19. Разные мелочи бывают. Соколиный полет пешки

продолжение

начало см. через «Произведения» http://www.proza.ru/avtor/echorny
Соколиный полет «пешки»
                ***

19. Разные мелочи бывают
19.1  Мышь-пикировщица
Как-то в нашем самолете завелась мышь. И долго она с нами летала. Месяца два-три. Хлопцы ее даже прикармливать начали. Особенно стрелок-радист. Команда: «по самолетам», залазим, включаем связь, приборы, моторы прогревать – он сразу докладывает: «командир, мышь на месте».
А бывало, запрашиваешь экипаж о готовности, а стрелок молчит. Взлетать уже надо. Потом отзывается, что он еще не успел подключиться, мышь эту искал, какие-то крошки подбрасывал. Поэтому и не отзывался на вопрос, готов экипаж или нет.
Поверье это, оно, правда, о крысах, но все равно: что если крысы покидают корабль, то он  погибнет.
Ну и здесь: если мышка в самолете с нами, значит, не собьют.
И так и летали. А как-то иду к самолету на задание лететь, а штурман с радистом стоят уже возле самолета. И такие какие-то непонятные. Хмурые, головы вниз повисли.
Я подошел к ним, спрашиваю: «Чего вы такие, случилось что-то?»
Сначала отмалчивались. Времени нет расспрашивать – лететь надо. Штурман, Сафонов Костя, говорит: «Командир, мышь пропала».
- Куда пропала?
- Нет ее в самолете, я уже все места обыскал, - стрелок-радист говорит.
Посмотрел на них двоих – стоят, как вроде их водой облили.
- Да, ладно тут разводить поверья старух всяких, ерунда это все – говорю им, - полетели.
Нормально вроде бы слетали. А еще несколько недель все как-то и у самого на душе муторно было. Что мышь не так просто пропала. Такие вещи, они как бы улучшают настроение, а потом – другое получается. На подобное лучше не очень обращать внимание. Оно лучше, когда такого и нет, каких-то таких привычек с поверьями связанных.

***
Хотя все равно, в авиации особенно, существуют такие поверья, в которые веришь - не веришь, а, что называется, лучше следовать им. Сам имел возможность убедиться. Это уже после войны, когда на Дальнем Востоке служил. Уже и не служил, потому что пришел приказ о демобилизации.
Как раз пример был, что нельзя нарушать, пусть и неписанные, но вот такие правила. В авиации такое поверье было уже устоявшееся, известно всем летчикам: если есть приказ об увольнении – все, больше летать нельзя.. Отлетал уже полностью. Вроде того, что все, что тебя оберегало от гибели, после этого уже перестает действовать.. Было такое неписанное правило, что уже никаких полетов, если свое отлетал.
А я как раз проверил на себе это. Так получилось, уже приказ пришел на увольнение, объявили его, все знали. А тут комиссия какая-то из Москвы на проверку прилетает.
Я уже и на службу почти не ходил, какие-то документы оформляют или забирать какие-то надо. Уже билеты взяты, вещи собираем и ждем, когда на поезд надо будет грузиться. Сначала там крупные вещи, в отдельном грузовом вагоне, отправить надо было. Своя морока была. Там и вещей тех на вагон не было, почти пустой вагон получился. Контейнеров тогда не было никаких. Поэтому еще не совсем уезжаем, но оставалась неделя какая-то и уже уедем.
А тут командир дивизии вызывает к себе, он уже приказать мне не может, уже все, я уже по всем бумажкам не служу. Объяснил ситуацию, что какая-то важная комиссия, а летчиков как-то нет, чтоб он был спокоен, что нормально их доставят. Кто на задании, кому можно было бы доверить, а еще несколько в отпуске или командировке – такая какая-то ситуация.
Поэтому меня и попросил, чтоб комиссию эту отвез туда, куда они добирались. Они и не в нашу дивизию приезжали на проверку. Там лететь надо было недалеко, часа полтора. Комдив был хороший дядька, воевал сам, комдивом и войну закончил. Они вместе с женой жили. Уже в возрасте таком, что он тоже демобилизоваться мог давно. Но, видно, сам не хотел. Вдвоем с бабкой своей жили. Никого у них больше не было. Два сына погибли на войне, один даже летчиком тоже был. Второй – танкистом, вроде.. Вот так вдвоем остались со старухой и уже служил, сколько уже получиться.
Они как-то ни с кем не водились, сами по себе жили.. А городок-то военный, в тайге, обособленный. Под Благовещенском, но все равно отдельно. Он генерал, командир дивизии, а жили мы так, что и с нашего полка все тут же живут с семьями. Несколько домов таких кирпичных, пятиэтажных. Мы в одном доме жили с ним, в разных парадных. Не знаю почему, он как-то внимание на младшего нашего обратил. Женька еще маленький был, еще и говорить толком не умел. Как мы заметили с матерью, с другими детьми генерал никогда не заговаривал.. Как бы не замечал и сам, и жена его. Не знаю почему, ну, своих сыновей потеряли, а те неженатые еще были – ни внуков, никого не оставили. Наверное, вот так вместе уже в своем, как говорится, горе жили и никого не хотели к себе подпускать. Чтоб с кем-то дружить, в гости ходить, даже на улице его же жена, на базар надо сходить или еще чего-то, никогда с другими женщинами возле дома не останавливалась поговорить, с детьми там многие же были.

А как-то заметили, в какой-то выходной день, генерал вышел на балкон - посидеть, газету почитать. На втором этаже они жили, а младший как раз играл возле дома. И почему-то генерал на ниточке привязал конфету и спустил ему один раз. Тот забрал, съел. И как-то у них наладились такие взаимоотношения. С другими детьми такого, вроде бы, не было. Да и с ним, если на улице где-то оказался рядом, на обед приехал или со службы, а дети играют там - никогда не заговорит или там, чтоб по голове погладил.
А с балкона почему-то, что-то его внимание привлекло – трудно сказать, стал конфеты спускать. Только ему одному. Не знаю, знал ли он, чей это сын. Со мной он никогда о моих детях не заводил разговора. И так, по воскресеньям в основном, у них повелось. Генерал только на балконе появился, Женя, если на улице уже или вышел только, сразу к балкону и начинает генералу чего-то говорить. Так по голосу, как вроде уже требует конфету. Тот ему, конфету к нитке привяжет, и спускает. Сколько сами замечали, он так с единственным из всех детей общался, если это можно так назвать. В какие-то дни и сам наблюдал за этим процессом, и мать рассказывала.
Сначала по одной конфете генерал выдавал, так у них было, потом стало, что одну съест и еще просит. Маленький еще, говорит так, что ничего не понятно, но по тону так, что еще требует. Не просит, а мол, давай еще, чего там сидишь.. Генерал опять привязывал конфету и спускал. Какое-то время так происходило. Потом уже и после второй конфеты начал опять просить. Дошло до третьей, но больше уже генерал не спускал. Много сладкого ребенку тоже ж нельзя, родители будут недовольны. После третей уже с балкона показывал руками, что все, больше нет. Чтобы чего-то сказал с балкона, поговорил как-то с ребенком – никогда такого не замечал.

Со мной у него хорошие были отношения. По-доброму так со мной всегда разговаривал, если приходилось. Так всегда, на «ты», но по имени-отчеству. Он все же командир дивизии, а я в одном из полков дивизии был, зам. командира полка. Просто, наш полк и штаб дивизии как раз в одном городке находились.  Не один год вместе прослужили. Были и до того такие ситуации, когда он меня привлекал в таких случаях, когда, что называется, не каждого привлечешь. От этого свои как бы доверительные отношения были.
Как в том случае, когда командир полка истребителей разбился, как раз тоже из нашей дивизии. Генерал тогда меня, как летчика, с собой взял - слетать вдвоем на место гибели. Ситуация такая – командир полка, Герой Советского Союза, войну прошел. Они с генералом, по-видимому, со времен войны еще были знакомы. А тут жена это комполка с каким-то техником изменила ему. Он взял сел в свой самолет, без разрешения на вылет, и сам в землю спикировал. Самоубийство такое совершил из-за жены. Там, по слухам, часовой его не пускал, но что солдат может сделать, если командир полка сам командует. Что там за любовь такая, что учудил такое. Не молодой уже, комполка был, и воевал. Вроде, выпивший был.. Взял себе в голову чего-то, напустить на себя дурь какую-то - оно каждый может, ума много не надо.
Не знаю почему, но генерал захотел попасть на место гибели. Меня взял за летчика, на двухместном самолете, «кукурузнике», туда слетали. Это ж он в тайге упал, рядом надо было найти какое-то место, чтобы сесть. Тоже еще рисковал, это, все равно, полянка в тайге, не аэродром. Вот он меня и выбрал, сам он уже не летал. Вдвоем полетели, выбрал место, чтоб поближе, сели. Так вдвоем до того места, где разбился, и пошли. Рядом сесть некуда было. Помню, пришли туда, он так подошел, стал возле этой воронки. А тот воткнулся вертикально, один хвост только от самолета торчит. Что называется, до конца самолет вертикально удерживал, не пытался отвернуть. Там, наверное, почва еще болотистая была, самолет весь вглубь ушел. Не знаю, перезахоранивали его потом. Наверное, его оттуда достать – своя еще история была..
Мы молчали, пока и шли, и когда остановились. И обратно когда пошли – ни он ничего не сказал, ну, и я тоже молчал. Генерал же – не будешь говорить, если он не заговорил. Слезы у него так появились, когда стоял над этими остатками самолета. Не то, что плакал, но так пару раз слезы смахивал, как заметил со стороны. Не долго там, полчаса или побольше постоял так, а я так поодаль. Я почти и не знал этого командира полка. Чувствовал, что он хочет, как бы, один побыть. Он мне ни тогда, ни после ничего не объяснял, почему он так к этому комполка относился. Наверное, что-то еще с фронта связывало их, может, сына напоминал.. Не знаю. Но как-то такие моменты у нас за те годы были, какое-то свое доброе отношение или доверительное, что ли, было у нас с генералом.

И тут, я уже демобилизованный, уже последних несколько дней осталось до отъезда, а он вызвал и попросил. Он так и говорил, мол, приказать не могу тебе, Василий Иванович, но есть такая просьба от меня личная.. Меня самого просили, звонили.. Что они и не в нашу дивизию прилетают, но надо доставить, уже не помню куда там.
Если б чем-то занят был, вещи надо было бы отправлять или еще что-то такое, то отказался бы. А тут как раз уже эти вещи в почти пустом вагоне отправили, на чемоданах уже сидим, но поезда тогда не каждый день ходили. Чтоб без пересадок до Москвы доехать. Раз в неделю, а то и реже. Вот оно дня три или четыре еще ждать нужно было.
Мне не хотелось лететь, отлетал уже свое. Что называется, не положено уже, по этим правилам неписанным, летать. Оно в голове как-то сидело это. Но тут генерал просит, он же не хуже меня знал все эти приметы летные. Но все равно вызвал и попросил, тоже не просто так решился. Ну, думаю, ладно, слетаю тут: туда-обратно.. Комиссию эту ждать не надо, уже другой экипаж заберет.

Хочешь, верь или нет в эти поверья, правила эти неписанные..
На своем же самолете, на Ли-2 мы летали, со своим экипажем - на него еще и командиром корабля никого не успели назначить. Эта комиссия из Москвы – их человек пять или шесть было. Взлетаем, а там, под Благовещенском, аэродром так расположен, что взлетать приходилось прямо на сопки эти. Высоту набираешь, но над этими сопками прямо пролетаешь. Обычно расстояние большое уже, успеваешь высоту набрать. Иногда было, из-за погодных условий – сильный ветер, приходилось в другую сторону взлетать или на посадку заходить, тогда на китайскую сторону, получалось, залетали. Границу нарушали, но тогда с китайцами дружба была, то никаких скандалов международных никто не устраивал. Но такое редко случалось. Поэтому над этими сопками всегда взлетали.
А тут только от земли оторвались, начали набор высоты – правый мотор отказал. Самолет уже высоту не набирает как надо.. Не знаю, если бы не весь тот опыт, который за все годы накопился, особенно на фронте, разбились бы в этих сопках. Во время войны приходилось и на одном моторе летать, свой опыт был. Зенитки попадали и истребители было. Но так, чтобы во время взлета мотор отказал, такого со мной никогда не было - ни во время войны, ни после.
За все те годы, что там, на Дальнем Востоке, летал, такого не было – отказ моторов. А тут – такое происходит. Что значит, уже не мое задание по всем канонам, и писаным, и неписанным. В голове оно сразу как-то промелькнуло.
Как всегда в таких случаях, руки делают, как кажется, быстрее, чем голова соображает. В таких случаях всегда мысли мелькают разные, и не сразу о том, что делать надо. Потому что сразу пронеслись мысли, что сейчас в сопку уткнемся и все – дети-жена уже сами уедут. Не хотел лететь, как бы чувствовал какое-то нежелание, но не решился отказать напоследок.. Если б не сам генерал это просил -не полетел бы, конечно.

Такие какие-то мысли тут же в голове, а нужно правильное решение принять. Самолет высоты не набирает, как бы на правое крыло заваливается. Оно вроде и на разворот уходишь, как раз от сопки отворачиваешь.. Сопка эта своей верхушкой как раз прямо по курсу. Их там несколько этих сопок рядом, но эта самая высокая как раз при взлете прямо по курсу получалась. Ошибись я, начни так от сопки вправо уворачиваться, как вроде оно само получалось – погибли бы. Ли-2 был такой самолет, что и на одном двигателе можно было и лететь, и сесть, если только летчик опытный, не растеряется. Вот тут этот весь мой опыт и помог, потому что как раз наоборот надо было. Вывернуть самолет на левое крыло, где мотор работает, и не спеша, по чуть-чуть, выводить влево, стараясь еще и высоту набрать. Потому что получалось так, что на сопку как раз и попадаешь. Оно вправо повело сразу, когда мотор отказал. Вроде, отворачивать надо, и, вроде, вправо лучше всего - но если бы так сделал, самолет не удержал бы, упали бы и разбились.
А в той ситуации спастись можно было, именно через левое крыло начинать поворот, удержать самолет можно, только если правое крыло выше поставить. Тоже там – чуть резче дернул, поспешил, можно было опять утратить управление самолетом. При этом, чтоб через сопку перетянуть, получалось как раз через самую вершину. Там уже получиться или не получиться – тоже не угадать. Самолет почти высоту не набирает.
Это и есть свой опыт, что ты и так, и так вроде разобьешься. Что вправо начнешь отворачивать, что через левое крыло. И нужно за секунды сделать выбор, как действовать. После этого назад уже не вернуть эти возможности. Но в одном случае – это, точно, верная смерть, а в другом – все-таки есть хоть какая-то надежда, что останешься живым. Если повезет.. Вот это и есть умение сделать правильный выбор в почти безнадежной ситуации, какое решение ты примешь в таких ситуациях, правильное или ошибочное: остается у тебя пусть небольшой шанс все-таки остаться живыми или уже такого шанса ты сам себя лишил.
Полетели без парашютов, весь экипаж. Как всегда, если такие пассажиры, как эти, из комиссии, были. Да там и выпрыгнуть времени не хватило бы, в хвост туда еще добежать надо. Высоты еще не набрали. 
Такое чувство это.. Левое крыло ниже и верхушка сопки все ближе и как раз крылом этим туда попадаем. Оно, кажется, даже сам самолет в сопку эту еще летит, а крыло еще ниже. Кровь в голову сразу, сердце колотиться – такое состояние.. На расстоянии, которое оставалось, и определить не можешь, зацепишься за сопку или хватит высоты.
Левый двигатель ревет, на пределе его обороты сразу вывели, чтоб самолет удержать. А не тянет почти вверх, смотришь и, кажется, что крыло заденет сопку.. Это такие мгновения, когда успеваешь вспомнить и подумать сразу обо всем, кажется. Оно уже знакомо было, на фронте не один раз такое пришлось переживать, что понимаешь, что сейчас погибнешь, разобьешься.. А делаешь уже до конца, что можешь.

Тут как раз важно было не дернуть тот же штурвал сильно, а плавно и медленно вытягивать на высоту и поворот как бы делать влево. Чудом, что называется, не зацепились за землю, хватило высоты. Когда над сопкой пролетали, то повезло, что немного уже успели влево отвернуть, как бы не над самой высокой частью левое крыло прошло все-таки. А расстояние между крылом и землей оставалось, наверное, сантиметров пятьдесят. Когда перетягивал через сопку, смотрел туда, то буквально не больше полуметра оставалось. Впечатление, что совсем рядом и вот сейчас и произойдет столкновение. Попадись, какой валун в том месте или деревцо, а они там торчали, и сбоку так, -  зацепились бы и разбились.
От сопки увернулись, уже через левое крыло так и довернул, чтобы развернуться и на свой же аэродром сесть. Помню, посадил самолет, на одном моторе зарулил на стоянку и сам себе подумал: теперь уже точно – отлетал свое. Проверил и убедился, что нечего летать, если уже не положено. Из кабины вышел молча, мимо этих из комиссии прошел.
Они, похоже, даже и не заметили, что произошло. Как всегда эти комиссии. Только в самолет сели, сразу карты достали, бутылку, закуску. Когда еще проходил в кабину, чтобы лететь, они уже разложились и выпивали.
Я когда вышел и пошел в хвост на выход, то кто-то из них еще спросил: «Что уже прилетели, так быстро?». Ничего не хотелось говорить, сквозь зубы, сцепленные от злости из-за всего этого, чего-то буркнул: «Прилетели.. уже». Состояние такое было, что хотелось накричать и обругать кого-то. А кого, кроме себя и ругать-то? Сам виноват, что согласился, постеснялся отказаться. Мог погибнуть вот так, уже находясь в отставке, когда уже полный расчет получил, что называется.

Правда, меня потом генерал опять позвал к себе, на следующий день. Сначала я прямо домой ушел с аэродрома, никому ничего ни докладывать, ни говорить не хотелось. Пешком пошел, чтоб и не видеть никого, в себя прийти, пока дойдешь.. Там не так далеко было, минут сорок идти. Внутри все кипит, чувствовал, что наговорю ненужного напоследок, если с кем-то начну разговаривать. Поэтому и ушел, чтоб никого не видеть, на расспросы не отвечать, такое. 
На следующий день меня опять к командиру дивизии позвали. Не то, чтобы он там извинялся передо мной, таких слов он не говорил. Но так, подбирая слова, и видно было, что переживал тоже все это время.. Не в своей тарелке, как говорится, был, я его за все эти годы таким никогда не видел. Не то, что неудобно ему передо мной, но видно – расстроенный такой, не по себе человеку. Он мне так как-то сказал: «Спасибо тебе, Василий Иванович, что не погиб. Если б такое случилось, я б себе до конца жизни не простил бы этого.. Что заставил тебя полететь, когда уже не положено было тебе лететь». И это вспомнил тоже, что не напрасно говориться, если уже отлетал свое, то нечего больше судьбу испытывать. Так он как бы извинился, что нарушил летные традиции, пусть и неписанные. Ну, и попрощались с ним уже, я его уже и не встретил. Оно, действительно, где-то через дня два мы и уехали оттуда.

Верь - не верь в подобные приметы, а мне в самом конце пришлось убедиться, что не напрасно такие вещи говорятся. Я ж на этом самолете сколько пролетал, ни разу не было такого, чтоб мотор отказал. А в тот последний раз – случилось.. Причем сразу заглох, там бывает, что обороты теряет, но еще тянет как-то. Опять же, во время полета уже. А тут сразу при взлете.. Просто по какому-то везению оно, действительно, не стало не только последним полетом, а и днем. Опыт опытом, конечно, но что удастся так, прямо над сопкой, протянуть, почти касаясь земли, - оно там как бы и ложбинка была, сколько помниться, чуть правее или левее – зацепились бы. Повезло, что называется, не погибнуть, уже будучи в отставке.

19.2  Чиряки.
Не знаю, из-за чего это было. Может заражение какое-то. Хотя доктор потом говорил, что это и на нервной почве могло быть. Это уже 44-й год был, в летние месяцы.
В начале лета, жарко уже стало, чиряки такие появились. Или фурункулы их еще называют. Сначала на спине несколько. Один пройдет, а другой появится. Большие такие какие-то, с белыми головками такими, насколько я там мог рассмотреть. Не знаю, откуда оно взялось. Какое-то время так на спине только были, а потом все больше. Со спины ниже пошли. Оно может с месяц так тянулось или побольше. А потом уже и на заднице, и на ногах все больше стало этих чиряков, да так, что и летать стало невозможно.
Я еще какое-то время так и продолжал летать. Больно, сесть нормально в кресло летчика не мог, а пойти к врачу как-то неудобно. Тоже мучался. Одно дело там за стол сесть, а другое в самолете. Даже придумал из двух парашютных чехлов такие валики сделать. Под ноги с двух сторон себе так подсовывал, и получалось, что не сидишь в кресле, а как бы на весу. Так и летал какое-то время.
Тоже было, надо взлетать, а я в кабине как та курица на насесте взмащиваюсь. Штурман видел, что я чего-то там каждый раз перед вылетом вожусь, а больше никто и не знал. А оно уже и теми ремнями нельзя, как надо, к креслу пристегнуться. На какие-то задание летал, даже вообще не пристегивался. А это тоже могло закончиться плохо.
Недели две или сколько там тянулось так, пока в одном из боев не прихватили истребители так, что надо было по-настоящему крутиться. Уже не до этих чиряков стало. Эти «валики» из-под себя выкинул, чтобы в кресло сесть как надо…
 ***
Когда я крутился во все стороны, оно там, видно, все раздавилось. Во время боя ничего не чувствовал и не болело ничего. А уже когда к своему аэродрому начали подлетать, начал в себя приходить – чувствую мокро у меня все. Такое впечатление, что вроде как обделался. Сначала еще так и подумалось: неужели и у меня «желтая кровь» потекла. Как между собой на фронте шутили. Такое случалось на фронте, особенно если молодые, в первые вылеты.
Вроде ничего такого уж необычного в бою этом не случилось, тут уже столько отлетал. Ни разу до этого такого не было, а вроде как «желтая кровь» потекла.
Потом как бы начало доходить, что это, наверное, раздавил эти чиряки и на заднице, и на ногах, и на спине. Почувствовал, что жжет еще и болит там. Прилетели, зарулил на стоянку и я сразу пошел в санчасть. То все было как-то не удобно, а тут уже чувствую, деваться некуда. Зашел в санчасть, к доктору. Там еще были две медсестры, я их выпроводил. Девки молодые, а тут штаны надо снимать. А этот врач – мужчина у нас был, капитан, кажется.
Рассказал этому лекарю. Он мне – раздевайся. Я снял и гимнастерку с нательником, и штаны с кальсонами. Оно все в крови и с этим гноем. Этот доктор начал меня тогда ругать. Потом уже позже говорил, что мне еще повезло, что так все закончилось. Могло заражение крови начаться.
Запретили мне летать по предписанию этого доктора. Он командиру полка сразу сообщил и тот меня отстранил от выполнения заданий.  Из боевого расчета вывели. Лечение назначил – уколы. А лечение такое, ни в какой госпиталь не отправили, тут же на месте. Нахожусь со всеми в полку, но не летаю.
И так недели две, наверное, я не летал. Как-то неудобно перед ребятами, что не летаю. Не раненный, вроде бы. Я, было, начал, чтобы продолжать на задание летать, мне тогда доктор и объяснил, что хорошо еще, что живой остался. Если заражение крови началось бы, то и переливание крови бы не помогло. Тем более на фронте возможности делать такие переливания крови и не было. Что эти уколы одни и помогли - тоже своя удача.
Пока это лечение было, каждый день на уколы надо было приходить, перевязку делать. Я старался, чтоб не очень другим на глаза попадаться. Что не говори, а все равно как-то неудобно перед другими. Ребята на задание летают, а я тут же хожу, в столовую ту же. Поэтому утром на уколы пойду, потом в столовую так, чтобы уже никого не было. Когда уже все поедят, чтоб не было каких-то и разговоров, что на “первый черпак” приходит, а на задание не летает. И куда-то уходил на целый день.
Уколы сам доктор делал, а перевязку медсестра должна. Я договорился, что сам буду делать. А то каждый раз штаны перед этой «матчастью» скидывать. Девчонки молодые, хихикают. Куда-то пойду и сам себя бинтую. Тоже занятие такое.
От этих уколов, оно к концу второй где-то недели, старые сошли, зажило. Еще какое-то время покололи – и опять разрешили летать. Если бы куда-то в госпиталь отправили, то хорошо было бы. Лето, погода хорошая. Когда уже на поправку дело пошло, уже и позагорать, и покупаться можно было. А так на глазах у всех. Хотя я тоже куда-нибудь на целый день уходил. Иногда даже и на обед не приходил, после завтрака уколы получил и уже целый день свободный. Поужинаю, когда уже почти все поели, и сразу иду спать.
***
Был такой курорт у меня во время войны. Отпуск не отпуск, но все равно отдых получился. Даже и покупался немного, был там такой ставок недалеко от аэродрома. Один раз там и погибнуть мог.
Тоже такое, не знаешь, где можешь смерть найти. На войне постоянно нужно было быть внимательным, что вокруг происходит. Даже не во время боя, то само собой. Вроде бы совершенно спокойная обстановка, а все может повернуться по-другому. Много таких случаев было, что стал понимать, что погибнуть можно и у себя на аэродроме, вроде в тылу. Если не обращаешь внимания, не замечаешь, что вокруг тебя происходит. Всегда надо было быть начеку.
Хотя это не только на войне так нужно.
***
Это уже почти заканчивалось это лечение. Пошел на это озеро, думал, может, искупаюсь. Жарко было, день солнечный. Озеро было такое не очень и маленькое, но и не большое – ставок такой. Я уже там купался несколько раз до этого. А тут на противоположном берегу двое из нашего полка чего-то там возились. Из наземной службы, один механик, а второй связист какой-то.
Мне как-то не захотелось при них купаться. Так ополоснул лицо, по пояс водой облился. А те двое присели и там что-то делали. Издалека не видно, что они там мудрили.  И уже начал уходить оттуда. Наверное, метров на тридцать или побольше отошел уже от берега, когда за спиной у меня как ахнуло.
Взрыв такой сильный, от неожиданности, конечно, присел, но и оглянулся. Это ж пугаешься. Я когда оглянулся, то еще заметил – озера нет, на месте озера дно вижу, а темное какое-то такое вверху. А потом это сверху все: вся вода и мул – так и накрыла. Сразу не можешь сообразить, что случилось, потом только начинает доходить.
Стою и не могу понять, что произошло. Потом смотрю, те двое откуда-то из-за бугра вылезли. Тоже мокрые, как и я. Смеются как бы, кричат. Понял, что они рыбу пришли глушить. Гранаты они там взяли или что. Почему оно так взорвалось, не знаю. Наверное, какие-то снаряды или боеприпасы туда в озеро бросили. То ли когда еще наши отступали в 41-м, то ли когда немцы уже отступали. Потому что от гранат оно так поднять озеро до дна не могло, конечно.
Не знаю, эти двое меня видели или нет. Или как только связку эту сделали, сколько там этих гранат, так и бросили сразу. Если бы у самого берега еще стоял, наверное, меня бы этим потоком смыло и затянуло туда бы на дно этого озера. А так окатило всего, и по склону берега вода эта с грязью скатилась. Но тоже так, поток такой был, почти по колено воды этой было, где я стоял. Хотя это не вода, а мул уже такой был.
Посмотрел на этих двух дураков, плюнул и ушел, не стал ни говорить ничего, ни ругаться. Сходил на озеро, помылся, называется.
Никому не стал рассказывать, что случилось. Хотя могло все и хуже закончиться.
***
Какие-то случаи такие, что нельзя предугадать, где эта опасность. Как в той же Умани, когда бомба взорвалась прямо на стоянки возле самолетов. Девчушка эта, оружейница, и сама погибла и еще около двадцати человек вместе с собой погубила.
Или уже почти перед самым концом войны было. Грузин он какой-то был, не знаю. Солдат, рядовой. Появился у нас незадолго до этого. Откуда-то перевели его или не знаю. Вроде и не такой уже молодой.
Тоже так, после обеда как-то. Возле столовой. Там какой-то такой погреб был, он сверху этого погреба, как бы в стороне, чего-то ковырял. Не гранату, какой-то взрыватель, как я себе потом понял. Из офицеров я только оказался рядом. А там еще какие-то солдаты. Бочки какие-то или что-то перегружали.
Тоже у меня за спиной взорвалось. Кто упал, кто присел. Сразу не поймешь. Оглянулся – вроде все живы, что взорвалось – не понятно. А этот грузин или кто он там был, тоже стоит так в стороне. Руки за спиной, но смотрю, лицо белое такое стало, как мелом измазано.
Я к нему: что случилось? Он молчит, смотрит только на меня. Я уже как бы собирался повернуться от него, потом смотрю, а у него сзади между ног что-то капает так. Присмотрелся – кровь.
- Покажи руки,- ему говорю. Он стоит, молчит и не показывает. Еще несколько раз приказал, он руки из-за спины показывает – пальцы оторваны, кровь течет.
Стоял крутил не знаю что там, в руках у него взорвалось. Калекой остался. На двух руках пальцев нет, или как там – не знаю. Особенно некогда было рассматривать. Но, похоже, у одной руки совсем кисть оторвала, а на второй там что-то от пальцев болталось. Точно также и лимонку какую-нибудь мог крутить. И такой случай был. В соседнем полку. Взорвалась лимонка и не только сам, но и еще кого-то убило. Тогда, особенно солдаты, из лимонок, из еще чего-то какую-то ерунду мастерили, какие-то зажигалки или еще чего-то.
Из-за таких случаев у меня уже был и опыт, и свое внимание к тому, что происходит. Одно дело в воздухе, когда на задании, в бою. Но и на земле, вроде среди своих – а смерть могла найти и находила. На фронте постоянно надо было уметь контролировать и замечать, что вокруг происходило. Если замечал, то уходил от таких куда-то в сторону, подальше. Если солдаты что-то такое начинали делать, то можно было еще прикрикнуть, остановить. А когда свои же, что им сделаешь, не прикажешь. Поэтому всегда нужно было уметь и заметить вовремя, и уйти в сторону. Хотя не только на войне нужно быть таким внимательным и уметь предусматривать опасность.   
И все равно какие-то такие моменты происходили. По глупости, по неосмотрительности можно было погибнуть. И погибали.
   
19.3 Осколок со спичечную головку
Иногда вроде бы и ерунда какая-нибудь случалась, а если это в бою сразу уже все не так. Если какое-то ранение, даже легкое, это сильно сразу на все влияло. Особенно если что-то не понятное происходило, сразу как-то теряешься. И на внимательность влияло, и на то, как начинаешь действовать.
Как-то было, что мне в нос попал маленький осколок. Тоже случай уникальный по-своему. Зенитки стреляли, и как оно так получилось – трудно представить даже. Если представить, что это ж в самолете летящем находился, осколки эти разлетаются. Что так оно совпало, что этот кусочек стали, величиной не больше спичечной головки, попал мне прямо в левую ноздрю. И не пробил, а застрял там.
Сразу я этого не понял, конечно. Потом уже когда прилетели. А сначала, зенитки стреляют, огонь плотный ведут. Мы уже на боевой курс вышли и тут чувствую, что-то из носа течет. В такие моменты некогда на такое внимание обращать. Никакой боли, что что-то попало, я как бы и не почувствовал. Сначала даже и не подумалось, что это кровь потекла из носа. Потом в какой-то момент присмотрелся – кровь капает, из носа чувствую. На большой высоте такое бывало, когда без кислородных масок на самую предельную высоту залазили. Но у меня и на высоте не так часто такое было, как это у других происходило. А тут и высота не такая вроде бы – а кровь из носа потекла.
Не понимаешь, почему это, из-за чего это происходит - сразу как-то уже не так себя начинаешь чувствовать. Мне хорошо тогда запомнилось. На боевой курс уже вышли, а тут какие-то ненужные мысли, почему кровь течет. И довольно сильно так. 
Когда уже отбомбились, назад летим, а кровь продолжает литься. Не то, чтобы сильно, но течет, как если бы по сопатке кто-то ударил. Когда там, в детстве, дрались, кровь из носа потечет, но потом останавливается. А тут и не останавливается. Я уже и крагу с руки снял, чтобы зажать нос, кровь остановить. Не останавливается, а почему не могу понять. Если бы сразу понял, то не так бы все это воспринимал. Какие-то мысли, что и от потери крови тут можно сознание потерять – когда назад уже летели. Лететь-то тоже надо было не мало до своего аэродрома.
Непонятное оно как-то больше пугает и сразу все меняет. Хотя вроде бы и мелочь, что с тобой происходит – а если непонятно, теряешься. Ждешь еще чего-то худшего.
Сели на аэродром. Даже та же посадка - уже по-другому все воспринималось. Это случилось, когда уже большой опыт был. А если бы во времена, когда только начинал воевать, подобное порождает панику, неуверенность.
Поскольку кровь течет и течет, то пошел в медсанчасть сразу. Доктор взял там фикстулу какую-то свою, в нос залез, посмотрел. Потом пинцетом достал этот осколок и говорит: «На - смотри, каким тебя осколком ранило».
Вместе с ним смотрим, это и осколком назвать вроде бы нельзя. Как бы и смешно вроде бы. А вот такое ранение. Хотя с другой стороны, пусть даже такой кусочек стали, если бы на большей скорости летел, и буквально на какие-то сантиметры по-другому попало бы – пробило бы голову. В тот же глаз или снизу под подбородок куда-то.
Надо же было так в воздухе совпасть с этим кусочком железа. При том, что у самолета тоже скорость не маленькая, где-то около 400 км/час. В тот раз с горизонтального положения бомбили.
Если представить, что в воздухе что-то просто висело бы, такое как камень, а ты на него мог бы напороться, тоже бы убило. Этот осколочек, видно, броню пробил все-таки, и на самом излете попал. И именно в ноздрю и попал. Тоже уникальный по-своему случай.
Но тогда я хорошо запомнил, как сразу какая-то растерянность появляется, когда ты не понимаешь, что с тобой происходит. А когда понятно – вроде ерунда. Доктор вытащил эту пиндюльку, пока ее рассматривали, кровь уже почти и перестала течь. Пока в столовую дошел – уже все. А до этого никак не останавливалась. А вроде ерундовина, когда уже понимаешь, что это и почему. Но когда летел, а кровь из носа хлыстала, то мысли совсем другие, паника сразу начинается какая-то.
Вроде мелочи какие-то, а во время войны, особенно во время боя они иногда могли сильно повлиять, не можешь нормально действовать или, вообще, как бы перестаешь соображать.
_________________________________