Цирк

В городе N-ск, оживление, в город N-ск, едет цирк шапито. Все столбы города обвешаны, красочными афишами, "Впервые в городе, проездом из Милана в Мельбурн, цирк Израиля Соломоновича Гольдмана. В программе: стриптиз под куполом цирка, в исполнении акробатки-наркоманки. Дрессированные доберманы, насилующие карлика. Бородатая женщина, с огромным членом и прочие уродцы.  Весь вечер на арене, клоун Бом, будет подвергать унижениям клоуна Бима, веселя достопочтенную публику."
 Все в городе, от студентов и работающей молодёжи до почтенных граждан и рыбных торговок с рыночной площади,  лишь об этом и говорили, искренне  радуясь тому что, наконец-то и до убогого провинциального N-ска, добралась цивилизация, в виде цирка с выцветшим, некогда красно-жёлтым, парусиновым куполом.
 И вот третьего дня, на центральную площадь въехала колона повозок похожая на цыганский табор.  Все городские зеваки встречали её, юные повесы и прожигатели жизни, вожделенно высматривали акробаток и кордебалет,  дамы томно улыбались, глядя на атлетов с чёрными усами и зализанными волосами, ловко подкидывающих двухпудовые гири.
 Работники сцены быстро установили купол, ставший самым высоким зданием N -ска. Тут из вагончика украшенного золоченой лепниной появился директор, пухленький еврей с хитрыми глазками. Несколько работников кинулись к нему, трепетно взяв под руки Израиля Соломоновича.
 "Жители славного N-ска, от лица нашей прославленной труппы, счастлив и бесконечно рад, приветствовать вас,- начал он свою, лживую речь. Пообещав всем незабываемое зрелище и скидку многодетным матерям, он получил от уездного главы, фанерный ключ от города и надменно скрылся в вагончике, в стиле барокко.
 Вот и вечер, на площади города звучит цирковой оркестр, весёлые горожане с волнением обсуждают грядущее представление, "Никогда не видела как доберман, насилует карлика, должно быть это забавно"- делилась с подругой дочь уездного главы Альбина. "А бородатая женщина с членом, каково?"- вклинился в разговор сын обер-полицмейстера Антон. Площадь светилась от улыбок и счастья горожан, лишь в углу, поодаль от всех стоял мрачный и угрюмый субъект, местный философ и революционер Андрон Хутяев. Очи его не отражали радости, коей были наполнены сердца его земляков, он их не любил. Да и за что их любить, они упекли на каторгу его возлюбленную Аннет, пылкую революционерку, с ней они ночами читали запрещённые стихи Маяковского, прозу Горького и конечно же незабвенный труд Карла Маркса "Капитал." Они спланировали покушение на уездного главу, Аннет должна была ворваться в его кабинет и с криком, "За униженный народ, ты приговариваешься к смерти, проклятый прихвостень самодержавия" и выстрелить. Но пистолет дал осечку, Аннет скрутили, провели следствие, и отправили в Сибирь, где она скончалась от чахотки.  Обычно Хутяева гнали ото всюду прочь, он постоянно устраивал пьяные дебоши, всех обвиняя в гибели любимой, и обещал, что столбов для всех хватит. Но его никто не слушал, просто били в морду и вышвыривали на улицу, дабы он не омрачал празднеств, вроде ярмарки или суда над убийцей. Но сегодня все были так увлечены предстоящим представлением, что никто не обращал внимания на мрачного сумасшедшего, прислонившегося к фонарному столбу.
  Из шапито вышел старик Гольдман и пригласил всех в цирку, шоу начинается.
Места были заняты согласно положению в обществе, уездный голова, обер-полицмейстер, судья и местный "смотрящий", заняли VIP-ложе, на их столе стояла бутылочка "Хеннесси" и ваза с экзотическими фруктами, их отпрыски, золотая молодёжь N-ска, уселись близ своих достойных родителей, пили лимонад, кушали эклеры и вдыхали кокаин. За ними сидели чиновники, рядовые жандармы, купечество и бандиты, пили немецкое пиво с невиданными доселе американскими орешками, а их дамы, вкушали грузинское вино вприкуску с мармеладом. Чернь же и рабочий люд, пили водку, не закусывая и не взирая, на пол. Лишь Хутяев сидел в сторонке ото всех, ничего не ел и не пил, он покурил анаши и теперь с философской надменностью взирал на присутствующую здесь публику.  Андрон нашёл общественную иерархию N-ска, схожей с иерархией, царящей в стае африканских шимпанзе, довольно таки забавные мысли посещают меня, под воздействием этой волшебной травы, улыбнувшись, подумал Хутяев. Оркестр заиграл туш, прожекторы осветили манеж, усыпанный истлевшими опилками, издающими неповторимый запах цирковой арены. Вышел пузатый человек, с опухшим лицом, облаченный в смокинг с шелковыми лацканами. Это был конферансье, или как они там называются в цирке, что он говорил, Хутяев не слышал, но тот факт, что присутствующая здесь публика, неудержимо хохотала, позволила Андрону сделать вывод, что толстый человек, говорил какие-то пошлости, другого юмора горожане не воспринимали. Тут на арену вышла она, королева цирка, акробатка-наркоманка, с болезненной бледностью лица и неестественной худобой, за ней шёл работник манежа, в красном костюме и с подносом в руках. На нём лежали шприц, ложка, свеча и белый порошок. Приготовив отвар акробатка, с трудом найдя вену, ввела иглу, закурила сигарету, глубоко затянулась, и со словами "ништяк", выпустила клуб дыма. Сидя на корточках, докурила сигарету, почесала щёку, сплюнула на манеж, растягивая слова, сказала, "А-а-л-л-е, оп", взялась за трапецию и взмыла под купол. Кульбиты вытворяемые "впареной"  артисткой, не особо увлекали Хутяева, в отличии от местной публики, жаждущей увидеть на манеже, тело лежащее в неестественной позе. Андрона увлекало другое, лицо клоуна, выглядывавшее из-за кулис, глаза его были наполнены тревогой и любовью, он не отрывал глаз от акробатки, ловящей приход, да Гольдман знает, где брать.
Такой же взгляд был и у Андрона, когда судили его Аннет, вновь горькие воспоминания нахлынули на  Хутяева, злобные присяжные, вопящие "Виновна. Распни её",  возлюбленная, не предавшая его, в серой тюремной робе, навеки уезжающая в Сибирь. Должно быть и ярко раскрашенный клоун, бесконечно влюблён в акробатку со стойкой наркотической зависимостью. Вдруг взгляд шута наполнился ужасом, Хутяев понял, свершилось непоправимое, актриса рухнула на манеж, она лежала посреди арены, руки были её распахнуты, всем своим видом она звала возлюбленного клоуна в свои холодные объятия. И он не сдержался, выскочил на манеж, бросился в безжизненные объятия любимой,  он был страшен в своём отчаянии. Но публика, почему то захохотала, клоун же, выскочил на арену.  Этим жестоким людям, с холодными сердцами рептилий, не дано было понять, что под мерзким слоем грима, скрыта душа, любящая и ранимая.
 Лицедей, поднял голову, долго смотрел на хохочущее сборище, бездушных провинциалов и вскрикнул, "Суки, сволочи, ненавижу. Вам смешно, вы хохочете, над чем? Над горем и страданиями. Это радует вас, бессердечные люди. Я знаю, что развеселит вас ещё больше,  чужого горя, это голая жопа,- и стянув с себя алые штаны клоуна, выставил свой афедрон на показ пьяной черни. Публика зашлась от хохота, неудержимый смех сотрясал купол шапито, лишь троим было не смешно, клоуну, переживающему смерть любимой, Хутяеву, разделившему горе шута и Израилю Соломоновичу Гольдману, он знал, нет ничего страшнее отчаявшегося и безумного паяца. Посему он упредил следующие выходки клоуна и спустил на него дрессированных доберманов, но они не насиловали клоуна, как бедного карлика, а вцепились в его плоть, разрывая её на части. Это были другие доберманы.
 Восторгу публики не было предела, не жаль отдать и пятидесяти копеек, за подобное зрелище, это ещё дёшево, думали почтенные граждане.  Хохочущие лица горожан, мёртвая акробатка,   растерзанный клоун, глаза Андрона наполнили слёзы, он встал и покинул цирк. За радостью и восторгом, никто не заметил мрачного, чуть ссутулившегося молодого человека, вышедшего через заднею дверь.  Хутяев шёл домой, лицо его было свинцово-серо, бесстрастный взгляд со стальным отблеском, был жесток и суров,  кудри его развивались на холодном ветру, ворвавшегося в N-cк из осеней степи.
 Позади, занималось пламя, это горел цирк шапито,  паника охватившая горожан, была поистине ужасна, мужчины затаптывали женщин и стариков, в надежде спастись из огненного ада, но дорвавшись до двери,  с ужасом отметили, дверь заперта. Это Хутяев отомстил горожанам за погибшую любовь, свою и клоуна. Наутро он укатил из опостылевшего городка, в Лос Анджелес, примкнул к колонии хиппи и мотается теперь по солнечному штату Калифорния, в одноименном микроавтобусе, украшенного психоделическими  рисунками.  В поисках истины и душевной гармонии.
 А N-ск и поныне там, живёт в своём сером и унылом болоте обыденности, терзая и убивая души юных романтиков.