Глава 85. Дедюхин о вреде онанизма

     А этот старшина- Дедюхин в последствии стал полковником и командиром этого полка, и уже новые поколения солдат читают мои главы, о чём мне сообщили на сайте "радиоконтразведка" и послали фото этого самого Дедюхина. Удивлению моему просто не было предела!  1956-2012 год Хабаровск= Санкт-Петербург.
Если у кого-то что-то есть написать напишите ,пожалуйста?
   

     Может быть, кому-то и не интересно читать страницы про мою солдатскую жизнь, так я и не неволю, не читайте. После описания годов и дней моей службы и уже в третьей части моих мемуаров, я снова вернусь к страницам гражданской  жизни и, возможно,  она читателю будет более интересна? Я уже и сам не раз убедился, что кропая свои воспоминания, и сам наслаждаюсь тем, что воспоминания сразу начинаются, как только мои пальцы коснуться клавиатуры. То есть процесс  написания начинает переходить в какую-то тренинговою терапию и, вероятно, приносит свою пользу для душевного равновесия. Но и не только это, но чтение и других авторов  доставляет мне удовольствие, но далеко не всех, а тех, которые не выдумывают и придумывают всякие сюжеты из своего богатого воображения, а пишут тоже о своих страницах жизни пережитых ими.  И ещё, поймал себя на том, что и сам с удовольствием перечитываю свои же напечатанные здесь главы. И обычно это происходит вслед за тем читателем, который прочёл какую-то главу из моих мемуаров. НЕ знаю, что это такое, но мне и самому интересно,  про что он (читатель) прочитал, и сам начинаю читать, и оторваться не могу, оттого что сам и написал. 
    Почему так происходит - и сам не могу понять, но, видимо, ещё раз вспомнить и уже по написанному, доставляет мне удовольствие.  А значит, я должен писать, вспоминая любые мелочи и детали прожитых дней и во время военной службы, кому-то и не интересно, но моё останется моим!
   Пишу я легко, почти ничего не переписывая и не переделывая, разве только иногда отредактирую предложение, а когда попадаешь в струю вспоминаемых событий, то вдруг появляется, действительно, какой-то творческий подъём!
    Однако продолжим.  Радости моей и душевного настроения не было предела, когда я переселился в казарму, где и располагалась полковая школа. Спальное место мне досталось на втором этаже наших металлических кроватей, но второй этаж был только возле стены, просто для всех курсантов не хватало места на первом этаже. Но меня всё устраивало и главное, что я буду учиться и осваивать специальность радиста.
   Татаринцев уже, демобилизовался, и мне даже не пришлось с ним послужить и отблагодарить, но чем я мог его отблагодарить, только словесно.
 Сейчас моим командиром стал сержант Митюшин и мне придётся с ним провести весь курс школы. Митюшин был требовательным и даже придирчивым командиром с лёгкими издевательскими чертами характера, но терпеть его,  было можно,  и мы терпели.  Он был спортсмен по бегу на лыжах и имел первый разряд по этому виду спорта.  Остался в моих командирах и старшина Дедюхин, но он был старшиной всей школы, заведовал хозяйством,  в его коптёрке было что-то вроде склада инвентаря и других принадлежностей типа простыней наволочек, запасных комплектов обмундирования и т.д. Но Дедюхин был не только «завхозом», любил он, как и прежде, покомандовать нами, провести утренний осмотр, пройтись вдоль ста выстроенных курсантов, напыжившись и напустив на себя важность и значительность и опять выдав какой-нибудь монолог и наставления. Нарядов от него вне очереди я уже не получал, так как и сам язычок придержал, но один раз я его даже в краску вогнал, а дело было так.  От этих грубых швов в бриджах (штанов) и от беготни по утрам - физзарядки  и маршировки  у меня натёрлась и воспалилась головка полового члена и даже опухла. То же самое произошло и у другого курсанта – Коли Загумённого, музыканта и трубача нашего сводного духового оркестра. Естественно он и я сходили в санчасть, только он не знал про мою печаль, а я про его, выяснилось это позже.  Ст. медсестра санчасти – Лилия Георгиевна быстро определила диагноз и, насколько я помню это слово, сказала, что это «баленопостит», страшного ничего нет, просто внесённая инфекция. Уж, не знаю, где мы её могли внести, никаких контактов с женщинами у нас не было, а то, что натёрся этот наш главный орган мужского тела от этих грубых швов кальсон и бриджей, сомнений у меня не было. Лиля сказала, не переживайте три сеанса «репы» и всё пройдёт. Лечение оказалось примитивным и простым. В не очень горячую воду,  в обычной эмалированной кружке, разводилось несколько кристалликов марганцовки, и наше «мужское достояние» какое-то время должно подержаться в среде этого дезинфекционного раствора. И, правда, через пару таких сеансов всё прошло. Но у этой истории имелось продолжение.
    Кто-то из курсантов получил посылку, а в посылке было сгущённое молоко в банках.
Видимо, солдатики, потрапезничали этой посылкой, в одном из классов школы и чуть пролили этого молока, то ли на пол или на стол, я не знаю, не ходил и не смотрел. Но эти пятна увидел Дедюхин и в очередной раз, проведя утренний смотр нашей личной гигиены и подворотничков, приказал дневальному принести из тумбочки журнал посещения санчасти курсантами.  Там он и увидел наши фамилии с Колькой Загумённых. Уж не знаю, интересовался он в санчасти нашим диагнозом или нет, но в журнале диагнозы не пишут. Но, насупившись и напустив важность и расхаживая с журналом в руках, вдоль выстроившейся школы в сто человек, Дедюхин стал вещать о вреде онанизма и вред может выразиться тем фактом, что женившись можем "не донести" свою порцию спермы до своей жены и не получится зачатия и так далее и тому подобное. Вещал, расшагивая перед нами,как будто опытный сексопатолог. Подкрепил он это своим видением в классе, приняв пролитое молоко за сперму, а потом добавил, что, мол, бегаем со своими натёртыми «концами» в санчасть, но фамилии не назвал. Блин!  Чувствую, что по мне катается этот напыщенный важностью  и обилием медицинских знаний – старшина. Тут уж моего терпения не хватило. “Это не про меня ли  Вы говорите, товарищ старшина?”- чётко и громко выразил  я своё возмущение.  “ Вы бы лучше поинтересовались, кто ночью в классе молоком сгущённым наслаждался”- продолжал я. “А то, что Вы думаете про мой диагноз, так  это у меня баленопастит” (сам удивляюсь, что запомнил это слово на всю жизнь).  Школа просто взорвалась хохотом. И я  в первый раз, увидел, как от смущения покраснел мой старшина. Ничего мне не было за такую откровенную дерзость, но старшина после этого случая со мной был как-то особенно упредительным и я даже как-то почувствовал к себе его большее расположение, а может быть и уважение.
  А школа жила и училась своей будничной службой и жизнью. Командир нашего взвода был очень даже странный офицер – Владимир Мартынов. Внешне долговязый и худой как велосипед, Мартынов был очень женственен, чувствовалось, что совсем не в своей тарелке человек и форма болталась на нём как на вешалке и вообще интеллигент, случайно попавший в ряды советской армии.
Мартынов вдруг пристрастился дружбой к одному своему солдатику – Коле Загумённому, я уже упоминал о нём. Колька прекрасно дул в трубу и, по его словам, до армии он какое-то время играл в оркестре Леонида Утёсова. Вообще у Коли была очень тёмная биография, в том плане, что он был воспитанником какого-то военного или морского коллектива, и рано остался без  родителей и т.д. и т.п., но я его об этом никогда и не расспрашивал. Во всяком случае, в школе и самом полку он был кумиром и выводил свои рулады на трубе в торжественные построения всего полка или ещё в каких-то особых случаях, когда надо было потрубить на всю часть. Мартынов, возможно, и был в него влюблён,  как в сына, так как сам музицировал на фортепьяно (со слов Кольки) и часто брал своего курсанта к себе домой и они, вероятно, музицировали или чем ещё занимались - нам было неизвестно. Но опека эта продолжалась у них долго и даже после окончания школы. Колька был небольшого росточка, но хитрый и увёртливый, и не особенно откровенничал.
      Мы активно изучали электротехнику по учебнику, как помню Жукова. Радиотехнику по учебнику автора - Жеребцова, но самое важное было для нас - нарастить скорость приёма азбуки Морзе. Принимали мы только латиницу, а почему разъяснять не буду, сами догадайтесь. Сначала нам  старшина Мишин делал это на ключе, но с возрастанием скорости уже перешли на трансмиттер – это когда знаки набиты на ленте и она пропускается через устройство, которое и называется, как я назвал. 
    В памяти остался преподаватель  радиотехники капитан Шарков.  Шарков был с белой курчавой и пышной шевелюрой, с высоким открытым лбом и очень напоминал мне Суворова, особенно его манера - бегать по классу, и размахивать указкой как шпагой.
Если мы начинали клевать носом, не выспавшись, он резко ударял указкой по столу,  и это было похоже на выстрел, просыпались все сразу, кто начал клевать. С Мартыновым они были друзьями, хотя по натуре и характерам совсем разные, Шарков до мозга костей был солдафон. Все офицеры и сверхсрочники жили в отдельном городке за КПП. Дедюхин тоже был женатым сверхсрочником. Однако уже наступал октябрь, третий месяц службы, а мы ещё и присягу не приняли, об этом, вероятно, в следующей главе, если ещё чего-нибудь не вспомню. (Продолжение следует).http://www.proza.ru/2010/12/18/982