Ч. 2. Гл. 12. Зловещий психофазотрон

Глава XII
1
Я не стал присутствовать далее при этом братании кагэбэ-фээска с мафией. Я спустился на балкон. Я присел на нижнюю из ступенек, ведущих из гостиничного номера на кровлю. Сверху доносились ликующие крики, визг, хохот. Можно было, конечно, остаться и поприсутствовать при том, как откупоривалось шампанское, как носили на руках Мисс Безумство и королеву красоты, как её бросали в бассейн, где уже пенилось выплёскиваемое из бутылок вино. Наверное, даже нужно было поглазеть на то, как отрывались головы доставленным на лифте в клетках новым петухам из хозяйства Василия и как затем Галину-Марину купали в чаше параболической антенны в коктейле из петушиной крови и шампанского. Обо всех этих шалостях я узнал потом от неё самой. Главное — корона царицы амазонок была выкуплена подполковником, и я был спокоен. Моё дао никогдао ещё не находилось в таком полном порядке.
 
Я смотрел вниз на подсвеченную мигалкой раковину танцплощадки, где меня вчера, обряженного в царя Тавлура, посвятили в полноправного персонажа этого нескончаемого карнавала, и опять призадумался над тем, что это не только танц-, но и съёмочная площадка. Играл джазовый оркестр. На округлом циферблате пятачка для танцулек растеклась подвижная, кайфующая, томящаяся от безделья публика. В то же время по периметру какие-то люди возились с осветительными приборами. И их было немало. В окнах загадочного микроавтобуса телевизионщиков горел свет. Слышался хохот. Двое что-то оживлённо обсуждали. До меня долетали слова «кинокамера», «монтаж», «операторская находка», «клёвый трюк», но общего содержания разговора было не разобрать.

На мгновение мне показалось, что раковина эстрады — открывший шлюзовые люки для десантирования пришельцев-мортроков корабль-отражатель. Но, убедившись в том, что это всего лишь навсего оптический обман, создаваемый миганием разноцветных лампочек, я вернулся к более земным мыслям. Вчера меня посвятили в цари. Сегодня её — в королевы. Всё идёт по плану — считает подполковник. Но если бы кто-то знал истинный смысл этого плана. Как там у доктора Живаго: «Я люблю твой замысел упрямый и играть согласен эту роль». Давай, погамлетизируй, Гаврилов! Поразыгрывай Фауста! Я созерцал эстраду, бассейн, посвечивающий голубоватым прямоугольником незакрытой двери вагончик Василия. Добрый пляжный полубог, поди, смотрел сейчас телевизор, не подозревая о своей божественной сущности, ибо внесение коррективов в судьбы смертных (ему предстояло сделать это в ближайшее время) — прерогатива небожителей.

Покачивающиеся на танцплощадке, бродящие в обнимку внизу по дорожкам курортники казались мне водорослями, а сам я — крабом, умостившимся на балконе храма затонувшей Атлантиды. Больно уж всё здесь вокруг походило на бутафорию съёмочного павильона!
— Жаль, очень жаль! — донеслось до меня сверху.
Говорили по-английски.

Я поднял голову и увидел два смутно обозначившихся на фоне звёздного неба силуэта. Один из них был хорошо узнаваем своими лошадиными очертаниями. Это был проторговавшийся на аукционе бизнесмен Элтон Прайс. Второй был, конечно же, Эрих Кох.
— Надо же так проколоться! — сокрушался голос, говорящий по-английски. — И откуда взялся этот новый русский с чемоданом баксов?! Поди, какой-нибудь торговец чёрным металлом или пушниной из Сибири.
— А может быть, и алмазами! Он похож на якута.
— Такой провал! А ведь какой куш сорвать можно было бы! В Штатах коллекционеры за корону дали бы десять цен, уплаченных этим русским медведем. Но откуда у бедного Элтона, коммивояжёра из Ливерпуля, такие деньги?!
— Десять — это ты, Элтон, мало даёшь. Эту вещь ещё не оценили эксперты. Может быть, она стоит не меньше дрезденской рафаэлевой Мадонны. Нам бы хватило до скончания века, даже если бы поделили на двоих. Но полтора миллиона! Таких денег мы даже и вскладчину бы не наскребли! Зря только разыгрывали этот спектакль. Эльза меня с потрохами съест! Потратил на дорогу последние деньги! А ведь в прошлый раз в Новосибирске у этого паренька, сыночка какого-то там археолога, я очень даже неплохо закупился иконами, старинными книгами и ещё статуэтку Конфуция бронзовую прикупил. Всё — за двести дойчмарок. Дурачок предлагал мне ещё мраморный бюстик Сократа, книги на русском, нож из шипа какой-то рыбы, видеокассеты и дрянной видеомагнитофон «Funai». Ну и ещё испанский альбом Сальвадора Дали. Альбом я взял за три марки, а остальное он пусть засунет себе в жопу!

Меня словно кипятком окатило. Так вот кто скупил мои раритеты! И у кого! У сыночка Сенечки! Неужели оболтус-недоросль имитировал взлом входных дверей с ограблением моей кельи шаолиньского монаха? Я вскочил, сжал кулаки, ринулся вверх. Они меня не видели. Щас я им покажу, петухам Гамбургским! Сделав два прыжка, я услышал:
— Ты же знаешь, Эльзе опять сделали операцию. Коллекционер из Дюссельдорфа очень хвалил мою покупку, особенно одну икону из сибирского скита, где изображён Антихрист. Но денег так и не хватило рассчитаться. Почему я и пошёл на то, чтобы купить в Таганроге краденый «Космотеорос» Гюйгенса, издание XVII века. Тот-то, что я у гроскиндера в Новосибирске купил, влёт ушёл. Надеюсь перепродать и этот тому же коллекционеру, если, конечно, у меня в руках не тот же экземпляр. Странно: на титульной странице такое же пятнышко от кофе. Да и здешний торговец антиквариатом с прыщавой шеей не внушает доверия: больно уж смахивает на юного академгородковского вахлака-мотоциклиста, повсюду разъезжающего с косматой фройляйн за спиной. Она-то и торговалась. А он чуть даром всё не отдал. Что касается покупки кристалла Брюса, то это просто упование на чудо. Теперь Эльзе надо делать ещё одну операцию. Или лучше облучить с помощью кристалла? После того, как мы встретились по дороге в Гамбург с этим неопознанным объектом, вся наша жизнь пошла наперекосяк. Я же тебе рассказывал. Нас подняли вместе с машиной на борт. Мне-то ничего. А вот Эльзе пришили по шестому пальцу на руки и ноги. А может, они и сами отросли. Из носа какой-то хобот сделали. Я уж не говорю об ушах. Да и я тоже… Я вообще сомневаюсь — живой я или нет. Порой просыпаюсь в могиле. Зову, зову Эльзу — и вдруг вместе с гробом меня выносит из-под земли. И хотя Курт говорит, дело всё в том, что я посещал места, где проходили испытания фау, от этого не легче. Гляну сквозь «глаз» вылетающего из бетонной дыры «железного кабана», а там — луна и звёзды. И Эльза косматая верхом на гробе. Ни сон, ни явь. Летим — аж в щелях свистит. И вдруг — холм, весь заросший березником и папоротником. А на том холме — церковь деревянная, какие русские казачки строили, продвигаясь в ледяные пустыни, а вокруг той церкви бабы каменные понатыканы. Ну ты ж там бывал. Мы с тобой там и познакомились. Ты ещё такой светящийся был. И с тобой — эта голая, с длинными, как сабли, клыками. Вся шерстью обросшая…
— Подожди. И здесь через часок-другой будет то же самое! Таких харь насмотришься!
— Но, майн лысый копф, ведь и лежать в фамильном склепе — скучища! Эти фу-файтеры так над кладбищем и пасутся. А с другой стороны, чем плохо — фью-ть — и на другом конце планеты. Тот холм — он ведь где-то за Уралом. За тем самым городком, где русские Фаусты всё же довели до ума наши фау... Вон — на танцплощадке — все наши. И никому невдомёк, что этот круг для танцулек — никакая не танц-, а взлётно-посадочная площадка. Да и «тарелку» так под эстраду закамуфлировали — комар носа не подточит… Тогда-то мы ничего гульнули. Под Майсеном. Эта шерстистая темпераментной бабёнкой оказалась. Но, вот беда, под утро разукомплектовываться начала. То рука обломится, то нога, то голова.
— Вот и я. Смотрел тот купленный у мальчонки альбом Дали — у него там люди в разобранном виде. Какие-то кривые пустотелые комоды и секретеры с выдвигающимися ящиками. Выдвинешь один ящик — сердце. Выдвинешь другой — мозг. Третий — ещё чего-нибудь. Так и Эльза. Ляжешь с ней в постель, а к утру — куча червей. Но потом соберутся, слепятся — и опять ничего.

Он перешёл с английского на немецкий. С языка битлов — на язык Гёте.
Я осадил себя на втором прыжке.
«Ладно!» — сказал ты сам себе, Гаврилов. Икон уже не вернуть даже через Интерпол. Старинных, листанных бежавшими от гнёта никоновщины кержаками книг, — тоже.
«Космотеорос»? Он, видать, уже погулял по свету, побывав в руках и у литературоведов в штатском, как видно, тоже не пренебрегающих барышами от букинистической торговлишки; недаром Молодой проявил такую осведомлённость в таинствах вольных каменщиков. Задумчивый бронзоволикий Конфуций смотрит теперь глазками-щёлочками сквозь стекло на запруженную блистающими авто улицу Дюссельдорфа вместо того, чтобы, стоя на стеллаже в моём кабинете, пялиться глаза в глаза на усато-бородатого Фрейда. И чего эти иностранные гости буровят про инопланетян? Что-то они повсюду суют свои хоботы. Или что там у них? И что если…

Я остановился, не добежав до конца лестницы. Я повернул назад. Я ринулся через балкон в комнату. Я почти с налёту вертанул ключом в дверце шкафа. Я отшвырнул макулатурную кучу подсунутой мне журналисткой-сценаристкой бредятины. И, всунувшись в шифоньерку, как скворец с червяком в клюве — в свой домик, где пищали птенцы-желторотики, начал безжалостно потрошить сумку, проводя подробную инвентаризацию в свете направленной на шкаф лампы торшера. Верхний свет я зажигать не хотел, чтобы не привлекать внимания развлекающихся и ночных насекомых: и те, и другие складывались в моём воображении в полчище хитиновокрылых, оснащённых жвалами, жалами и кусалами кровососущих гадов.

За спиной галдел птичьими голосами телевизор. Это опять была передача «Тайны природы», напомнившая о том, как мы с Сёмушкой ладили скворечник на сосну под окошком. Я, как ополоумевший, перебирал браслеты, накосники, кольца — всё, вроде, было на месте. И гребень с орнаментом в зверином стиле, и кубок с изображением жрицы любви, отдающейся сразу двум приговоренным к жертве, и меч-акинак, рукоять которого тоже представляла собою шедевр древнего искусства. Я вытащил сумку на середину комнаты и перетрясал её, пересчитывая пачки баксов, ещё недавно принадлежавшие Юджину Барлоу, разворачивая ещё пока что не просроченные авиабилеты от Москвы до Нью-Йорка и от Москвы до Пекина. Я взял обойму «Бэби» и вставил её в рукоять миниатюрного пистолета, мучительно соображая, будто карабкаясь по ломким сучкам. Я припадал к шершавой коре мыслей, мыслишек и смутных догадок, чтобы взобраться туда, где агрессивно поцокивала, царственно восседая на ветке, прикормленная мной и сынулей рыжая белка. Она не желала делить дуплистый ствол со скворцами. Не знаю, чего я искал, но две развёрнутые мною бумажки неожиданно ударили молотком в лоб: вот! Вот оно — искомое! Два пишем — три в уме! Арктангенс, ещё мгновение назад запаянный в арктических льдах, а теперь бодро пашущий винтом!
Не веря своим глазам, я поднёс и одну, и вторую бумагу к свету и прочёл:
«Свидетельство о смерти.
Выдано моргом гор. Тирасполя 13 марта 1990 года в том, что Галина Стрельцова 1975-го года рождения скончалась от проникающего пулевого ранения в голову».
Вторая бумага тоже была свидетельством о смерти, только на имя Марины Панариной 1974-го года рождения, скончавшейся от осколочного ранения в живот и тоже в Тирасполе. Первая бумага датировалась 1990 годом, вторая — 91-м.
— Интересуетесь? — раздался, как мне показалось, совсем рядом джигарханянистый голос.
2
Я оглянулся. Спиною ко мне восседал на постели незамеченный мною в темноте подполковник. Он опять был в чёрном костюме. Голова его гнездилась в шляпе. В том самом сомбреро, что осталось покачиваться на волнах, когда человек-амфибия, рванувшись из рук олухов с лампасами, прыгнул, воспарил, плюхнулся — и ушёл «камнем на дно». На коленях супершпион держал кейс.
— А где корона? — сразу же вспомнил я о самом главном.
— С короной всё непросто. Сейчас есть дела поважнее.
— Что ж это за дела?
— А вот!

И я увидел, что передо мною сидит вовсе не подполковник в пиджаке, а учёная дама-брюнетка. Купальника на ней не было. Она откинулась на подушку и, зазывно улыбаясь, манила меня к себе. Очи её чёрные — смородины — сверкали в полумраке. На голове блеснула корона в виде золотой обвивающей лоб и виски кобры. Зазывные ключицы. Скарабей на золотой цепочке, катящий два увенчанных коричневыми заостреньицами плотно скатанных шарика. Напоминающий символ быка в шумерской клинописи треугольник волос под дышащим животом. Опять запахло смородиновым листом. Во рту сделалось клейко. Меня качнуло. Потянуло. И я чуть не рухнул на колдунью. Я зажмурился. Губы мои вляпались в её губы. Золотая кобра тюкнула меня по лбу, будто дятел по дуплистому стволу, к которому под ликование ребятни я, охаживая молотком гвоздь за гвоздём, приколотил благоухающий сосновой смолой свежеструганных досок птичий домик. Открыв глаза, я увидел, что целую ухмыляющегося гэбиста. Я отпрянул. Его агатовые глазки, смеясь, глядели на меня. Болтающийся у него на шее драгоценный жук мигал красными гляделками, оказавшись банальным «жучком» прослушки на цепочке.
— Что за чёрт!

Я вскочил, вывернувшись из лап хохочущего инквизитора, готовый в ответ на эти трюки треснуть его по бронированной башне тем самым молотком с ухватистой ручкой, что впоследствии пригодился мне при восстановлении дверей. Можно было бы и ткнуть солдафона отвёрткой в глаз, отыскивая шлиц в нём, а не в головке шурупа для крепежа нового замка. Но все эти свято хранимые в кладовке инструменты, увы, были не при мне.
— Ладно! Это была шутка! Демонстрация возможностей, — сказал руководитель спецоперации.
На коленях Лжепьеты, гармонию которой я только что чуть не поверил кувалдометром, возлежал кейс.

Подполковник приоткрыл чёрный пластмассовый чемоданчик и, вынув оттуда уже знакомую мне «мыльницу», прилепил присоски подслушивающего устройства к стене.
— …Ну, Вареник! — раздался голос в «мыльнице». — Теперь всё, как надо! Эти иностранцы нам были нужны лишь для того, чтобы выяснить их платёжеспособность. Оказалось — блефовали ребятки.
— Ну а нефтяник отвалил, так отвалил. Дальше будем делать, как планировали. В бассейн их, задвигаем жалюзи и — всё. Зачем нам свидетели!
— Понял, босс! А может, лучше организовать жертву хвостокола?!
— Можно и так! А лучше и то, и другое. Это надёжнее! Потом заформалиним — и всё. Будем ждать Остапенко. Кажется, он говорил, что как-то можно управлять свежими покойниками. А в трюме твоей затонувшей посудины их рыбы объедят!
— Тех пока не объели, я люки задраил. И этого Олега затолкали бы туда же, если бы не вырвался. С ним всё ясно. Ну а с девчонкой как быть?!
— А что девчонка! Пусть живёт! От неё никакого вреда. И потом, профессор ещё нам пригодится.

Подполковник отлепил от стены присоски и, бросив «мыльницу» в кейс, сказал:
— Поспешим! Сейчас будет самое интересное!
В соседний номер мы проникли отнюдь не сквозь стену, а через двери, ловко открытые трюкачом-гипнотизёром указательным пальцем, на глазах у меня истончившимся, ометаллевшим и изогнувшимся в отмычку. Дверь скрипнула на петлях. Мы вошли. Металлический перст-отмычка регенерировал в прежнее состояние и опять стал обычным пальцем. Здесь не было ни кроватей, ни телевизора. Стена представляла собою прозрачную, просматривающуюся насквозь гладкую поверхность. В этом аквариуме-бассейне, куда проникал верхний свет — зелёный неон рекламной надписи и разноцветные отсветы фонариков, — пока что никто не плавал.
Купавшиеся в нём, как видно, разгуливали теперь по кровле отеля. И, в сущности, совсем неплохо было бы понаблюдать за их движениями: в оставшемся пространстве наполовину занятой бассейном комнаты стояли мягкие кресла. Сидя в них, можно было разглядывать купальщиц.

— Сейчас начнётся! — развалился мистер на-все-руки-мастер в кресле и кинул на свободное место откуда-то взявшиеся трость и фетровую шляпу-«котелок». Приглядевшись, я узнал в физиономии фокусника обретшего объёмные формы усато-бородатого Фрейда со стены в моём рабочем кабинете.
— Да, да! Ваш покорный слуга! Зигмунд! А вот это, — постучал денди твёрдым, ещё не забывшим о своём металлическом прошлом пальцем по крышке кейса, — устройство, называемое психофазотроном. Мы вас завербовали. Но кое-чего не разъяснили. Насчёт вашего либидо. И особенно касательно вот этого устройства.
— Ну и что это всё же такое?
— Э-э! А ещё доктор наук! Ну, правда, не психологических, а исторических, но должны бы знать... Неужели вы ничего не слышали об исследованиях в Пулкове?
— Нет, не слышал.
— А напрасно. В Пулкове, как и в Новосибирском Академгородке, помещали в ускоритель некоторые археологические находки и получили сенсационные результаты. Об этом же в газетах писали! Там ещё фигурировало слово «объект».
— Не читал.
— Так вот, на основе этих сенсационных открытий и создано устройство. Психофазотрон. Оно основано на том, что электрическое поле определённой частоты воздействует на подсознание. На либидо, так сказать, и вытаскивает наружу заключённые там образы. Причём эти образы обретают настолько реальные формы, что — сами видите. Я пока включил устройство лишь на самую малую мощность. А вы воспринимаете меня, подполковника контрразведки, как Зигмунда Фрейда.
— А разве?
— Нет, конечно, — вертанул он на пальце маленький серебристый револьверчик, — нет у меня ни шляпы, ни усов, ни бороды, ни трости. Ни тем более вот этого огнестрельного оружия. Это вам только кажется. Галлюцинация! Пси-голограмма. А вот насчёт этого чемоданчика некоторые ваши догадки были очень близки к истине. Только это не банальное взрывное устройство! Это психотронная бомба. Хотя бомбы-то галлюцинаций, если можно так выразиться, разрываются в головах моих подопечных, а это только пульт управления!
— Ну а на вас-то это пси-поле разве не воздействует?!
— В том-то и вся загвоздка, что и на меня — тоже… Но тренировка, усилия воли, опыт. Йога, знаете ли, чёткое регулирование прана-ямы. Без этого можно свалиться в такую пси-яму! Так что сейчас я включу, а вы не удивляйтесь. Надо понимать, что половина из увиденного вами будет ирреальна.
Он приоткрыл чемоданчик. В нём что-то мерцало и мигало светляками фоторезисторов. Он нажал на кнопку.

3

Вначале я увидел, как на меня из подсвеченной толщи бассейна-аквариума наплывает, колыхая краями плоского тела, гигантский морской кот. Мне приходилось видеть этих существ прежде. Конечно, не во время тренировочных заплывов с аквалангом на Обском море, а на Шикотане. И во время экспедиции на атолл. Тварь наезжала на меня, пристально изучая мою драгоценную персону маленькими блескучими глазками Демьяна Бурака. Я видел, как волнообразно мотыляются крыла этого живого подводного планера. Он завис надо мной, пройдя сквозь прозрачную стену бассейна-аквариума и, вильнув хвостом толщиной с пожарный, истончающийся к концу на нет рукав, исчез. Я даже не успел испугаться грозного, венчающего хвост шипа. Скат сделал вираж и, очерчивая гигантский круг, словно бы растворился в полумраке комнаты.
— Ну как? — непонятно чему радовался психотронщик, чего-то там вытворяя со своим пультом управления.

Я промолчал, следуя совету ничему не удивляться. С моим дао кое-что было в порядке. Но не всё. Я удобно расположился в кресле и ждал, чего там этот хлыщ в фетровом котелке наизвлекает из моего подсознания и либидо, а главное — из тёмных глубин инстинктов тех, кто оставался на кровле. Крышка чемоданчика с внутренней стороны была снабжена чем-то вроде переливающегося всеми цветами радуги дисплея.
В другую половинку была вмонтирована клавиатура. Подполковник быстро перебирал клавиши, словно набирая новый файл. Или вызывая прежний, уже заложенный в памяти устройства. И с той же скоростью, с какой летали по «клаве» пальцы «пианиста», он менял свои обличья. Он зарябил ими, как тусуемой колодой карт или винно-водочных этикеток, в ловких руках с длинными пальцами. Валета герра Питера сменял джокер Якоб Брюс, за ними следовали — Фёдор Кузьмич в армяке-подпоясе, мелькнули Сократ и Конфуций, дамы — Елизавета, Диотима, Пазырыкская воительница… Они толстели, худели, отращивали на груди бугорки и избавлялись от них, поднимали брови, таращились, прищуривались, двигали руками, ногами, тростью, посохом, словно намереваясь сообщить что-то очень важное. Но не успевали: это был слишком быстрый мультфильм!

Внезапно в просвеченной толще воды как-то сразу, словно образовавшись из загустевшей до коллоидной консистенции слизи, начали просматриваться человеческие тела. Вначале они были полупрозрачны. Но затем стали проступать всё резче и резче. Среди оказавшихся в бассейне были все, кроме хозяина отеля, его подручных и авантюристки, стяжавшей славу Мисс Сама Неотразимость. Здесь плавали и купальщицы, увиденные мною в самом начале моего появления на кровле. И двое иностранцев, бешено дёргавшихся и беспорядочно загребающих руками и ногами, словно их столкнули в бассейн насильно. А иначе — зачем им одетыми нырять в воду?! Плавали здесь и обряженный в шорты двойник подполковника, и учёная дама в закрытом купальнике. Они не подозревали, что мы за ними наблюдаем, а то бы, наверное, начали нырять и делать нам знаки. Они барахтались, явно желая выбраться из бассейна, но кто-то стоящий у края спихивал их вниз. Сделав круг, хвостокол зашёл с другой стороны. Ноги заработали ещё интенсивнее. Мне стало не по себе. Слишком уж реально выглядело насильственное купание в бассейне, совершаемое как бы во исполнение всех желаний Бурака, стремящегося избавиться от свидетелей.

Я приподнялся в кресле.
— Спокойно! — сделал останавливающий жест подполковник.
— Людей топят! А сейчас ещё и эта тварь! Вы бы видели Олега на берегу!
— Ничего! Успокойтесь! Я же вам всё объяснил.
Я подавил свой порыв. Невзирая на то, что мне хотелось выбежать из комнаты, выхватить из шкафа дарёный мне подполковником «Вальтер», взбежать по ведущей из соседнего номера на кровлю лесенке и, поуроняв в бассейн точными убойными выстрелами шоблу босса — Бурака, вытащить на волю всех сейчас беспомощно барахтающихся в воде. Наверняка их криков никто не слышит: музыка врублена на всю катушку, так что какофония и сюда доносится через вибрирующий потолок, да и на танцплощадке стоит тарарам.

Морской кот не спешил нападать. Он скользил среди тел, на первый раз не ударяя никого хвостом со смертоносным шипом, а как бы ласкаясь. Тварь доплыла до прозрачной стенки аквариума и на этот раз, не пройдя сквозь неё призраком, развернулась. И вот теперь, вклинившись в самую гущу, морской кот начал бить хвостом. Шип вонзался. С каждым ударом он наносил раны всё новой и новой жертве. Не скат, а скот! Ноги дёргались в неистовом танце. Кровь текла из ран, расходясь дымными клубами. А гад, словно ещё более распаляясь, лупцевал и лупцевал.
Я заподозрил, что всё это не понарошку. Что это не фантастикумы моего мозга, облучаемого, как курица в микроволновке — эту чудо-духовку я купил, чтобы облегчить свою участь кока моей давшей течь семейной суб-Марины, — и даже не содержимое рассыпавшегося по ковру гостиничного номера сценария. А уж тем более не летучие листы романа моей жены.

Я вскочил с кресла. Но было поздно. Где-то над головами гибнущих захлопнулись створки специальных герметичных жалюзи. И всё погрузилось в полумрак. Сбоку и сверху в бассейн ударили пузыристые струи, пахнуло формалином. Приведённой в движение жидкостью переворачивало и кружило в дьявольском хороводе уже мёртвые тела. На меня смотрели выпученные глаза трёх голых нудисток, чьи роскошные волосы колыхались туда-сюда наподобие растений кораллового атолла. На меня осуждающе глядела учёная тётя в закрытом купальнике. Пальцы её рук были скрючены и скребли по стеклу, словно она ещё о чём-то хотела меня предупредить. Карие глаза выпучены. Зубы оскалены. Мёртвый подполковник в шортах глядел на меня как-то хмуровато-понимающе. В руках у него не было ни кейса, ни короны. Он плавал в воде вертикально, вниз головой. В то время, как остальные… Странное дело, но на ската не действовал формалин, и он уже заходил на третий круг. Теперь он двигался не спеша. И подплыв к крайней, запрокинувшей голову набок и высунувшей синий язык утопленнице, чьё тело ещё было вполне ничего, развернулся к ней хвостом. И тут я более отчётливо разглядел шип на всесокрушающем змеевидном биче. Это была точная копия загадочного лезвия жертвенного ножа.

4

Продолжающий менять обличия экспериментатор продолжал увлечённо трещать клавишами. Его ловкие пальцы двигались, словно он играл какой-то сложный пассаж на рояле. Он явно задавал новый файл. И тварь, послушно следуя командам, проделывала нечто, совершенно для меня неожиданное. Хвостокол приблизился к первой утопленнице и точным движением, как бы накернив место на коже несчастной женщины, выстрелил шипом в это место. Подобно гарпуну в тело рыбы, шип вонзился в солнечное сплетение утопленницы, вытягивая за собою тонкий слизистый жгут. Покойница ещё шире раскрыла глаза и, вытаращенные, они вспыхнули изнутри флуоресцентным свечением. Изо рта утопленницы вырвались пузыри. Она кричала. Так кричал подхваченный под микитки водолазами Ихтиандр, когда звал дельфина. Только сейчас я узнал в несчастной подвезённую мною утром в компании саксофониста Лику. Выглядывающая из раны часть шипа осветилась изнутри, словно клинок был изготовлен из кристалла; жгут, соединяющий морского кота с шипом, задёргался, по нему пошли светящиеся волны. Хвостокол завис в оцепенении и подрагивал плавниками. Мертвячка ещё сильней разинула рот, схватилась конвульсирующими руками за жгут, будто в желании вырвать шип-нож, но, мгновенно посинев и обезобразев, уронила руки. Жгут напрягся, и шип, выдернутый из жертвы, втянулся на прежнее место.

Я рванулся из кресла, но почувствовал, что не могу двигаться. Я хотел крикнуть подполковнику, или кто он там, чтобы он прекратил эти надругательства, но, ухмыляясь во фрейдовские усы, он продолжал. Теперь скат подплыл к учёной даме. И опять он развернулся к жертве своим мерзким, ощупывающим её ещё сохраняющее былую красоту лицо, червеобразным хвостом. Шип наметил место для прицельного выстрела. И снова клинок, вытягивая скользкую жилу-кабель — или что там это было? — вонзился в покойницу. И вторая, точно так же, как первая, распахнула глаза, словно ожив, заставляя вспомнить околонаучные разговоры о реинкарнации. И снова, словно откачав из жертвы даже после смерти оставшиеся в ней жизненные силы, скат, сладострастно потрепыхавшись, переходил к другому трупу. Он проделал эту же самую процедуру с покойником в камуфляжных шортах, телами двух иностранцев, второй из нудисток, составлявших двуликое существо по имени Вика и Лика, и чем дальше он продвигался от тела к телу, тем его серая вначале, скользкая на вид кожа, становилась всё более красочной. Она переливалась цветами радуги. Она мерцала и вспыхивала искрами наподобие дисплея в кейсе подполковника, или уж не знаю как там его!

Я сидел в кресле. Наблюдал. И не в силах был двинуть ни рукой, ни ногой, ни крикнуть. Я оцепенел. И не мог поверить в то, что всё это — воздействие рукописи, которую я взялся ворошить, лёжа под припекающим темечко гостиничным торшером. Сценарий я перебирал левой. В то время как правая блуждала по долинам и по взгорьям калачиком свернувшегося рядом сокровища. Растягивая удовольствие, я не спешил с бою взять приморье. Но что это? Поглаживая девчоночье плечико, я почувствовал холодок резины. Резко крутанув головой, я увидел: надувная кукла из секс-шопа! Швырнув бумагу в кострище торшера, я вскочил. Раздался визг. Тут-то и ввалились Хуан и Гарсио с отклеившимся усом, требуя заплатить за ночь блаженства, проведённую в объятьях Кончиты. Но и они отступили к дверям, как басурманы под Бородино, когда увидели, что на «чёрном покрывале», на «кровати тисовой», скалясь, возлежит мумия Алтайской принцессы в татуировках, расшифровкой которых я занимался всю ночь. В номер мумию пришлось притащить потому, что отказал наш суперморозильник, а в гостинице, по крайней мере, работал кондиционер. Для того я и нанял сговорчивую Кончиту, подрабатывающую в отеле на иностранцах. Её вполне устроило получить гонорар за услуги грузчика, а не путаны. Что касается манхэттенской шлюхи, то всё вышло не по моей воле, господин шериф. Она представилась коллегой, исследующей миграционные потоки переселения сибирских аборигенов на американский континент через Аляску. Она так убедительно излагала свои доводы, что я просто не мог не угодить в её Берингов Пролив. Так-то оно так, но… Давило на виски, словно на голову был надет обруч или тесный колпак.
— Ну что ж! Неплохо! Совсем неплохо! Восемь энергофагоединиц! Это три тысячи семьдесят три мегаэгра энтифлегии! Ещё немного…
Психофазотронщик посмотрел на меня.
На нём уже не было ни шляпы, ни усов, а бороду он, как ящерица хвост, откинул ещё раньше. Он не походил и на подполковника контрразведки Иванова-Петрова-Сидорова, чей труп плавал в аквариуме. На нём не было даже траурного двубортного пиджака и скроенных из гробовой тесьмы штанов. Не говоря уже о чёрном галстуке в искру.
— …Ещё этак с полтыщонки мегаэгров, и я смогу трансформироваться на третий уровень! — прозвучал у меня в голове металлический, словно из «мыльницы» доносящийся, голос. — А то и на четвёр…

Дальше пошло какое-то космическое бульканье, напоминающее некоторые пассажи группы Алана Парсонса.

Сменивший личину психофазатронщик явно не принадлежал даже к седьмой расе оживавших каким-то образом покойников, о коих мне поведала учёная дама. Это было что-то среднее между насекомым и рептилией. Голову с большими фасеточными глазами покрывала мелкая змеиная чешуя. Зелёная поверхность роговой кожи переливалась и светилась. Состоящие из множественных сегментов челюсти шевелились. На голове подрагивали антеннообразные усики. По ним пробегали голубые искры. Тварь сидела в полумраке, и я не мог как следует разглядеть её, пока она, манипулируя тонкими, заострёнными длинными когтеообразными хитиновыми выростами на лапах, продолжала забавляться со зловещим чемоданчиком.

Стенки аквариума уже не было. Я плавал в растворе формалина вместе с высосанными покойниками и, морскому ежу понятно, хвост ската щекотал меня, ощупывая, — скользкий, упругий, противный. Он забрался мне под майку, он сорвал её с меня. Вот он — шип. Я могу чётко разглядеть, что этот усеянный по краям мелкими зубчиками ланцет — лезвие жертвенного ножа. Шип делает маленькую отметинку там, где должен быть совершён прокол. Я вижу, как из точечной ранки на моей груди вытекает сгусток крови. Как он медленно растекается, словно дымок из трубки детектива. Сейчас, сейчас кристаллический клинок вырвется из углубления в хвосте, мерзкая жила потянется вслед за ним, он вопьётся в меня, и я…