Летучий Голландец, который обознался эпохой

 
                (зарисовка из причальной жизни)



         В свое время, когда я работал «мальчиком на побегушках» в некоей курьерской конторе, туда нередко приходили письма, с указанными на них уже не существующими адресами. Нет, нет – и дома, и улицы все еще стоят на своих местах, а не запались в преисподнюю и не рассыпались во прах. К счастию великому, где б найти деревяшку постучать, ни основательных землетрясений, ни ковровых вражеских бомбардировок в Питере давненько уже не наблюдалось, и даже наводнения, после возведения дамбы, не особо докучают городу. Разве что жадный до денег и не слишком обремененный культурным багажом градоначальник (градоначальница), бывший комсомольский вожак, родом из Шепетовки, поддавшись на уговоры (выраженные в суммах с энным количеством нулей) таких же жадных до денег бизнесменов (в большинстве своем – бывших «братков»), втиснет, иной раз, своим «высочайшим рескриптом», в исторический облик Петрополя какой-нибудь невразумительный новодел. Но это беда не одного только Петербурга. Как писал Иосиф Бродский (и не о каких-то там «византийских задворках» Европы, а о славном ганзейском граде Роттердаме):

«Вокруг — громады новых корпусов.
У Корбюзье то общее с Люфтваффе,
что оба потрудились от души
над переменой облика Европы.
Что позабудут в ярости циклопы,
то трезво завершат карандаши».

       Но даже взращенному на эстетике комсомольских стройотрядов губернатору вряд ли под силу ввергнуть «Петра творенье» в громокипящий хаос сплошного нового БАМа. Тем более не грозит ему участь постапокалиптического города-призрака из голливудских антиутопий a la «Mad Max» или «Планета обезьян», а знаменитое пророчество «Питербурху быть пусту» если чем и страшит, то как раз своим пока нереализованным потенциалом.

        Объясняется все куда проще: проводив в последний путь «руководящую и направляющую роль» «ума, чести и совести нашей эпохи», представители обновленной и преображенной властной элиты, кто в искреннем либерально-демократическом порыве, кто из православно-монархического подвижничества, а кто и из сугубо конъюнктурных соображений, ринулись затирать следы по, недоброй памяти, покойнице, а заодно и возвращать северной столице Российской империи ее исконно-посконную топонимику. Не обошлось, правда, и без откровенных курьезов, когда в праведном иконоборческом запале из историко-ономастического тазика, вместе с невской водицей, выплеснули пару-тройку ни в чем не повинных младенцев. То, разогнавшись на машине времени, притормозили аж в веке осьмнадцатом, сбив по пути Николая Васильевича Гоголя, который как раз переходил улицу своего имени, направляясь к дому, где им когда-то были созданы «Ревизор» и «Петербургские повести». А ведь Малую Морскую благодарные потомки нарекли именем классика к 50-летию со дня его смерти, задолго до октябрьских событий. Ох, не зря Розанов с Андреем Белым писали о чуждости Гоголя России. А то, имея для этого все основания, вернули улице Плеханова ее девичью фамилию – Казанская (и то правда, хватит ей носить вдовий траур по меньшевику-белоэмигранту). Да и логичнее как-то выходит – вот он, прямо под боком, собор Казанской Божьей матери. (Какой, какой матери? – Казанской. Бога… матери). И все бы ничего, да опять конфуз вышел – запамятовала, видать, топонимическая комиссия, что город наш хлебосольный приютил в бесславные годы застоя и поселил в одном из своих спальных районов, с их бетонными коробчонками-многоэтажками, бедную сиротку, по чистой случайности, оказавшуюся полной тезкой вышеупомянутой благородной дамы. Т.е. сирота и впрямь была «Казанской». Вот и проживают теперь в одном городе Глупове, к немалой досаде почтальонов, курьеров и разносчиков пиццы, две улицы-однофамилицы. И ведь ни одну из них не обвинишь в самозванстве – все, как говорится, по закону. По закону (законам) города Глупова. Про курьерскую досаду я, кстати, не ради красного словца ввернул. Сколько раз бывало, что несчастному скороходу приходилось метаться из одного конца Питера в другой, ибо адресат письма (хорошо, когда письма, а ежели увесистой посылки?) проживал, как выяснялось, не на той Казанской. А теперь вот еще взяли и «обозвали», зачем-то, мост Лейтенанта Шмидта Благовещенским, хотя подлинный Благовещенский мост был демонтирован еще в 30-е годы и перебазировался в город Тверь, где с успехом ныне служит переправой через Волгу-матушку, а новому мосту, от прежнего, в наследство достались лишь каменные устои да литая решетка. Впрочем, кто знает, может все это неспроста, может дорвавшимся до штурвала «детям лейтенанта Шмидта» само это имя слишком часто напоминало о тех жирных кляксах в их curriculum vitae, о которых они предпочли бы забыть. И это притом, что по «городу трех революций», для этих же революций послужившему то ли люлькой, то ли зыбкой, то ли колбой-ретортой Кристофа Вагнера, все еще бродят в поисках успокоения атеистические души Ленина, Кирова, Энгельса («призрак бродит по Европе…», как писал некогда сам Фридрих Фридрихович, в соавторстве с камрадом своим – Карлом Генриховичем).
Однако меня терзают смутные подозрения, что и это тоже не случайность. Не оставляют ли таким образом отцы города и достопочтенные ученые мужи себе лазейку для ретирады? А что, кто сказал, что хеллрейзеры встречаются лишь в фильмах ужасов? Чем черт не шутит! Учитывая тенденции новейшего времени, где и трижды перепетый гимн-хамелеон (куда там до незабвенного автора дяди Степы сэру Элтону, с его «Candle In The Wind»), и Вновькраснознаменная армия, и «эффективный менеджмент» от горийского абрека… Вот вернутся прежние хозяева (им, собственно, и возвращаться-то не нужно, достаточно откопать, до поры до времени припрятанный где-нибудь в корзине с грязным бельем, партийный билет), а тут и выйдут им на встречу, сменив, как и полагается, в очередной раз, папаху на буденовку (кто ж не видел «Свадьбу в Малиновке»), с хлебом-солью и списком «сохраненного советского наследия» флюгарки с учеными степенями, нагулявшие жирок при Мариинской звероферме неподкупные лизоблюды Табаки и прочая милая босхианская живность. Господа Коробейниковы, иными словами.

"- Ого! - сказал восхищенный Остап. - Полный архив на дому!
- Совершенно полный, - скромно ответил архивариус, - я, знаете, на
всякий случай... Коммунхозу он не нужен, а мне, на старости лет, может
пригодиться... Живем мы, знаете, как на вулкане... Все может произойти... Кинутся тогда люди искать свои мебеля, а где они, мебеля? Вот они
где! Здесь они! В шкафу. А кто сохранил, кто уберег? Коробейников. Вот
господа спасибо и скажут старичку, помогут на старости лет... А мне много не нужно - по десяточке за ордерок подадут - и на том спасибо... А то
иди, попробуй, ищи ветра в поле. Без меня не найдут!.." (с)

Ну да «предоставим башмакам погребать своих башмаков» (О. Хаксли «Контрапункт»). Я-то, ей богу, совсем об ином.
Большинство тех писем, с адресами-анахронизмами, приходили из зарубежья, и – не самого ближнего, прямо скажу. И, в общем-то, нет ничего удивительного в том, что отбывшие на историческую родину, в Землю Обетованную (т. е. на Брайтон-бич), году так в 1975, в лучшем случае – 1987, какой-нибудь дядя Хаим или же какая-нибудь тетя Циля находятся в полном неведении относительно смены названия конкретной улицы, тупичка или закоулка в покинутом ими городе. Оттого-то, посылая письмецо, а то и кило апельсинов любимому племянничку своему, Митрофану Дормидонтовичу Щепину-Ростовскому, потомственному князю, протоиерею церкви Происхождения Честных Древ и почетному члену ДПНИ, организации «Память» и возрожденного «Союза Михаила Архангела», шкрябают на конверте/бандероли, отвыкшей от кириллической прописи рукой, тот адрес, который прочно засел в их мозгу со времен последнего (на их эмигрантской памяти) генсека. Удивляет другое. Пусть в Петербурге все еще здравствуют Ленинский проспект и улица Ленина, пусть нынешний российский премьер отбрасывает, если хорошенько приглядеться, тень, несмотря на свою низкорослость, до боли в сломанных диссидентских ребрах напоминающую силуэт Большого дома. Но, кажется, даже самому расковбоистому американскому ковбою, где-нибудь на Горбатой горе, или выращивающему картофель фермеру, из «его личного штата Айдахо», давно должно быть известно, что старичок Советский Союз испустил дух без малого два десятилетия назад. Ан нет. Все еще находятся заблудившиеся во временнОм пространстве чудаки, способные сесть на лайнер авиакомпании «Эр Франс» или, допустим, «Люфтганза» в Европе XXI столетия, а затем, спустя несколько часов полета, сойти с трапа прямо back in USSR.
       Прошлым летом произошла со мной следующая история. Поздним вечером, на причале, когда работа, как таковая, была закончена, я стоял и мирно беседовал с кэпами, уже предвкушая свои традиционные сто грамм охлажденной водочки и стейк по-милански в каком-нибудь уютном и не слишком дорогом ресторанчике. И вдруг к причалу подходит группа людей, человек пять, по которым, по крайней мере на первый взгляд, было невозможно определенно сказать – интуристы ли это или аборигены (при моем-то наметанном глазе!). От группы отделился немолодой уже, но молодцевато выглядящий, краснолицый белобрысый детина, с огромным пивным животом, на котором едва сходилась легкая летняя рубаха. Подойдя ко мне почти вплотную и ткнув в меня толстым пальцем, он с сильным, и, как мне тогда показалось, немецким акцентом изрек то ли вопросительно, то ли утвердительно: «Пр-р-редсэдатэль». Так, в советских фильмах 40-х – 50-х гг., карикатурные фрицы, ткнув в кого-нибудь пальцем, с раскатистой картавой «эр» выдавливают из себя: «Партизан». Увидав написанное на моей физиономии недоумение, он снова произнес «председатель», а затем уточняюще добавил: «Шеф». Уразумев, в конце концов, что к чему, я жестом отослал его к нашему администратору. Уж не знаю, о чем они там говорили, а главное, на каком языке изъяснялись (ибо, как выяснилось позднее, английским обладатель пивного живота не владел, впрочем, как и администратор нашего причала, а русский его лексикон мало того, что был весьма ограничен, к тому еще отличался большим своеобразием), но после непродолжительной беседы, вся группа, то ли интуристов, то ли аборигенов, под водительством белокурой бестии отчалила в только им известном направлении.

        Минуло может минут 15-20, может полчаса и «великолепная пятерка», о которой я, было, и думать забыл, вновь нарисовалась на причале. Причем пузан, напрочь проигнорировав администратора, снова направился ко мне, все с тем же «председателем» на устах и с туго набитым портмоне в протянутой руке. Я хаотично замахал руками, отказываясь от предложенного кошеля. Впрочем, жизнь я у него тоже отбирать не стал. На ломаном русском, с сильным акцентом, все еще принимаемым мной за немецкий, к тому же, судя по исходившему от него амбре, дополнительно усугубленном изрядной дозой спиртного, краснолицый дал мне понять, что он, сотоварищи, желает прокатиться на катере. Пытаясь объяснить ему, что набор экскурсионных групп уже закончен, и осталась лишь аренда катеров, я прибегнул к «общепонятному» (не-а, не угадали – к английскому). Но, мартышкин труд, «общепонятный» оказался для краснолицего понятным не более, чем для меня – мандаринский диалект китайского языка (да нет же – вы обо мне слишком хорошо думаете!). Наконец, с помощью сложной комбинации из слов, на языках, продолжения которых ни я, ни он не знали, я, каким-то чудом, сумел донести до него информацию, что, если он желает покататься на катере, он должен выложить «на бочку» «четыре косаря деревянными». Ну, или их точный эквивалент в евро или же долларах. И тут мой забавный собеседник совершенно преобразился. Гнев залил краской его и без того красное лицо, сделав его совершенно пунцовым (я даже испугался: не приведи Кецалькоатль, случится с дорогим гостем северной нашей столицы апоплексический удар, и прямо у нас на причале - этого еще не доставало!). Он весь как-то выпрямился, подобрался и даже, сделав казалось бы невозможное, втянул в себя свой пивной живот. А затем, с силой ударив себя кулаком в грудь, гордо произнес нечто, окончательно меня ошарашившее: « Я – голляндски р-рабочи!» . Вся его последующая тирада, из которой я выхватывал лишь отдельные слова-интернационализмы, произвела на меня прямо таки гипнотическое воздействие: моя правая рука непроизвольно сжалась в кулак и согнулась в локте и (нет, совершенно не то, о чем вы сейчас подумали, а, кстати – о чем вы подумали?) взметнулась вверх, посылая гостю из дружественных нам (кому это «нам»?) Нидерландов приветствие, видимо обитавшее, до этого момента, где-то в глубинах моего совкового подсознания: «Рот фронт!» воскликнул я. «Рот фронт!». («Рот в рот» - как сыронизировал потом, придя в себя, один из кэпов). Повстречать в 2009 голландца, ни слова не понимающего по-английски (поверьте – для Страны Тюльпанов это такая же редкость, как не говорящий по-русски чуваш или мордвин на просторах нашей необъятной Родины)! Да еще знающего, при этом, с десяток-другой слов на русском! Да еще чтоб это были такие слова (вроде допотопного «председателя»), которые не во всяком словаре/разговорнике/учебнике ныне можно нарыть! Да еще чтоб он этим десятком слов сумел выразить вам то, насколько глубоко он оскорблен в своих лучших чувствах – ведь он приехал в Страну Победившего Социализма, в страну таких же как он сам, голландский пролетарий, рабочих и крестьян, а тут его встречает какой-то недобитый буржуй, какой-то мозгляк и очкарик, пытающийся содрать с него его последнюю голландскую пролетарскую рубашку! Истинно, истинно говорю вам: это чудо-чудное и диво-дивное, достойное занесения в анналы – Летучий (летающий) голландский пролетарий, ошибившийся эпохой, как иные ошибаются дверью.
 
        Под конец хочу объясниться, дабы меня и впрямь не приняли за упыря-мироеда. Цена в 4 000 рублей за катер (при его аренде) – твердая такса, установленная не мной, и одинаковая как для граждан иностранных государств, так и для граждан России. Деньги эти идут не в мой карман. Если бы мне и удалось усадить компанию строптивого голландца на катер, от общей суммы, вырученной с этого рейса, мне бы полагалось 10% (за то, что сумел сагитировать, «за зарядку», так это называется). 10% от 4 000 это 400 рублей. Но, когда я говорю «мне», то подразумеваю, на самом деле «нам», т. е., еще трем, помимо меня, человекам - двум экскурсоводам и администратору причала. Так что, на мою долю пришлось бы всего 100 рублей. Не судите меня строго, господа присяжные. Как видите – я не совсем упырь. А голландский пролетарий не тянет на старушку-пенсионерку из каких-нибудь Ижор или Разметелево.