Аглая Епанчина

                Аглая Епанчина

                размышления о героине

Мнение самого писателя о своих персонажах и оценки читателей, критиков всегда в той или иной мере расходятся. Любимые герои автора могут не полюбиться читательской аудитории и наоборот. Абсолютная объективность не достижима – все мы субъекты и не свободны от личных симпатий и антипатий.
 
Помимо праведников и грешников Достоевский в мужских образах стремился к большему разнообразию эмоциональной палитры. К примеру, Ганя в романе «Идиот» человек, который страдает от осознания, что ему недостает оригинальности, а оригиналом ему быть хотелось.  (Как, по его мнению, чуть ли не большинству людей, только редко кто осознает, признается...)

Женские образы иной раз оцениваются только в преломлении любви, сами по себе, вне любовных историй они (в отличие от мужских характеров) у Достоевского предстают редко. Назначение женщин он видит в любви к героям-философам и попыткам понять их сложный внутренний мир, проникнуться их ощущениями. Это типично для писателей той эпохи.

Интересно было бы поставить вопрос так: кто из женщин страдает по причине своей не оригинальности? Кого выводит из себя одна мысль о том, что ее можно принять за «такую, как все»? Кого всерьез, на глубинном уровне, это мучает и изводит, не давая возможности обрести душевный покой?

В какой-то степени – всех. Но такого рода червоточина может от легкого недовольства собой и окружающими разрастись в агрессию по отношению к миру и людям, манию совершать причудливые поступки, лишь бы обратить на себя особенное внимание, стать чуть ли не идеей-фикс, смыслом существования.

Соню Мармеладову совершенно не волнует этот вопрос, как и Дашу в «Бесах». Они не одержимы самоутверждением. Это тип женщины-сестры милосердия, рядом с которыми натуры изломанные обретают покой.  Аглая Епанчина и Настасья Филипповна - это объекты для восхищения на расстоянии. Но проблема в том, что такого рода симпатии им не очень-то льстят, они не стремятся быть неотразимыми женщинами, светскими куклами, хотят большего (что мужчинам и не понятно). Они претендуют на сверхзначимость своей личности, уникальность внутреннего устройства.

Таким натурам претит проторенная дорожка, то, что представляется им жизнью, как у всех, чем-то типичным. Даже то, в чем большинство нашло бы счастье, для них – драгоценная возможность совершить невероятный поступок и от всего отказаться.  Ради  все той же пресловутой «оригинальности». Так, как они ее понимают. Жизнь для них – это поиски своей «самости». И желание окружающим ее продемонстрировать, доказать.
 
Они вовсе не лишены подлинных душевных качеств, но настоящее в них перемешано с фантастически раздутым самолюбием и тайными страхами - может, все-таки существуют и нам подобные, и мы во всех порывах своих недостаточно оригинальны? Думаю, что здесь можно говорить о своеобразном комплексе ординарности. О частичной подмене настоящего ума, таланта или доброты ее эффектными («на публику»)  театральными проявлениями.

Аглая упрекает Настасью Филипповну в театральности – можно ведь было встать на путь истинный, отказавшись от роскоши, не бросая никому вызов и не устраивая сцен. Это можно было бы счесть справедливым замечанием, если бы не исходило от той, кто своими взбалмошными выходками нервировала все семейство. Повторюсь: эти женщины очень похожи. Но одна из них – баловень судьбы. Ей во всем повезло.

Аглая – домашний идол, ее считают красивейшей и умнейшей из всех сестер (Настасья Филипповна в письмах сравнивает ее с ангелом, предполагая в Аглае еще и ангельскую доброту). В начале романа, описывая семейство Епанчиных, Достоевский делает весьма тонкое замечание о том, что, возможно, безграничная любовь домашних и преувеличила значимость и достоинства младшей дочери генерала. Но отношение окружающих убедило Аглаю в том, что в ней действительно есть все эти качества. И – как знать? Не внушило ли тайный страх показаться банальной?

Варвара Иволгина говорит брату Гане, что Аглая благороднее их всех, она от богача откажется, а к студенту нищему голодать пойдет…  но почему? Ради возможности совершить очередной театральный поступок?

Достоевский часто описывает больных театральщиной персонажей. Подлинные душевные муки могут в их натуре сочетаться с желанием «показать себя», и трудно провести границу – она слишком тонка! – где заканчивается страдание, и начинается провинциальный театр с распределением ролей?

Любопытный нюанс  - в финальной сцене Настасья Филипповна вдруг говорит, что была об Аглае лучшего мнения, даже в том, что касается ее внешности… Если Настасья Филипповна описывается автором, то Аглая – нет.  Только из уст в уста передаются восторженные отзывы о ее красоте, но автор не счел нужным уделить время внешнему портрету такой важной в романе героини. Есть характеристика Александры, Аделаиды Епанчиных – пусть краткая и устами князя. Но об Аглае и он не говорит ничего конкретного. На мой взгляд, это может быть свидетельством ее апломба. В Аглае воспитано ощущение своей невероятной значимости. И только ее соперница неожиданно роняет несколько слов, из которых следует (как из детской сказки), что король-то голый.

Аглая не сумела вынести ни мига колебания князя (хотя прекрасно знала, что руководит им жалость к больному человеку, а для христианина это чувство выше влюбленности) и убежала навсегда. У нее самой больно самолюбие, как и у Гани Иволгина. Конечно, масштаб их личностей не одинаков, но он вполне соразмерен.