Случайный собеседник

     -  Прошу вас, присаживайтесь, - Убирая с незанятого стула потёртый портфель,   приветливо обратился к Захару благообразный старик академической наружности,
- У меня тут свободно, а лучшего места вам, всё равно, не найти.
- Спасибо… - Захар, не раздумывая, плюхнулся на предложенное сиденье. В крохотном кафе было непротолкнуться. После изнуряющей жары и плотного смога снаружи, атмосфера этого уютного, защищённого кондиционерами пятачка, возвращала к жизни и, самое главное, здесь наконец-то можно было вздохнуть полной грудью. Потому что, с некоторых пор, большинство населения великого города оказалось лишённым этого привычного и жизненно необходимого удовольствия. Потому что там, за окрестностями великого города, подбираясь к нему всё ближе и ближе, уже несколько дней безостановочно полыхал ужасающий своей грандиозностью костёр.  Сначала горели торфяники. Потом, как спички, начал гореть лес вокруг мегаполиса. Традиционные и чуть ли не вошедшие в привычку ежегодные локальные возгорания, этим летом, словно в отместку за неискоренимую человеческую расхлябанность, бестолковость и безответственность, обернулись всё более набирающей обороты  наползающей  угрозой вполне вероятной и невообразимой по своим масштабам катастрофы. Целиком выгорали жавшиеся к городу деревни. Гибли люди. Экстренные меры, предпринимаемые соответствующими службами, пока что не приносили желаемого результата. В обществе зрела паника, но она пока была тихой и тщательно скрываемой её носителями от внешнего мира. Потому что интуиция подсказывала населению именно такую линию поведения. Но это делало эту самую тихую панику по-особенному зловещей. Дым окутал город плотным туманом. От него невозможно было спрятаться. Он запросто проникал во все щели, заползал в тщательно задраенные окна, хозяйничал запахом гари в щеголеватых и не очень офисах, и даже мощная вентиляция бесконечных галерей метрополитена оказывалась бессильна перед этим  безжалостным наступлением стихии. Борьба с ней велась уже на государственном уровне, то есть градус тревоги пробился таки в чиновничьи кабинеты, и некоторые особенно впечатлительные граждане находили для себя слабое утешение хотя бы в том, что вскорости, по их мнению,  неминуемо должны были полететь к чёртовой бабушке чьи-то высокие головы, что кто-то за всё это безобразие должен был в итоге ответить,  что кто-то с треском должен был лишиться своих хлебных постов. Как-будто  факт лишения сиятельной должности однажды случайно оказавшихся у власти людей мог каким-то образом спасти то, что было уже утеряно навсегда. Как-будто это могло спасти, или воскресить принявших страшную и мучительную смерть ни в чём не повинных людей.
     А тем временем, неуклонно набирающий концентрацию сизый дым, при полном безветрии и нетипичном для этих широт изнуряющем летнем зное, душил всё живое своей неторопливой удавкой и ядовитым ватным покрывалом продолжал подминать под себя многомиллионный город. Смог набирал силу и загустел уже настолько, что солнце на безоблачном небе выглядело жалким, тусклым и слегка жёлтоватым шариком, словно его, солнце,  настигло бесконечное и необратимое затмение. Или настигло космическое проклятие. Или настигло ещё что-то в этом роде.
     Сегодня Захар оказался в этом районе города по своим рабочим делам. Ведь жизнь, невзирая ни на что, всё-таки продолжалась, и пока что никакой распроклятый смог упрямое биение жизни, слава Богу, остановить был не в состоянии. Но вот настроение Захара оставляло желать лучшего. Работа в последнее время не спорилась. Взаимоотношения с партнёрами не складывались, договорные обязательства обоюдно и повсеместно нарушались, потенциальные заказчики словно бы поглощались окутавшим город прогорклым дымом, едва народившаяся за истекшие несколько месяцев и неуспевшая ещё окрепнуть финансовая стабильность вдруг как-то сразу, чтобы не сказать молниеносно, трансформировалась в финансовую несостоятельность, и тогда Захар почувствовал и понял, что кризис, о котором уже говорили повсеместно и чуть ли не на каждом углу – это, оказывается, не какая-нибудь там телевизионная, или газетная страшилка, а вполне реальный, вполне осязаемый вирус, распространяющийся по экономическому организму страны наподобие виртуального червя. Почти такого же, как тот, что в последнее время, на разных широтах и меридианах, с завидным постоянством поражал нервные волокна бесчисленных, переплетённых единой мировой паутиной компьютеров.
     Под стать безрадостной окружающей атмосфере были и мысли, никогда Захара и прежде не покидавшие. Например, помимо всех прочих раздражителей, его не переставала изумлять и угнетать наблюдаемая им день ото дня неизмеримая глубина обыкновенной человеческой глупости. Той самой глупости, с которой он сталкивался повсеместно и повседневно. Захар, в силу ли своего воспитания, или в связи с так и неискоренённой, не вытравленной за прошедшие и непростые годы из собственной души прирождённой порядочности,  искренне недоумевал по поводу тех или иных действий должностных лиц, с которыми ему приходилось, так или иначе, сталкиваться по роду своей деятельности.  Захар поражался вопиющей абсурдности их неуклюжих решений и не мог взять в толк, каким образом, почему, за какие заслуги откровенные бездари и люди совершенно не интеллигентные и бедные душой оказывались в тех креслах, в которых сидели и почему все остальные люди, среди которых, между прочим, было немало людей талантливых и даже гениальных, почему эти все остальные люди должны были послушно позволять загонять себя в жалко блеющее стадо и поджав хвосты следовать в том направлении, которое для них определяли эти самые бездари. Сваливать всё на то, что у бездарей были деньги и власть не получалось, потому что власть бездарям раздавалась из этих самых народных рук (парадокс?), ну а деньги, деньги этими самыми народными руками ведь и создавались. Только к народным рукам они,  почему-то, не прилипали. Захар недоумевал, раздражался, злился на самого себя за своё неумение приспосабливаться к реалиям современного мира, обзывал себя ископаемым питекантропом и динозавром, но, тем не менее, с приглушённым внутренним рычанием,  упрямо продолжал двигаться вперёд, потому что, во-первых,  двигаться вперёд было просто необходимо, так как от этого зависела не только его жизнь, но и жизни его детей, а во-вторых,  афоризмы типа: «Движение – это жизнь» и «Движение – всё. Цель – ничто» стали для него чем-то вроде девиза, его жизненным кредо, его флагом и он шёл вперёд вопреки любым трудностям и  держался, в основном, на природном вдохновении, неиссякаемым запасом которого он, как видно, был щедро одарён Создателем в момент своего рождения.
     Итак, Захар очутился в кафе, имея желание отдышаться, собраться с мыслями и, что не менее важно, выпить чашечку крепкого кофе, обязательное поглощение которого стало для него с некоторых пор почти священным и незыблемым ритуалом. Сегодня утром Захар очень торопился, дымящийся  кофе на кухонном столике так и остался недопитым, отчего настроение Захара теперь никак не могло придти в норму. В приглушённом свете прохладного помещения он лавировал между столиками в поисках свободного места, пока, наконец, не услышал бодрое приглашение пожилого мужчины присесть с ним рядом. Старик сидел в самом углу, его столик из зала был почти не виден за крутым изгибом хромированной стойки бара.  Захар облегчённо вздохнул и, поблагодарив,  опустился на предложенный стул.
- Ну, вот, - Странным грудным голосом вымолвил его сосед,
- Теперь можно и отдышаться! Правда? Да-а… Ведь это просто ужас, что происходит! А? Кхе-кхе… На улице-то! Вы не находите? Прямо второе нашествие Наполеона!
     Глаза Захара уже освоились с мягким сумраком помещения, он привычно огляделся вокруг и скользнул взглядом  по разговорчивому гражданину. Невысок, хрупкого телосложения, достаточно стар, но энергичен в движениях. Совершенно седые, коротко стриженые волосы густым инеем покрывали голову. Миниатюрные очки держались на кончике острого носа, и неожиданно кустистые чёрные брови резко контрастировали с определённо благообразной внешностью. «Внешность следящей за собой и ухоженной старости» - решил про себя Захар и  кивнул в знак согласия. Затем устало обернулся, ища взглядом кого-нибудь, кто мог бы принять его заказ. К нему уже спешила миловидная девушка.
- Кофе, - Сказал он,
- Простой, но настоящий, обжигающе горячий, сладкий и крепкий. И чуть погодя – ещё один, такой же. – Пока девушка набирала в грудь воздух, чтобы уточнить у клиента, какой именно сорт кофе он предпочитает, Захар ткнул пальцем в меню:
- Вот этот. Но двойной крепости!
Девушка удалилась, а Захар расслабленно откинулся на спинку стула.
- Вы, голубчик, не в настроении, - Скорее, не спросил, а подытожил говорливый сосед по столу,
- И это меня огорчает, потому что удручённое состояние вам, судя по всему, явно не свойственно. Кхе-кхе… Хотя, вся эта окружающая атмосфера, - Старик пружинистым движением раскинул руки в стороны,
- Да что там атмосфера, вся эта наша теперешняя жизнь способна вызвать чувство смятения и растерянности у кого угодно. А впрочем, нет. Не у всех. На мой взгляд, данные чувства не столь обострены у нашего нового поколения, если не сказать больше. Они, батенька вы мой, эти самые чувства, могут быть у них совершенно не развиты, а потому - атрофированы. Кхе-кхе… Вы не находите?
Захар промычал в ответ что-то неопределённое. Разговаривать сейчас ему совсем не хотелось, умничать – тем более. Зато заветная чашка с дымящимся кофе буквально стояла у него перед глазами.
- А вы и не отвечайте, если не хочется, - Словно угадывая его мысли, продолжал неугомонный старик,
- Главное – не подлечь со всеми своими потрохами под временное, кхе-кхе… (я подчёркиваю: под временное) состояние угнетённости. М-да… У нас, скажу я вам, в нашем разлюбезном Отечестве, данному недугу подвержено немало народу. Всякого. И старого, и молодого. А больше, всё-таки, молодого. Кхе-кхе… Предвижу, что вы можете уличить меня в противоречии, мол, только что говорил, что молодым не знакомы чувства смятения и растерянности и тут же объявляю про угнетённость молодого поколения. Кхе-кхе… Нет тут, голубчик вы мой, никакого противоречия! Это суть разные понятия, и думаю, что я легко смогу вам объяснить, в чём заключается их различие.
     Захар ощутил прилив беспокойства и украдкой скользнул взглядом по эмоционально заряженному персонажу напротив себя. «Бедный старик!», - Подумал Захар, - «Наглотался отравленного воздуха, и теперь у него поехала крыша». А странный субъект между  тем, глядя на Захара, добродушно и обезоруживающе улыбался, и в глазах его озорным блеском мерцали весёлые огоньки. На столе перед ним стоял небольшой, хрустальный, наполовину опорожнённый  графин с  водкой и тарелочка с тонко нарезанной бужениной, зеленью и ещё какой-то закуской. Пустую и крохотную, совсем игрушечную рюмку он держал в кулачке, подносил кулачок к подбородку, задумчиво качал головой, потом бережно ставил рюмку на стол и вдруг начинал водить ею по столу, вычерчивая замысловатые вензеля.
- А недуг сей, голубчик вы мой, то есть та самая упомянутая мной только что удручённость, провоцируется и заботливо культивируется нами же. Вы меня понимаете? То есть, я хочу сказать, выходцами из нас, такими же, как мы, но на нас с вами совершенно не похожими.  Кхе-кхе… Наша с вами участь, как это не прискорбно  – это участь наблюдателей. К сожалению…
     Захару принесли кофе. Старик смотрел на него одновременно с одобрением и любопытством. Он то и дело покашливал и попеременно, пальцами левой и правой руки, негромко и как-то осторожно и вкрадчиво барабанил по поверхности стола. Он вообще ни минуты не мог находиться без движения. И мимика лица во всё время, пока он говорил, красноречиво отображала целую симфонию чувств, которые, как видно, не оставляли в покое его немолодую уже душу. Захару понемногу становилось интересно. Хотя опасения, что со стариком не всё в порядке оставались в силе. Старик неожиданно резко подался вперёд, и лицо его оказалось совсем близко к лицу Захара. Захар едва успел сдержать себя, чтобы не отпрянуть назад. 
- Видите ли, голубчик, - С жаром продолжал благообразный старец,
- Я полагаю, всё дело тут в том, что мы сами можем, причём зачастую и, как правило, даже не сознавая этого прискорбного факта, мы сами можем, без чьей либо помощи,  разрушить нашу с вами страну. Нашу с вами могучую державу. Да-да, не удивляйтесь, нашу с вами любимую Родину. Надеюсь, любимую? Кхе-кхе… Более того, скажу вам самое главное: по моим наблюдениям мы уже сейчас, в данное время, на данном этапе,  идём к этому удручающему событию семимильными шагами, оголтело несёмся, закусив удила, движемся, так сказать, на всех парах. Кхе-кхе… Судя по выражению вашего лица, вас такое моё заявление, надо полагать, слегка озадачивает?
     Захар приподнял брови, дёрнул плечом, скривил губы и попытался выдавить из себя улыбку. Он вообще предпочитал благожелательность всем остальным противоположным по содержанию чувствам по отношению к окружающим. Ему практически никогда не надо было хоть сколько-нибудь напрягаться, чтобы оставаться для них, окружающих,  максимально открытым и, даже более того, задёрганные темпом городской жизни многие знакомые Захара почитали его чуть ли не ископаемым образчиком изгоняемой ныне из общества коммуникабельности. Однако, улыбка сейчас у него получилась кислой и вымученной, и пожилой и словоохотливый субъект подметил это мгновенно.
- Вижу, что озадачивает, - Усмехнулся он,
- И вижу также, что вы явно из лагеря приверженцев правил хорошего тона. Не удивляйтесь! Откуда знаю? Кхе-кхе…  Я, голубчик вы мой, пожил на этом свете достаточно, чтобы научиться читать человеческие лица. В лагерь этот вас, как видно, однажды привело ваше воспитание, но вы, несмотря на известные деформации современности, так там и подзастряли. И, скорее всего, подзастряли навсегда. Но расстраиваться вам по этому поводу не стоит. Потому что правила хорошего тона,  голубчик вы мой, по теперешним временам – редкость. Редкость немалая. Кхе-кхе… Раритет, так сказать. И потом, у вас удивительно открытое лицо, высокий лоб, ясный взгляд и ещё уйма всяческих мелких штришков, и собранное вместе, всё это располагает к уютному общению, поэтому не удивляйтесь, что я, неожиданно для вас,  заговорил с вами, как со старым знакомым.  Кхе-кхе… Вот так.
     Да, Захар был озадачен. Конечно, Захара озадачивало всё, и не только это.  И странный, случайный собеседник, просто таким же случайным образом оказавшийся, в виду небывалого наплыва граждан, за тем же столиком, что и он. Его озадачивала изнуряющая и угнетающая жара, совершенно несвойственная данной местности, его озадачивало отсутствие на протяжении уже очень длительного времени спасительного дождя, с громом, молнией и свежим ветром, который позволил бы, наконец, задышать полной грудью и  возрадоваться жизни. Его озадачивал ни в какую не желавший растворяться в атмосфере удушающий смог, плотным ядовитым туманом накрывший огромный город, из-за чего город напоминал теперь сюжет голливудского фильма-катастрофы. Его озадачивало ещё много чего из окружающей жизни, но более всего сейчас его озадачивал и пробуждал любопытство витиевато излагающий свои мысли эмоциональный субъект, сидящий напротив. И то, что он по такой погоде, при своей благообразной внешности, средь бела дня, пил водку, и то, что величал  Захара на старинный манер голубчиком.
     Захара, за всю его теперь уже не короткую жизнь, никто и никогда не величал прежде голубчиком. Такое старомодное обращение не раз встречалось ему в исторических романах и там оно казалось вполне уместным. Но что б вот так, вдруг, в современном мире, под негромкий джаз подсвеченного мягкими огнями уютного кафе кому-то пришло в голову назвать тебя голубчиком, это, по мнению Захара, выглядело нелепо и даже слегка сюрреалистично. Но, как бы то ни было, те самые правила хорошего тона, о которых только что упомянул его визави, обязывали Захара поддержать предложенный разговор.
- Вы меня, во-первых, смутили совершенно незаслуженными комплиментами, - Сказал он, улыбнувшись теперь по-настоящему,
- И, во-вторых, кажется, я ни полслова ещё не вымолвил, пока сижу тут рядом с вами за одним столом. Тем более, о судьбах нашего Отечества.
- Да дорогой вы мой! – Оживился старик, и озорной блеск в его глазах приятно удивил Захара,
-  У вас же на лице всё написано. Красноречивей не напишешь! И взгляд выдаёт. С головой. Кхе-кхе. И потом, имейте в виду, что порой непроизнесённое вслух совсем не обязательно остаётся тайной за семью печатями для человека, не понаслышке знакомого с такими подзабытыми теперь чувствами, как обыкновенное людское соучастие.
- Вы настолько способны к сопереживанию? – Тактично поощрил собеседника Захар, попутно удивляясь витиеватости и складности его речи,
- Согласитесь, это небезопасное качество. Для сопереживающего в первую очередь.
- Браво! – Старик, с теми же бесенятами во взгляде забарабанил по столу всеми десятью пальцами,
- Я аплодирую самому себе! Значит, я не ошибся! Вы – именно тот собеседник, которого я уже очень давно и до сей поры безуспешно высматривал в людской толпе. Не буду награждать эту самую толпу всяческими колоритными эпитетами, вы, я знаю, и без того чувствуете подтекст.
- Помилуйте! – Откинулся на спинку стула всё более недоумевающий происходящим разговором Захар,
- Никакого подтекста я совершенно не чувствую и мне всё больше кажется, что вы меня принимаете за кого-то другого.
- Ваниш окси экшн! – Воскликнул старик, хитро подмигнул Захару и забавно склонил голову набок. Захар невольно огляделся вокруг и начал уже подумывать, что, кажется, пришло время, пока не поздно,  по-тихому ретироваться.
- Да нет же! – Всплеснул руками странный персонаж,
- Я не полоумный, пожалуйста, не торопитесь с выводами. Кхе-кхе… Смотрите: во мне нет никакой агрессии, и если вы решили, что я шизофреник, то это только потому, что не желаете меня выслушать.
- Вы предвосхищаете мою реакцию и не даёте мне времени подумать.
- Это потому, что я читаю по вашему лицу. – Он говорил быстро и с жаром,
- Это потому, что ваше лицо мне нравится. Между прочим, один, прежде живший и очень, надо сказать, неглупый человек, по фамилии Фейербах, говорил, что чтобы понять человека, надо его полюбить. Понимаете? Полюбить! Позволю себе смелость несколько подправить почтенного немецкого классика и добавлю, кхе-кхе… что достаточно его, то есть человека, просто уважать и заставить себя услышать, понимаете ли, услышать, что именно он вам говорит.
- Тут я с вами согласен, - Улыбнулся Захар,
- Порой достучаться до сознания тех, к кому обращаешься, очень проблематично.
- Вот именно! – Всплеснул руками старик,
- А знаете, почему? Или не так. Отчего? Отчего это происходит? Или, отчего это зависит? Я вам скажу. Это напрямую зависит от уровня нашей, не только нашей с вами, а от общей, всенародной культуры! От её уровня! От степени и накала духовных запросов общества! Вот от чего! Но! – Он предостерегающе поднял кверху указательный палец,
- И степень, и накал духовных запросов общества являются всего лишь следствием его образованности. Согласны? Кхе-кхе… А общество, как вы понимаете, состоит из людей. Из отдельно взятых личностей. Которые, как выясняется,  должны быть образованны! Для которых в обществе должны быть созданы условия, позволяющие им иметь свободный, (я подчёркиваю: свободный!) доступ к получению образования! Понимаете? А оно, в свою очередь, подвигнет их к осознанию обязательности самообразования. Что, как говаривал другой, уже наш, отечественный классик, зачастую бывает даже поважнее просто образования, как такового.
- Вы Ленина имеете в виду?
Старик на мгновение застыл, глаза его округлились, а рот приоткрылся от удивления.
- Очаровательно! Прелестно! Невероятно! Нет, вы видали? – Старик впечатал обе пятерни в поверхность стола,
- Да вы, голубчик, просто покоряете меня своей эрудицией!
- Тут всё просто. Я жил и получал образование в Советском Союзе.
- Вот-вот! Вот то-то и оно! Говоря о свободном доступе к получению образования я, само собой, подразумевал, в том числе и то, что оно непременно должно быть бесплатным! Понимаете? Бес-плат-ным! Вижу, что вас этим пламенным лозунгом не удивишь. Потому, что вы – оттуда. Из того мира, где всё это уже было. И о чём современная молодёжь знает лишь понаслышке. Если вообще знает! Мимоходом замечу, что в том мире, между прочим, были также бесплатные стадионы, бесплатные спортивные секции, в том мире различные спортивные тренеры то и дело наведывались в школы, чтобы увлечь ребятишек занятием спортом. Одно только условие было непременным: в дневниках у желающих записаться в ту, или иную спортивную секцию должны были быть хорошие отметки. Вы помните? Ни о какой оплате никто даже и не помышлял! Даже само такое допущение в те времена считалось преступным! А кружки ДОСААФ? А? Где сейчас это всё? Кто сейчас из нашей молодёжи, скажите на милость, хоть что-то об этом знает? И меня просто выводит из себя, когда я вижу, как наши лоснящиеся и сытые чиновники притворно разводят руками, или как некоторые корреспонденты сокрушаются в своих изданиях, что, мол, не та пошла молодёжь, прозябает по подворотням и заплёванным ими же подъездам, гробит себя и наше будущее никотиновым и алкогольным угаром, а то и ещё, чем похуже и т.д. и т.п.  Да вы, господа хорошие, сами же планомерно молодёжь и травите! Прикрываясь умной трескотнёй. И потом, да распахните же, наконец, стадионы! Хотя бы! Для начала! Вот о чём надо говорить, писать, кричать! Но нет, дудки! Не для того они у нас всё это оттяпали, чтобы сейчас безрассудно возвращать. Теперь надобно платить. За всё. И за образование, в том числе. – Старик постучал ладонью по столу,
- Но на фоне современных реалий вышеозначенное звучит кощунственно, не так ли? М-да… А ведь с тех пор прошло не так уж много времени. Но это по нашим с вами меркам. А между тем за этот крохотный исторический промежуток успело подрасти  уже целое поколение! – Он расстроено опустил голову, сцепил пальцы рук и протяжно вздохнул, вернее, хотел вздохнуть, но тут же поперхнулся тяжёлым кашлем. Захар отвёл глаза. У него стало появляться чувство простой человеческой симпатии к неожиданному собеседнику. И ещё. Захару стало казаться, что они со стариком давно уже были знакомы, и что так же давно завязалась когда-то эта их теперешняя беседа. А старик, тем временем, справился с кашлем, тщательно промокнул глаза чистым носовым платком и продолжил:
- Ладно, к этому мы ещё вернёмся, во всяком случае, я на это надеюсь. Я хочу сказать, кхе-кхе… если вы изъявите готовность слушать меня и дальше.
- Можете не сомневаться, - Улыбнулся Захар,
-  Во мне вы найдёте благодарного слушателя.
- Правда? Вот и замечательно! Итак, на чём мы остановились? – Старик нетерпеливо забарабанил пальцами по столу,
- Ага, вспомнил! Ведь что мы видим сейчас? Мы видим её, кхе-кхе… - Тут собеседник Захара опять закашлялся, и закашлялся надолго, даже отодвинулся от стола и наклонился к полу. Вновь выпрямился. Отдышался. Снова утёр белоснежным платком выступившие на глазах слёзы.
- Извините… Так о чём это я? Ах, да! Мы сейчас наблюдаем всеобщее падение культуры, мы видим её катастрофический обвал! Беда в том, что видят это, видят и понимают, далеко не все. Ничтожная толика, да и та, с каждым годом, идёт на убыль. Время неумолимо. Уходят ТЕ люди! Понимаете? Люди с большой буквы. Уходят один за другим. И, что самое страшное, им нет замены! На смену титанам приходят пигмеи. Вы киваете, значит, вы согласны. И некогда плодородный пласт нашей общенациональной культуры усыхает и покрывается трещинами. Знаете, можно сколько угодно охаивать наше коммунистическое прошлое, но для меня бесспорно одно: то было время настоящих мастеров! Какая ошеломляющая плеяда учёных, мыслителей, писателей, художников, композиторов и актёров! Какое трепетное и святое отношение к науке и искусству!  Какое служение и какая искренность! Вы можете сейчас кого-то из нашей теперешней жизни сопоставить с ТЕМИ людьми? Молчите? И правильно делаете! Да что говорить! Придёт время, и ту эпоху сравнят с эпохой Ренессанса, с эпохой французских энциклопедистов, с феноменом древнегреческой цивилизации! Да-да, я не оговорился! И зря вы так скептически на меня поглядываете! Я уверен, что так и случится! Но - когда-нибудь. Потом. Я не знаю, когда. Может быть, для этого понадобится даже не одно поколение. Но так будет. На очередном взлёте духовности. Потому что не может целый народ, имеющий за плечами богатейшую историю, просто так взять да и провалиться в тартарары, не может, потому что законы жизни сотканы, на наше счастье,  божественным провидением, а не паутиной сатаны, как в определённые периоды истории может ошибочно показаться. Но вернёмся к нашей ситуации. Итак, облик всенародной нравственности и культуры всё больше начинает напоминать шагреневую кожу. А народные массы тем временем глупеют прямо на глазах и не осознают угрозы сползания к пропасти. Понимаете? Не осознают!
- Вы хотите сказать, что сей прискорбный факт остро ощущается уходящим поколением, - Вырвалось у Захара, и он тут же пожалел о своей несдержанности.
- Простите…
- Да чего уж там! – Махнул обеими руками старик,
- Про уходящее поколение – это вы в точку. Тем более, что я сам только что на это и указывал. М-да… Звучит, конечно, пронзительно и печально. Но это – правда. Как ни крути… – Он вдруг опять надолго зашёлся в новом приступе кашля, оказавшимся сильнее прежнего. Захар поднялся со стула, желая как-то помочь, но старик предостерегающе поднял руку:
- Всё… Уже проходит… Уже прошло… Надо маленько отхлебнуть… Уф-ф!.. Это  помогает…
 Собеседник Захара тяжело дышал, лицо его покраснело, воздух из лёгких вырывался наружу с болезненным посвистом. Наконец, дыхание пришло в норму, старик заиграл кустистыми бровями и с прежним озорством и лукавой улыбкой посмотрел на Захара:
- Надеюсь, вы не подумали про себя, что случайно набрели средь бела дня на тихого алкоголика? А? Признайтесь, голубчик, ведь такая мысль у вас наверняка промелькнула? Про очередного чудака, которых пруд пруди в этом городе-государстве и который во вполне подходящем и  уютном месте устраивает не менее уютный междусобойчик и при всяком удобном случае разглагольствует об афоризмах ушедших в небытие классиков?
- Ну, на алкоголика, пусть даже и тихого, вы совершенно не похожи.
- И на том спасибо! - Он с азартом потёр ладони. Захар невольно поражался заряженностью своего собеседника.
- Я уж по опыту своему знаю, голубчик вы мой, без эскулапов всяких, что мне, при моей хвори, помогает, а что противопоказано. – Он потянулся за графином,
- Поэтому, давайте-ка сначала воздадим должное: вы – своему кофе, а я – своему, что покрепче.
- Непросто, наверное, по такой жаре водочкой баловаться?
- Вот тут вы, батенька, ошибаетесь! Как говорится, не баловства ради, а лечения для… М-да… И потом, здесь, во-первых даже прохладно. Чтобы не сказать холодно. Кондиционеры, чувствую своими старыми костями,  несут службу исправно.
- А во-вторых?
- Во-вторых? Привычка. Произошедшая, каюсь, от самолечения. И потом, уж лучше, как мне кажется, выпить нормальной водки, чем, извините, тестировать себя поддельными лекарствами, или хлебать какую-нибудь бурду, например, то же пиво.
     Старик выпил наполненную до краёв рюмку маленькими, мелкими глотками. Прищёлкнул языком, хитро прищурился, ткнул вилкой в кусочек буженины на своей тарелке, задумчиво пожевал, потом, беспокойно заёрзав на стуле, уселся поглубже.
- Так на чём я, голубчик, остановился? Ах, да! На бурде. Кхе-кхе… – Он пытливо посмотрел на Захара поверх миниатюрных очков, словно сомневаясь и ища подтверждения тому, что он, действительно, на бурде и остановился. Захар подумал, что его собеседник прервал свой монолог, всё-таки, на общенародной культуре. Но промолчал.
- М-да… Нет, я, конечно, понимаю, кхе-кхе… Этикетки там всякие смачные, названия заграничные, опять же, раскрутка рекламная. Чему-чему, а этому у нас научились неплохо. (Народец-то талантлив!). М-да. И вот уже бедным и одураченным нашим согражданам кажется, что их наконец-то милостиво допустили облобызать священный порог недоступного ранее храма сытого существования. Кхе-кхе… Им разрешили не просто понаблюдать со стороны за красочным карнавалом, им позволили стать его полноправными и, гордитесь, полноценными участниками! Правда, карнавал размалёван самым бессовестным, но зато ярким, до потери памяти, суррогатом. Плевать!  Главное, что у нас теперь ничем не хуже, чем у них! Кхе-кхе… И они радуются, как дети. «Ваниш окси экшн! Чего желаете, господа? Говорите, требуйте, не стесняйтесь! Есть всё! То есть, буквально всё! От вздутия живота? Пожалуйста! От недодутия? Берите, не жалко! Сыпятся волосы? Приклеим намертво! Страдаете лохматостью? Обеспечим плешивость! Болит голова? Решаем вмиг! Рубить не станем, но от наших средств голову потеряете надолго и, соответственно, болеть она у вас уже больше не будет! Тревожит  что-то ещё? Звоните! Пишите! Приходите! Нет. Лучше прибегайте! Во весь дух! Вприпрыжку! Все вместе и поодиночке! Не можете? Мы сами придём! И никуда вы от нас  не денетесь! Итак, приступим! У вас перхоть? Какая мелочь! Вытравим! Что? Запоры? Не волнуйтесь, выковорим! Ах, месячные? И вы молчите? Как не стыдно! Об этом необходимо кричать на весь мир! Радуйтесь! Вам повезло! У нас – целый арсенал того, что нужно именно вам! Что? Вам не нужно? Вы спрашиваете, как же выживали без всего этого ваши мамы и бабушки? Да полноте! Ведь они именно выживали, зато вы, вы теперь живёте, вы, наконец-таки, узнали, что же такое настоящая жизнь. Другое дело, что вся эта фигня и белиберда совершенно не соответствует тому, о чём мы истошно вопим на каждом углу и талдычим с каждого экрана, но это, поверьте, сущие пустяки, поэтому покупайте ещё, покупайте больше, если даже не помогло в этот раз, то обязательно поможет в следующий! Вы  просто не осознаёте собственного счастья! И потом, зарубите себе на носу, нельзя быть белой вороной в нашем торопящемся жить мире! Вот оно, ваше счастье, только протяните руку! Ведь вы этого достойны! Ведь правда? Достойны? А как же! Конечно, достойны! (И, как в театральной постановке, смешок в сторону: «Именно этого вы и достойны!») Давайте! Смелее! Хватит раздумывать! Ваш мозг должен уподобиться одному большому сплошному желудку, только в этом случае вы гарантированно начнёте испытывать сладострастные конвульсии истинного счастья! Представляете себе такое густое, сливочное счастье, накрывающее вас, намазываемое на вас, изливающееся на вас, как из рога изобилия? В котором вы плещетесь и утопаете. Радуйтесь! Теперь бесконечные спазмы оргазма, сотрясающие весь ваш организм от макушки до пят,  станут вашими неразлучными спутниками до самой гробовой доски, а ваш теперь уже девственно чистый взгляд патентованного олигофрена на окружающий мир, тусклым и никого не тревожащим светом отразится в миллионах таких же  счастливых, как и у вас, глазах! В глазах таких же, как и вы, патентованных олигофренов. Вот оно, Царство всеобщего счастья! Вот он, волшебный мир даунов, дебилов и олигофренов! Страшно подумать, ведь какие-то злопыхатели, которых прежде именовали по-дурному  философами, столетиями преступно пытались увести вас в гибельную пучину какого-то там осознания и размышления. Дружно покажем им кукиш! Какое счастье, что пришли мы! И что вы (ха-ха-ха!), вы нам в этом поспособствовали! Долой врагов человечества! Долой! Долой тех, кто мешал и кое-где до сих пор преступно продолжает мешать воцарению счастливой эры даунов! Ну, что? Вы решились? Поздравляем! Вы будете вознаграждены за вашу смелость! Всё! Отдайтесь на нашу милость! Не раздумывая! И душой, и телом! Отбросьте ложную стыдливость! Расслабьтесь и получайте удовольствие!» И бум-бум-бум, безостановочно колотят они в головы наших бедных сограждан, и всяк, и стар и млад, формуется на этой, не знающей усталости наковальне, и бах-бах-бах, колотят расчётливо и методично, и бац-бац-бац, колотят, засучив рукава, колотят со знанием дела, плотоядно при этом облизываясь и пуская премерзкую и зловонную обильную слюну!
     Старик разошёлся не на шутку. Во всё время произносимого им монолога, он отчаянно жестикулировал, порывисто, всем телом, вдруг наклонялся к столу, потом так же резко подавался назад, беспрестанно ёрзал на стуле, а чрезвычайно живая мимика его лица обретала особый колорит в сочетании с кустистыми чёрными бровями, то наползающими жёстким мехом на переносицу, то стремительно взлетающими вверх и живущими, казалось, своей собственной, отдельной от хозяина, жизнью.
     Перед Захаром остывала так и нетронутая им вторая чашка с кофе. Слушая своего случайного собеседника, он попросту о ней забыл, настолько его заинтересовал страстный монолог чудаковатого старика. Откинувшись на спинку стула, Захар молча смотрел на него, время от времени кивая головой в знак согласия. То ли выпитая стариком рюмка водки возымела  прогнозируемое им действие, то ли искренняя страсть воинственной речи на какое-то время избавила старческий организм от спрятавшейся в нём хвори, только старик покашливать перестал совсем. Роль страстного и пламенного обличителя перекосов современности явно ему шла, и Захар невольно представил, как бы смотрелся пожилой оратор с профессорской внешностью на трибуне какого-нибудь международного форума.
- Меня зовут Василий Алексеевич, - Безо всякого перехода сказал случайный собеседник и протянул через стол сухонькую и маленькую руку,
- А друзья в шутку называют Василием Алибабаевичем. Помните? Как в известном фильме.
- Захар. – Рукопожатие нового знакомого оказалось удивительно крепким и цепким.
- А, извиняюсь, по батюшке?
- Тимофеевич.
- Вот видите, Захар Тимофеевич, и имя у вас хорошее, и отчество – замечательное! Чем не весомый аргумент в пользу моего выбора? А? – Лицо старика озарилось доброй и располагающей улыбкой. Он шутливо погрозил Захару пальцем:
- От меня, батенька, человека, на этом свете пожившего, не спрячешься!
Захар изобразил удивление, развёл руками, снисходительно усмехнулся и коротко вздохнул.
- Ну-с, так, голубчик вы мой,  Захар свет Тимофеевич,  - Вскинул голову Василий Алексеевич и забарабанил по столу всеми десятью пальцами,
- Если не возражаете, я продолжу?
Захар кивнул.
- Так вот… Да… О чём это я… Сейчас… Возраст, знаете ли, память уже не та. М-м-м… Ага! Есть! Поймал! Вот! Параллельно, значит, со всем этим разыгрываемым театром абсурда, причём театром, смею вас заверить, кем-то тщательно срежиссированным (догадываетесь, кем?), попробуемте-ка теперь мы с вами представить себе на мгновение бескрайние российские наши просторы, а на просторах тех бескрайних, посреди чистых лугов, рек и озёр, и таких же бескрайних лесов и полей, словом, на фоне трогательной, пронзительной и искони нашей, русской родной природы, попытаемся хотя бы краешком глаза увидеть тамошних её обитателей. И вот что, примерно, мы с вами, Захар Тимофеевич, можем увидеть. Сидит где-то в нашей Российской глубинке, перед своим стареньким телевизором (хотя почему обязательно стареньким? Вполне может быть, что и перед новеньким, но это я так, для полноты образа), так вот, сидит, значит, перед своим телевизором, уставшая от дневных забот румянощёкая и здоровая от природы русская девушка, как две капли воды похожая на былинную, из сказок,  красну девицу. То ли Прасковья, то ли Акулина, а может Варвара, а может, что и  Марфа. Не важно. Сидит она, значит, лузгая семечки, или, например, расплетая толстую косу перед сном и с широко раскрытыми, ясными и невинными  глазами и всем своим слухом вбирает в себя сочащийся с экрана весь тот бред, о котором я уже говорил выше.  И бред этот липкой и зловонной слизью потихоньку начинает обволакивать никем и ничем незащищённое сознание нашей красной девицы. Непонятные, не русские, а потому загадочные и таинственные слова настойчивыми, но жизнерадостными и хорошо поставленными голосами произносимые разными дикторами,  впрыскиваются, доза за дозой, в её сознание и в её распахнутую душу. И чем больше непонятных, иноземных слов озвучивается раз за разом, чем чаще (и намеренно!) они, эти диковинные слова, доброжелательными дикторами повторяются, тем более таинственным и многообещающим становится то, о чём Прасковье-Акулине-Варваре-Марфе ласково и терпеливо втолковывается удивительными, окружёнными лучезарным сиянием людьми, и чего Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа, при всём своём желании, так пока понять и не может… День за днём проходят, неделя за неделей.  А может, что и месяцы незаметно в года складываются. Не это важно. Важно то, что Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа всё это время смотрит и слушает. Слушает и смотрит. И наконец, однажды, приходит тот день, или, скорее, тот вечер, тёмный и ненастный, когда исподволь, капля за каплей закрадывавшееся в её душу тревожное и смутно-беспокойное сомнение перерождается вдруг в паническую, ужасающую  догадку, что совсем не так, как надо, жила наша красна девица, что что-то не так, оказывается, складывалось и складывается в её только ещё начинающейся жизни, что безнадёжно она от этой самой жизни (настоящей жизни, как уверяют умные дяди и тёти из телевизора!) отстала и что впору ей,  ещё недавно здоровой телом и духом Прасковье-Акулине-Варваре-Марфе, или ревмя реветь, или удавиться насмерть, или в ближайшем пруду утопиться! – Василий Алексеевич потянулся к своему графину.
- Или же, - Рука с графином повисла в воздухе,
- Или же, поверивши на слово тем добрым дядям и тётям, что так убедительно и вдохновенно рассказывали и продолжают рассказывать о царстве даунов, взять ей, да и изменить круто свою жизнь. – Графин совершил вираж над столом и благополучно спикировал к рюмке старика.   Василий Алексеевич аккуратно её наполнил. Так же медленно, как и в прошлый раз, выпил. Расстроено поковырялся вилкой в блюдце с остатками закуски. Наконец, вздохнул и вскинул погрустневшие глаза на Захара:
- Понимаете, Захар Тимофеевич, о чём я? Понимаете? Я об уже произошедшем кое-где и повсеместно продолжающем происходить  качественном сдвиге, вот я о чём. А это, голубчик вы мой, если помните, один из законов некогда бывшей у нас в почёте, а ныне незаслуженно преданной забвению диалектики. Это называется, батенька вы мой, законом перехода количества в качество. Вот так. И в данном случае, качество у нас выходит с отрицательным знаком. Мы, значит, свою диалектику – под откос, а они, оказывается, этой самой диалектикой всё это время мастерски пользовались и пользуются. И раньше, и сейчас… А мы – в дураках! – Василий Алексеевич расстроено покачал головой,
- Я-то – ладно, мне, мил человек, недолго уже осталось. Но жалко мне, понимаете, душою всей жалко молодёжь нашу. Да и стариков наших, тоже жаль. Э-эх!  С этого момента нам бы в самый раз  прогуляться по нашей системе образования, но я уже заметил, как вы несколько раз глянули на часы, поэтому могу предположить, что человек вы занятой, и только из чувства врождённой порядочности продолжаете слушать старого чудака. И я, чтобы не злоупотреблять вашим вниманием, замечу только, что все прежние источники знаний, доступ к которым на совершенно бесплатной основе был когда-то открыт гражданам нашей великой страны, был, когда-то, буквально распахнут перед ними, все эти источники теперь намеренно и не без затаённой злобы замутняются нашими новыми милостивыми господами. Вот так! А немилостивыми иссушаются вовсе! Каков пассаж? А? Это, голубчик вы мой, не я придумал. Это – Плеханов. Ещё одна глыбища прошедшей эпохи. Но кто и что сейчас о нём знает?  Допускаю, что знают господа наши новые, да только предпочитают помалкивать. И это при всём при том, что господа эти – люди далеко не глупые и неплохо образованные. Но они - люди с другой моралью. – Он как-то обречённо махнул рукой,
- Возможно, это уже другая тема. Не знаю… Впрочем, тема-то  одна. А всё то, о чём я вам говорил – это просто некоторые из многих её составляющих. – Он провёл рукой по волосам, по щеке, собрал в кулак подбородок. Вздохнул:
- Устал я, Захар Тимофеевич. Теряю нить рассуждений. Не помните, на чём я остановился?
- На красной девице…
- Ах, да! – Собеседник Захара вновь оживился и энергично потёр ладони,
- Наша с вами красна девица… Так вот.  Глашатаи царства даунов и олигофренов могут быть довольны, - Подвёл он черту,
- Их усилия не остались напрасными. Охота за людскими душами идёт уже полным ходом и протекает весьма успешно! И границы охоты неуклонно расширяются. Искусно сплетённый невод исправно пополняет трюмы их рабовладельческих кораблей. А с нашей красной девицей, дальнейшее, думаю, понятно, и итог, как правило, вполне предсказуем: Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа,  в какой-то момент, примет роковое решение. И вы можете с первого раза угадать, в чью пользу…  И ладно бы, если б она просто затвердила себе некоторые их постулаты. Нет! Она, как мотылёк на огонь, направляется в самое пекло. Ну, и так далее. Чего объяснять? И так, всё понятно. - Видно было, что долгая речь утомила старика окончательно, теперь он и говорил медленнее, и жестикулировал меньше. Задорный блеск в глазах, особенно после последней принятой им рюмки, стал потихоньку угасать, пока не  исчез совсем.

     Захару и в самом деле, пора уже было уходить. Его ждали дела. И он действительно, по ходу происходящего разговора, несколько раз посмотрел на часы.
- В вас говорит неприятие новой жизни, - Подытожил Захар,
- А в жизни нашей, как вы и сами прекрасно знаете, не может быть застывших раз и навсегда форм.
- Во мне, молодой человек, - Устало откликнулся собеседник,
- Во мне сейчас говорит самое искреннее сожаление о какой-то, прямо-таки фатальной предрасположенности наших достопочтенных сограждан к зомбированию. Я надеялся, что вы это поймёте. - Теперь собеседник Захара производил впечатление безмерно уставшего человека. Плечи его поникли, он стал, казалось, ещё меньше ростом.
- А наша с вами Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа, хлебнув лиха по полной программе, однажды, рано, или поздно, всё равно вернётся домой, в родные края, но вернётся, скорее всего, измочаленной неврастеничкой, с покорёженной душой, а зачастую и с поруганным телом.   И долгим и нескорым будет путь её исцеления и возвращения к истокам, и далеко ещё не факт, что путь этот вообще для неё останется открытым. Но если всё-таки предположить, что путь сей спасительный открытым для неё всё же останется, то, надо полагать,  станет тогда Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа с жаром, от всего сердца и, по её мнению, убедительно, втолковывать торопящимся жить вокруг неё подрастающим девам и юнцам о подстерегающем их на каждом шагу коварном соблазне, но лоснящиеся в телевизоре сытостью и довольством те самые безнаказанные дяди и тёти, однажды её совратившие, окажутся, как всегда,  более убедительными. И дальнейшее истощение земли русской будет продолжаться. Вы меня понимаете? Вы понимаете, куда я клоню? Да ведь я, Захар Тимофеевич, в этой самой Прасковье-Акулине-Варваре-Марфе нахожу олицетворение святой нашей России-матушки! Понимаете ли вы, дорогой мой Захар Тимофеевич, что война, та самая страшная наша война, едва нас всех под корень не выкосившая, не закончилась, на самом деле, в сорок пятом году?  Нет? Не понимаете? А для меня это очевидно! – Захару показалось, что в глазах его странного собеседника блеснули слёзы. А тот сжал кулаки и строго посмотрел на Захара:
- И вот теперь спрашивается: а с чьего же, с позволения сказать,   попустительства всё это безобразие происходит? А, Захар Тимофеевич? Что скажете? А сказать-то вам и нечего… Вот тебе и весь «Ваниш окси экшн»… - Василий Алексеевич опустил голову и вдруг вновь надрывно закашлялся. На этот раз Захар не на шутку перепугался, что старик задохнётся совсем. К их столику уже спешила официантка с администратором. Но, в итоге, всё обошлось, и через несколько минут собеседник Захара пришёл в себя.
-  Давно уже я так долго не разговаривал ни с кем. Спасибо вам. Отвёл душу. Уважили старика! Ну, вижу, вы торопитесь. Вижу, вижу! Бегите! Ваша жизнь, Захар Тимофеевич,  ещё в самом зените и вам надо торопиться жить. А моя… Моя уже на излёте. Что? Даже и не пытайтесь утешать! А то я рассержусь. Ну, вот и всё. Вот и поговорили. - Василий Алексеевич повернулся к стеклянной стене, отгораживающей кафе от внешнего мира,
- Однако, дым-то, а? Глядите, дым-то какой на улице! Прямо, как в умах наших соотечественников… Ну, всё, прощайте! Не то я опять начну надоедать вам своими бесконечными разговорами, а вам, приличия ради, опять придётся меня выслушивать. Рад был познакомиться с вами!
- Взаимно, - Пожал протянутую сухонькую руку Захар,
- Мне было интересно слушать вас, и если бы не дела…
- Ступайте, голубчик, ступайте! – Старик слабо махнул рукой,
- От всей души желаю вам удачи! Я чувствую, она крайне вам необходима…
     Захар шагнул в задыхающийся от плотного смога город. Люди понуро спешили по своим неотложным делам…

Август – Декабрь, 2010 г.