Ароновы

Тетю Голю я помню с раннего детства.  Жили  они  в  доме напротив нас небольшой, но шумной семьей. Собственно и  шуметь-то особо некому было - один Яшка... С девчонками было проще. А  Яшка - без отца, без деда, единственный  мужчина  в  доме  рос  просто неуправляемым, как большинство его сверстников, оставшихся  после войны без отцов.
А до войны семья действительно была большая.  Бабушка  и дедушка, да отец с матерью, мамины сестры, да малышня!
Дедушка Иосиф целый день в кузнице, отец - на  мебельной фабрике (она тогда называлась - фабрикой гнутой мебели), а женщины - по дому да с детьми.
Золотая работа у деда Иосифа - огонь да молот!  Все  его знают: Реб Иосиф! К любому коню подход найдет. Слово  что ли какое знает?
И другой дед, Захар, тоже был  знаменит  на  весь  Богушевск. Был он славным сапожником. Так дети его и запомнили: скрюченным над чьим-то ботинком с  молотком  в  руках  и  деревянными гвоздиками во рту. Ушел он тихо, никого не побеспокоив. Его моги¬ла тоже среди тех, неизвестных, довоенных, от которых  сегодня  и колышка не осталось - Захар Аронов.
А вот сын его, Мотл - не портной, как у Шолома-Алейхема, не стал и сапожником, не полюбился и огонь с молотом у  тестя,  а стал рабочим на мебельной фабрике. Заработок невелик, а дети рас¬тут (в 1932-м родилась Буся, а через пять лет - Маня).
 
Да и сколько сидеть у тестя с тещей? Отправился на заработки в Москву. За два года заработал  денег,  приехал,  построил себе и семье свой дом.
И вот уже в этом, новом доме  родился  младшенький  сын, наследник, кровиночка, Яша.
И ушел Мотя, Матвей Захарович на поля, засеянные минами, под ветры, секущие пулями... Ушел и не вернулся. Последнее письмо пришло  с  Могилевской  стороны,  при  отступлении  "Без    вести пропал..." (Мне, девчонке малой, и то смешно было: как могли  про еврея написать - без вести пропал? Да погиб же! Так ли, иначе ли, но погиб! В бою ли, в плену ли - погиб!  Не  было  случая,  чтобы немцы не убили еврея! К тому же он не Януш Корчак, а простой солдат..)
А семья все уходила на Восток. Растерянная,  убитая  горем семья уходила. От войны (да куда  ты  от  нее  уйдешь?!),  от смерти уходила.
А растерянность была настолько велика, что когда  бабуш¬ка Эля на одной из остановок отстала от поезда, никому даже в го¬лову не пришло остановить состав и найти старуху... Где  ты,  бабушка Эля? Где лежат твои косточки?  Душа-то  твоя  с  внуками  и правнуками (не зря одну из правнучек зовут Элла). И память о  тебе живет в них.
Долго ли, коротко - приехали  на  Волгу.  "Выковыренных" (эвакуированных) селили, в основном, по деревням. Дед  Иосиф  без жены, без любимой работы, как-то сразу сжался, хоть  Голя  старалась подкормить старого отца. Да ему эти крохи были не в  радость - рядом три пары полуголодных глазок. И остался  лежать  в  чужой земле богушевский кузнец Иосиф Певзнер.
Свекровь с дочками жила отдельно. Им полегче было - девки здоровые, молодые. Конечно, гибель Матвея и по ним ударила, да было кому зарабатывать.
Хуже было Голе. Старшей дочке, Бусе, девятый год. Ей  бы еще в куклы играть, да не выходит. Мать с рассветом уходит на работу, лес валить, а младших сестенку  и  братишку,  оставляют  не нее. Надо плиту протопить, обед сварить, детей накормить, да  маме горяченького в лес, похлебать, снести. А плиту достать - табурет поставить надо.
День за днем тянулись эти четыре страшных года  в  непосильном труде, голоде и слезах, в ожидании Победы. Незаметно под¬росли дети. Старшей Бусе почти 13 лет к концу  войны  было,  Мане 8-й, а Яшке - 5. Вот эта "бригада" и приехала летом 45-го  домой. А дома-то и нет! Ни дедова ни своего, на Луначарской сгорели  дома в войну.
Пожалела Жана-Сара внуков - пустила во  вторую  половину дома жить. Ну хоть с жильем вопрос решился, и то ладно. А с работой? Шутка прокормить  троих  малых  детей?  Одной  не  было  устроиться. В квасной: днем напиток разливала, а  ночью  сторожила. Благо - рядом с домом. Обход делаешь, а в окно  можно  заглянуть; там дети. В КБО, в вязальном цеху - тоже рядом с домом.
Скоро уехала старшая дочка в Ленинград, искать там  домработницкого счастья. Обещала помочь тетка, да уж больно  устраивала ее племянница: тихая, аккуратная, старательная. Пусть  лучше дома сидит. Но не так решила Буся. В те короткие  часы,  отпущенные ей для прогулок еще и прописаться смогла, и работу себе  найти. Работа, конечно, тяжелая для 15-летней девочки,  да  спасибо, что взяли. Фабрика, выпускающая резиновую обувь,  "Красный  треугольник".
Тихой и старательной росла и вторая дочка  Маня.  Учителям не докучала, старалась учиться как могла,  сколько  сил  было помогала маме. Только мучили головные боли  (вот,  наверное,  где аукнулось голодное детство).
Особенно трудно стало лет в 16-17, когда начала  превращаться из "куколки" в "бабочку". Пришлось после  девятого  класса школу бросить. Нужны были витамины, а где и за что их взять?! По¬сидела немного дома и пошла в КБО шить.
Вроде полегче стало тетке Голе: Буся в Ленинграде  работает, замуж вышла, сына родила, своей семьей живет. С  квартирой, конечно, не "ах!" - подвал, однокомнатная, да муж пьющий. Каждое лето в отпуск приезжает домой, в Богушевск, в старый бабкин  дом, с сыном, иногда с мужем. Петя, когда  трезвый,  тихий,  спокойный парень, рабочая косточка. И все бы ладно, если бы не выпивка.
Маня подросла, работает. Уже можно из одежды что-то  девчонке купить.
А лето приходит - вся семья в лесу. Ягоды,  грибы,  Дома остается один Яшка, ему подкидывают малого Валерку -  нянчи  племянника. А ему разве до этого? Там футбол, а тут  этот  противный мальчишка! Но и бросать нельзя, еще жива память, как старшая сес-тра, сама не доест, а ему кусочек в рот пихает, Валерку с  собой, - и на футбол! Посадит на краю поля племянника, а сам гоняет  мяч до  изнеможения.  Приходят  домой,  еле  ноги  волокут.  А   есть хочется!.. Однажды не выдержал, залез к бабке в сундук. Чего  там только не было? И рис, и сахар, мука, перловка,  даже  конфеты  и пряники были! Ну, не рис же с крупой в карман прятать!  Прихватил конфет да пряников, а тут бабка приходит. Хорошо, сундук просторный, в нем и спрятаться можно. Посидел, пока бабка вышла и  давай бог ноги!
Сара Айзековна не из ласковых  бабушек  была,  постоянно бранила и невестку, и внуков. Никак не могла смириться с тем, что полдома отдала Голе с детьми! Умом понимала, что смерть Матвея не Голиной совести, но злость затмевала рассудок и горьки следы  ту¬манили глаза:"Съела, проклятая, сына!" Дочки  уехали  в  Вильнюс, там замуж повыходили, обзавелись семьями, приезжали  редко.  Даже любимая Зина, и та старалась бывать пореже: кому  захочется  чувствовать себя между молотом и наковальней.
Дом ветшал, а ремонт ни одна сторона делать  не  желала. Хана-Сара - чтоб этой чертовке мой дом достался?! А  Голя  -  дом все равно не мой! А Зине с сестрами и эта развалюха не достанется.
Кончилось тем, что бабку Зина в Вильнус  увезла,  а  дом
уже ремонтировать поздно было. Голе с детьми дали квартиру на Ленинской, а развалюху продали на снос.
Квартиру дали "огромную", аж целую комнату (в которой  и кухня)! Две кровати поместились: Голя с Маней - на  одной,  а  на второй Яшка. Он уже почти взрослый. Еще в старом доме  живя,  устроился на работу в строительную бригаду. Домик,  что  он  строил
(старое здание Дома быта) до сих пор стоит на нашей улице, напротив церкви.
А учиться хотелось. Прибегал во время перекура  в  школу (рядом  же  стояла!),  хоть  под  дверью  послушать,  о  чем  там говорят...
Потом закончил курсы киномехаников и возил киноленты  по деревням. Парень вырос красивый, веселый, девчата на него  заглядывались. Вот в одной из близких деревень и повстречалась девчушка, что стала первой любовью, первой женой. Но пришел час и  Яшка ушел в армию.
Голя невестку душой не приняла, хотя вида  старалась  не подавать. Та тоже не больно рада была еврейской родне, хотя ребенок на эту родню и казался похож.
В ту пору служили три года, за это время любовь  поостыла. У молодухи нашелся новый муж, который взял и  с  ребенком.  А Яшку после армии старшая сестра пристроила в Ленинграде.  Недолго Яшка оставался холостым: красив был, черт, да  ласков.  Не  одно сердечко девичье дрогнуло.
А подхватила Зиночка, хоть и старше, да без  комплексов, зять с квартирой.
Вот и дождалась Голя счастья, дети в основном пристроены. Только Маня одна. Не красавица, да не в этом дело.  Еврейские парни к тому времени все перевелись: поуезжали, кто куда смог.
К этому времени и национальный состав  Богушевска  изменился. Если до войны процентов 80 населения были евреи, то к концу 50-х - началу 60-х годов почти не осталось, зато  из  деревень понаплыло!!. Из этих новых жителей Богушевска, вряд ли кто  хотел породниться с бедной еврейской семьей. Не то, чтобы все были ярые антисемиты, но особой радости ни от родства, ни от  соседства  не испытывали. И если уж не выходило выкрутиться от соседства, то уж от родства - увольте!
Вот и осталась Маня старой девой. Каждое  лето  приезжал из Ленинграда племянник, Валерка, но скоро и  от  вырос.  Старшая сестра за это время развелась со своим Никитиным (достала все-таки пьянка!), получила квартиру на улице Марата,  вышла  замуж  по второму разу. И  на  37-м  году  родила  себе  утешение  -  дочку Оленьку. Баба Голя (а ей к этому времени 63 исполнилось)  бросила все и уехала в Ленинград: внучку растить.  Валерка  уже  взрослый стал, школу закончил, училище обувщиков. Ольге был  год,  а  брат старший в армию ушел. Красивый, статный (ростом не в  маму,  а  в папу, Петю Никитина). Валера и на службе и в жизни  был  удачлив. Ни с работой, ни с жильем особых проблем не было. С работой  тог¬да вообще проблем не было, не то, что теперь. А жилье - жена оказалась с квартирой.
Подрастала Ольга, уже в школу пошла. каждое лето  к  бабушке в Богушевск, а зимой бабушка в Ленинград: за внучкой  присмотреть, в школу отвести, обед приготовить.
За это время и Маша нашла себе пару. Вася  -  не  велико счастье, да на безрыбье...
Все бросила баба Голя в Ленинграде, рванула в Богушевск. Никогда не забуду ее слез у телефона, когда сказали, что в Витебске, в роддоме у нее появилась на свет еще одна внучка. Вот ее-то и назвали в честь прабабки Элла. Без капель сердечных не обошлось.
Выросли внуки, и правнуки  подросли.  Сколько  душевного
тепла отдала им баба Голя, Галина  Иосифовна  Аронова.  Казалось, что бесконечно, и жить она будет всегда. Но  потихонечку  подкрались старость, болезни, немощь... Куда уйти от этого?  Где  найти спасение? Или вторую жизнь?
После смерти матери усилились трения между сестрами, отошел в сторону брат.
Размолвки  с  сестрой  очень  тяжело  переживала  Люся. По-прежнему старалась каждое лето приезжать, побывать  на  могиле матери. Многое сближало этих женщин. Помимо кровного родства, было родство судеб, родство войны, которое обоим досталось нелегко, несмотря на разницу в возрасте. Душевное родство, родство  доброты. И Люся как мама, всю себя отдала детям, внукам, правнукам.
Люся ушла неожиданно, сгорела за несколько дней.  Умерла в Витебске, после операции на почках, буквально  через  несколько часов. И похоронили, как она того хотела, рядом с мамой.
Остались сын - Валерий Никитин, и дочь Ольга. После первого неудачного брака, оба состоят в повторном.  И  если  Валерий ищет свою судьбу в Питере, то Оля опять-таки связана  с  Богушевском: второй муж - Юрий Януков, родился и вырос в  Богушевске.  И "все возвращается на круги своя". На Красноармейской у них  дача, немудрящая, пара комнаток, да кухонька, но и у Оли с Юрой, больше у Игорешьки, радостно бьётся сердце - уже завтра - июнь,  а  через несколько дней - вот он, Богушевск!
Выросла и Машина дочка, Элла. Нашла свою судьбу, тоже в Богушевске. У них с Сережей уже растет сын Саша,  Александр  Сергеевич Атанов. Правда живут они  в  Витебске,  а  сюда  приезжают только к бабушкам.