22. Войско польске гонорове. Соколиный полет пешки

На снимке:
сентябрь 1945 г. Чорный В.И. по центру, нижний ряд
____________________________________________________
продолжение

начало см. через «Произведения» http://www.proza.ru/avtor/echorny
Соколиный полет «пешки»
_____________________________________________________

23. Войско польске гонорове
*
Показывают, конечно, этих танкистов польских, как они смело воевали.  И собака еще с ними. А как оно действительно было, об этом никто не рассказывает.
Видели этих поляков смелых, известно, как они воевали. Те, которые на передовой были, рассказывали. Уже ближе к концу войны воинские части, сформированные из поляков, принимали участие в боевых действиях. Они в соприкосновении с нашими частями на фронте находились. Причем так делали, чтобы чередовались. Наш батальон, потом польский, потом опять наш. Чтобы не было, что поляки на большом участке сами воевали.
Было такое сначала, что так разместили, что только поляки одни и на большом участке фронта. Целая как бы армия польская была создана, ее там Войско Польское называли. То они как начали драпать, вся эта армия разбежалась. А участок фронта большой оголился - немцы осуществили прорыв фронта.
Это как раз Корсунь-Шевченковская операция была. Чуть эта операция не сорвалась тогда. Поляки тогда показали себя, какие они вояки. Разбежались все, побросали все: и оружие, и артиллерию, и технику. Те же танкисты побросали все танки.
Нас как раз закрывать тот прорыв и бросили. Немцы крупным танковым соединением прорвались. Угроза была, что в тыл зайдут и смогут там дел наворотить.   
Пока наши войска, танковые соединения смогли осуществить передислокацию, с других участков фронта их снимали, - авиацию туда и бросили. Наш корпус всем составом принимал участие в устранении этого прорыва. Особенно первый день один наш корпус по тем танкам и работал, чтобы их остановить. Потом уже штурмовики появились. Даже истребители и те тогда атаковали те немецкие танки.
На Курской дуге такое тоже было, что самолеты с танками дуэли устраивали. Но тогда, под той же Прохоровкой, и наши танки в бою участвовали. Танки между собой в основной вели бой.
И тут, когда эти поляки разбежались, несколько дней этот бой с танками продолжался. Наших ни танков, ни артиллерии – ничего не было. Наш корпус туда и был брошен, оно как бы в зоне именно боевых действий нашего корпуса это произошло. Поэтому в эту мясорубку нас первыми и кинули. Настолько страшный был бой, потери такие были. И в нашем полку, и во всем корпусе.
Тогда так получилось, что бой шел именно между немецкими танками и нашей авиацией. Но немцы еще и своих истребителей туда тоже подтянули. Сколько наших летчиков тогда погибло из-за этих поляков. Те же штурмовики в лобовую атаку на танки шли. И не один, не два. Тогда нас всех настраивали: остановить любой ценой. На самолетах остановить танки – легко сказать. Действительно, тогда и штурмовики и мы буквально в «лобовую» на танки ходили. До такого состояния дошли уже. Ребята погибают, а танки продолжают прорыв. Командование на наших командиров, а они на нас, что не можем остановить, противник в тылу уже нашем. это же уже 44-й год – а тут немцы опять наступать начали. В тот момент у всех такое настроение было в полку – не только у летчиков, а у всех из летного состава. Комиссару уже не надо было агитировать. Сами уже все на взводе были. Если кого-то подбивали – уже не выпрыгивали – шли на таран с этими танками. Штурмовики, у них чаще так делали, они готовы к такому были. А тут и наши уже летчики тоже такое совершили. А когда такое видишь, на глазах твоих такое происходит, то уже и сам туда же готов.

У самого, сколько помню, такое настроение появилось, что если подобьют, то буду таран совершать. Не знаю, сделал бы так, если бы такое произошло тогда.. То, что ты на земле думаешь, когда в воздухе происходит, по-другому начинает думаться. Хватало таких, кто на земле героя из себя показывал, обещал одно, а до дела доходило, первый спасался.. То ли из самолета выпрыгивал, то ли строй покидал.
Но тогда из-за этих поляков накручивали со всех сторон, почти как в 42-м, что “надо погибнуть, но врага не пропустить”. Позже сам удивлялся, это ж уже 44-й год был, уже отвоевал столько, свое понимание уже, казалось бы, было. Оно, что называется, не своей головой начинаешь думать в такие моменты. Это самое страшное, что может случиться, когда уже не сам соображаешь, а чужими мыслями.. Как в раж какой-то входишь вместе со всеми. За эти несколько дней многие из нас, кто тогда летал, на те танки, на каком-то взводе все были.. А настраивали так в основном те, кто сами туда не летали, на земле сидят.
Вот и у меня самого тогда какие-то такие мысли появились.. За все время войны ни разу так не думалось.. Наоборот, все делалось и продумывалось, чтобы не погибнуть, выжить. А тут от этого, какого-то общего и настроя, и обстановки вокруг, сам, кажется, готов угробиться.. Никому ж там не говоришь, сам для себя такое решение принимаешь. И было такое у самого, если собьют, то буду уже таранить.. Сделал бы такое, если б до такого действительно дошло, но мысль такая появилась тогда. Через какое-то время, когда это все закончилось, сам себе удивлялся, что такие мысли приходили в голову.
Тоже тогда и бомбили по этим танкам, и из пушек штурмовку делали – что называется, летали так, что прямо в дуло этому танку заглядывать приходилось. На одной почти высоте с танком, то сзади – по бакам его, а потом и ему в лоб. По «щелям» этим смотровым в танке целились… Чего там только не придумывали тогда, чтоб эти танки остановить.. Ты в него целишься, а он с земли в тебя – кто раньше попадет.

В тот момент авиация просто своим телом остановила те немецкие танки. Об этом и не упоминают после войны нигде, наверное, из-за этой дружбы с Польшей. Союзники ведь стали. А тогда, когда уже наши танки и пехота закрыла прорыв, у всех нас такое настроение было, если бы дали возможность, сами бомбы на этих всех поляков сбросили бы. Какое-то такое остервенение у всех появилось за эти несколько дней, да и у меня самого. 
Их потом опять собрали, армию эту польскую. Но уже так не ставили, чтобы только поляки одни какой-то участок фронта держали. Чередовали с нашими. Чтобы, если поляки побегут, то на небольшом участке быстрее можно было перекрыть прорыв.
Позже потом рассказывали и до нас об этом доходили слухи, немцы не один раз на передовой через громкоговорители, как бы подначивали, обращались к нашим солдатам, мол: «Рус Иван, давай с нами не воюй. Мы будем сами только с поляками. Мы хотим показать полякам, как надо воевать».
В кино теперь показывают, какие они герои, вроде бы никто не видел и не знает, как они воевали.
***
Гонору у поляков, всегда хватало. И раньше, да и в то время. Аксельбанты на себя навесить, да галуны какие-то позолоченные. А воевали они слабенько. То ли не хотели воевать, погибать на чужой земле. И это, наверное, тоже. Доверия к ним не было на фронте. А после войны, как о союзниках, тоже правду не рассказывали.

Еще была встреча с польскими офицерами, когда непосредственно столкнулись. Под трибунал могли попасть.
Война уже закончилась, наш полк под Веной так и продолжал базироваться. С этого аэродрома как раз и в Берлинской операции участвовали, а потом и в освобождении Праги.
Тоже тогда, эти чехи. Восстание подняли, не подготовленное как следует, а потом: «Братушки, помоги».
Нам их обращение по радио перед заданием зачитывали. Там же тоже, пока перекинули наши танковые соединения, авиацию сразу бросили на Прагу. Только перестали Берлин бомбить, задание - Праге помочь.
Наш полк как раз в числе первых туда начал летать. Тоже тогда, бомбить так, чтобы не разрушить сильно город. По строго определенным целям. Цели передавали эти восставшие, а такую точность можно только на «пешках» обеспечить. Наш корпус и был задействован. Но не все летчики, а как бы отбирали из числа лучших экипажей. Потом уже от чешского правительства награды вручали, не всем, кто там тогда участвовал, но многим. Меня тоже медалью их правительства «За храбрость» наградили и нашей еще «За освобождение Праги».
Когда война закончилась, награды уже легче раздавали. И звезд героев тогда понавешивали всем командирам - от полков и выше, у кого их не было. И все стали  вроде одинаковыми – героями.

***
А с этими поляками такая история получилась. Война уже закончилась. Начали собирать участников и технику на парад в Москве. Герои Советского Союза от разных соединений как участники. Еще отбирали, кавалеров орденов Славы. Я не попадал в эти списки участников. А нужно еще было самолеты для участия в этом параде в Москву перегнать.
Сначала из нашего полка звено полетело. На самолетах, которые поновее были. Их там еще готовили, подкрашивали. А какие-то такие погодные условия - тоже все: быстрее, быстрее, - что командир звена разбился, где-то в Карпатах в гору воткнулись. Почти всю войну прошел, а тут погиб.
В авиации это не редкость, разбивались и погибали не только во время войны. Это ж не гражданская авиация. Для военной авиации это как бы нормально считалось. Уже когда на Дальнем Востоке служил, как-то видел статистику – в среднем за неделю два самолета разбивалось.
Еще один, из этого же звена, тогда на вынужденную сел, но тоже где-то в горах так, что самолет сильно побил. Уже не починить. А тут же на парад. Хорошо, хоть живыми сами остались. Третий только до нужного промежуточного аэродрома долетел, но тоже не совсем удачно что-то. Дальше лететь не мог. А экипажи были опытные, летчики неплохие.
В других соединениях тоже какие-то такие случаи произошли при перелетах. Причем с теми, кто как участники парада туда полетели.
Пошла команда, что участников группами отправлять на поездах, и что только новые самолеты перегонять для этого парада. Из частей, которые не принимали участие в боевых действиях, которые на нашей территории уже были.
Из нашего полка был сформирован отряд такой, чтобы тоже на поездах поехать за самолетами. Где-то на Западной Украине какой-то полк стоял запасной. Там были все летчики молодые. Им не доверили такой перелет совершить, а нас туда послали.
Отряд наш - человек одиннадцать было. Не полные экипажи посылали для этого перегона. Почти все летчики, и два только штурмана. Девяткой лететь. Меня старшим группы назначили.
Поехали мы. С Вены нам через Германию, Польшу ехать надо. А это поезда, которые сразу после войны были. Какие там билеты, кто, куда грузится, куда поезд едет – ничего не поймешь. На вокзалах не только военные, а какие-то бабки с мешками, какие-то дядьки. Война только закончилась, откуда они там появились. Но и военных много, и солдаты, и матросы какие-то. Куда и откуда они все едут – ничего не поймешь.
Эти военные коменданты на станции ничего толком не знают. У нас бумаги, предписание. Все это никого не волнует. Ехали мы тогда, конечно, тоже – всего не расскажешь.
С боем на каждый поезд залазить приходилось. С какими-то пересадками. Это не то, что в Вене сели в поезд и до Львова ехали. Уже не помню, сколько пересадок пришлось делать.
Поскольку нас бригада не маленькая, мы все вместе, то нам легче было. Кого-то в окно забросим, они место займут. Хотя тоже чуть не до драк доходило. На нас не очень, конечно, наседали. Видят – группа немаленькая, офицеры все, с оружием.
До Польши как-то добрались. На какой-то станции пересадка, поезд на Варшаву. А мы уже несколько суток так едем. Потому что куда-то доедем, потом ждем где несколько часов, где полдня. Поспать могли сидя только, забито все было.
А тут почему-то в вагон зашли, а он пустой практически. А вагоны у них не наши, полки только нижние. Хлопцы сразу, каждый по полке, заняли, тут же легли спать. Даже есть не стали, настолько за эти несколько суток мы все устали. Ну, и получилось, что где-то полвагона мы и заняли.
Сначала немного было других пассажиров. Они вроде разместились, сидели на других полках. Места как сидячие продавались. Потом стали добавляться на остановках. Мы спали, уже не знали, когда и сколько там этих пассажиров стало, что уже и не все могли сидеть. Не знаю, мы спали.
Потом уже стало понятно. Все пассажиры гражданские какие-то, в основном женщины там, старики были. Нас никто не тревожил. Между собой, наверное, недовольны были. Военных трогать они боялись.
Проснулся я от шума. Я так в середине лежал. Слышу в конце вагона несколько голосов. Уже громко так. Ругаются, и кто-то из наших. А другие по-польски говорят.
Встал и туда. Смотрю, один из наших летчиков и два польских офицера между собой шумят. И уже так беседуют, толкая друг друга. За грудки хватаются, как говорится. Видно, что дело до драки уже доходит. Я, как командир этой нашей бригады, подошел туда. Наш летчик мне объяснил, что эти двое его с полки начали сталкивать, чтобы самим сесть.
Два этих польских офицера зашли в вагон, билеты есть. Видят, что одиннадцать лавок занято нами, а на остальных уже не все могут сидеть, в проходе уже там, на мешках или чем-то, сидят, кто-то стоит. Решили поднять нашего, он крайним лежал.
 Наш парень уже разгорячился, эти два поляка тоже. Причем, видно, эти поляки только получили эту форму офицерскую. Какие-то веревки желтые такие через плечо висят, с бахромой. Фуражки их квадратные, с побрякушками под золото спереди и на козырьках. Сапоги такие хромовые, голенища не как у наших хромовых сапог были, а «бутылками» такими стоят. Хромовые сапоги тогда такие офицеры, как мы, и не имели, у нас только генералы ходили.
Эти поляка два, короче, блестят, как тот пятак. Видно, что только их одели в эти офицеры. Они, может, помоложе нас, но где-то такого же возраста, 23-24 года. У меня по документам – родился 1919 года. А, в действительности, я с 1920 был. Когда меня с хаты отец выгнал «иди на все четыре стороны», я хотел попасть в кавалерийскую как бы школу. При изяславской кавалерийской дивизии была такая. Мне не хватало два года, вот я себе сам исправил, чтоб взяли. А меня все равно не взяли. Не смог обмануть. Вроде все нормально со здоровьем, но приходи через год – еще молодой. Лекарь, который там был, все равно увидел, что кости еще молодые, не окрепшие. Садить в седло, что называется, в строевом порядке еще нельзя. А так в документах и осталось уже, что я с 19-го года. Потом из-за этого чуть на Халхин-Гол не попал, как шофера мобилизовать хотели.
***
Где они, эти поляки в этой Польше, успели тогда какое-то училище закончить, что им этих офицеров дали, форму эту надели? Поляки, которые у нас в этой польской армии были, в нашей форме воевали. Только высшие офицеры, и то не все, в своей ходили.
Я начал их успокаивать, хотел объяснить, что мы несколько суток не спали, устали… Польскую не очень знал, но в Изяславе были поляки, у нас и в классе учились. В гости к кому-то ходил. Приходилось разговаривать, что родители на польском говорят, а я на украинском. Я их понимал, они меня.
К этим полякам я тоже на украинском языке заговорил, чтоб им  было понятнее. Один из этих поляков меня даже и не дослушал – по лицу ударил.
Не ожидал, как-то не успел увернуться. Оно и не сильно ударил, ну, как пощечину. Наш парень, что первым с ними сцепился, рядом так стоял, немного сзади. Я когда подошел, то, чтобы разделить их, уже начавших переталкивания, стал перед этими поляками. Как старший группы этой. А когда я туда подошел, еще один наш летчик тоже поднялся и стал сзади меня. Да, там уже от шума почти все наши и проснулись, но лежали так еще.
Когда этот поляк махнул так рукой, Николай, который за мной, а он где-то на полторы головы меня повыше был, через меня этого поляка за грудки схватил и крикнул: «Братцы, командира бьют». У этого Николая рука была как две мои, здоровый парень такой. Меня еще так вбок оттолкнул: «командир, в сторону», - я уже ничего не успел, чтобы остановить эту драку.
Который самый первый наш с ними ругался - с другим поляком сразу сцепились. Он ему эти погоны с желтой бахромой сразу поотрывал. Первое, что сделал – погоны сорвал, а потом уже начал бить. Тут же все остальные наши на этот крик, конечно, подхватились.
Когда уже драка началась – это уже не остановить. Никакой команды уже никто слушаться не будет. Тут же еще опыт фронтовой взаимодействия. В рукопашных мы, конечно, не участвовали, у нас свое было взаимодействие. Но оно и тут сказалось. У всех – не меньше трех лет войны за плечами. А в основном – больше. Среди нас были такие, которые имели звание и старше меня. Я старшим лейтенантом войну закончил и до 46-го года так им и был.
А тут два этих польских офицера, как петухи разнаряженные, которые еще и пороха ни разу не нюхали. Да командира ударили, хотя я для них таким еще командиром-то был. Комендант какой-то документы проверяет, еще кто-то – то я как командир тогда иду или отвечаю, кто мы, куда следуем.
Но все равно, привычка сработала, как в бою. Если слышали: «Командира атакуют!», - всё внимание сразу туда, если могут помочь, даже самого атакуют, все будут командира спасать. За годы войны у нас у всех, кто воевал, такое, что называется, в кровь въелось. И здесь такой же, как и в воздухе клич: «Братцы, командира атакуют».
Два этих офицерика только погоны одевших, а у нас всех, что называется, вся грудь в орденах-медалях. У каждого только орденов по три-четыре штуки, не говоря уже о медалях. В то время не очень много у кого столько наград на гимнастерках висело. Это потом уже стали навешивать все подряд, что было и не было. Мы тогда ехали – видели. И замечали, как на наши награды другие смотрели.
***
Тогда, в первые недели и месяцы после войны, обычно у большинства офицеров, в лучшем случае,  – один орден и одна-две медали. Да и то у старших офицеров. А солдаты, сержанты – хорошо, если одна медаль висела. Таких иконостасов ни у кого не было, как потом это стало. Это уже к концу 45-го года и дальше такие герои появились, домой начали отпускать, навешивали на себя.
Этим полякам, конечно, надавали тут же. Это ж получилась своя куча-мала. Вернее, две такие кучи. Одного туда в глубь к полкам затащили, повалили, а другого, который меня ударил, – возле двери в тамбур прижали.
Я там пытался остановить. Меня один из наших же, который сзади там старался добраться до поляка, - а не получалось, место мало, это ж вагон – так он на меня оглянулся, когда я попытался оттянуть его, чтобы других потом остановить, и, с такой угрозой в голосе, крикнул: «Отойди, командир!». Вроде того, что иначе и сам сейчас получишь.
До поляка добраться не мог, а кому-нибудь по морде дать хочется. Со злостью тогда он так на меня оглянулся, может, думал, что кто-то из поляков гражданских вмешивается.
Сколько там эта возня была, не знаю. Наши еще между собой и менялись, мол, отойди, дай мне теперь ему надавать. Я решил уже не вмешиваться, хотя, понимал, что изобьют уже сильно этих поляков. Отошел в сторону, а то, думаю, и мне еще от своих же достанется, что мешаю за командира постоять. Несмотря на то, что я как бы и есть этот командир.
Гляжу, а эти гражданские поляки на все это смотрят. Понимаю, что для них эта драка, между двумя этими поляками и нами, по-другому видится. Никто не вмешивается, но вижу, что смотрят осуждающе так.
***
Минут двадцать или сколько там этих поляков хлопцы по очереди мордовали. У этого, который меня ударил, начал драку, лицо уже все в крови, весь в лохмотьях. Почти голый по пояс. А второй упал, его и не видно, какой он. Этого как прижали в углу, то так он и оставался на ногах, держали и били. А второй, наверное, еще хуже, его там и ногами били, это ж в сапогах.
Потом кто-то крикнул: «Давай их из вагона выкидывай». И так все быстро, что я и сообразить не успел, чем нам это грозит. Тут же, открыли двери, в одну линию построились, один другому этих поляков передают из рук в руки. Эти двери в поездах у поляков не как у нас закрывались на ключ какой-то. Ручка с защелкой такой – открыть в любой момент каждый мог.
Эти поляки и не сопротивлялись уже. Двое в тамбуре: за руки, за ноги - и одного за другим из вагона выкинули. Буквально, за секунды какие-то все это произошло. Кто-то подал команду, и тут же разобрались в цепочку, дверь открыли. И один за другим эти поляки вылетели на ходу.
 Сели после этого все, перекурили, разговоры об этом же. Прошло какое-то время, оно как-то уже успокоилось. Гражданские поляки так наши места и не занимали, хотя мы сначала так в одном пролете все сидели. Поесть чего-то сообразили. Некоторые опять пошли спать, легли.
Ну, все, как и на боевое задание летали – привычка. С задание прилетели, после боя, настреляют, все внутри кипит. Настолько близко смерть была. Поели и перед следующим вылетом все заснули. Почти у всех за время войны это в привычку вошло. И засыпали сразу. Я засыпал – минута не проходила. Как бы внутри не колотило от пережитого только что. Потому, что меньше как через час опять надо будет лететь, нужно отключиться оттого, что было. Нужно успеть отдохнуть, подготовиться к тому, что будет на новом задании.
Вечером там баланду травят, то, как бы, не сразу засыпаешь.
Как тебя там не настреляли, а поспал перед следующим вылетом – сразу уже другим себя чувствуешь. Все, что было в последнем бою, оно уже как бы далеко становилось. И если в день три вылета - тоже самое. На следующий вылет идешь уже не столько вспоминаешь, что было несколько часов назад, а думаешь и настраиваешься на новый бой.
Кто не мог так заснуть, они по-другому находили возможность: ложились и ни о чем не думали. Было у нас несколько таких летчиков. Чтоб совсем никаких мыслей. А в основном – засыпали. Хотя бы двадцать там минут, полчаса поспал – сразу другим себя чувствуешь. Кто так не мог, не научился отключаться от своих переживаний, он не долго летал на фронте.      
***
И тут тоже – смотрю, почти все опять разлеглись, заснули. Дело сделали, можно отдохнуть. А мне уже не спиться. Тоже прилег, но в голове крутится, что мы сделали. Едем-то по Польше. В Варшаву едем. Какие-то поляки выходят, другие заходят. Вроде никаких польских полицейских или жандармов не видно, но они могут и нашим сообщить. В комендатуру. Кручусь, там выйду покурить в тамбур.
А проводник был уже такой пожилой поляк. Он так ходил по вагону. И в один из таких проходов как бы не мне, но произнес там, а я услышал и понял, что, мол, «то не добже панство» сделало, что офицеров польских побило и выкинуло. Что поезд на скорости, они и погибнуть могли.
Он так пошел себе, а я соображаю. Думаю, он тут прав. Кто там знает, куда они упали и как. Шею свернуть легко. Их выкидывали за руки, за ноги, а они почти не соображали, в таком состоянии уже были. А потом понимаю, что пока этот проводник тут рядом ходит, то, может, он никому и не сообщит. Побоится, что и его туда же следом отправят. Но когда в Варшаву приедем, он нас в комендатуру и сдаст всех.
***
Эти все спят как вроде, действительно, с задания прилетели и перед новым вылетом. Посоветоваться не с кем, обсудить, что нам делать.
Кого-то я там из таких, более рассудительных, пару человек растолкал. Поговорили, я им рассказал, что тут проводник ворчал. До Варшавы нам лучше на этом поезде не доезжать. Прикинули, как нам дальше двигаться. Все летчики – карту хорошо представляли. Еще штурмана подняли, он без всякой карты все помнил. И названия станций и населенные пункты. Польшу мы тоже бомбили, а эти штурманы настолько память свою натренировали. Хорошему штурману и карты не надо, он все дороги, километраж - все помнил. Особенно если это входило в зону боевых действий, все деревни и овраги, и озера. Не то, что дороги. А с нами из таких штурманы были. Это ж правительственное задание выполняем, лучших отбирали.
Решили, как другим маршрутом будем добираться. Перебраться на другую железнодорожную ветку. Оно как раз через одну или две остановки была шоссейка, по которой на параллельную эту железнодорожную линию можно ближе добраться. На попутках от этой железнодорожной линии туда переберемся, а оттуда уже не через Варшаву, а через Краков до Львова доберемся.
Решено, дождались нужной остановки, остальных быстро подняли, и вышли. Проводник еще бросился к нам, что «то ще не Варшава, панство». Я еще ему в глаза посмотрел и понял, что правильно делаем, мы с ним приехали бы. Видно было, что он так растерялся, что никому еще не сообщил о случившемся, а мы выходим раньше.
***
Тоже не совсем получилось на попутках. Марш-бросок пришлось делать. Некоторые даже ворчать начали, чего мы сорвались, ехали бы себе.
А во Львове как раз я и убедился, что мы правильно сделали. К коменданту пришел, как старший группы, а меня к особисту. И начал этот особист спрашивать, откуда мы едем, как мы ехали. Почему мы так ехали, а не через Варшаву. Я ему объяснил, тогда поезда ходили, не поймешь, куда и как едут. Поэтому мы так и ехали. Добирались, как могли.
Он видит, что у нас как бы больше суток, чем нужно, в дороге находимся. Не говорит, почему спрашивает, но я догадываюсь. Как и думалось мне, что поезд в Варшаву пришел и проводник сообщил. Пока мы там перебирались, пока опять поезд ждали, то уже пошла команда.
Этот особист нас задержал, придите через полдня. Я пришел, он опять меня расспрашивать начал. Мне уже деваться некуда, я ему опять рассказываю сказку, которую мы придумали. Что мы вот так ехали. Этот старший лейтенант опять: приходите на следующий день. Я ему как бы говорю, что мы спешим, нам надо самолеты перегнать в Москву, на которых будут на параде лететь.
Этот особист все равно: на следующий день приходите. Не дал разрешения дальше ехать. Смотрим, что не только нас, а там и другие какие-то группы тоже так же. В то время разные такие команды ехали. Понимаем, что какие-то такие группы военных проверяют. Почему не объясняют, но не только мы там под дверью у него сидели.
 Уже так приунывшие все, дожидаемся следующего дня. Понимаем, что, скорее всего, нас ищут. Из-за этих поляков. Может, и нет, другое что-нибудь случилось. Поди, знай, этот особист же не объясняет, почему расспрашивает.
На следующий день пришел опять. Этот особист еще раз документы проверил, бумажку какую-то написал, чтоб дальше следовали, но на прощание мне сказал: «Я почти не сомневаюсь, что это ваша группа натворила. И по количеству как раз подходит. Только, вот летчики там были или нет, не могут сообщить».  Вижу, он это говорит, а за моим лицом следит. Я делаю вид, что, вроде, не понимаю, о чем он говорит. Начни расспрашивать, он может понять, что знаю.
- Ладно - говорит,- следуйте своим маршрутом потому, что тут долго выяснять, но догадываюсь, что это вы. Других не могло быть.
Я тогда соображал, как правильнее из себя ничего не знающего изобразить. Если меня совсем не интересует, что произошло – тоже подозрительно. Поэтому спросил его, а что, мол, случилось-то, что почти на сутки задержали нас во Львове. Он так поглядел на меня, вроде того: «а то ты не знаешь, что случилось», - но ответил: «Ничего, идите».
Я и пошел. Себе потом раздумывал, что, по-видимому, все-таки эти поляки живыми остались. Если бы погиб какой-то из них, то по-другому искали бы. Хотя, возможно, это только проводник сообщил, а про тех поляков еще не успела дойти информация. Они же без документов оказались, одежду посрывали вместе с документами. Начни там такое расспрашивать, этот особист сразу поймет, что знаешь.
***
Тогда из-за этих двух польских офицеров могли и под трибунал попасть. В то время были случаи, когда за подобное и под трибунал попадали. В той же Германии, после освобождения. Да и еще во время освобождения хватало случаев, когда наши убивали мирное население. Их за это под трибунал. Даже был случай, одного Героя Советского Союза расстреляли. Как бы другим в назидание. Тогда многие, в Германию попав, немцам мстили. У многих у самих вся семья погибла, они и женщин и детей убивали. Когда передовая шла, то там вообще, кто не попадался, всех  стреляли. А потом уже, когда начали стрелять и женщин насиловать и на освобожденной территории, тогда пронеслась волна арестов, трибуналов. Чтоб остановить это. Наш полк в самой Германии так и не базировался, это нас не коснулось. Но по разговорам, приказы зачитывали, - слышали о таком. Мы после аэродрома в Чехословакии сразу перелетели на аэродром в Австрии, под Веной. Оттуда уже так и летали до конца Берлинской операции.
***
Не знаю, почему так ребята бросились на них. Оно еще, наверное, и из-за того настроения к тем полякам, которое тогда еще у всех было, когда на танки те немецкие, которые прорвали оборону, почти в лобовую атаку приходилось идти, чтобы остановить. И бомбы бросали под гусеницы, и из пушек стреляли, штурмовку делали. И по бакам этим стреляли, и по щелям смотровым этим в танках.
А немцы из своих танковых орудий и пулеметов по нам. Наших ребят тогда погибло не мало из-за этих поляков. Такое настроение было у все, что дали бы возможность - сами бы бомбы по тем разбежавшимся полякам сбросили бы. Никого и уговаривать не надо было бы. Настолько на них злые все были. А в этой группе тогда все хлопцы были, которые в той катавасии тогда принимали участие.
***
Добрались до этой части, где самолеты надо бы забрать. Самолеты новые все. Видно, что не один не был под огнем. И полк весь этот – летчики молодые. Командиры обстрелянные, конечно. Но тоже не очень там, чтобы награды были видны. Командир полка, комэски видно, что воевали, а остальные – так и не попали на фронт.
Пока мы самолеты проверяли вместе с их же техниками, молодежь эта за нами наблюдала, а подойти, поговорить – как бы стеснялась. В той же столовой. Смотрят на нас, на наши ордена, медали, но даже и не обращаются. Молодые, чувствуют, что им не о чем с нами разговаривать, а нам - с ними. Видно было, что они как бы с любопытством на нас смотрят, вроде хотели бы чего-то послушать. А что с ними разговаривать, байки какие-то рассказывать что ли? По себе как-то чувствовал, что мне с ними как бы и поговорить не о чем. Как с другими, тоже незнакомыми, летчиками это было. Они ничего и не видели, и не понять им было того, о чем в такие встречи обычно разговаривали. На каком фронте воевал, в каких операциях участвовал. Где-то рядом летали или нет – ну, такое.
Казалось бы, разницы почти никакой. Вроде бы, я - старший лейтенант, а эти летчики - лейтенанты. Тоже – они были молодые. А мы что – старые? Разница у нас по возрасту – года три-четыре, казалось бы, только.

По самолетам и по летчикам в этом полку видно – ни разу не были еще в бою. Самолеты еще краской пахнут, и эти летчики в новеньких формах, комбинезоны чистые, не порванные. Ну, и мы тут, только Берлин отбомбили, можно сказать. Мы все гвардейцы, а этот полк не гвардейский. Заметно было, все на нас внимание обращают, но никто не пристает с разговорами какими-то.
Наш полк тогда за участие и, как в таких случаях писали, за проявленное мужество в ходе Берлинской операции получил звание Берлинского полка.
По тем же знаменитым Зееловским высотам сколько раз бомбить летали. А потом уже и сам Берлин. А как тогда зенитки стреляли – просто трудно объяснить. Настолько плотный и массированный огонь немцы вели. Стянули уже все, что могли. Они технику бросали, конечно, когда отступали. Но и то, что тогда стянули на тот пятачок вокруг Берлина – такого огня с земли до этого никогда не было. Немецких истребителей в воздухе уже практически и не было. К тому времени все аэродромы их разбомбили. Но зениток столько было, за все годы войны такого видеть не приходилось. Такими площадями стреляли, почти до последнего дня.
***
Забрали самолеты и, уже без всяких приключений, перегнали их в Москву. Нормально долетели, всей девяткой так и прилетели, куда надо было. Самолеты сдали и назад в полк к себе поехали.

_______________________________________

Авиация в боях под Корсунь-Шевченковским в январе-феврале 1944 г.

… В  январе  1944  г.  1-й  и  2-й  Украинские  фронты  параллельно  провели  две  наступательные операции, в ходе которых были освобождены Кировоград, Житомир и Бердичев. В результате 8-ая полевая и частично 1-ая танковая армии немцев  были охвачены с севера и юга в так называемом Мироновско-Звенигородском выступе. Уничтожить эти силы в январе советские войска не смогли. Поэтому с14 января 1-й  Украинский  фронт, а с 20 января 2-й Украинский фронт стали готовить новую  наступательную операцию с целью ликвидации немецких войск под Корсунь-Шевченковским. Но если на 2-м Украинском наступил перерыв в активных  боевых действиях, то 1-й Украинский вынужден был отбивать немецкие контратаки на винницком направлении. Часть сил фронта даже вела бои в окружении. С  26 января 2-я  воздушная армия генерал-лейтенанта С.А.Красовского вынуждена была значительную  часть сил бросить против  немецких  танков  и  пехоты. Даже  с  началом  наступления на юг массированные  вылеты  штурмовиков  и  бомбардировщиков продолжались  до  29.01, пока  наконец  немецкое  командование  не  восприняло  всерьез  ситуацию  под  Корсунь-Шевченковским…

30.01 1-й  штурмовой авиакорпус выполнил 211 самолето-вылетов по немецким  войскам в районе Вязовок, Матусов, Листопад, Златополь, Сигнаевка, Новомиргород. Не менее интенсивно действовали и пилоты 2-й Воздушной армии. 26-30.01.1944 они  выполнили 1400  самолето-вылетов. Правда, 900 – в  винницком  направлении...

31.01 ситуация не претерпела существенных изменений. 1-й ШАК 5-й  ВА  сосредоточил свои усилия на ударах по немецким войскам в районе Златополя, Новомиргорода, Андреевки и по грунтовым дорогам на Городище. Однако остановить  немецкое наступление не удавалось. 1.02.44 начались немецкие атаки из района  Шубины Ставы на Лысянку, навстречу им пробивались окруженные войска (из под  Стеблева на Шендеровку ). Еще 50-60 танков с пехотой атаковали из района Ерок на  Звенигородку. Штурмовики  и  истребители  5-й  ВА  выполнили 219  самолето-вылетов, уничтожили  22  танка, 107  автомашин, 15  повозок, 2  батареи полевой  артиллерии немцев. В воздушных боях по советским данным было сбито 14 вражеских  самолетов. 8 Іл-2 под командованием командира эскадрильи капитана В.Т.Верёвкина  на пути из Новомиргорода на Малую Виску уничтожили 10 автомашин с пехотой. 8  штурмовиков 611-го  ШАП ( ведущий – начальник  воздушно-стрелковой  службы  полка  капитан  М.П.Ступак ) на дороге из Арсениевки в Надлак уничтожили 20  автомашин и вызвали несколько очагов пожаров. 15 бомбардировщиков Пе-2 82-го  гв. БАП (ведущий -- командир полка гв.майор С.П.Тюриков) в районе западнее Товмача  разбомбили группу из 25 танков и 60 автомашин. Группа "петляковых” 80-го ГБАП  под командованием командира полка гвардии майора И.К.Семенова, действуя в  сложных метеоусловиях без истребительного прикрытия, в районе Городища  уничтожила 15 автомашин с войсками и грузами.
Одновременно с наземными войсками активизировала действия немецкая авиация. Воздушные бои  приобрели   наиболее  напряженный  за  все  время  операции  характер.

С 3.02 атаки немцев из районов западнее и северо-западнее Звенигородки усилились. В  этот день Ставка Верховного Главнокомандования решила «упорядочить» действия  авиации. Был издан соответствующий приказ, согласно которому 5-ая  ВА теперь  поддерживала советские войска на внутреннем фронте окружения, а части  2-й ВА  занимались воздушной блокадой окруженной группировки и поддержкой 1-го  Украинского фронта, который действовал на внешнем кольце. Координировал  действия воздушных армий представитель ставки генерал Худяков Г.А. Однако в  условиях крайне неустойчивой погоды и абсолютно непредсказуемого характера  действий авиации говорить о каком-либо  "разделении  труда”  было нереально. Вследствие этого самолеты 5-й ВА продолжали появляться на внешнем фронте  окружения, а пилоты 2-й  ВА –- «охотиться» над кольцом.