Дело чести!
Лошадку обездвижили, обезножили, обесхвостили, обезглавили. Аккуратно сложили конечности, хвост и голову на круп, поднялись с корточек, и, взявшись за руки, заплясали, запели, застонали. Как-то уж не по-детски застонали, с надрывчиком.
Дежурная медсестра Ирина, в соблазнительном коротком халатике, немного не по размеру, что выгодно подчеркивает ее физиологические особенности, вальяжно развалилась на низкой тахте и читает книгу. Нога на ногу. Аппетитные коленки и висящая на кончиках пальцев изящная босоножка. Педикюр ее безупречен. Она студентка и завтра у нее экзамен по психопатологии. Учит. ХмуриТся. И совсем не смотрит на деток.
Но дефицитом внимания сама Ирэн не страдает. Это длинноногая и несколько надменная особа, как и положено всем брюнеткам, практична и эротична. Знает себе цену, и может сказать цифру, не пользуясь калькулятором.
Почтительно поддерживаю под локоть нашего профессора Анатолия Борисовича Немого. Мы спускаемся по лестнице в палату так называемых «выявляемых».
И Анатолий Борисович увлеченно рассказывает мне об успехах, поразительных успехах последних недель «выявления на ранней стадии». На носу профессора очки в золотой оправе. На голове расписная узбекская тюбетейка. Седая борода «козликом» украшает его породистое лицо. Если приглядеться к нему внимательней, то непременно обескуражишь себя вопросом о собственном курносом происхождении а-ля гомохолуй.
А вот у Немого родословная уходит еще в допетровские времена и упирается в солидное седалище думного боярина в горностаевой шапке. Это видно, хотя он сам и помалкивает. Не любит говорить о своих родственниках Анатолий Борисович. Их, в свое время, выявил и казнил товарищ Ежов. И отца и мать и деда и братьев. А допетровских предков своих наш профессор вряд ли может представить. Вот такая ирония.
- Понимаете, Владислав, - рокочет Анатолий Борисович, - понимаете, ведь все дело в том, чтобы проследить все этапы становления личности будущего маньяка. Важно не упустить ни одной детали. А потому – мониторинг, мониторинг и мониторинг! Я и Карловичу об этом твержу, а он мне говорит глупости. Якобы то чем мы занимаемся аморально и вообще незаконно по своей сути. А я ему всегда отвечаю, что выяви Чикатило или Головкина лет хотя бы в десять, и не только жертв бы удалось избежать, но им самим помочь можно было бы.
- Анатолий Борисович, - я выдержал почтительную паузу и продолжил, - ведь Карлович канцелярская скрепка, а вы ученый. Неужели вам интересно и сколько-нибудь полезно опускаться в эту клоаку бесполезных споров с кучкой завистливых дилетантов? Поберегите время свое! Оно нужно нашей науке! А то, что мы жестокости с детьми вытворяем, так и заведение у нас соответствующее. Вон в детских домах психиатрия не в чести, так там и самый рассадник. Да те же изнасилования возьмем. У нас подобное и представить себе невозможно, без соответствующей практической необходимости и многочисленного визирования. Вот пройдет законопроект наш «О профилактических мерах по выявлению маньяков, серийных убийц и иных опасных для общества и личности психически больных в детском и подростковом возрасте» и сразу всем рот заткнем. А то, что сейчас немного рискуем, так это же всегда так в России. Ну, когда у нас новое безболезненно проходило?! Всегда препоны и палки!
- Впрочем, вы не волнуйтесь, - продолжил я уже самых дверей нужной нам палаты, - я вчера ездил в министерство, разговаривал с первым замом и он заверил, что даже в случае неудачи нам ничего не будет грозить. К тому же этот проект засекречен, законопроект же еще и не дописан по сути и также засекречен, а публичного скандала наша власть априори не приемлет. Все, что у нас сегодня есть – это методические рекомендации нами же и составленные, да приказ министра под грифом секретно. Официально – мы обычные исполнители, а вот неофициально – творцы нового направления в практической психиатрии.
С этими словами я открыл дверь в палату, пропустил вперед профессора и зашел вслед за ним, плотно затворив дверь.
Ирэн не ожидавшая нас увидеть в столь ранний час и пойманная с поличным, ибо готовиться к экзаменам в рабочее время строго запрещено, вскочила с тахты и, спрятав за спину книгу, начала докладывать обстановку.
Она раскраснелась и стала от того еще более привлекательной. Впрочем, ничего интересного она не сказала. Детишки пытали лошадку, пели хором и водили хороводы. Этим они занимались на протяжении уже нескольких часов, сразу после подъема, приема лекарств и завтрака.
- Еще раз застану тебя на рабочем месте за посторонними делами – накажу. И пребольно, красавица, - наигранно строгим тоном произнес Анатолий Борисович и погрозил окончательно смутившейся пунцовой Иришке средним пальцем.
- А теперь, Ирина Васильевна, пройдите в мой кабинет и разберитесь там с почтой. Лене скажете, чтобы вам помогла, - продолжил профессор официальным тоном.
Ирка кивнула и побежала из кабинета. По коридору раздавался все удаляющийся стук ее каблучков. Очень приятный звук. Если бы меня спросили, что я предпочту на выбор – Баха или стук каблучков длинноногой бестии, то выбор мой будет не в пользу органа. Хотя и его люблю.
- Хороша девчонка, - с удовольствием и тональностью непререкаемого авторитета и знатока проговорил профессор, а в глазах его вспыхнули озорные искорки молодости, - вот вам невеста, Владислав, так женитесь! И он заразительно засмеялся.
Я тоже не удержался от вежливой улыбки, но все-таки сообщил профессору уже в десятый, наверно, раз, что предпочитаю мягких глупеньких блонди, строгим и умным брюнеткам. Люблю, знаете ли, отдохнуть от интеллектуальных занятий в компании очаровательной дурочки, а не продолжать обсуждать работу уже находясь вне стен института.
Впрочем, профессор уже переключился на деловую волну, ничего мне не ответил, а вместо того подошел к одному из детей, которые продолжали водить свой хоровод и стонать, совершенно не обращая на нас внимания. Анатолий Борисович постучал ребенку по темечку костяшками пальцев, и тот, выпустив руки товарищей, покинул хоровод и повернулся к профессору. Во взгляде выявляемого не читалось отчаяния или страха, лишь презрение можно было прочитать в его голубых славянских глазах.
Однако это нас не смутило.
- Ну что Сагадеев? Продолжаешь запираться? – укоризненно произнес профессор, - а ведь мы можем перейти и к более жестким мерам. Ты знаешь, как я уважаю твою позицию, но у меня свои цели. Если ты по-прежнему не будешь идти на контакт, то я обещаю тебе изрядную порцию неприятностей. И физических и моральных. Ведь у тебя вся жизнь впереди! Сейчас тебе только-только семь лет исполнилось! Не ломай свою жизнь в зародыше, Сагадеев! Лучше по-хорошему расскажи нам о своих снах!
Сагадеев продолжал молчать и все так же презрительно смотрел на профессора снизу вверх.
Повисла неловка пауза. Нам всем стало не по себе. Меня коробило молчание Сагадеева. Профессора коробил неунывающий хоровод, а самого Сагадеева коробила неприличная приставучесть светила отечественной психиатрии.
Наконец, чтобы хоть как-то сгладить эту неловкость Сагадеев почти не раскрывая рта, сквозь зубы презрительно произнес, - Пытайте! Лоботомия?! Я все равно ничего вам не скажу! И никто не скажет! Что нам сниться – это наше личное дело! Вас оно не касается! И мне абсолютно и решительно наплевать на ваши псевдонаучные амбиции! Вы не доктор – вы садист и убийца, а ваше место не здесь, а в арестантских ротах на пожизненной каторге!
- Ну, ну, Сагадеев, не забывайся и не издевайся, пожалуйста. Я все-таки на шестьдесят пять лет тебя старше! А кроме того, не пытайся ерничать и глумиться. Тебе прекрасно известно, что в современной России не существует арестантских рот и каторги. Если ты хочешь вернуться к давешнему нашему диспуту о Федоре Достоевском, то сейчас не подходящее время.
- Ты хоть понимаешь, глупый мальчишка, - в голосе профессора зазвучали интонации доброго дедушки, - ты хоть понимаешь, малыш, что после лоботомии ты уже не сможешь не только дискутировать о русской литературе, но и самостоятельно сходить по-большому! К тому же ты предашь и погубишь своих друзей, – профессор кивнул в сторону поющего хоровода, - ведь ты лидер группы, доминирующий самец, и если ты будешь молчать, то они последуют твоему примеру, а значит, - непременно погибнут! И не просто погибнут, а мучительно и позорно! Сначала превратятся в растения, а потом умрут! Ты законченный эгоист и циник, Сагадеев. Ты не любишь своих товарищей. Неужели тебе трудно хотя бы намекнуть нам на тематику твоих снов? Обещаю, что ни я, ни Владислав Юрьевич не будем смеяться.
Сагадеев продолжал упорно молчать. И тогда профессор подошел к столу, который находился в углу палаты, сунул руку под стол и нажал на кнопку. Через тридцать секунд в палату ворвались санитары. Их было четверо. Если вы способны представить себе двухметровых неандертальцев в белых халатах с дубинками и электрошокерами, то именно так и выглядели рядовые бойцы армии нашего института. Они уставились на нас и по-собачьи преданно ожидали команды.
И она не заставила себя ждать. Профессор указал пальцем на стоящего, в какой-то отрешенной задумчивости, Сагадеева, и санитары бросились на него, толкаясь и мешая друг другу.
Но они не успели. Опережая их буквально на доли секунды, Сагадеев вытащил из кармана непонятно как оказавшийся у него остро заточенный карандаш и не колеблясь всадил его себе под мочку уха. В следующую секунду он повалился замертво на ковер, а разряды электрошокеров и дубинки обрушились на все так же мирно поющий хоровод.
А через десять минут я все так же почтительно поддерживая немного расстроенного Анатолия Борисовича поднимался с ним по лестнице в его кабинет. Утро явно не задалось. А вместо информации мы получили покойника, да и пожалуй, что на всей этой группе можно поставить крест.
Но настоящие ученые, преданные науке бескорыстные борцы за свет знаний не должны предаваться унынию. Ведь путь настоящего ученого, до самой конечной точки поражения или триумфа, состоит именно из таких ситуаций. Мы же были настолько преданы своему делу, что у нас просто не было времени на досаду. Впереди нас ждали новые увлекательные этапы нашего проекта, и сегодняшняя досадная неудача лишь вырисовывала контуры последующего триумфа.
Но все же профессор, уже подходя к своему кабинету, укоризненно произнес, - И где этот сорванец достал карандаш? Ну, Ирка! Ну, погоди!
Я невпопад ухмыльнулся, представил предстоящую экзекуцию, и почтительно открыв дверь, пропустил своего учителя в приемную его кабинета.
Впереди у нас было много работы, и завершить ее до конца, - было делом жизни и чести!
Свидетельство о публикации №210121900832
Наталия Май 10.09.2011 20:39 Заявить о нарушении
Доминика Дрозд 11.09.2011 10:02 Заявить о нарушении