Страшная месть Проньки

 (...В 1855 году,  тайный советник Кшадовский был судим и присужден к денежному штрафу за пользование правом первой ночи...)

Князь Васильчиков.«Землевладение и земледелие»
               
*****               

 Совсем маленькая деревенька Перынь, жалась всеми своими немногочисленными  убогими домишками  к  малюсенькой деревянной церковке, словно спасаясь от ночной прохлады.
 
 Ночь выдалась ясной. Наполняя своим ароматом неподвижный воздух, спорили с красотой разукрасивших небо звёзд, белоснежные черёмуховые гроздья. А соловушка, вдохновенно заливаясь, благословлял  наступившее лето.

 Крадущаяся серая фигурка, приблизилась к  ближайшей к лесу избе и постучала в её тёмное окошко затянутое мутной слюдой.  Забрехала псина,  в избе заплакало дитя, и послышалась ругань.

 Скоро скрипнула перекошенная дверь и на крыльцо, держа наготове топор, вышел бородатый дядька.

- "Ты что-ль,  Пронька?" – Прошипел он.

- "Я, дядь Пимон". – Ответил ночной гость.

Пимон цыкнул на собаку, и та заглохла.

- Щас  всех соберём...

 В избе зажгли лучину и неверный слабый свет из раскрытого окна заплясал на огромных листьях, росших под ним, лопухов.

 Скоро засветились окошки всех  полутора десятков  домишек, и  к церковке неспешно потянулся живой ручеёк...

 Деревенька Перынь, принадлежала старому бездетному  дворянину  Леопольду Жуппелю,  совсем недавно вовлечённому  сиятельнейшим  велением в программу создания военных поселений, так  как место было, якобы, очень уж, подходящим.

 Светило ему от участия в этом предприятии  много. Одних  державных денег, за пользование его землями, было бы вполне достаточно. Но предстоящий договор сулил, и долю от сопутствующих промыслов, и неплохую выгоду от  снабжения поселенцев... Короче, старость спокойную и обеспеченную.

 А пока императорские комиссии согласовывали  планы грандиозных перемен, Леопольд Банифатьевич  решил выстроить, в благодарение Господу, за неисчерпаемые его милости, небольшую церковку на собственный кошт.

 Через два дня после того, как на  маковке свежесрубленной церкви водрузили привезенный  им серебряный крест,  барин получил письмо с уведомлением об исключении его земель из реестра подходящих территорий.

Он запил, топя в вине своё горе.
 
И однажды, будучи сильно пьяным, решил сжечь церквушку. Велел запрягать, снял со стены два именных заряженных пистоля и, сунув  их за пояс, выехал в Перынь...

*****

Пронька был счастлив. Его невеста была молода и румяна...

А барин - зол пьян и, как нельзя, некстати. Стрелял из пистолей, бросался на гостей с кулаками,  заставлял их таскать солому, и обкладывать ею, ни в чём не повинную церковку.
Короче говоря - портил свадьбу немилосердно, явно не отдавая себе в этом отчёта, и даже не понимая "куда он попал?", пока ему не предложили "опрокинуть  за здоровье молодых".

 Глянув на невесту, он тут же забыл о церковке и о Боге с его немилостями, а вспомнил о благословенном 1767ом годе, когда крепостным было, строго-настрого,  запрещено подавать жалобы (челобитные) на своих помещиков и, в одночасье подобрев, улыбнулся ей.

 Он уехал из Перыни  только рано утром,  довольный,  успокоившийся и помятый. За его спиной сливались с горизонтом, и  серые крестьянские домишки,  и белеющая свежими брёвнами сруба  церковка, и чёрный лес,  и  синее безмятежное небо...
 
Следом за ним исчез в лесу и мрачный как его горе, опозоренный жених - Пронька.
 
 И вот теперь, ночью, спустя два дня,  он  сидел на деревянном порожке запертой церквушки,  уставший,  грязный и невероятно гордый собой.

«Живой, живой!..» шептались люди.   И обступали Проньку всё плотнее и плотнее.

- "Ну, не томи Прохор!"  - Взмолился, не выдержав  затянутой паузы,  дядя Пимон.

 Пронька, не спеша, поднялся на ноги и оглядев собравшихся (добрая половина  которых приходилась ему роднёй, а остальные их родственниками) отрусил портки, пригладил шевелюру и  начал;

- Конец барину!..

 Собрание одобрительно загудело и на  глазах крестьян, в холодном лунном свете, заблестели слёзы гордости за соплеменника.

- ...Конец барину скоро будет! Пьёт, как чёрт! И дворня тоже пьёт.  Все спят вповалку и все смертельно пьяны. Пьют немилосердно!  И дух сивушный слышно за версту! Я целый день пролежал в кустах, наблюдал, и всё заприметил.

Собравшиеся загудели, но уже несколько иначе.

- "И что с того? Мы-то подумали было..."  - Разочарованно протянул дядя Пимон.

Пронька засмеялся.

- Подумали, что порешил я барина? Зарезал? Задушил кровопийцу? Красного  петуха пустил в усадьбу гадскую?

 Пронька снова засмеялся. Все, недоумевая, глядели на него, вытирая рукавами мокрые глаза.

- Что, думаете я не способен на месть похуже? Думаете сердце воробьиное? Трусоват?! Ошибаетесь родные! Плохо вы, видать, знаете Прохора Грыжу! Когда я зол, я лют и беспощаден!

 Говоря это, Пронька поднялся на церковный приступок, и стал  казаться себе и собравшимся значительно более могучим.

- Не томи Ирод... Пронечка, потешь душеньки наши... Уж не кожу ли с живого-то лиходея спустил, демон?..  Нетерпеливые слушатели пустились в догадки, и невольно их разыгравшееся воображение дорисовывало к Прониному образу героические чёрточки, а по щекам его молодой жены, катились слёзы благодарности, гордости и умиления...

******

 Утро застало Леопольда Банифатьевича  Жуппеля на полу, с невыносимой жаждой и нестерпимой головной болью. Он стонал. Не будучи в силах самостоятельно подняться, звал на помощь, кого-нибудь из дворни. Но, никто не отзывался.  Ценою невероятных усилий он,  всё-таки, встал на ноги и, нащупав на поясе ключи от кладовой, побрел, спотыкаясь о разбросанный хлам, пустые бутылки из под крымской «Мадеры», молдавской «Мальвазии» и подозрительные  ёмкости разящие брагой, в надежде принять живительного пития.
 
 Сжимая раскалывающуюся голову руками, он тащился на непослушных ногах к заветным бочкам с соленьями.  Одна мысль о капустном рассоле вызывала обильное слюноотделение, и болезненные спазмы в пересохшем горле.

 Из последних сил старик ковырял огромный амбарный замок, пляшущим в дрожащих руках, ключом и наконец  справившись,  грузно ввалился в спасительную прохладу каменного погреба.
 
 Схватив, стоящий на полу, большой деревянный ковш, Леопольд Банифатьевичч с нетерпением склонился над заветной бочкой с квашеной капустой, в надежде зачерпнуть заветного рассолу...

Но, вдруг, побледнел схватившись за сердце, и стал задыхаться...

Там было насрано...

                Конец

https://www.youtube.com/watch?v=0mPPnxhW7v0