История любой семьи. Рассказ друга

   Вам не кажется, что название звучит странно, и  в заголовке следовало бы написать: «история одной семьи»?  Так я и хотела сделать первоначально. Но что-то остановило. Дело в том, что рассказ этот был прислан мне по имэйлу, и компьютер сам озаглавил файл по первой строчке – так, как я его сейчас и называю. Я подумала и решила согласиться с компьютером, а уж вам теперь судить о моём решении. И ещё: я сохранила стиль, лексику и интонации рассказа, по возможности.
   Итак…
   История любой семьи - это целый мир, со своими драмами, интригами, конфликтами.  История же этой семьи по-своему и стандартна, и необычна.
   Но обо всем по порядку.  Меир бен* Абрам по фамилии Саламоник родился в местечке под Витебском в очень бедной семье и, может, по этой причине, а может, из-за его любви и способностям к музыке был ещё в детстве отдан в полк - учиться военному и музыкальному делу. А так как полк был русский, то и вырос он русским военным музыкантом. Он встретил войну 22 июня 1941 года и воевал очень долго - аж до 6 июля 1941года. Это действительно для той поры очень долго. Как он потом говорил, «драпали мы от фрицев очень знатно». Шестого июля его жизнь как советского солдата окончилась и началась многолетняя жизнь раба в лагерях военнопленных - в Германии, Норвегии, Польше, СССР. Для того  чтобы выжить, Меир  по совету попа назвался Михаилом Соломоновым. И стал им более, чем на 20 лет.
   Его отец Саламоник Абрам Юдович погиб в Катастрофу, мать Хася  умерла ещё перед войной, 38 лет, от рака.
   Выглядел он со своей ашкеназской**  внешностью вполне европейцем, и несмотря на то, что был обрезан, сумел выжить. При небольшом росте и сухощавом телосложении  это был очень душевно сильный человек. Они работали на добыче тяжелой воды в шахте в Норвегии, когда их освободили союзники. И согласно договору с «дядей Джо», всех передали в СССР. Это были  «жертвы Ялты». Согласно Ялтинскому договору союзники передали СССР  всех  граждан, оказавшихся в их зоне оккупации. Это были миллионы людей - от Белой Гвардии до военнопленных. Судьба их была ужасна. Например, казаки просто бросались под танки, вместе с семьями и детьми.
   Ну а Михаил Соломонов просто поехал из лагеря в лагерь. На долгие годы. Уже в сталинских лагерях он пережил собственный расстрел - попробуй-ка!  Но не расстреляли, просто сделали инсценировку – видимо, для подавления психики. В 1949 году в составе  «черной тыщи» его привезли эшелоном в город Орск  что в Оренбургской области (черная - это за цвет одежды). Их привезли строить химический завод.  Потом Михаил получил  «по рогам», то есть поражение в правах, и навсегда стал рабом нефтеперерабатывающего завода. На обучении и карьере музыканта был поставлен крест. Но талант ведь никуда не спрячешь - до смерти свободное время  он отдавал музыке, и даже так он стал известным джазовым музыкантом. В маленьком провинциальном Орске не было профессиональных коллективов, и Михаил играл в самодеятельном, при заводском клубе «Берлин» (в городе было очень много немцев, ссыльных и военнопленных).
   Там же, на Орском нефтеперерабатывающем заводе Меир-Михаил  познакомился с Александрой Терентьевной, Шурой.  Она была крестьянкой,  с 12 лет работавшей на колхоз за палочки (трудодни), потом - окопы под Саратовом, потом - лагерь, как она сама говорила: «председателю не дала, и тот мне организовал угон комбайна».  К моменту знакомства Шура была оператором установки, на которой Меир работал машинистом. Работали они по шесть часов по сменам: это очень тяжело - всю жизнь скользящий график. Рабы. Платили мало, как и всем, постоянно деньги  до получки считали.  Вот эти два бывших зэка и составили семью на всю жизнь.
   Она всю жизнь звала его Мишей, хотя всегда знала, что он еврей.  В молодости, выпив, он часто говорил на идиш. Удивительно, но в их нищем доме было множество книг, Меир старался учиться всю жизнь, самостоятельно, и, хотя судьба, казалось бы, не дала ему никакого шанса, был очень образован.  Русская классика, весь Пушкин (он очень любил Пушкина), и ещё – материалы Нюрнбергского процесса, семь огромных томов протоколов допросов, это его очень интересовало - подлинная история, а вот  в кино военное никогда ни он, ни жена его не ходили.  Ещё в доме было много нот и труба, Меир репетировал дома по молодости, но соседи прекратили это. Кому ж понравится звучащая одинокая труба, это хорошо, когда какие-то вещи, а если упражнения?
   Они жили, что называется « простой русской семьей», но Шура была к моменту их знакомства в фиктивном браке. Она никогда не рассказывала детям об этой вынужденной и печальной странице своей биографии. И двое детей Михаила-Меира и Александры – Сергей и Оля - долго не знали, почему у них в метриках - прочерк в графе «отец». Думали: из-за боязни антисемитизма, а Шура просто не могла записать детей на их родного отца.
   В 1953  году Меира забрали снова, отвезли в Оренбург. Это было время, когда их брали всех, так называемых,  «повторников», их ждала смерть. Но тут «кремлевский горец»  влез в «березовый китель»,  и Меир остался жить. Хотя аресты и допросы ещё повторялись.
Сын Меира, Сергей Михайлович, запомнил, как однажды его отца уводили два «мусора», ему  тогда было  года 4, и он  запомнил  тот страх, который трудно объяснить тем, кто не испытывал такого.  А вообще-то Меир и Александра были людьми  ТОГО времени, они умели держать язык за зубами, у них была простая цель – выжить, выжить самим и детям, и поэтому дети об их жизни ничего не знали, всю их историю раскапывал потом, после их смерти, их сын Сергей.
 В 1963-м  году Михаил получил новую метрику - как-то добился и из Соломонова снова стал Меиром Саламоником. Сделать это было очень трудно, архивы-то витебские были в своё время под оккупацией. Долго тянулась история, но как-то доказал – и вернул своё настоящее имя.  Он почти не общался с евреями, может, только из раннего детства помнил, что такое синагога. Он жил как «простой русский человек».  Полная ассимиляция?  Но сын его запомнил один эпизод, когда мать по незнанию купила на базаре свинину. Меир строго отчитал жену, и с тех пор они ходили на базар вместе. Он вообще очень трепетно и особо бережно относился к пище. Она должна была быть всегда. Иногда он вставал ночью посмотреть и немного чего-нибудь съесть - тяжелое наследие голодных лет.
   В том же 1963 году Меир и Александра сумели аннулировать её фиктивный брак в областном суде и зарегистрировали свой. Но «дыры» в метриках их детей остались. И только уже в 1992 году  Сергей  на судебном процессе в Орске добился восстановления отцовства. Это было очень не просто, так как Меир к тому времени уже умер.
Ну а пока их дети стали для всех окружающих «жидами», не зная еврейской жизни и традиций вообще! И совсем не  понаслышке узнали, что такое антисемитизм.  "Еврейцкой мордой" называли Сергея с детства  разные знакомые, вроде бы даже и не со зла.
Но не просто унижение, нет,  было и поражение в правах: не пустили учиться в музыкальную школу, очень трудно получал аттестат зрелости: директор школы – ярый антисемит – препятствовал. Особенно невзлюбили в армии, где Сергей прямо указал, кто отец.
    Короткая жизнь Оли, младшей сестры Сергея сложилась очень трудно. Как и её незнакомая ей бабушка Хася, она умерла молодой, от той же страшной болезни.
   И Сергей оказался единственным потомком этой семьи. Атмосфера в Орске была удушающей. Меир часто говорил, уже где-то в начале 70-х : «Тикать надо, в Палестину».
Но у Сергея из-за службы в армии - а службу он проходил не где-нибудь, а в спецназе ГРУ - был запрет на выезд. А ехать без семьи Меир не хотел. Он так и умер в Орске, в 1984 году. Сына рядом не было: Сергей к тому времени жил в Иркутске и проходил военные сборы в Забайкалье. Он не успел застать отца живым всего на один час - самолёт прилетел слишком поздно.  Александра рассказывала потом сыну, что отец очень ждал и звал его перед смертью, что-то хотел сказать лично ему, только лично, даже через неё не мог передать. Всю жизнь Сергей корит себя за это опоздание и пытается понять, что же хотел сказать ему отец перед смертью и что он, его сын, должен теперь сделать, чтобы выполнить свой долг. 
   Он никогда не скрывал своих корней, потеряв из-за этого не одну работу. Убеждения и характер не раз приводили его в оппозиционные неформальные движения, сталкивали с органами и спецслужбами.
   И вот в январе 2000 года он переступил порог Израильского консульства - принес заявление на репатриацию.  И то, что началось, воспринял как новый виток унижений и издевательств. Его не признали сыном своего отца. Постановление Российского суда о восстановлении отцовства для Израильского консулата оказалось недействительным. Но и формального отказа, который можно обжаловать, тоже не дали.  Его «баталии» с консульством продолжались несколько лет и пока ничем не закончились. Он видит в этой истории три составляющих -комическую, драматическую и трагическую. Комическая состоит в том, что он понимает израильтян, которые хотят себя обезопасить от нашествия ушлых голодранцев «со смутными еврейскими корнями». Драматизм в том, что он не скрывает своих корней и поэтому в полной мере ощущает, что Петербург, в котором он живёт, - не только великий город и имперская столица, но и центр антисемитизма. Трагизм же в том, что он гордится, по его словам, «своей каплей еврейской крови», тем, что «смутно», но принадлежит  к Б-гом избранному народу», так же, как и принадлежностью «второй своей половиной» к великому русскому народу. Кто может понять в полной мере эти чувства «полукровки»? Наверное, только тот, кто знает их по себе.
   На этом я поставлю точку в этом (не моём, не буду присваивать) рассказе, а может,  это надо считать многоточием или даже запятой. Не знаю, пока не знаю. Но, надеюсь, вы поняли, ПОЧЕМУ в заголовке я сохранила ошибку компьютера?

* бен-сын (иврит)
** ашкеназы (ашкеназим) – евреи Европы

на старом фото - Меир и Александра (предоставлено рассказчиком)