Проводник. Часть вторая

  В небе парило облако в виде огромного сердца. Перистые облака размашисто плыли

крупными мазками, как будто  кто-то  пробовал  кисть и  подбирал нужный цвет.

 - Ты опять всю ночь рисовала, - рано постаревший отец, задумавшись, смотрел на небо,

стоя у  окна.   В его голосе слышалась улыбка и сердечная тоска. Седина за год побила

густую шевелюру, превратив цветущего  мужчину в ветхого старика. Кремень, которого 

временами пробовала на прочность сама жизнь,  не смог безболезненно перенести потерю

единственной дочери…

  Сменилось  одиннадцать полных лун, но боль  утраты  не стихала  - она многолико 

вошла в его  жизнь, как никотин встроилась  в обмен  веществ, став привычной  частью его

самого.

   В  комнате дочери время остановилось  -  все было по-прежнему на своих местах. 

Каждое утро невесомые лучи солнца  проходили один и тот же путь по большой светлой

комнате. Золотые нити  скользили по ее любимым книгам и игрушкам, из которых она давно

выросла, по мольберту и цветам в  напольных кашпо, плюшевому медведю с   грустными

глазами и мягкому белому ковру с персиковым орнаментом.  В комнате становилось тепло и

казалось, пройдет еще минута, она влетит в комнату и наполнит ее своим смехом и веселым

щебетанием … но за минутой тянулась минута, полчаса, проходил  час, солнце

становилось в зенит и чуда не происходило.

   Первый месяц после ее ухода отец напоминал сомнамбулу. Он сильно похудел,

разговаривал вслух и часто отвечал невпопад.  Для отца жизнь лишилась смысла; она все

больше напоминала театр человеку с оголенными нервами. Он видел, как фальшивил мир своей

притворной скорбью, как разыгрывались роли с легко предсказуемым сценарием, стараясь не

упоминать ее имя лишний раз, дабы не ворошить память и не тревожить

рану…               

 - Миром Господу помолимся, - протяжно  призывал диакон. Отец  приходил в Храм, ставил у

Распятия тонкую свечку  и долго смотрел на ее ровное пламя.

 - Господи помилуй, -  трижды отвечали певчие на  заупокойную ектинию. Отец слушал

службу, закрывал глаза и  в душе молился.  Он чувствовал, как его  молитва  соединялась

с чужими обращениями к Богу и светлым потоком возносилась под купол храма. Ему

становилось легче и жизнь продолжалась.

   По завершению Сорокоуста  дочь впервые  пришла во сне.

Отец  долго гнался за каким-то прохожим, прыгал через покосившиеся заборы, ломал

репейник и загонял в ладони болезненные занозы. Непонятный товарищ  терялся в 

лабиринтах темных улиц и  бесчисленных арках сквозных дворов.  Отец врывался за ним в

подъезд  и цепляясь за перила стрелой взлетал наверх.  Мужчина  убегал по  анфилиаде

чердаков,  мелькая в дебрях заброшенного хлама. Отец  пробирался за ним сквозь заросли

паутины и кем то забытое белье. Чуть не убился  о пыльный скелет велосипеда и неизвестно

откуда взявшуюся пирамиду эмалированных ведер, почти догнал и вылез на крышу. Беглец с

проворностью взрослой кошки прыгал по мятым жестяным крышам, удирал  по пожарным

лестницам и водосточным трубам.  Отец терял и  находил  его повсюду. Странный  человек

прятался в дымоходных трубах и выглядывал через слуховые окна чердаков, скрывался в

подворотнях и сумраке глухих переулков, наблюдал за отцом сквозь замочные скважины и

щели  приоткрытых  дверей. Затем заскочил на парапет моста над местной яузой.  Не

шелохнувшись прошел до конца  всю резную решетку чугунного забора, спрыгнул и  бесследно

растворился в густой темноте  города. Отец поспешил за его стихающими шагами, пересек

мост, пару пустынных улиц и тут же очутился на гладко вымощенной площади, опоясанной

кольцом домов. В это время через площадь перебегал фонарный столб с оборванными нитями

проводов. Посредине площади стояли дети, они жались друг к другу и казались чем-то

напуганными. Среди них была дочь.

  Увидев отца, она кинулась к нему на шею и маленькими детскими губами расцеловала лицо.

 -Папочка, - ее горячие слезы текли по щеке отца.

 -Моя доченька, моя любимая девочка,- он крепко обнял ее. Дочь была младше себя

настоящей лет на семь или восемь – ей было не больше десяти.

 - Папа, я не понимаю что произошло…Я никого тут не знаю…..Мир стал другим и куда все

подевались? Здесь постоянно случаются странные вещи, приходят  и уходят разные люди.

Здесь никто не спит, человек может исчезнуть на ровном месте, тут бесконечный сумрак

ночи,улица может измениться прямо на твоих глазах, а экипаж запряженный лошадьми на

полном ходу проходит сквозь стену –представляешь, тут есть экипажи!- дочь тараторила не

переставая. Она спрыгнула с отца и взяла его за руку. Девочки стайкой окружили их.

- А что это за дети? – он  старался контролировать интонацию  голоса, дабы не выдать

своего волнения и не открыть дочери правду.

- Это мои подружки, мы познакомились здесь  и они, так же как и я случайно потерялись.

 Он поздоровался с девочками. Те,стесняясь, теребили косички и внимательно рассматривали

взрослого мужчину.

- Пап, мне все это напоминает подмостки театра или закулисье.  Ты знаешь, тут некоторые

люди ходят в таких странных нарядах – у нас такие давно никто не носит, а женщины, папа

– видел бы ты их прически, это такая умора, я не могу с них…Пап, а еще я  видела 

гигантскую библиотеку – книги, такие большие и старые, передвигаются сами по себе с

места на место...Девочки шептались, что в них написаны судьбы Мира. Как ты думаешь, это

правда?

  Правда или нет, отец не смог ответить - он  внезапно открыл глаза. Силуэты комнаты

прорисовывались в предрассветной тьме, в глубине квартиры мерно отстукивали  напольные

часы. За окном бледнел рассвет, проснулись первые птицы. Это был всего лишь сон…

всего лишь сон… настолько явный, что он ощущал ее неровное дыхание и горечь слез на

своем  лице. Он до утра проворочался в бессоннице, вспоминая остатки сна и пытаясь

помириться с реальностью.


   Боль окончательно прописалась  в родительском  сердце, теперь она билась вместе с

ним. Одновременно боль приобрела новое качество – она словно  закалилась, стала чище и

острее, эмоции ушли, осталась леденящая душу  ясность сознания.  Отец сходил в Храм и

пообщался с батюшкой. Святой Отец дежурно-назидательным тоном  призывал молиться

усерднее,причаститься и исповедоваться, и  впредь оставить всякие еретические

настроения, так как суть от лукавого.

 Вскоре сон повторился вновь,  он не был таким сложным и запутанным. Сон был кратким и

состоял из обрывков фраз  - дочь   жаловалась,  что  мы ее не видим и не слышим, она ни

с кем не может поговорить и   т у д а  ее не пускают.

   По совету знакомых он нашел бабку в глухой деревне, встал до рассвета и потратил

полдня на поиски. Усатая старуха, ровесница всех революций, внимательно  слушала его,

всматриваясь в глубину  фотографии. Извела полкоробка  и  долго не могла зажечь  свеч.

Шептала на воду,  крестилась и неразборчиво молилась. Советовала продолжать молиться и

ждать годовщины – там глядишь  что-нибудь и изменится. Большим она помочь ничем не

могла.   
 
 Дочь третий раз пришла во сне.

- Папа, папа,  посмотри на небо…  Посмотри как летят облака, - дочь пришла радостная.

Они гуляли по зеленому лугу, картинка  давалась размытой. Он видел ее словно сквозь

туман в солнечное утро, размазанные контуры  плыли перед глазами, желтый цвет мешался с

зеленым.  Высоко над ними кружева облаков  раскручивались по  огромной спирали  в тягуче-

синее небо….   Лицо, ее родное лицо, такое близкое и знакомое было живым и ясным. Они

погружались в эти цвета,  лицо дочери появлялось и исчезало. Луг мелькал, солнце

выходило из  тумана, за ним появлялось второе и даже третье - одно солнце не могло

произвести  вокруг столько света. 

  -Папочка, тут все по-другому, совсем-совсем – каждое настроение имеет свой цвет, здесь

наши мысли быстрее и людям не нужно говорить, – в самом деле, отец слышал   голос

дочери  у себя в голове.  Ее губы расплылись в девичьей улыбке.

Туман внезапно упал. Они оказались на вершине горы.

  Мир  лежал как на ладони в круговой панораме  - внизу аккуратными заплатками

зеленели  поля,  легким пушком колыхались тонкие деревца, горошины озер были

разбросаны по долине, хлеборобы на могучих волах возделывали землю, пастух мирно погонял

скот на склоне горы,  ветряная мельница махала крыльями, разгоняя ветер. Между сочной

зеленью серебряной нитью бежала река, устремляясь к горизонту – там, на  самом краю 

взгляда покоился огромный океан. Из-за океана, молодое Солнце заявляло о приходе

нового дня.

  С противоположной стороны  горизонт заканчивался дремучими непроходимыми лесами,

таинственными и нелюдимыми. Синева неба тяжелела, цепляясь за клыки скалистых гор, 

начиналась  бескрайняя ночь.   

Одним взглядом можно было охватить  целые сутки - палитра неба менялась от горизонта к

горизонту от нежно-розового до антрацитового.

Но не этого поразило его больше всего. По небу, легкой поступью прямо над облаками

водили хороводы люди. Это были молодые парни и девушки – рослые и красивые, с

правильными чертами лица, в расписных одеждах и бисерных сапогах. Гигантские танцоры 

завораживали  отцовский взгляд, как масштабом действия так и красотой своих странных

танцев. Отец, открыв рот,  наблюдал за их выверенными движениями, скользящей грацией и 

пластичностью  причудливого танца. Казалось, теплые воздушные потоки подхватывали

нарядных танцоров  и невесомо кружили в открытом пространстве. Эти большие люди были

совершенны.

- Папа, папочка, не надо больше плакать ...Мне совсем немножечко осталось тут побыть и

все будет хорошо, прошу тебя, не надо так переживать… Мне не позволяют рассказать тебе

больше, но теперь все будет точно хорошо. Прошу тебя, папочка, крепись.

Отец хотел спросить у нее что важное, что-то самое важное, но  никак не мог вспомнить

что именно  - растерялся как прыщавый подросток в самый главный момент. Он  молча 

смотрел на нее. Дочь в очередной раз улыбнулась и он проснулся.

В ту ночь отец больше не  сомкнул глаз.
               

                *
 Забив ароматную трубку, отец привычно отправился на прогулку.  Крепкий табак щипал

воспаленные глаза. Легкие порывы ветра колебали хрустальную прозрачность сквера,

путаясь  в густой бороде дворника Парамона.  Тот с рассудительностью простого человека, 

подметал дорожки, намертво зажав  инструмент  в  тяжелых  кулаках:

- Вот для чего она, эта  осень? А потом ведь и снег пойдет, а нам все работа…. Конца-

краю ей нет, опостылела, окаянная. Так и помрешь за энтой работой. Доколе ж это? Эх-

маа… Парамон имел привычку  разговаривать со своей метлой.

- Много ты понимаешь, Парамон. Все в природе для чего то нужно. И ты, и я, и каждая

травинка      имеет свое предназначение,  - резонно парировал дворнику отец,- все растет

и развивается, живет и умирает. У каждого своя задача.

  Они вместе выросли в одном дворе и вместе прожили эту жизнь. Парамон, гроза двора и

главный разбойник его детства, вырос, обзавелся семьей, но также как и покойный родитель

стал дворником.

 -Жизнь это колесо,Парамоша. Ты был собран из тысячи атомов с разных концов Вселенной, и

точно также разлетишься мельчайшими  частицами по всем уголкам Вселенной… как…..как 

листья с дерева…. И поверь мне, никто уже вовек не соберет.

Парамону нечего было ответить. Он не понимал что такое атомы и, насупившись, продолжал

мести сквер.

  Отец  любил осень, это было его время.  Все в природе созревало и показывало свое

истинное лицо. Дочь тоже ушла в осень. Но почему она не прожила до конца даже весну

жизни, он понять и объяснить сам себе не мог. Отец в очередной раз разминулся с

дворником и каждый побрел додумывать свое.

-  В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей, - он не сдержался и

прочитал в лицо спешащему по аллее  юноше. Он сам не понял природу своего поступка.

Возможно, потому что это был единственный человек, который за последнее время открыто

посмотрел  ему   в глаза.  У отца накатились слезы, и они разошлись с незнакомым юношей

на мхатовской  паузе.

Продолжение тут http://proza.ru/2010/12/22/481