стекающей с края сковороды недожаренной яишни из уже кокнутого яйца... Вот такие часики. А в них вместо шестерёнок — муравьи или мухи.

3

— Ты знаешь, Олежка! — переключая меня с сюрреального на реальное, склонился бармен к новому моему знакомцу. — Я тут такой аттракцион задумал! Катание на гидросамолёте! Вон, видишь за окном? Я его пока ещё не купил, только арендовал здесь, на аэродроме, тут недалеко. Но собираюсь купить…
— Вот этот? — кивнул Олег на белый, как мечта об эмиграции, самолёт в кругляке фальшивого иллюминатора.

Но сам смотрел не на самолёт, а чуть в сторону и вбок, на экран телевизора, слегка наезжавший на окно, где разливалась предвечерняя лазурь. Нежная, словно циферблат, свесившийся с крышки беззвучного рояля или костлявой ветки.

На экране всё полыхало и взрывалось. Багрово-малиновые клубы валили, подступаясь к белому-белому гидросамолёту за окном. Супермен отстреливался от преследователей из помпового ружья двенадцатого калибра, несоизмеримого с миниатюрным пистолетиком, изъятым мною у девицы. Ну и, понятно, попадал прямо в бочки с бензином, будто в том ему помогал хищно вперившийся в кристалл Якоб Брюс. Да и сам-то пришелец выглядел сущим бесом, воплощённым чарами чернокнижника из пронзившего облако луча. Инопланетянин уже минут десять носился по какому-то гигантскому складу бочек с ГСМ. И рядом с ним, не отставая, бегала огневолосая, словно со снопом языкастого пламени на голове, узкобёдрая девушка в обтягивающих белоснежных джинсах, майке, под которой не было лифчика, с большим чёрным пистолетом в маленьком кулачке.

— Во лупит! — оторвался от бокала Олег. — А партию вот таких белых кроссовок, как на ней, я только что неплохо толкнул оптом в одном шахтёрском городке. У этих стахановцев, которые выходят из забоя чёрные, как негры, необыкновенная тяга к белому…
— Представляешь, какой бизнес! — продолжал Григорий. — Сажаю я в эту этажерку богатого клиента, и — фью-ю-ть! Клиент в восторге! Клиент платит! А если организовать обучение?! Ты ж знаешь, я лётное окончил, боевой как-никак офицер! Я ведь здесь летать начинал, — опустил он «секретную» подробность о недалёком месторасположении аэродрома ВВС. — Я на свою лётную пенсию эту халабуду завёл. А щас, думаю, санаторий надо покупать! Отель делать...

— Ты же прошлый раз говорил о том, что будешь показывать туристам неопознанные объекты, летающие тарелки или как их, ну, те, что ты преследовал на «Миге»...
— С тарелками я теперь вот здесь — всерьёз и надолго — холодные и горячие закуски. Да и тягу клиента к мистике и чудесам мы учитываем — наладили производство волшебных кристаллов Якоба Брюса. Мелочь, сувенирчики, но — тоже доход…
Григорий сунул руки под стойку и выставил на неё две шкатулки. «Дочура» и Клара тут же извлекли на свет по переливчатому кристаллу на цепочках. Восторги приобщения к волшебству на какое-то время заняли внимание дам.
— Ну а насчёт ракет-призраков, кораблей-излучателей, — продолжил предприимчивый Григорий, — так это тоже будет входить в аттракцион…

Я насторожился. Это был второй после Юджина Барлоу бывший военный летчик, от которого я слышал о ракетах-призраках как о чём-то действительно существующем.
Что касается меня, то, даже блаженно ощущая под языком холодящую ледышку из бокала, я не мог уверовать в бредни прибабахнутых уфологов, которым в раздробленной нами с помощью альпинистских ледорубов откопанной на плато Укок глыбе льда мерещился «законсервированный» корабль пришельцев. И всё лишь потому, что, давая журналистам интервью, при описании этого самого созданного природой естественного морозильника я обронил фразу «ледяная линза». Впрочем, вполне возможно, бармен начитался журнала «Паранормальные явления» или ещё чего-нибудь в том же духе, где до бесконечности мусолятся эти фу-файтеры: отснятые на фотоплёнку веретенообразные свечения, круглые «тонзуры» в пшеничных полях с красиво примятыми колосками, на которых якобы совершались приземления НЛО и прочая лабудень...

— И как же ты станешь инопланетян вызывать?
— Просто буду курсировать в том месте, где преследовал ракету-призрака. Это здесь недалеко, пять минут лету, — проболтался он всё-таки насчет дислокации стратегического объекта.

— Ты посмотри, что вытворяет! — не отрывался от экрана Олег.
Наши дамы, совсем как Брюс в кристалл, тоже вперились в «ящик». Да и все, кто сидел за столиками в кафешке, и даже некоторые из прохлаждавшихся за его пределами, отслеживали происходившее на экране. Супермен-пришелец в кабине боевого вертолёта пикировал на крышу автомобиля, мчащегося по шоссе. Она, великолепно-рыжая, была рядом. Холодный блеск сузившихся глаз. Решимость. Ай да дева — червлёна челка! Автомобиль несётся вдоль забора, за которым стоят гигантские ёмкости с горючим...

— Ма-а-фия! — ни к селу ни к городу лениво прокомментировал толстый дядька за ближайшим столиком с банкой пива в кулаке.

Кинокамера подробно воспроизводит: палец нажимает на кнопку. Радиоуправляемый снаряд срывается вниз. Вертолёт взмывает в растёкшуюся, как забывший о времени циферблат, лазурь. Оглушительный взрыв заставляет содрогнуться батареи бутылок на полке, покачнуться парусник-макет над головой элегантного, как рояль в дюнах, бармена, убеждая в том, что заложенные Бом Бар Диром под стены Азова мины имеют свойство взрываться даже на таком почтенном расстоянии.

— Ты вот, Гришенька, спрашиваешь, где карбованцы взять? Про какие-то там энлэо фантазируешь, со стекляшками вот этими возишься. А толкнёшь партию моего товара — вот тебе и живое бабло. Отеля, конечно, не купишь, но всё-таки, — прокомментировал Глобов-Жлобов героические кувырки мафиозной, напичканной героином машины на экране. Авто кувыркалось долго и красиво. Из распахнувшихся дверок прямо в огненное пекло валились чёрненькие фигурки мафиозников, не выпускающих из рук короткоствольные автоматы. По ним под бойкую музычку полезли вверх бесконечные титры на английском.

— Я теперь, Гришенька, завязал с чартерами в Стамбул. Теперь ведь можно в Первопрестольной, в Лужниках хорошо закупиться. А ты, Гринь, — ракеты-призраки, корабли-излучатели... Мало тебе, что тебя генерал через психу дембельнул, КГБ прессовало? Зачем тебе всё это? Вот эти тёмные очки, шорты толкнёшь — и будут бабки. Клар, покажи...
Под эти тары-бары Клара расстелила на стойке бара трусы с пальмами, произрастающими. Остров. Вода. Кокосовые деревья. Белое крылышко паруса. Вот куда бы с палаткой! Ведь на Бердянской косе, сколько ни фантазируй, не водится пальм, с которых падают в руки коричневые волосатые шарики с ароматным, утоляющим жажду содержимым!
— Да беру я, беру твой товар, — скуксился бармен Гриша, поправив на кадыке бабочку, и сунул трусы под стойку. Туда же отправились и две шкатулки со стекляшками, к которым Клара и невольно мною удочерённая уже утратили интерес.

4

В это время на экране появился я. Потом улыбающийся череп царицы амазонок в короне и с бунчуком рыжих волос на темечке. Я что-то говорил. Но ничего не было слышно, потому что поверх моего голоса чего-то там «бакланил» (если пользоваться лексикой так и не изданного женой словаря) о скифах и амазонках чужой голос. Потом появился с микрофоном знакомый мне мужик в трусах с пальмами. На фоне что-то догорало. Дымя куда менее эффектно, чем в предыдущем телесюжете. Мужик говорил о нападении на археологическую экспедицию. Потом видеокамера сместилась на два обугленных, как головёшки, трупа. Дальше на экране возник фоторобот...

Непроизвольно сжав в кулаке Будду-брелок, я оглянулся. Все находились на прежних местах. Напрягшееся для пружинистого прыжка бедро как-то особенно отчётливо ощутило в этот момент, что в кармане хиппово-зашорканных джинсов лежит маленький, как пистолет-зажигалка, «Бэби». Схватить «малышку» за руку, бабахнуть два раза для острастки в воздух и — в машину. А там... Все глядели на меня. Включая бармена и Олега с его подругой жизни с немигающим взглядом сгубившей его змеи.

— Господа! — наподобие шоумена обратился к публике тот, кто должен был принять смерть от коня своего. — У нас в гостях... Да что вы все такие смурные?! У нас в гостях — Александр Гаврилов! Тот самый археолог с дочерью Мариной. Он откопал мумию царицы... э-э!
— Амазонок! — всё ещё тискал я Будду в кулаке, уже держа палец всунутой в карман руки на спусковом крючке. Предварительно, понятно, сняв «игрушку» с предохранителя, я поклонился, словно дурашливый персонаж студенческого театра миниатюр. На радость академгородковскому бурсачеству мы поставили пьеску «Еретик» сочинения Серёги Потятова, ставшего позже секретарём факультетского парткома. В пьеске сочинитель очень убедительно играл инквизитора-иезуита, мне досталась роль воплощавшего торжество разума Джордано Бруно; с тех пор меня всё время подмывало взойти на какой-нибудь костёр ради истины.

Я был на взводе. Не только мой указательный, но и сам я извивался на крючке. Он — на спусковом. Я — на крючке у таганрогского ФСК. Где гарантия, что кто-нибудь из них не «подсадной»? Оставалось только взвести. Нечто аналогичное экранной пукалке в руках только что излучённой на флуоресцирующую поверхность экранного стекла героини боевичка, жгло ладонь. Взопревшая кожа ощущала мелкие рубчики на рукояти. Всё уже готово было, чтобы, сфокусировавшись, перетечь в это кафе и — воплотиться.

— ...Да-да, амазонок! — эхом подхватил Олег, повышая шансы вероятности принять смерть не от коня, а от меня. — К несчастью, на экспедицию напали грабители!
Фоторобот всё ещё маячил на экране.
— Представляете, господа, на таможне мою жену спутали с бандиткой. А ведь, правда, — похожа?! — продолжал неугомонный гаер-коммерсант, рисковавший стать первой мишенью. К тому же силуэт «качка» сильно напоминал «матрёшку» на стрельбище в учебке.
— А что, она у тебя ничего! Пусть приходит на нудистский пляж! — крикнул голый, в одних плавках, посетитель заведения, махнув рукой с зажатой в кулаке банкой колы.
Баночка светанула в глаза неприятным тревожным блеском. Воображение выдало: я выхватываю «Бэби» — выстрел — разрывная пуля отшибает кисть не успевшего сорвать чеку. Визг. Брызги крови. Кисть с зажатой в ней гранатой кувыркается в воздухе, я делаю прыжок — ловлю «кокосовый орех», внутри которого вместо бисквитной мякоти и прохладительной влаги запечатан огненный джин. Но это только воображение. Пока что реалист не дает завладеть мной неадекватному фантазёру, и тормоза держат. Не в пример героям вестернов не обращая внимания на то, что рефлекторным движением потянувшегося к кобуре ковбоя я сунул руку в карман, публика с ликованием беззаботных детей кидается в розыгрыш с опознанием.
— Похожа!
— Не очень!
— Вылитая!
— Ни фига не похожа! Я и то больше смахиваю...
— Ха!

Прототип фоторобота, алкоголизируясь, невозмутимо допивал коктейль. В телевизоре мелькнули обгорелые, разбомбленные с только что настигавшего мафиозный автомобиль вертолёта руины бензозаправочной, показались два словно свалившиеся с небес после кувырков киношного автомобиля грифельно-чёрных трупа таможенников, лежащих карандашиками друг подле друга; они почему-то напомнили мне десантников со среднего уровня с упрятанными в заплечных рюкзачках слюдянистыми крылышками. На экране полыхало и коптило чёрным. Режиссер умудрился подмонтировать вполне предсказуемое — произошел перескок во времени — и в кадре возник корчащийся на огне, отворачивающийся от протягиваемого монахом креста еретик.

 Обратный переход из Средневековья в современность кинокамера, как и следовало ожидать, произвела через зрачок погибающего вероотступника: ему предстояла жизнь вечная и путешествие через века, вследствие которого из отравленного парами алхимической лаборатории колдуна он должен был превратиться в археолога, выпустившего из колбы духа неуправляемой реинкарнации.

Пришлось вернуть предохранитель в исходное положение и, оставив «Бэби» в покое, сохранять свое инкогнито за кулисами моих широких штанин вместе с Буддой-брелоком, а не предъявлять собравшимся доказательство моей дееспособности в качестве стрелка наподобие молоткастого-серпастого из стихотворения пролетарского поэта. Чтобы закрепить достигнутое состояние внутреннего равновесия, я хлопнул ещё два раза по сто и, в качестве освежающе-прохладительных леденцов отправив под язык дотаивающие льдинки, поднялся из-за стойки, чуть не уколовшись глазом об иглу бушприта, торчащую из носа игрушечного парусника.
— Пойдём! — потянул я за руку девчушку, чей фоторобот, несмотря на старания отдела по борьбе с организованной преступностью и усилия свидетелей, в том числе и мои, столь же мало соответствовал внешности оригинала, как и акварельная копия с творения Сальвадора, намалёванная подающим надежды Сёмушкой. И откуда у него взялся чёрный рояль среди барханов? У Дали рояля, кажется, не было. Какой-то квадратный бархан — был. А до рояля Сальвадор не додумался. И до моря вдали — тоже. Или я что-то путаю? А, точно! Ведь у него же две такие картины! «Постоянство памяти». И — «Разложение постоянства памяти». И ещё голая Гала, именем которой я назвал свою жену Яну. Атомная Леда на парящем в магнитном поле троне. И лебедь. Точнее — гусь с пенисом под белоснежными перьями. Два гуся. Как на чашах весов — с двух сторон. Соединение-разложение. Вот-вот, оно самое. Будем соединяться, разлагаясь. И разлагаться, соединяясь.

5

Возвращаясь в машину, я ощущал себя, как боцман, все ещё не отделавшийся от ощущения жестокой качки, хотя вот уже трое суток как лечился от всех болезней малагой и услугами прожжённых портовых шлюх. Машину надо было куда-то пристраивать. Об этом напоминало закатывающееся за водянисто-розоватый горизонт солнце. Бармен Григорий и Олег подсказали: автомобиль можно приткнуть у Василия, заведующего компрессорной станцией и аттракционами отеля «Золотой дельфин».

Я вставил ключ зажигания и завёл мотор. Движок работал ровно и ритмично. На кольце ключа подрагивал миниатюрный, похожий на Ма Фу Ланя, Будда. Тут же висели два блескучих ключа от нового английского замка — его я врезал после того, как обчистили мою квартиру, повозившись-таки перед отъездом со стамеской, молотком и отвёрткой. Один ключ я вручил великовозрастному оболтусу Сёмушке, завалившему экзамен на юридический. Второй — жене моей Яне. И ещё два оставшихся надел вот на это кольцо. А обручальное-то своё давно свинтил с безымянного и зашвырнул в тёмный угол выдвижного ящика, где его прибрала свившая паутинное гнёздышко чёрная вдова…

Сквозь лобовое стекло машины, подрагивающей в нервном ознобе нетерпения, — сорваться с места и мчаться, мчаться, мчаться, — хорошо было видно тёмно-сизое, в золотистых отблесках закатывающегося солнца, море. Внезапно налетевший ветер смял штилевую гладь. Накатывающее от горизонта румянощёкое облако напомнило изображения Гиперборея на старинных гравюрах. У берега ходили буруны. Волны покачивали белый гидросамолёт. Маятниками метрономов кивали мачты яхт.

Подававший надежды Сёмушка начинал обучение в музыкалке на фортепиано, и метроном нужен был для того, чтобы отрабатывать чувство ритма. Спотыкаясь на ступенях, катафалк с музыкой затаскивали на третий этаж всем мужским составом кафедры мировой истории. Среди помощников были тогда ещё не поднявшийся до секретарей факультетского парткома специалист по Древней Руси, побузивший и в обществе «Коловрат», и в «Союзе возрождения Руси», а позже крепко призадумавшийся о православных корнях, Сергей Юрьевич Потятов, помогали и тогда ещё только намеревавшийся поступать в аспирантуру контактёр Слава Клунин, и доцент-египтолог Самуил Рувимович Гладов, и Стас с Яковом.

Мой Сёмушка, с десяти до тринадцати лет вымахавший из мини-вундеркинда в акселерата-вахлака, переключился с «Детского альбома» Чайковского на альбомы концептуальных групп, стал тусоваться среди панковой молоди в переходах метро и на газонах у оперного, чему я не препятствовал, вспоминая свою молодость неформала, бузотёра, альтернативщика. Да ведь и Яна принимала участие в наших факультетских антидогматических акциях протеста, активничала в Рериховском обществе, вникала в тайны кармы. И вот колесо сансары произвело свой неумолимый оборот. Карма состояла в том, что с тех пор, как Сёмушка упросил Яну купить ему электрогитару, фортепиано покрывалось пылью, а сынуля сколотил группу «Тутанхамон» и принялся сочинять некрофиличную музыку в стиле хеви-метал. И он достиг не меньшего, чем Блэкмор, умевший изобразить в звуке удары заступа могильщика о кладбищенскую землю. Репетиции-шабаши тинейджеры устраивали в нашей «хрущёвке». Соседи жаловались в милицию и ЖЭУ, явился, словно восставший из гроба, участковый. В конце концов я уговорил ребятишек найти другое место для репетиций — и они ретировались в гараж. Но тут Сёмушка уболтал маму купить ему мотоцикл — и хотя это был далеко не «Харлей», набренчавшись на гитарах, патлатые рокеры осёдлывали размалёванные «мотики» — и, пронесясь по Морскому проспекту, вылетали на Бердское шоссе. К спине сынули прижималась белокурая бестия в кожаной куртке с заклёпками — и, кайфуя от выплеска адреналина, они неслись, лавируя между звёздами фар встречных машин. Явившись в гараж после очередной поездки на Алтай, уважаемые члены родительского комитета, я был обескуражен: в углу, загромождённом колонками, ударной установкой и замусоренном банками из-под пива, я обнаружил на стенах разбегающихся в свете фонарика паучков свастик.
«Рокерский гитлерюгенд!» — подумал я тогда про себя, но не стал давить нравоучениями на неокрепшую психику подростка. И потом пожалел, что дал слабину: он всё-таки завалил вступительные экзамены. Но если бы только это! Тогда же в гараже я наткнулся на нечто похожее на кресло дантиста с прилаженным к нему шлемом, подсоединёнными к усилителю проводками, но не придал значения этим импровизациям юных техников, а зря. Я ещё на что-то надеялся, не осознавая того, что ребёнок потерян. Из мальчонки, с которым мы резвились, как морж с моржонком, на академгородковском пляже, рисовали, паяли, собирая транзисторный приёмник, и коллекционировали марки, Сёмушка затвердел в непрошибаемого Семёна. Из пушистого птенчика семейного гнездышка он окуклился в колючее комнатное растение. Зелёное, нуждающееся в солнышке, тепле, месте на подоконнике, но вполне обходящееся без увлажнения нашими нотациями и наставлениями на путь истинный. Тронь — и поранишься об острые шипы…


6

Я уже хотел потихонечку трогать, как вдруг из-за крайнего среди выставленных на улицу столиков поднялась парочка. Длинновласый мужик с изображением какого-то неизвестного мне рок-музыканта на майке, сам как две капли похожий на него, в шортах оранжевее песенных неба, солнца, моря, верблюда и загорелая, как Чамба-Чамба, мамзель — переростком детского хора Дома пионеров при ём. Взгроможденный на капот кинг-конговский кулак выглядел впечатляюще. Ямщику пришлось немного попридержать своего скакуна, чтобы не придавить ринувшегося наперерез машине дяхана.
— Подбрось, старичок! — попытался супер-орангутанг из неандертальских мальчиков восстановить нарушенную алкоголем артикуляцию.
— Садись! — кивнул я, не обращая внимания на скуксившуюся в недовольной гримаске мою попутчицу.
Рокер на майке, патлатый мужик и его тропически-яркая подружка упали на заднее сидение.
— Я тоже с вами! — дёрнула на себя дверцу трогающейся машины и бухнулась поверх взявших на абордаж мою «Тойоту» двух пьяненьких матросов «Фрегата» кучерявенькая юнга в огромных, как спасательные круги, блюдечках-очках и платье-тельняшке.
— О! А я тебя знаю! — воскликнул поддатенький пассажир. — Я тебя только что видел по телеку. Ах да, и Олег же тебя представил. Будем знакомы — Кирилл, руководитель группы «Блюз». А это Вика и Лика — мировые девочки. Щас едем ко мне. Я снимаю в «Золотом дельфине» номер. Я им обещал сыграть «Лав стори» и что-нибудь из Армстронга. Гуляем.
— Едем! Едем! — ликовала юнга в тельнике.
Трогаясь, я обратил внимание на то, как недовольна Марина тем, что я подсадил попутчиков. Ещё бы: её фоторобот...
— Да, старик! — словно продолжая мои мысли, обнял Кирилл подружек. — Тебе не повезло! Такая находка! И — грабанули. Там что-то по ящику говорили про сенсацию века. Про царицу амазонок! Неужели? Ты знаешь, я историк по образованию, а джазом увлекся в студенчестве, ну и в Доме пионеров дудел малёха, а потом пришлось подхалтуривать лабухом, на похоронах. В студенчестве. На джазе много не заработаешь. Одни проблемы с КГБ. Знаешь? Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст. У Василия Аксёнова про это есть. А вот траурный марш Шопена — это да! Ну и его ведь можно синкопировать под спиричуэл. Немного драйва для кайфа — и вперёд. Слышь, старичок?
Я молчал. Марина, или как там её — эту девицу, с которой мы оставили на съедение жирным мухам и ожившим часовым шестерёнкам-муравьям труп владельца «Запорожца» — тоже безмолвствовала.
— Ничего! Не отчаивайся! — пустил музыкант мне в ухо горячую, напоённую винными парами и запахами кавказской кухни струю, словно это было не ухо, а мундштук сакса. — Менты ищут-рыщут! Может, и найдут. Ну и потом — фоторобот. Я его в газете видал. Да и по телеку постоянно кажут. Теперь эта деваха далеко не убежит! Хотя — это же хохма! Фоторобот! Все смазливые бабенки на одно лицо! Во! Вот — Вика! Та чувиха — вылитая Вика! Да и на Лику смахивает!

Он совал мне под нос смятую газету, где был отпечатан серенький прямоугольничек, а в нём всё та же застывшая, неживая, среднеарифметическая маска женского лица. Марина отвернулась и смотрела в боковое окно.
— Ну я ж говорю — точь-в-точь Вика! — совал он мне в лицо вчерашнюю местную прессу. — А ну, признавайтесь, девоньки, хто из вас! Где золотишко сховали? Ась?
И я увидел в зеркальце заднего вида, как он скорчил страшную-страшную крюгеровскую гримасу.
— Это я! Это я! — ликовала юнга, тараща на меня в том же зеркальце сквозь очки-иллюминаторы глазищи, смаргивающие ресницами, как две попавшие в сачок энтомолога тропические бабочки — крылышками.
— Нет, я! Я всё это золото сдала в чемодане в камеру хранения на вокзале! Восемьдесят кэгэ в слитках! Нет — в браслетах, монетах, серёжках! Вчера по телеку про какие-то тайны было... Золото остготов! Поехали на вокзал! Вот — квитанция! Гульнём...
Я был непроницаем, как Будда-брелок. И всё-таки этот балаган действовал мне на нервы. Марина молчала. Тут уж было явно не до даосийских поисков душевного равновесия.
— А хто из вас, признайтесь, изжарил двух таможенников? Хто бензозаправку изничтожил? Хто из королевы бензоколонки сделал труп болонки? — продолжал куражиться саксофонист, подливая масла в огонь, на котором помаленьку накалялись мои нервы. — Они же, таможенники, старались, бедные! Контрабандистов выявляли! А вы их из этого, ну... Та-та-та! Так, што мозги — навылет. А тут ещё цистерна с горючкой. Ах! Вот незадача! Недосмотр с досмотром вышел! Граната! Бумс! И всё горит! Или не видели по телеку? Ну а мумию! Мумию куда дели? А? То-то и оно!

И, изображая ожившую мумию, он опять скорчил гримасу в духе Крюгера.
— Это я их всех! — поддерживая дурацкий мини-капустник, грозно выставила Вика пистолетиком пальчик и упёрла наманикюренный ноготок в лоб саксофонисту, продолжавшему обнимать обеих. — Это я их, гадов!

В этот момент перед лобовым стеклом, словно вынырнув откуда-то сбоку, из-за поворота, из-за пирамидального, похожего на банный веник тополя, из-за мочковато-развесистой акации, нарисовался милицейский жезл. Готовый преследовать, сжигая резину колёс в бешеной погоне, «бобик» с гостеприимно раззявленной дверкой и пока что выключенной мигалкой прятался за кустами неподалёку от краснокирпичного здания санатория.

Вслед за жезлом в поле зрения возник милиционер в сизой форме, фуражке «под Штирлица» и с пузатой кобурой сбоку от вакхически обвисшего живота партайгеноссе Бормана.
— Ваши документы! — козырнув, словно отмахиваясь от надоедливо лезущей в глаза мухи, заглянул он в салон, спровоцировав мыслишку насчет хохла и сала. Подозрительно осматривая меня, Марину, опять нацепившую на свои конопушки солнцезащитные очки, и развесёлую компашку на заднем сидении, ходячий бекон медлил. Сую руку в карман и сжимаю там похолодевшей ладонью ещё не успевший остыть пистолетик. У этого животика в милицейской фуражке наверняка есть фоторобот моей подопечной! Итак, я выхватываю «Бэби», руку — в открытое боковое окно и, пока мент успеет хапнуться за кобуру, бабахаю ему под ребро. (Таков закон вестернов: опоздавший — покойник!) Гаишник падает. Девицы визжат. Ну, кроме моей попутчицы с фоторобота, конечно. Она-то — стреляный воробушек! Это все фантазёр подбрасывает мне мелькающих картинок, как два чёрта с лопатами на ягодицах зека — уголька в топку. В то время как реалист, даже не выпадая из квадратиков комикса в руках скучающего мэна в широкополой войлочной шляпе и сигарой в углу ухмыльчивого рта, всегда готов обнажить ряд безупречных зубов и выпустить изо рта «пузырь» с приветственным «How are you?» внутри.

Документы у меня всегда наготове. В том смысле, что в водительские права я не забываю вложить пару-тройку дензнаков. Взяв бордовенькие, как профсоюзно-санаторная кирпичная стена, «корочки», и как ни в чём не бывало сгребя карбованцы в качестве аванса за обеспечение Полнейшей Безопасности на дорогах, «коп» суёт их туда, где пресекается малиновый кант на галифе. Свершив сей международный ритуал, он возвращает мне ксиву, даже не заглянув в техталон. Оборотень в погонах козыряет. Я, ваша честь, прячу документы в бардачок — правой, а в левом кармане разжимаю занемевшую ладонь; «Бэби» высвобождается от хватательных рефлексов, прижатый к моей пружинистой ляжке натянувшейся от нажима на педаль джинсовой штаниной.

Трогаюсь нарочито не спеша, чтобы не создалось неверного впечатления. Возникнув в зеркальце заднего вида, рыцарь рябого жезла делает повелевающий жест следующей машине.
— Вот ментяра! — погрустнев, провожает взглядом блюстителя беспорядка саксофонист Кирилл. — И это милиция, которая нас бережёт!
Марина отрешённо смотрит в морскую даль, перемежающуюся наплывающими на нас корпусами санаториев. Все примолкли. И чтобы разрядить напряжение, я нажимаю на клавишу приёмника. Как по заказу! Сакс выстанывает «Лав стори». Не спеша, в волнах музыки и предвечернего света я рулю по шоссе, проложенному по кромке косы.

Вот здесь где-то, на этом побережье, по преданию Геродота, две с половиной тысячи лет назад и произошёл бой амазонок со скифами. И вроде бы побеждённые скифы сдались в плен. По своим мужененавистническим законам амазонки должны были убить пленников, но почему-то не сделали этого. Потому и народилось племя сарматов, покоривших Скифию. Выходит, мы потомки воинственных женщин и свирепых кочевников.

Я смотрел на проплывающий за окном берег, и мне мерещилась покачиваемая прибоем причаленная возле мыска триера. Вода, песок, бегущие по берегу лучницы в сверкающих в предзакатных лучах солнца шлемах с гребнями. Навстречу им с воинственными криками устремляются бородатые скифские воины, мускулистые, словно отлитые из бронзы...
Саксофон выводил сомнамбулические рулады, будто лукавый Купидон, сидя на спине плывущего по волнам дельфинёнка, дул в завитую морскую раковину, извлекая из неё сверкающие жемчужины звуков. У бегущих навстречу друг другу двух отрядов древних воинов были явно не мирные намерения. Они сшибаются. Удары мечей. Лязг клинков о доспехи и щиты.
Вместо всего этого на берегу была видна единственная пара припозднившихся купальщиков. Он и она. Двое на пороге дома заходящего солнца.

7

— А тут клёво! — заинтересованно рассматривала Марина отель. Сделав последний поворот, я подрулил к вполне пятизвёздочно выглядящей гостинице, уже никуда не торопясь. Отель имел довольно фешенебельный вид. Перед входом шевелили лезвиевидной листвой несколько пальм, мимо которых, мигом катапультировавшись из моей «Тойоты», энергично двигались, торопясь прямиком в номер к саксофонисту Кириллу, девочки Вика и Лика. Здесь же лежала на боку амфора, напоминая о том, что рядом море, которое когда-то бороздили на триерах древние греки, торговавшие сладким виноградным вином и душистым оливковым маслом. В отличие от облупившегося здания санатория у въезда на косу, где, по преданию, лечился творец романа «Как закалялась сталь» и где целебные грязевые лиманы располагались буквально под окнами, здесь не было никакой грязи. Стриженые газоны. Розы, источающие аромат дорогих духов. Фонтан со скульптурой крашенного бронзовой краской игривого дельфинёнка, из пасти которого вырывалась пенная струя. Бассейн-наливашка, голубой, чистый, как прямоугольная дыра в теле ребёнка на картине Сальвадора. В лазурите воды, колыхаемой загорелыми пловцами и пловчихами, отражалось белоснежно-золотистое в лучах скользящего к горизонту дневного светила, хорошо отреставрированное многоэтажное здание. Над плоской кровлей извивались буквы «Golden Dolphin».

— А Олег с Кларой и Кирилл нехило устроились! — измерила отель взглядом снизу вверх девица, назвавшаяся Мариной.

Я молчал. Я не хотел смотреть в сторону рафинадно-белого строения — мы-то никак не могли поселиться в этой гостинице. И не только потому, доктор, что всё это могло быть лишь картинкой на дисплее в ФСК. Об этом я стал всерьёз задумываться много позже, когда количество дежавю, странных совпадений и возникающих из музыки слов зримых образов превысило всякие пределы и вселившийся в меня третий начал убеждать вечных своих оппонентов-спорщиков — второго и первого: с вами происходит что-то не то! Этот третий, поймите, доктор, убеждал в том, что надо было исчезнуть, испариться, притаиться где-нибудь подальше от посторонних глаз. Где? Хотя бы на острове, необитаемом клочке суши, окружённом водой.

Лодочное хозяйство Василия, наподобие теннисного корта огороженное стальной сеткой, располагалось метрах в ста от отеля. И буквально в двух шагах от пляжа, в этот вечерний час уже полупустого. Крашенный обшелушившейся синей масляной краской, размалёванный аляповатыми изображениями фауны и флоры подводного мира вагончик как бы отделял друг от друга два параллельных измерения: непритязательных обитателей палаточного городка — от потребителей гостиничного комфорта.
— Какой разговор? — сказал провяленный на солнце, чем-то напомнивший мне Хуана, хиппак, не брившийся с неделю, не стриженный с тех пор, как фанат-почитатель убил Джона Леннона.
— И машину поставим. И в палаточном место определим…
Вдруг из-за угла, который кусала акула с заклёпкой на месте злобного глаза, выбежал маленький розовенький поросёночек и кинулся к ногам назвавшегося Василием приверженца возврата к природе, простоте, естеству. Промахнувшаяся рифовая в досаде выпустила из жабр гирлянду пузырьков-заклёпок и нацелилась на ногу атакующего её ныряльщика с гарпунным ружьем.
— Сёмушка! – поднял Хуан-Василий на руки гастрономический изыск и почесал его за ухом. Хрюша зажмурился.
— Ой, какой хорошенький! — умилилась пьяненькая девочка-мулатка.
Но, конечно же, не совпадению имён моего сынули и обладателя подвижного пятачка с двумя дырочками. Да и я не сильно-то возрадовался такому сходству. Следом к нашим стопам высыпали жёлтые цыпушки. За ними выступали квочка и петух.
— Вот, завёл небольшой птичник и свинарничек, — как бы оправдываясь, спустил Василий наземь молочного кабанчика с хвостиком-спиралькой. — Кормёжку просят, как по расписанию. Подсобное хозяйство для отеля — дело не лишнее. Из Таврии я… А родом из Бежановки. Скучаю по частному подворью. А так — и мне радость, и туристам — деликатес к столу. Да и какой хохол — без сала…

Глядя на то, как поросёночек, ускользая от акульих зубов за компанию с косячком разноцветных рыбёшек, юркнул за угол, как следом за ним засеменили за поворот рисованного цветасто-бахромастого кораллового рифа чучалери, как, имитируя надутую рыбу-луну и хорохористого переливчато-радужного окуня проплыли туда же их важные родители, оставалось только поражаться — какие здесь все предприимчивые!
— Ну а почём стоянка и все остальные удовольствия? – прикидывал я наши финансовые возможности.
— Я беру недорого. За парковку — поллитру, ну а за прокат — по прейскуранту, — кивнул хранитель лодок, пляжа и синего моря на голубой фанерный щит с летящим по волнам виндсёрфером, парус которого напрягал загорелый мэн. Напротив каждой разновидности аттракциона значилась напомнившая селурийскую тайнопись цена. Похоже, это была работа кисти того же художника.
— Ну а акваланг заправить можно? — спросил я о том, что мне, подстёгиваемому желанием занырнуть поглубже от посторонних глаз, казалось сейчас самым главным.
— Пожалуйста.
— Я тоже хочу акваланг! Хочу на подводную охоту! — вмешалась в мужской разговор «дочура».
— Нет проблем, по прейскуранту. У нас есть и курсы по обучению подводному плаванию. Вот!
На другом фанерном щите, поменьше, был изображён окружённый стаей рыб плывущий в пучине к затонувшему фрегату аквалангист.
— Не надо курсов. Я их уже проходила в Одессе. И ныряла сколько хочешь. А что, у вас и затонувшие парусники есть?
— Нет. Парусников нет. А вот эсминец времен Гражданской войны имеется. Я предлагаю хозяину «Золотого дельфина» устроить такой вид услуг — экскурсии к затонувшему кораблю для состоятельных туристов. А ещё здесь, недалеко от одного из островов, недавно была найдена шкатулка с кристаллом…
— Масона Брюса? — перебила «доченька», брезгливо скривившись. — Видела я эти фальшивки из бутылочного стекла! Да и всё тут, как я посмотрю — ненастоящее. На картинке — парусник, сокровища в трюме, а под водой какой-то металлолом.
И, ловко развернувшись на своих пробковых «копытах», она захрустела по ракушечнику, направляясь к воде.

В самом деле — у изображённого на щите фрегата, в деталях повторяющего макет, подвешенный под потолком кафе, для эффектности была изображена дыра в боку, из которой выглядывали наружу обожравшиеся сокровищ сундуки. Поверх этих ларей, из-под крышек которых, как перебродившее тесто из кастрюль, лезли пиастры и драгоценные каменья, был чётко прорисован скелет, сжавший в руке саблю. Треугол и остатки кафтана Бом Бар Дира заставляли задуматься о бренности жизни монархов.

Свою машину я воткнул между малиновым «вольвёнышем» Олега Глобова и телевизионным микроавтобусом, свидетельствующим о том, что свободная журналистка Ирина Шлимман и телерепортер Роман Гостев поселились в том же отеле, что и Олег с Кларой и, возможно, оттягиваются сейчас в баре или купаются в море. Я пока не спешил разбивать палатку, потому как если не сегодня вечером, то завтра утром намеревался отправиться на острова. Сейчас эта вынутая из багажника героиня песни Визбора про янтарную сосну, пепел костра, солнышко лесное прикрывала сумку с кладом, куда я, убедившись в том, что всё спёртое грабителями из могилы — на месте, положил и жертвенный нож, и пистолетик.
Не обращая внимания на мою возню с дверцами, закрываемыми с особой тщательностью, Марина (по крайней мере, другого имени она не назвала) вышагнула из сабо, сбросила шорты, майчонку с Цоем — и маленьким шаловливым дельфинёнком плюхнулась в набежавшую волну. Поглядывая на то, как она резвится в бликующем закатными лучами море, я осматривался по сторонам. Кроме пункта проката, заваленного «досками» виндсёрферов, заставленного водными мотоциклами, вёсельными лодками и лёгкими «дюральками», в гостиничный комплекс входила танцплощадка с эстрадой под навесом в виде пошловатой пудреницы-ракушки, изготовленной из поддельного перламутра.

На эстраде кто-то суетился, готовясь к вечернему выступлению.
— Кстати! — перехватил мой взгляд похожий на Хуана Василий. — Сегодня у нас играет группа «Блюз». И будет шоу — приехали культуристки из Таганрога. Все бесплатно, благотворительное выступление. Ну а джаз-ансамбль нанимает босс, чтобы клиенты по вечерам не скучали. Мне тут вот афишку подарили...
Василий скрылся в вагончике, в отворенную дверку которого было видно оклеенное афишами рок-групп и цирковых знаменитостей нутро каморки: топчан, стол, стул, телевизор. Верхом на телеящике, как на насесте, горделиво царствовал разноцветный петух, словно бы рекламирующий своей павлиньей раскраской и алым чубом чудеса японской микроэлектроники.
— Ничего, а? Девочка! — появился Василий с прямоугольником цветной лощёной бумаги. И, приложив его к груди и животу, разгладил морщины на листе, обратившись в мальчика с прямоугольной брешью в груди, где место пустоты и булочки заняло нечто совсем иное.
С афиши в меня целилась из лука мускулистая спортсменка. Один её глаз был прищурен. Второй сиял пронзительно-морозной голубизной. Даже «мразной», сказал бы я в духе апокалиптика отца Иоанна. До ватерлинии узеньких стрингов на воительнице не было ничего. Грудь бодибилдерши почти не отличалась от мужской («и широкая грудь осетина» — всплыло почему-то). Маленькие бугорки, увенчанные заострёнными шипами сосков, — как бы не в счёт. Жёлтого чёсаного льна волосы лучницы-разлучницы, сжимавшей в крепких жилистых руках великолепное оружие из пластика и металла, струились по ветру. Вся она символизировала решимость, силу, безжалостность. И, вероятно, воплощала собой апофеоз женского либидо.
Наискосок по этому глянцевитому изображению македонской фалангой наступали буквы: «Амазонки-Шоу». И дальше — более мелким шрифтом: «Тайна скифского царя Тавлура, жертвоприношения с вырыванием сердца мужчины, древний феминизм Диотимы Меотидской — для вас, женщины!»

Весьма озадаченный темпами коммерциализации сенсационного ограбления и всего, что было с ним связано, я скинул с себя липкие джинсы, майку, сандалии. Освободясь от этих кандалов, нелишне было осмотреть свои ласты-лапищи, промеж перепонок которых, как мне всё ещё казалось, что-то бурело. Ну а там уж, не выпуская из кулака Будду с ключами, я плюхнулся туда, где плескался почти совершенно голый дельфинёнок. Эта порода гибкотелых, сзывающих самцов ультразвуковыми вибрациями, не признает бюстгальтеров, а в качестве плавок повязывает на бедра какую-то верёвочку с продетым через промежность лоскутком пестрой ткани.

Мы отнюдь не соединились тут же, уподобясь двум стремящимся к продолжению рода кашалотам, совершающим коитус, невзирая на то, что в них целится китобой. Моби Дик просто поплавал вокруг кашалотика, пофыркал, попускал фонтанную струю из темечка. И только. Всё-таки перед взиравшим на нас Василием мы должны были изображать папу и доченьку на отдыхе. Хотя, как я понял позже, это был напрасный труд. Василий-то уж давно насмотрелся на курортную педофилию. Эти переростки-школьницы, жаждущие уединения в номере отеля, в палатке, на острове со «стареющими юношами в поисках кайфа» проходили через его руки косяками. И за отдельную плату...

— Давай пока никуда не поедем, — подошла ко мне Марина — вся в капельках, просвеченных бликами закатного солнца, — и прервала тем самым мои спешные сборы почти уже готового к бегству на остров скутера. — Я хочу отдохнуть здесь. В отеле, наверное, хороший бар.
На гладкой, лоснистой её коже играли фосфорически-зелёные неоновые огоньки внезапно зажёгшейся на крыше отеля рекламной надписи и, погасив закатные рубиновые искры в каждой капле, сделали мою попутчицу похожей на какое-то ирреальное существо. Инопланетянка? Женщина-пилот с корабля-излучателя, прилёт которого я прозевал? Сверкающие зелёные капли стекали по девчоночьим грудкам, струились по шее, затекали в ложбинки ключиц. В этом неоновом расплаве отблёскивали рдяные, багряно-красные отсветы почти совсем закатившегося за урез воды Ярила. Она была зловеще прекрасна...

Жара спадала. Пока что за нами никто не гнался. Можно было отдышаться. Выпитое мною в «Фрегате» растворило чувство тревоги. Я совсем не ощущал опьянения. Голова была ясной, как кристалл из шкатулки.