Дельце

Спускаться сложнее, чем подниматься. Ноги не гнутся, резиновый наконечник на палке совсем истерся и скользит, да и попробуй-ка исхитрись и достань им до нижней ступеньки - со спиной-то та же проблема, что и с ногами. Опять же, когда ты  назад идешь, дело у тебя сделано, старую тряпочную сумку приятно оттягивает пол буханки Бородинского, пачка пельменей, грамм триста "собачьей радости" и, самое главное, увесистая, запотевшая с мороза чекушка. Сердце стучит живее, когда о ней, родимой, думаешь, и лестница на третий этаж, крутая и длинная, летит одним махом, всего лишь с тремя остановками на отдых.
А тут - дорога в самом начале, и конца-края не видно, и сил идти нет, и не идти нельзя - с голодухи сдохнешь!
Вот, наконец, темная нижняя площадка, скрипучая железная дверь с маленькой, неудобной кнопкой замка и двор, заснеженный, белый, с покосившимся деревянными грибком у песочницы. Возле мусорных баков гомонит шайка воробьев, между которых неторопливо ходят крупные черные вороны, резкими точными движениями выхватывающие лакомые куски из-под носа у суетливой мелюзги. 
Так, бывало, и они, разомлев спросони в теплой, уютно-прокуренно вони качающегося на ухабах воронка, вели неспешные разговоры о рыбалке или о дурах-бабах, и вдруг, повинуясь резкому хрипу водителя "Приехали!", настежь раскрывали тяжелые двери и выскакивали в морозный предрассветный полумрак. И тут уж все было быстро: двое - в подъезд к дворнику за понятыми, один - под окна на всякий случай, а водила - на подстраховке в кабине, за двором наблюдает. Хоть и не хватало людей, а меньше, чем четыре человека, на арест не отправляли. Потому, как попадались, хоть и изредка, суки, что могли, как загнанная крыса,  броситься на сотрудника с ножом, топором или, как один псих в прошлом году, с кавалерийской шашкой наголо!
И уж совсем редко встречались хитрые бестии, которые за привычной покорностью прятали подлый замысел ускользнуть от заслуженной (он никогда в этом не сомневался) расплаты. Впрочем, таких он чуял каким-то задним, очень тонким чутьем, как будто к густому приятному аромату страха, исходившему от жертвы, примешивался кислый запах теплого металла от ножа, зажатого в потной ладони за спиной. Если он чуял этот запах, то уж не спускал с гада глаз, фиксируя малейшие движения. И, в финале, почти всегда выигрывал.  Не даром сослуживцы звали его фартовым, а начальство направляло на самые серьезные аресты. Собственно, за все время его службы, с 39-го года по 54-й,  был только один случай, когда его знаменитое чутье дало сбой. И случай этот до сих пор не дает ему покоя, хотя, собственно, и вины его особой нет, да и закончилось все хорошо. Хотя могло бы - и плохо.
Брали они тогда одну женщину, ЧСВН - члена семьи врага народа, арестованного и расстрелянного за месяц до того. Кстати, правильная вещь - такие аресты. Зачем свидетелей и, чем черт не шутит, мстителей оставлять? Мало ли, как оно потом обернется? Уж корчевать, так с корнями. Так вот, ничто, как говориться не предвещало, и баба эта открыла им сама и быстро. По всему видно было, что ждала, и что проблем с ней не будет. Даже рада была, похоже. Может, потому, что наконец все случилось и бояться больше не надо. А может - мужа рассчитывала увидеть. Или еще какая бабья дурь - хрен разберет, что у них в башке твориться. Короче, пока старший группы с понятыми протокол составлял, она предложила чаю вскипятить. Ну, чтоб согреться и проснуться. А почему нет? Дело хорошее, можно и разрешить. При должной осмотрительности, конечно. Пошел он с ней на кухню, сел на табурет и, краем глаза наблюдая, как она возиться с примусом, стал слушать, как СтаршОй материт бестолкового дворника-татарина, подписавшего протокол не в том месте.
- Теперь переписывать придется, - тихо пробормотал он и задумался, что, наверное, пока здесь закончат, пока до изолятора доедут, арестованную сдадут, тут уже и 8 утра будет, и что подремать, похоже, перед службой не случится. Задумался и только через некоторое время понял, что не слышит больше возни у примуса.  Резко обернулся и увидел, что арестованная ухитрилась снять с себя платье и чулки и стоит в углу кухни в чем мать родила! Вскочил с табурета, бросился, было, к ней и.... остановился,  пригвозженный к полу спокойными, презрительными словами, произнесенными высоким, чуть надтреснутым голосом: "Только прикоснись ко мне, скотина! Я заору, что ты меня раздел и изнасиловать пытался. Знаешь, что потом будет? Тебя твои же и сдадут, чтобы другие всех вместе не сдали!"
- Тут она права, -холодея, подумал он. - Дворник, двое понятых... СтаршОй по любому в рапорте упомянет. Просто побоится скрыть. А Особый Отдел только того и ждет. У них своя работа, им о чистоте рядов отчитываться. Короче, попал. Подставила, сука дохлая!
Однако, паники своей не показал и негромко, чтобы не услышали в соседней комнате, но внушительно произнес: "Немедленно оденьтесь!"
Но дохлая сука, больше не обращая на него никакого внимания, как будто и не мужчина он, повернулась к нему спиной, присела, с усилием вытащила из-за буфета полную  по горлышко бутыль-четверть, с усилием откупорила ее, опрокинула на пол (кухня наполнилась резким бензиновым запахом), стремительно встала и, схватив гудящий на буфете примус, с размаху швырнула его в образовавшуюся лужу!
Последнее, что он помнит - обнаженный женский силуэт в центре гудящего пламени. А потом чертова бутыль рванула и залила его и все вокруг жгучей пылающей болью....
Как ни странно, он тогда выкрутился. Пролежал год в больнице, перенес кучу операций, пересадок кожи, пережил даже клиническую смерть, но - выжил. В некотором смысле, эта женщина его даже спасла. Пока он валялся в госпитале, умер Хозяин, потом Лаврентия арестовали и начался шмон. Немногие из оперативников тогда уцелели. Кто сам застрелился, кому - помогли. А про него решили, что сам сдохнет, и трогать не стали. А он, на зло всем, уцелел. Хотя профессию, конечно, пришлось сменить.
Лет через десять, уже в шестидесятых, он случайно встретил СтаршОва. Тот тоже чудом не попал под разборки и работал тогда истопником в школе. И рассказал СтаршОй странную вещь: пожар в ту ночь случился  сильный, но рядом с домом была часть, и пожарные приехали быстро. Жильцов почти всех вывели, дом потушили, хотя перекрытия квартиры и обрушились, похоронив под собой нижние этажи. Так вот, в парящей, обледенелой мешанине почерневших бревен тело арестованной женщины так и не обнаружили. Хотя, с другой стороны, что там вообще обнаружить можно?
И еще одна странность: пока пожарные все вокруг не затоптали, на снегу у дома очевидцы видели следы босых ног, уходящие прочь. Но и это имеет свое объяснение: народ-то в чем спал, в том и выбегал, многие и босиком, и раздетые. Короче, все, вроде, объяснимо, но осадочек остался. Не случись тогда в конторе шмон, объявили бы тетку в розыск. А так - не до нее было!
Смеялся он тогда очень: уж кто-кто, а он-то видел обнаженный изогнутый женский силуэт в языках пламени, и никогда этой картины не забудет!  Уйти оттуда живой - невозможно!
Тогда смеялся, а недавно понял: старшОй-то прав, ушла тетка!
Ушла и живет теперь на его кухне! Уж сколько раз бывало, заходит он, чаю вскипятить или суп сварить из пакета, а она там стоит. Как тогда, голая. И как тогда, на него - ноль внимания! Все с примусом возится, разжечь хочет. Да толку-то, у него плита электрическая, даже газа нет. Ничего, вот он сейчас в магазин сходит, отоварится, а на обратном пути в табачном ларьке бутылочку с бензином для зажигалок купит. Их у него уже штук двадцать накопилось. Еще чуть-чуть - и аккурат на булыль-четверть хватит. Дельце-то надо закончить!