Витгенштейн как трансценденталист - 4

П О Р Я Д О К   В   М И Р Е
(«Первый» Витгенштейн как последний трансценденталист)


(Продолжение)

III. О «ПЕРВОМ СТВОЛЕ» ПОЗНАНИЯ

а) Логика пространства.
Конечно, обсуждаемая тема изложенным явно не ограничивается и требует дальнейшего рассмотрения. Был ли радикализм Витгенштейна при подходе к проблеме «субъект и мир» сопоставим с предельным радикализмом Канта? В данном аспекте следует задаться хотя бы таким вопросом: являются ли пространство и время для Витгенштейна субъективными в кантовском смысле сущностями?

Ответ: да, являются.

Поскольку сам Витгенштейн чаще говорит о пространстве, ограничимся рассмотрением последнего понятия. (Хотя, несомненно, аналогичный ход рассуждения приложим и к понятию времени.)

Как мы указывали, в центре витгенштейновского трансцендентализма находится идея «формы», «логической формы» (понимаемой, заметим, исключительно интуитивно, и вводимой на правах необсуждаемого далее «первоначала»): «Образ имеет общим с отображаемым логическую форму отображения» [3, с. 48, аф. 2.2], а предложения языка её же должны иметь общими с действительностью, чтобы быть способными изображать последнюю [см. 3, с. 92, аф. 4.12].

Каким образом в этом контексте понимается пространство? – спросим мы теперь. «Пространственный объект должен находиться в бесконечном пространстве (точка пространства есть аргументное место.) Пятно в поле зрения не должно быть обязательно красным, но оно должно иметь цвет, оно окружено, так сказать, цветным пространством. Тон должен иметь  к а к у ю-т о  высоту, осязаемый объект –  к а к у ю-т о  твёрдость и т.д.» [3, с. 40, аф. 2.0131]. Иначе говоря, множество качественно разнородных пространств с точки зрения их организующей, упорядочивающей «объекты» роли, открыто. Этот афоризм недвусмысленно показывает, что Витгенштейн понимает пространство в первую очередь «логически», т.е. как «активный» формообразующий принцип, и поэтому «чувственно-геометрическое» пространство для него – не более чем одно из многих других, среди которых есть, например, «цветное пространство».

Мы замечаем здесь особенно отчётливо, что отличительной чертой витгенштейновского представления пространства является его «логицизм». Философ, будучи закоренелым рационалистом, последовательно исключает самостоятельную роль «чувственного» (по существу, интуитивного) и подчиняет последнее при анализе возможности опыта (на его языке, «описания мира») дискурсу «рассудка». Между прочим, логизирование Витгенштейном чувственности именно при рассмотрении пространства приводит его к непреодолимым потенциальным затруднениям, весьма ярко проявившимся в превратной интерпретации кантовской проблемы правой и левой руки в аф. 6.36111. Здесь Витгенштейн делается как бы большим кантианцем, нежели сам Кант. Он без всякого ограничения (каковым у Канта выступают как раз априорные условия чувственности) «амплифицирует» пространство, уже заранее перетолкованное в качестве логической формы, и для него не вызывает никакого затруднения представить себе – в пределах возможного опыта! – четырёхмерное пространство. Всё-таки есть существенная разница между «миром опыта» по Канту и «описанием мира» по Витгенштейну! Пусть эта тема не имеет прямого отношения к настоящему рассмотрению, будет ошибкой со всей ясностью не указать на тот факт, что Витгенштейн наследует не в меньшей мере Гегелю, нежели Канту (хотя в совершенно ином, хочется сказать историческом, аспекте), поскольку логика приравнивается им к онтологии субъекта.

И наконец, мы обнаруживаем такое заявление: «Пространство, время и цвет (цветность) суть формы объектов» [3, с. 42, аф. 2.0251], то есть формы, дающие объекту возможность входить во все возможные для него атомарные факты. Теперь всё встало на свои места и мы вернулись к основополагающему понятию «формы». Генерализация понятия пространства–формы дана в аф. 2.013: «Каждый предмет существует как бы в пространстве возможных атомарных фактов. Это пространство я могу мыслить пустым, но не могу мыслить предмет без пространства» [3, с. 40]. В дневниках же говорится ещё яснее: «Может быть, этот способ рассмотрения состоит в том, что предмет виден  в м е с т е  с   пространством и временем, а не в пространстве и времени. <…> Вещь, видимая  s u b  s p e c i e  a e t e r n i t a t i s,  есть вещь, видимая вместе со всем логическим пространством» [1, с. 138, запись от 7.10.16].

Что же тогда получается? Коротко резюмируем логику витгенштейновского подхода.

1. «Логическая форма» – общее образа и отображаемого, языка и действительности, позволяющее отражаемому отображаться в отражении а отражению отображать отражаемое, и таким образом суть предварение – априори в строгом смысле – любого возможного опыта («описания мира»).

2. Пространство понимается логически: точке соответствует геометрическое пространство, цвету – цветовое, тону – звуковое и т.д., без необходимости выделения какого-либо единственного «привилегированного» пространства.

3. Наконец, любое пространство является «формой» для объекта вообще, то есть является, помимо необходимого условия конструирования всех возможных атомарных фактов, тем «общим» между образом и отображаемым, языком и действительностью (среди других «логических форм»), которое определяет возможность для объекта не только войти в атомарный факт, но и быть в составе последнего изображённым в языке (но которое само не может быть «изображено» средствами языка).

Конспективно витгенштейновский подход к пространству можно изобразить в виде следующей цепочки дескрипций: если я – то мир; если мир – то границы мира; если граница – то форма мира; если форма – то упорядочивающая логическая структура; если упорядочивающая структура – то в том числе пространство в качестве одной из её разновидностей. (Причём заметим, что внутри этого ряда отнюдь не находится места для объекта или субстанции.) Тогда кратко (поскольку последовательность транзитивна): если я – то пространство; можно также добавить: и только если.

Таким образом, пространство в качестве «чистого созерцания» не имеет никакого отношения к объектам самим по себе, рассматриваемым вне их логической формы, вне возможного участия в атомарных фактах, иначе говоря, в их «бесцветной простоте». «Субстанция» как таковая, вне какого бы то ни было «логического пространства», есть тем самым вещь вне пространства (и времени). Пространство (в ряду «пространств» вообще) возникает только вместе с присутствием трансцендентального субъекта, своими «границами» устанавливающего пространственный (во всех возможных смыслах) мир. Только при привхождении «формы», то есть первичного «моего» синтеза многообразия в фактах, синтеза мира, – начиная с атомарного факта и заканчивая фактом «моего мира», – в качестве одной из подобных чисто субъективных форм, «видимой вместе» с по-витгенштейновски понятыми «предметами», становится возможным говорить и о пространстве.

б) Проблема чувственности.
Рассмотрение пространства, в любом случае предполагающегося в качестве разновидности «наглядного представления», оказалось, таким образом, тесно связанным с проблемой соотношения чувственности вообще (как интуитивной компоненты познания) и логики, что в случае Витгенштейна прямо привело нас к вопросу об игнорировании чувственного как такового.

Однако при более проницательной интерпретации вполне может быть выяснено, что чувственность у Витгенштейна не просто «игнорируется», и речь идёт отнюдь не о  произвольном пренебрежении «первым стволом» познания. Витгенштейн говорит исключительно о том, что предшествует чувственности именно как одной из форм субъективности, – об основаниях возможности чувственного, которые он усматривает (равно как и для всего прочего в сфере субъективного) в широко понятой «логике», то есть подлинно творческом начале, обеспечивающем доступ «мне» (трансцендентальному субъекту) к реальности самого бытия (трансцендентной «субстанции»), через претворение последней в «мой мир» посредством логических операций упорядочивания многообразного, воспроизводимых, в свою очередь, в структуре языка (как «обратного» познания, рефлексии). В подобном подходе можно усмотреть даже большую строгость, нежели допускает сам Кант, для которого в любом случае камнем преткновения остаётся первичный и как бы косвенный «контакт» чувственных данных с воспринимающим субъектом ещё на этапе, так сказать, изначального бездействия творческого рассудка (соответственно, при любых упоминаниях о чувственном «многообразном»). Именно поэтому с точки зрения «Трактата» не только невозможно, но просто глупо было бы пытаться преподнести чувственно данный «образец» равно как объекта, так и атомарного факта, поскольку эти понятия по самой своей природе являются логическими (в смысле Гуссерля и Кассирера) сущностями, эвристическими константами, вводимыми философом для понимания «порядка в мире», однако вводимыми с необходимостью. Либо же, если угодно, любая эмпирическая ситуация, произвольно рассматриваемая как комплекс «простых» составляющих, в равной мере оказывается «атомарным фактом», и любая вещь – «объектом», поскольку и вещь, воспринимаемая нами, и объект «как таковой» – лишь «иные отношения представления» к одному и тому же, а любая из окружающих нас вещей в известном смысле (феноменологически) «проста».

Кроме того, обсуждаемая возможная интерпретация в дальнейшем может показать, что подобное расширение сферы «рассудка» как бы развязывает философу руки и позволяет ему раздвинуть границы креативной способности субъекта таким образом, что даже для какого-то подобия рецептивности вообще не остаётся места: в этом случае сам же субъект всецело и полагает свой мир согласно собственной законосообразности (логической форме вообще), пользуясь «материей» объектов, которые им не воспринимаются и на него никак не воздействуют. Тогда в один прекрасный момент может обнаружиться, что любое чувственное «восприятие» трансцендентально является всего лишь моей иллюзией, поскольку я всё ещё интерпретирую себя предметно и психологически; но поистине «есть лишь атомы и пустота» (Демокрит). При переходе же к более адекватному пониманию «меня» как трансцендентального субъекта (ведь обнаружилось, что «можно не психологически говорить о Я»), а мира, соответственно, как «моего мира», я в равной мере уже ни «волю», ни «воспринимаю» мир, и о чувственности вообще становится говорить неуместно. В этой точке, действительно, остаётся только мир, а «мыслящего, представляющего субъекта нет», и «строго проведённый солипсизм совпадает с чистым реализмом» [3, с. 176, аф. 5.64]. Мир сопряжён со мной отнюдь не онтически, но исключительно онтологически, лишь через факт «есть» из главного витгенштейновского тезиса, через предикат бытия, – он «не изменяется, но прекращается» при смерти [3, с. 214, аф. 6.431], то есть «лишь» переставая быть «моим». Что же это другое, как не кульминация субъективизма и одновременно трансцендентализма в чистом виде?

Окончание: http://proza.ru/2010/12/19/1711



ЛИТЕРАТУРА
1. Витгенштейн Л. Дневники 1914–1916. – М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009.
2. Витгенштейн Л. Лекции: Кембридж 1930-1932/ В сб.: «Людвиг Витгенштейн. Человек и мыслитель». – М.: «Прогресс», «Культура», 1993.
3. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. – М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2008.
4. Витгенштейн Л. Философские работы (Часть I). – М.: «Гнозис», 1994.
5. Гуссерль Э. Картезианские размышления. – С-Пб.: «Наука» «Ювента», 1998.
6. Кант И. Критика чистого разума. – М.: «Наука», 1998.
7. Катречко С.Л. Трансцендентальная философия: вариации на кантовскую тему.
8. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. – М.: «Прогресс» «Культура», 1993.
9. Платон. Сочинения в 3-х т. Т.3.Ч.1. – М. «Мысль», 1971.
10. Секст Эмпирик. Сочинения в 2-х тт., Т.1. – М.: «Мысль», 1976.
11. Хайдеггер  М. Кант и проблема метафизики. –М.: «Логос», 1997.