Извините, работа над данной темой в развитии, надеюсь буду дописывать, может кто проплатит хотя бы гривен 25 за интернет, а то пишу и гостях, куда не часто выбираюсь..
Вы в курсе, что благодаря этой книге его хотят канонизировать?
И считаю, не зря, хотя, видимо, есть противники. Не смотря на его фразы: Стать монахом? Фи..
Сейчас как раз читаю его книгу, ее можно найти в полном собраниии сочинений его же...
P.S.
Прочтя дневник более внимательно, понял, почему его не канонизируют: ведь он пишет против внешней обрядности церкви, и другие вещи, к-ые с точки зрения канонического православия не приемлемы.
Заслуживают внимания формулировки понятия "сознание" и другие. Произведение написано предельно откровенно, чего стоит одно упоминание о черепашьем супе...
А там где он пишет, что нравстенность его пострадала в тот период, так это, вообще, не все понимают...., когда я пересказывал...(нет в новом или старом издании-была отметка на полях карандашом)
Упоминается в книге девочка Тереза в эпизоде с погибшим котом. Нет ли у кого более полной инфо о ней т.к. в той версии, что я читал, не было полностью. Просто видел сон после посещения усадьбы Пирогова, касавшийся имени Тереза, не о той ли он был Терезе?
Если кто все же решится послать перевод, вот Адрес: 21009 Украина Винница ул. Червоноармийска 14 кв19 Саврацкому Д.
Кстати, перевод не помешал бы и прихожанину Крестовоздвиженского храма Винницы Александру- у него рак желчевыводящих путей, операция около 30 00 долларов плюс на лечение, покупку ампул...
Ниже для вашего удобства все, что нарыл в интернете по теме, к сожалению сам дневник не скачал...
Вклад в оперативную хирургию и топографическую анатомию
Обложка к 1-у изданию
Обложка ко 2-у изданию
Авторское предисловие
Часто случается, что анатомы, исследующие расположение органов согласно общепринятой практике, изменяют положение некоторых из них. Ибо они, чтобы тщательнее изучить расположение мускулов, сосудов, нервов, отодвигают и кожу, и связки, и клеточную ткань, а некоторые соединения разрезают ножом. Кроме того, эти анатомы, чтобы показать, как принято, расположение внутренностей, открывают полости тела. Все внутренности при этом вследствие попадания воздуха сдвигаются со своих мест: легкие спадаются, сердце отделяется от грудины, кишечник внезапно выпадает из брюшной полости. Поскольку же точное представление о расположении органов очень важно для распознавания болезней и для проведения операций, мы считаем, что всем прочим методам нужно предпочесть для правильных распилов такой способ, который открывает взору нормальное расположение и соединение органов. И поэтому для более тщательного изучения расположения и соединения органов надо было применять новую методику. С этой целью мы уже 20 лет назад начали распиливать пилой сильно замороженные члены и исследовать расположение органов в полученных благодаря сечению дисках. Проведя эту работу, мы изобразили некоторые получившиеся таким образом сечения и, сделав литографии, довели до общего сведения в 1846 и 1848 гг. (см. Прикладная анатомия, Санкт-Петербург).
Ибо всем известно, что ни замораживание, ни проведенные через замороженное тело распилы не меняют расположения или соединения частей тела. Потому что трупы или отдельные члены, помещенные при морозе 15 градусов, так затвердевают, что могут быть распилены пилой наподобие бревна, в том числе на тончайшие диски, причем так, что в распилах, как меня убедили собственные эксперименты, контур и вид замороженного тела изменяются минимально.
На всем теле, которое мы изображаем разделенным на множество тонких дисков при помощи проведенных в одном направлении сечений, отдельные диски, исследованные порознь, нисколько не дают точного знания о расположении (органов). Если же представить, что все диски одного и того же участка в различных телах, распиленных в трех направлениях, расположены один подле другого в том самом порядке, в котором они рассекались, то можно не сомневаться, что эти диски, будучи рассмотренными в совокупности, дадут нам понятие и о расположении, и о соединении, и о внеш¬нем виде частей (тела). Поскольку это так, мною были проведены многочисленнейшие сечения таким образом, чтобы отдельные области замороженного тела разделялись на множество дисков — либо паралельных, либо поперечных, либо продольных, либо передне-задних, либо косых толщиной 1;–;;–;; послойно. Таким образом, все участки тела мы распиливали механической пилой, сконструированной наподобие той, которой мастера-краснодеревщики обычно рассекают дерево на тончайшие пластины (Furnirs;ge).
Границы отдельных сечений определяются рассеченными костями, так что и направление сечения, и место, где оно проведено, устанавливается более точно. Расстояние линии сечения от других выступающих частей, либо от границ, либо от соединений костей всегда помечается циркулем (см. объяснения к рисункам). Рисунки, на которых изображены отдельные сечения, сделаны особенно тщательно. Согласно этому замыслу, стекло и бумага разлиновывались на маленькие равные квадраты, затем стекло так прикладывалось к дискам, чтобы плоскости совершенно совпадали и просвечивающие части с математической точностью перерисовы¬вались на разлинованную бумагу: таким способом точнейшим образом были обрисованы расположение и внешний вид областей тела и органов в соответствии с их естественным положением. А чтобы лучше было рассматривать различные изгибы перегородок и более глубоко расположенные органы и их границы (например, окладки, плевры, брюшины, сальники, клапаны сердца), серозная жидкость или замерзшая кровь распускались теплой водой; слои, соединенные холодом, постепенно раздвигались, кусочки льда осторожнейшим образом удалялись анатомическими щипцами. Границы серозных оболочек, лишенные внутренностей, на наших рисунках мы преимущественно обозначали тремя линиями, из которых средняя обозначает cavea serosa, остальные две – lamina parietalis u visceralis.
Если одна часть распределяется по двум дискам, то вид рассеченных частей на обоих дисках обычно бывает одним и тем же. Но так как под воздействием пилы, достигающей толщины ;;–1;, всегда уменьшается (размельчается, дробится), то в некоторых областях второй диск представляет, наряду с одним видом, еще и другой (например, при рассечениях грудной клетки). По этой причине в большинстве рисунков изображаются оба вида.
Чтобы тщательнее исследовать расположение частей тела, которое изменяется при различных движениях, мы помещали на холод части трупов как сильно согнутые, так и растянутые, как отведенные, так и вывихнутые или сломанные; затем же, замороженные, рассекали в трех направлениях.
Кроме того, чтобы лучше видеть части, подверженные операциям (например, vincturis arteriarum, litho tomiae, другим ампутациям), то по слоям, которые попадают под хи-рургический нож, проводились нарезами отдельные сечения в параллельном направлении.
Кроме тройных сечений, проведенных в направлении прямой линии (поперечных, продольных, передне-задних), мы делали операцию, с помощью которой ясно и отчетливо показывается очень сложное расположение органов брюшной полости. Этот особый способ рассечения, который мы называем скульптурным, есть не что иное, как анатомическая скульптура, он в том и состоит, чтобы сильнейшим образом замороженные различные области тела обрабатывались резцом и молотком. При этом стенки полостей и все соседние с ними части, отлитые в ледяную массу, обламывались по частям с помощью резца и молотка, отломанные же части отделялись ножницами, кусочки льда растворялись в теплой воде, и глазу представали обнаженные внутренности (см. том 3).
Способ такого вот исследования расположения (органов), при котором проводится сечение по отдельным областям в определенном направлении, является простейшим и древнейшим. Разве не таким же образом архитектор, чертя план дома, чтобы показать расположение комнат, изображает сечение здания - поперечное либо продольное? Что же здесь удивительного, если уже в древнейших анатомических таблицах встречаются изображения рассеченных органов?
Таковы, например, простые изображения рассеченного поперек мозга уже во «Введении в анатомию» да Карпи (Jacopo Berengario da Carpi. Isagogae. breves perlucidae in anatomiam corp. humani, 1852). Гениальный художник Леонардо да Винчи изобразил совокупляющихся мужчину и женщину, оба тела в продольном разрезе (1500–1518, издание: John Chamberlaine imitations of original designs by Leon. da Vinci, Lond.) 1796: «Седьмая таблица (Леонардо да Винчи) представляет мужское и женское тело во время полового акта, оба от плеч до низа живота от зада к переду в разрезе по средней линии тела» (см.: Choulant’s Geschichte der anatomischen Abbildung. Leipzig, 1852). Первым, однако, Везалий в XV в. начертил ad vivum в поперечном сечении мозг, сердце и глаз (De humani corporis fabrica libri septem. Basil., 1555; (см. историческую таблицу в нашей книге, рис 2, 10, 14). После Везалия, Г.Б. Руфф (G. Ber. Ruff),Е.БартоломеоЕвстахий(Е.Barth,Eustachiusв1564 г.), Амбруаз Паре (Ambr. Paraeus в 1607 г.) изобразили мозг в поперечном сечении (см. Ruffanatomicaomniumhumani corp. part descriptio. Paris, 1543. Barth. Eustachii, Tabulae anatom 1714 edit. Lancisi. Les oeuvres d’Ambroise Pare, 1607. соmр. tabulam histoicam fig.3.4.5.).Помимоэтого,продольные рисунки рассечения черепа, рисунки глаза, уха, матки, полового члена в разрезе встречаются в работах Вальверде (Valverdii, Vidii, Placentini, Fludii), А.Спигелия (Spigeli), Веолинга (Veslingii), Баугиния (Bauchinii), де Граафа (de Graffii)и др. Т.Бартолин (Bartholinus) и Дженти (Jenty) изобразили продольное сечение спинного мозга (Anatom. corp. human. 1588 et Anatom. del. corp. human. compost. per Giov. Valverde di Hamusco, 1560. vid tab. hist. fig.11.Vidiusdeanatomecorpor.humani 1626; tab. hist. op. nostri fig.15.Jul.PlacentinusNovaanatomia organ, sensilium, 1612, tab. hist. fig.6.7.Fludd.Anatomiae Amphitheatrum, 1623. Adr. Spigeli. Opera omnia 1645; tab. hist. fig.8.Th.Bartholin.Zerlegungdesmenschl.Korpers,1677. Veslingii. Syntagma anatomicum, 1666. Bauhini vivae imagines partium corporis humani 1620. De Graaf opera omnia 1705.) Дженти в 1756 г. демонстрирует структуры человеческого тела; наша историческая таблица, рис. 9).
Но прославленные анатомы предпочитали скорее простые рисунки, нежели точные чертежи распилов. Наконец, в прошлом веке А.Галлер (A. Hallerus) издал замечательные рисунки черепа и носовых ходов, в продольном сечении (Jcones anat. corpor. humani, 1743). А.Т.Земмерринг (Thorn. Soemmeringius) первым точно начертил мозг, рассеченный продольно посередине с абсолютной доподлинностью (de basi encephali et orig. nervor. 1778). Ha рисунках Ф. Вик-д’Азира (F. Vicq d’Azyr) мы видим уже множество распилов мозга в различных направлениях. (Traite d’Anatomie etc., 1786). В нашем же столетии почти все анатомические таблицы, которые имеются в распоряжении новичков, представляют различным образом рассеченные череп, мозг, органы чувств и др. Так, на анатомических рисунках Масканьи (Mascagni), Розенмюллера (J.Ch.Rosenmuller), Клоке (J.G.Cloquet), Вебера (M.I.Weber), Арнольда (F.Arnold) видны и череп, и мозг, и органы чувств, и суставы, распиленные уже в тройном направлении. Поистине все участки тела были начертаны либо в поперечном, либо в продольном сечении теми, кто печатал книги по хирургической анатомии.
Уже в прошлом столетии П. Кампер (Petr. Camperus) собственноручно сделал для хирургических целей изображение мужского таза в продольном разрезе в виде гравюры на меди (Demonstrationum anatomicopathologicarum liber secund. continens pelvis humanae fabricam et morbos, 1762). Тридцать же лет спустя Лизар (Lizars. A System of anatomical Plates, 1822) и Фрорип-старший (Froriep senior) изобразили и мужской и женский таз вместе с внутренними органами, рассеченные в различных направлениях. А. Скарпа (Ant. Scarpa) показал операцию литотомии рассеканиями таза и простаты. М. Вельпо (M. Velpeau), Бландэн (Blandin) и другие, кто описывал топографическую анатомию, в своих трудах дали изображения распилов головы, таза и полых органов.
А чертежи грудной клетки в поперечном сечении и брюшной полости в продольном, предназначенные для показа места расположения плевры и брюшины, имеются в таблицах Ж.Клоке (J. Cloquetius). Кроме того, анатомические труды Ж.Клоке, Арнольда (Arnoldius), Бонами (Bonamy) содержат изображения рассеченных суставов. Роб. Флорип-младший начертил множество линейных изображений различных распилов тела (Chirur. Anat. der Ligaturstellen, Weimar, 1830). Наконец, Э. Хушке (E.Huschke) в 1844 г. издал десять рисунков поперечных распилов шеи, грудной клетки, брюшной полости и таза, проведенных на трупе 18-летней девушки, полагая, что они послужат на пользу при изучении топографической анатомии.
В объяснениях к таблицам он так написал: «Хотя мы уже имеем отдельные хорошо сделанные поперечные сечения некоторых частей трупа, однако же распилы еще никогда не проводились через весь труп, что было бы весьма небезинтересно для изучения его участков и для топографической анатомии» (см. Sam. Th. von Soemmering. Lehre von den Eingeweiden. Erkl;rung der Kupfertaf)1.
Итак, из изложенных здесь замечаний о распилах явственным образом следует, что применяемые до настоящего времени отдельные анатомические пособия вряд ли являются достаточными для исследования положения органов. Ибо все анатомы рассекали в трупах определенные участки тела и различные органы, не иначе как в целом меняя их расположение, и распилы свои они проводили не в едином порядке и не искусно. Братья Веберы, например, проводя распилы columnae articulorum, даже заключали в гипс части трупа, чтобы удержать их в [нужном] положении. Другие по тем же соображениям (т.е. чтобы части, подлежащие распилам, оставались в одном и том же положении), заливали в сосуды с помощью сифона жидкий гипс. А совсем недавно некоторые для определения положения клапанов и камер сердца рассекали грудную клетку, загоняя иглы и заостренные колышки между хрящами ребер. Хушке, кроме того, в свое время обещал, что издаст новые распилы тела, отделенные в [строгом] порядке и искусно, ибо в объяснениях к рисункам книги Земмерринга можно прочесть следующее: «Если эти представления получат одобрение, то я впоследствии также предоставлю исчерпывающие поперечные и продольные распилы тела взрослого мужчины и тела женщины» (см. Th. von Soemmering, Lehre von den Eingeweiden, 1844)2. Но, однако, никто до меня, насколько я знаю, никогда не предлагал и не применял ни такой манипуляции, когда замороженное человеческое тело изучается таким образом, что, подобно бревну, последовательно в трех направлениях распиливается на тончайшие пластины, ни скульптурного метода исследования замороженных внутренностей. Первые рисунки распилов, которые обоими этими методами были мною проведены уже 15 лет назад на замороженных трупах, мы обнародовали в 1851 г. в Петербурге и первые страницы нашего труда предложили в 1853 г. на суд блистательной парижской АКАДЕМИИ наук.
После г-н Флуран (Flourens) в нескольких словах объяснил наш метод исследования и наши изображения, о чем можно прочесть в Ученых записках Академии (см. Compte-rendu des s;ances de l’Acad;mie des sciences. Seance du Lundi 19 Septembre, 1853: «Г-н Флуран предложил Академии несколько (8) выпусков и 50 рисунков опубликованного в Санкт-Петербурге труда г-на проф. Пирогова со следующим названием: “Иллюстрированная топографическая анатомия распилов замороженного человеческого тела, проведенных в трех направлениях”».
«Я обнаружил, — говорит г-н Пирогов в записке, приложенной к этой посылке, — в отвердении частей, благодаря воздействию холода, по крайней мере (15 градусов ниже нуля) эффективное средство предупреждения всякого рода беспокойства». «Эти распилы были выполнены механической пилой» и т.д.
Четыре года спустя та же Академия объявила, что какой-то французский врач сделал многочисленные распилы на замороженных трупах и удостоен награды (см. Comptes ren¬dus hebdomadaires des s;ances de l’Acad;mie des sciences, 1857, N 5. 2 F;vrier, pag. 175. Fondation Montyon. «Поощрение в 600 франков г-на Лежандра, чтобы приготовить препараты и фигуры для большого числа рассечений на замороженных трупах с целью показа точных отношений между тканью и органами»).
Нельзя сказать, однако, что мой метод исследования только один и является достаточным для точного познания положения [органов], скорее, как я думаю, должны применяться обе манипуляции, которыми я пользуюсь, вместе с привычным способом исследования. И тогда только это окажет наиболее эффективную помощь в максимально полном изучении положения органов.
Наши методы исследования могут быть полезны не только для топографической анатомии, но и для гистологии и патологии. Поэтому мы прилагаем к нашему труду множество рисунков, на которых представлены состояния органов, измененных болезнью.
А поскольку труд наш составлен в расчете на его использование врачами и новичками [в медицине], нам кажется, что следует к отдельным исследованиям распилов добавить хотя бы краткое описание органов и участков [тела]. Сделав эти предварительные замечания, перейдем к рассмотрению вещей, о которых мы узнали в результате наших анатомических разысканий и сочли наиболее достойными описания.
1) Распилы замороженных трупов показывают, что за исключением глотки, носа, бронхов, пищевода, кишечника и cellulae mastoideae, нет никакого свободного или заполненного воздухом промежутка. Также видно, что стенки отдельных полостей тела и всех каналов так примыкают одна к другой, что не остается никакого пустого пространства. Таким образом, и cavea serosa, и мочевой пузырь, и мочеиспускательный канал, и влагалище, рассеченные на диски, являются тончайшими желобами. Складки и изгибы laminae serosae visceralis (за исключением tunica arachnoidea) везде так налагаются одна на другую, что при рассечении полостей представляют не извилистую, а скорее ровную поверхность, целиком прилегающую к laminae parietalis. А они и каналы становятся видимыми лишь при наличии воздуха или жидкости.
В суставах синовиальная перепонка прилагает к оконечностям костей и хрящей; ее складки и жировые придатки так проникают в межсуставные промежутки, что даже самые малые целиком заполняются изгибами синовиальной перепонки. Треугольные промежутки заполняет сосудистая оболочка мозга.
2) И общее расположение, и правильное направление частей мозга можно познать только при помощи рассечения головы замороженного трупа на тонкие параллельные распилы в трех направлениях. Поэтому анатомические таблицы, где составители применяют привычный способ исследования, дают весьма отдаленное представление о направлении частей мозга. Ибо в середине замороженного трупа, рассеченного продольно, ствол мозга (т.е. corpus callosum) расположен не в горизонтальном направлении, как то изображено почти во всех таблицах прославленнейших анатомов (см. Soemmering de basi enceph. Cloquet Tab. CXXXVIII. — Arnold Tab. anat. Fasc. 1. Tab. VII fig.1),заисключениемрисункаФовилля(см.:Foville. Trait; compl. du syst;me nerveux. pl. 8 fig.1),авкосом,и притом таким образом, что его задняя оконечность (Splenium) отклонена вниз (ср. наши рисунки, т. 1А, таб. 3, 4, 11, 12, 13). Это положение ствола в большой степени благоприятствует циркуляции и оттоку спинномозговой жидкости.
3) Кроме того, только при помощи проведения распилов в трех направлениях можно показать вид, направление и разнообразие форм пазух, полостей и каналов черепа. Так, наши распилы нам показывают, что тем более изогнутым и сводчатым является canalis nasolacrymalis, чем более отклоняется от перпендикуляра носовой ход верхнечелюстной кости и чем более искривлена и изогнута нижняя носовая раковина (т. 1, прилож. таб. 5).
Затем, исследовав надлежащим образом наши распилы, мы видим, что конфигурация и расположение aperturае, которое является общим для лобной и челюстной пазух, не одина-ковы. Ибо это общее отверстие показывает только вид sulcus semilunaris (прил. т. 1, таб. 4, рис. 6, 8). Только набухшая (turqida) часть решетчатой кости, сильно выдаваясь вперед, вставляется между отверстиями и отделяет одно от другого (рис. 5, 7, таб. 4). Сравнивая между собой множество наших распилов, легко обнаружить, что передняя стенка sinus sphe-noidalis является то плоской и косо наклоненной, то следует перпендикулярному направлению; и она, если располагается по перпендикуляру, укорачивает длину носовой полости и суживает проходы (choanae) (ср. таб. 4, прил. к т. 1, рис 2-8) и т.д. и т.п.
4) С помощью распилов, которые проводятся по трупу продольно, причем голова изогнута в ту или другую сторону, явно видно не только расположение соединения эпистрофея с атлантом, но и измененная форма глотки и направление надгортанника (ср. т. 1А, таб. 8).
Если согнутая голова трупа рассекается продольно с открытым ртом, то видно, что подвижное мягкое нёбо прижато к глотке и доступ к проходам (choanae) закрыт, а надгортанник находится перпендикулярно и соприкасается с язычком (таб. 8, рис. 1). Когда же по сильно отогнутой голове проводится продольное сечение, то вся гортань прижимается к позвонкам шеи, которые выдаются в передней части, а надгортанник вдвигается в istmus pharingis и choanae в косом либо в поперечном направлении (таб. 8 рис. 2).
5) Нет ни одного метода исследования, кроме наших распилов, проведенных на замороженных трупах, который бы точнее показывал подлинный вид позвоночного столба и его изменения, не исключая и того, которым пользовались братья Веберы. Так, нашими распилами самым явным образом доказывается, что причину различных наклонений таза и различного угла поясничных искривлений следует прежде всего искать в положении и форме пятого поясничного позвонка, чей корпус всегда имеет форму конуса (ср. т. I, таб. 10–16). Кроме того, наша исследовательская манипуляция подтверждает, что место движения находится в трех частях позвоночника: а именно в соединениях 3, 4 и 5 шейных позвонков (в шейном отделе позвоночника), 9–12 спинных позвонков (в спинном отделе) и трех поясничных позвонков 3, 4 и 5 в поясничном отделе (ср. IА, таб. 3, 14, 15).
6) Различный вид средостений и положения сердца демонстрируется, прежде всего, поперечными сечениями грудной клетки (см. т. IIВ, с. 22). В целом мы видим, что пила при рассечении первого и четвертого межреберного промежутка проходит через одну и ту же часть грудной клетки. Когда же производится распил по второму межреберному промежутку, то [мы видим, что] части сердца в некоторых трупах людей, которые страдали болезнями легких и сердца, являются различными. И наконец, при распиле третьего межреберного промежутка эти части всегда бывают разными. Таким образом устанавливается, что сердце состоит в некотором роде из двух частей, из которых одна (conus arteriosus et pars atriorum) закреплена и неподвижна, а другая очень подвижна. Распилы грудной клетки, проведенные как поперечно, так и продольно, показывают, что разное направление сердца приспособлено к различному устройству органа. Так, например, очень часто верхушка (apex) сердца, особенно если сердце имеет форму скорее округлую, чем многоугольную, обращена не к левой части тела, а к передней (т. II, таб. 20).
Хотя сердце имеет разное направление, однако его венозные и артериальные устья, как показывают наши распилы, расположены в одной и той же плоскости (см. Fasc. т. IIВ, с. 29).
Чтобы точнее определить разные положения и виды сердца, мы на двух рисунках изобразили этот орган обнаженным скульптурным способом в разрезе внутри замороженных трупов (т. II, таб. 20; т. IIА, таб. 12). На обоих русунках в натуральную величину предлагаются изображения отдельных сегментов грудной клетки, полученных либо поперечным, либо продольным распилом. Сегменты на двух дисках, распиленные в форме, представляющей собой ровную плоскость, располагались на столе, а затем посредством отодвигания ребер и грудины обнажалось сердце. В поперечных распилах, сделанных между хрящем первого ребра и пятым межреберным промежутком, взору представляются одни лишь органы грудной клетки. Все поперечные распилы, проведенные через одно и то же расстояние, вместе с грудной клеткой разделяют брюшную полость и показывают — что является самым важным — какую роль при определении положения сердца играет исследование внутренней брюшной полости. Ибо прежде всего определяется, является ли пищевод (stomachus) и кишка полными и растянутыми, либо пустыми и сжатыми (сокращенными). Дело в том, что изображение этих распилов вообще имеет другой вид, если canalis intestinalis, растянувшись, поднимает вверх диафрагму и сердце (ср. т. II, таб. 15, 16, 17). Положение и направление сердца целиком являются взору не менее ясно в результате распилов, которые разделяют грудную клетку на передний и задний диски (ср. т. IIВ, таб. 2, 3). Поскольку при выслушивании сердца ухо обычно прикладывается к третьему или четвертому межреберному промежутку, мы из многочисленнейших сечений этой области точнейшим образом изобразили все части рассеченного сердца, и расположенные на горизонтальной плоскости, и даже более глубоко запрятанные (apernurae valvulae cordis), которые видны только в том случае, если отодвинуть кусочки льда (ср. т. II, таб. 9, 12, 13).
7) Почти все анатомы сравнивают вид stomachus с формой волынки (tibia utricularis) и утверждают, что большая кривизна в пустом желудке (ventriculus) находится ниже, а при растянутом желудке она обращена к передней части. Мы же, исследуя скульптурным методом пустой stomachus в замороженных трупах, обнаруживаем, что его корпус изогнут вокруг поперечной оси подобно железной подкове и его наибольшая кривизна обращена к передней части. Ту же кривизну при растянутом желудке мы видим обращенной вниз (ср. т. IIIВ, таб. 2, 10, 12, 13 и т. III, таб. 4, т. IIIВ, с. 2, 3).
Кроме того, эта же исследовательская метода показывает весьма достойное упоминания разнообразие в положении colus transversus (ср. Fasc. т. IIIВ, таб. 4-8) и учит нас, что из-за давления растянутой flexuraэтойкишкиверхушка (apex) сердца оказывается максимально выставленной (expositus) (т. IIIВ, таб. 3). Нашим скульптурным методом рассечений наглядно демонстрируется также и положение других патологических изменений, которым подвержены внутренние органы грудной клетки и брюшной полости (ср. т. IIIВ, таб. 4, 6, 9).
8) Распилы замороженного тела разрешают спорный вопрос, имеет ли isthmus urethrae дугообразное направление или нет, доказательством того, что только луковица уретры всегда является изогнутой, а ее части — и перепончатая, и предстательная — следуют то прямому, то изогнутому направлению. Но самая трудная вещь, которая явственно подтверждается нашими распилами, заключается в том, что для установления направления isthmus наибольшее значение имеет apertura vesicularus и ее различное расположение, ибо уретра (urethra) открывается иногда около симфиза лобковых костей (symphysin ossium pubis), иногда около os coccygis, а иногда между теми и другими костями в основании мочевого пузыря. Если apertura vesicalis расположена около лобковой кости, то уретра — при распилах таза, проведенных продольно — всегда оказывается дугообразной (т. IIIA, таб. 16, рис. 1, 4). Таким образом, чем больше растягивается мочевой пузырь, тем более изгибается его перепончатая (membranacea) часть (таб. 19). Если же уретра раскрывается в основании [мочевого] пузыря рядом с os coccygis идет прямо или чуть-чуть косо. От этого различия в положении apertura vesicalis зависит разнообразие формы мочевого пузыря. Так, например, полость пузыря принимает вид овальный или почти круглый, если уретра открывается в середине основания (таб. 20, рис. 2). И напротив, стенка пузыря, как передняя, так и задняя, раздвинутая наподобие мешка, делает вид этого отверстия извилистым, если aper-tura vesicalis открывается либо возле симфиза лобковой кости, либо около os coccygis (таб. 19, рис. 1). Другой вид главным об¬разом демонстрируют как поперечные, так и переднезадние распилы замороженного таза (т. III, таб. 22–26, т. IIIВ, таб. 23, 24), под которые подпадают prostata и collum vesicae при извлечении камней (сечение боковое, билатеральное, операция литотомии, проводимая нами). Взору представляется та часть предстательной железы, при повреждении которой проводится опаснейшая операция (т. IIIВ, таб. 27).
9) Многочисленнейшими распилами, проведенными продольно по женскому тазу, доказывается следующее: а) положение матки (uterus), как здоровой, так и пораженной болезнью, почти никогда не соответствует центральной оси таза, а занимает скорее правую либо левую часть полости таза; б) корпус матки никогда не направлен по перпендикуляру; в) направление полости здоровой матки четверное (quadruplex) (ср. т. IIIА, с. 7); г) различное направление отверстия матки (matrix) зависит скорее от случайных причин (например, от внутреннего давления), чем от органического изменения ткани и др. (ср. т. ША, таб. 21–32). Кроме того, на рисунках распилов точно в соответствии с природой изображены и положения складок peritonae, и форма и место шейки матки, и расположение labiorum orificiiuterini.
10) Для распознавания болезней органов и для надлежащего проведения операций весьма важно знать, каким образом вокруг костей располагаются фиброзные влагалища (vaginae) мышц, а также знать нервы, которыми последние раздражаются, равно как и положение сосудов, которые заключены в этих влагалищах. А поскольку это так, в анатомии органов следует тщательнейшим образом исследовать скопление и соединение влагалищ (vaginae), их мышцы, нервы и сосуды. Ибо поперечные распилы, которые проводятся по различным частям одной и той же extremitas конечности, показывают нам, что число и скопление влагалищ (vaginae) смотря по тому, рассекается ли эта конечность несколько выше или ниже, больше всего различаются между собой. Нередко случается так, что одно и то же влагалище (vagina), включающее в верхней части конечности (superiori membri parte) две или три мышечные связки, ниже раздваивается, отделяется перегородками, или связками или клеткой, и образует две или три отдельные cellae.
Так что получается, что из-за такого разделения влагалищ (vaginae) число их у нижних оконечностей органов в два или три раза больше. При сравнении между собой множества по-перечных распилов обнаруживается определенная серия vaginae, собранная в определенном порядке. Отсюда следует, что os vaginis fibrosisявляетсясплошным(contextum)основанием его органа. В органах, скелет которых образуется одной костью (плечо, бедро), апоневротические перегородки (septum) (ligamenta intermuscularia), вложенные в выступающие углы кости, разделяют все скопление влагалищ (congregatio vaginae) на первичные серии, а мышцы отдельных серий раздражаются не одним и тем же, а различными нервами. Так что в отдельных органах можно различить две или три собственные системы влагалищ (vaginae), причем каждая из них снабжена собственными нервами. Так, например, в бедре обе серии влагалищ (vaginae) разделяются внутренней ligamenta intermuscularia; одна из них, включающая musculi abductores, имеет отношение к системам nervi Obduratorii и Ischiadici, а другая, включающая musculi vasti — к системе nervi cruralis. Если же скелет конечности составляют две кости (предплечье, голень), то обе серии влагалищ (vaginae) прокладываются при находящейся между ними перегородкой. Чем ближе орган пересекается суставами, тем более отстоят друг от друга vaginae мышц и тем явственнее представляют взору intervalla cellulosa. (Так, рядом с суставом iliofemoralis видна lacuna cellulofibrosaсосудовголени;рядомсколеннымсуставом — fossa poplitea и т.д.). Vaginae сосудов, которые вблизи суставов заключаются в промежутки из клеточной ткани (spatia cellulosa), если орган рассечь посередине, оказываются расположенными между стенками мышечных vaginae.
11) Сделав поперечный распил шеи и конечностей тела, мы четко видим, что все стенки сосудов сформированы задней стенкой мышечных vaginae, каковая разделяется на две пла-стины (lamina). Эта задняя стенка, разделенная на две пластины и рассеченная в замороженных трупах в поперечном направлении, дает изображение влагалищ (vaginae) сосудов либо призматическое, либо треугольное. Влагалища (vaginae) сосудов, таким образом, обнаруживают призматические клетки (cella), вытянутые по длине органа. Эти клетки, смежные с одним или двумя мышечными влагалищами (vaginae), задним краем соединяются либо с костью, либо со связками суставов, либо с membrana interossea (ср. т. IV, таб. 3, 4, 7, см. Пирогов Н.И. Chirurgische Anatomie der Arterienst;mme und der Fascien. Dorpat, 1840, с 118). Таким образом, можно думать, что в конечностях образуются кроме костного скелета дру¬гие фиброзные соединения тех самых vaginae мышц и сосудов, прикрепленных к костному скелету.
12) Поскольку при движении органов изменяется положение конечностей суставов, а различные точки соединения отдельных костей то движутся относительно друг друга, то со-прикасаются одна с другой, мы выносим на мороз части тела как согнутые, так и разогнутые, склоненные и отклоненные и, заморозив их, рассекаем в трех направлениях на тончайшие диски. Исходя из распилов суставов, сделанных таким вот образом, мы постарались сформулировать некоторые общие законы для механизма движения (см. т. IV этого труда). В целом же нашими исследованиями подтверждается учение братьев Веберов о движении нижних конечностей. А распилы, проведенные по juncturae рук, обнаруживают ошибку Мальгеня (Malgaignii), который полагал, что лучезапястный сустав годится только для разгибания; мы же заметили, что если либо согнутая, либо разогнутая рука замороженного трупа рассекается продольно, то положение всех костей запяс¬тья всегда изменяется (ср. т. IVA, таб. 4, т. IVB, таб. 6). И, наконец, все то многое, что изложено в самом труде, я, чтобы не повторяться, обойду молчанием.
Духовное наследие Н.И.Пирогова
«Вопросы жизни. Дневник старого врача», рукопись Н.И.Пирогова как средоточие его духовного наследия
Пирогов Н.И. "Вопросы жизни. "Дневник старого врача..."
в формате .pdf (24 Мб)
Молитва Н.И.Пирогова
Шевченко Ю.Л., Козовенко М.Н.
"Наследие традиций и духовности Н.И.Пирогова в лечебной, научной и образовательной деятельности Пироговского Центра" (учебное пособие)
Шевченко Ю.Л., Козовенко М.Н.
"Духовное наследие Н.И.Пирогова" (доклад, опубликованный в 4-х международных Пироговских чтениях в Виннице (Украина))
«Вопросы жизни. Дневник старого врача…» (1879-1881), написанные Н.И. Пироговым на склоне лет, не только самое значительное его автобиографическое произведение или философский труд, где приведены доказательства первичности сознания и вторичности бытия. Здесь же представлены особенные политические взгляды видного хирурга, из-за которых существенная часть этой работы была запрещена к опубликованию не только в течение XIX века, но и в советский период истории России.
Вместе с тем, эта выдающаяся работа является средоточием духовного наследия Н.И. Пирогова, так как в ней последовательно изложены метаморфозы его религиозных убеждений.
«Мои религиозные убеждения не оставались в течение моей жизни одними и теми же, – отмечено в «Вопросах жизни. Дневнике старого врача…». – Я сделался, но не вдруг… и не без борьбы, верующим».
Отсюда берет начало разделение Н.И. Пироговым своей жизни на три «фазиса», каждый из которых, по его определению, совпадал «с нравственными и житейскими переворотами».
Первый включал период детской или обрядовой религии (1816-1828) и начинался с раннего возраста, когда юный Николай приобщался родителями к таинству общения с Господом. Это было время примерного исполнения православных обрядов. Тогда перенималось и заучивалось все, виденное и слышанное и в церкви, и дома от родителей и старших сестер, бывших прилежными прихожанами. Этот период также именовался им «внешней стороной православной веры», поскольку сторона внутренняя (под ней имелись в виду религиозные убеждения) еще оставляла желать лучшего. Нравственный и житейский поворот в сторону атеизма, связанный с этим периодом, осуществлялся в студенческие годы под влиянием старших товарищей – студентов-медиков Московского университета. Результатом такого поворота стал отказ от исполнения православных обрядов после расставания с богобоязненной матерью в связи с переездом в протестантский Дерпт.
Второй «фазис» (1828-1848) представлял собой продолжительный период сомнений и неверия.
«Мое тогдашнее мировоззрение… сильно склонялось к материализму, – писал Н.И. Пирогов о том времени и о своем вступлении в ряды «ни во что не верующих».
Однако же, собственное неверие, по мнению Н.И. Пирогова, никогда не являлось полным. Отсюда в трудные минуты жизни он «не мог не обращать взор на небо» и во время подготовки в Дерптском профессорском институте (1828-1833), и в годы профессорской деятельности в нем (1836-1841).
Об этом свидетельствуют богословские термины и ссылки на Священное Писание, которые встречаются в «Анналах хирургического отделения клиники Императорского Дерптского университета» (Т. 1. – 1837; Т. 2. – 1839).
Вершиной богословской терминологии, имевшейся в этой научной работе, стало утверждение о высоком «даре небес, которым отмечены только избранные врачи». Это положение было бы неуместным в труде врача-атеиста, если предполагать, что он полностью отвергает то, во что свято верит верующий.
Постепенное отступление от позиций атеизма во время второго «фазиса» началось у Н.И. Пирогова после перевода из Дерпта в С. – Петербург (1841), где он стал профессором ИМХА. Здесь в течение нескольких лет развивалась и крепла «потребность веровать», как писал Н.И. Пирогов после тяжелой болезни, приключившейся с ним в феврале-марте 1842 г.
«Во время этой болезни мне в первый раз в жизни пришла мысль об уповании в Промысел, – вспоминал Н.И. Пирогов о событиях тех дней. – Что-то вдруг, во время ночных бессонниц, как будто озарило сознание, и это слово – «упование» – беспрестанно вертелось на языке. И вместе с упованием зародилась в душе какая-то сладкая потребность семейной любви и семейного счастья… Я счел это за призыв свыше…».
Следуя такому призыву, он тут же сделал предложение Е.Н. Березиной, и получил согласие невесты и ее отца. Во время ожидания скорой свадьбы последовал и второй «призыв».
«В первый раз я пожелал бессмертия – загробной жизни, – писал о нем Н.И. Пирогов. – Это сделала любовь. Захотелось, чтобы любовь была вечна… Потом это… желание беспредельной жизни, жизни за гробом, постепенно исчезло…».
Это были необычные «призывы», адресованные врачу-атеисту. Они, конечно же, сыграли свою роль в подготовке нового нравственного переворота, ожидавшего Н.И. Пирогова.
«Для врача, ищущего веры, самое трудное уверовать в бессмертие и загробную жизнь, – отмечал Н.И. Пирогов, имея в виду, конечно же, собственный опыт. – Это потому, во-первых, что главный объект врачебной науки и всех занятий врача есть тело, так скоро переходящее в разрушение; во-вторых, врач ежедневно убеждается наглядно, что все психические способности находятся не только в связи с телом, но и в полной от него зависимости…».
Но главные события второго «фазиса», потрясшие Н.И. Пирогова и ставшие причинами нового нравственного и житейского переворота, были еще впереди. К ним относилась новая семейная трагедия: неожиданная смерть первой жены в 1846 г., когда он остался с двумя малолетними детьми на руках. В скором времени (1848) к ней присоединились многочисленные служебные неприятности (разнос, учиненный Н.И. Пирогову военным министром после возвращения хирурга из многомесячной Кавказской командировки; огульные обвинения Н.И. Пирогова в научном плагиате и другие), в связи с которыми он был близок к оставлению профессорской деятельности в ИМХА.
Возможно, об этой тяжелой болезни, приключившейся с ним в С. – Петербурге, смерти жены и многих служебных неприятностях, случившихся с ним в ИМХА, вспоминал Н.И. Пирогов, когда записал такие строки в «Дневнике старого врача»:
«Слабость тела и духа, болезнь, нужда, горе и беды считаются главными рассадниками веры».
Третий «фазис» (1848-1881), ставший неизбежным следствием второго, начинался для Н.И. Пирогова со второй половины 1848 г., когда он впервые открыл для себя Евангелие, которое до того времени «еще сам не читывал».
«После того, как я убедился, что не могу быть ни атеистом, ни деистом;, я искал успокоение и мира души, и, конечно, пережитое уже мною чисто внешнее влияние таинств церковных богослужений и обрядов не могло успокоить взволнованную душу… Мне нужен был отвлеченный, недостижимо высокий идеал веры. И, принявшись за Евангелие…, а мне было уже 38 лет от роду, я нашел для себя этот идеал», – как следует из «Дневника старого врача...».
; Деизм (по Н.И. Пирогову) – не вера, а доктрина, построение чистого ума.
С этого времени Н.И. Пирогов обретает вновь православную веру своих предков, а вместе с ней – благодать молитвенного обращения к Всевышнему. Только тот, кто многократно достигал такой благодати в собственных обращениях, мог написать такие проникновенные строки:
«Веруй в любовь и уповай в благодать Высшего предопределения; молись всеобъемлющему духу любви и благодати о благодатном настроении твоего духа. Ни для тебя, ни для кого другого ничто не переменится на свете – не стихнут бури, не усмирятся бушующие элементы; но ты, но настроение твоего духа может быть изменено… верой в благодать Святого Духа.
Когда ни одно предопределенное горе, ни одна предопределенная беда не может быть устранена от тебя, ты все-таки можешь остаться спокойным, если благодать молитвы сделает тебя менее впечатлительным и более твердым к перенесению горестей и бед».
«Фазисы», изложенные в «Дневнике старого врача…», приводят к единственному выводу: все достижения в научной, практической и общественной деятельности Н.И. Пирогова, имевшие место после 1848 г., связаны с обретением им православной веры, ставшей неиссякаемым и животворным источником успехов видного ученого, хирурга, педагога и общественного деятеля.
Отсюда «Вопросы жизни. Дневник старого врача…» считается средоточием духовного наследия, оставленного видным отечественным хирургом Н.И. Пироговым.
Академик РАМН Ю.Л. Шевченко,
д.м.н.М.Н.Козовенко
«Чудесный доктор», А.И.Куприн
Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Я, с своей стороны, лишь изменил имена некоторых действующих лиц этой трогательной истории да придал устному рассказу письменную форму.
- Гриш, а Гриш! Гляди-ка, поросенок-то... Смеется... Да-а. А во рту-то у него!.. Смотри, смотри... травка во рту, ей-богу, травка!.. Вот штука-то!
И двое мальчуганов, стоящих перед огромным, из цельного стекла, окном гастрономического магазина, принялись неудержимо хохотать, толкая друг друга в бок локтями, но невольно приплясывая от жестокой стужи. Они уже более пяти минут торчали перед этой великолепной выставкой, возбуждавшей в одинаковой степени их умы и желудки. Здесь, освещенные ярким светом висящих ламп, возвышались целые горы красных крепких яблоков и апельсинов; стояли правильные пирамиды мандаринов, нежно золотившихся сквозь окутывающую их папиросную бумагу; протянулись на блюдах, уродливо разинув рты и выпучив глаза, огромные копченые и маринованные рыбы; ниже, окруженные гирляндами колбас, красовались сочные разрезанные окорока с толстым слоем розоватого сала... Бесчисленное множество баночек и коробочек с солеными, вареными и копчеными закусками довершало эту эффектную картину, глядя на которую оба мальчика на минуту забыли о двенадцатиградусном морозе и о важном поручении, возложенном на них матерью, - поручении, окончившемся так неожиданно и так плачевно.
Старший мальчик первый оторвался от созерцания очаровательного зрелища. Он дернул брата за рукав и произнес сурово:
- Ну, Володя, идем, идем... Нечего тут...
Одновременно подавив тяжелый вздох (старшему из них было только десять лет, и к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув последний влюбленно-жадный взгляд на гастрономическую выставку, мальчуганы торопливо побежали по улице. Иногда сквозь запотевшие окна какого-нибудь дома они видели елку, которая издали казалась громадной гроздью ярких, сияющих пятен, иногда они слышали даже звуки веселой польки... Но они мужественно гнали от себя прочь соблазнительную мысль: остановиться на несколько секунд и прильнуть глазком к стеклу.
По мере того как шли мальчики, все малолюднее и темнее становились улицы. Прекрасные магазины, сияющие елки, рысаки, мчавшиеся под своими синими и красными сетками, визг полозьев, праздничное оживление толпы, веселый гул окриков и разговоров, разрумяненные морозом смеющиеся лица нарядных дам - все осталось позади. Потянулись пустыри, кривые, узкие переулки, мрачные, неосвещенные косогоры... Наконец они достигли покосившегося ветхого дома, стоявшего особняком; низ его - собственно подвал - был каменный, а верх - деревянный. Обойдя тесным, обледенелым и грязным двором, служившим для всех жильцов естественной помойной ямой, они спустились вниз, в подвал, прошли в темноте общим коридором, отыскали ощупью свою дверь и отворили ее.
Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Оба мальчугана давно успели привыкнуть и к этим закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс - настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после всего, что они видели на улице, после этого праздничного ликования, которое они чувствовали повсюду, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского страдания. В углу, на грязной широкой постели, лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели пристально и бесцельно. Рядом с постелью, в люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь, грудной ребенок. Высокая, худая женщина, с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом, стояла на коленях около больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, женщина обернула назад свое встревоженное лицо.
- Ну? Что же? - спросила она отрывисто и нетерпеливо.
Мальчики молчали. Только Гриша шумно вытер нос рукавом своего пальто, переделанного из старого ватного халата.
- Отнесли вы письмо?.. Гриша, я тебя спрашиваю, отдал ты письмо?
- Отдал, - сиплым от мороза голосом ответил Гриша,
- Ну, и что же? Что ты ему сказал?
- Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего бывшего управляющего. А он нас обругал: "Убирайтесь вы, говорит, отсюда... Сволочи вы..."
- Да кто же это? Кто же с вами разговаривал?.. Говори толком, Гриша!
- Швейцар разговаривал... Кто же еще? Я ему говорю: "Возьмите, дяденька, письмо, передайте, а я здесь внизу ответа подожду". А он говорит: "Как же, говорит, держи карман... Есть тоже у барина время ваши письма читать..."
- Ну, а ты?
- Я ему все, как ты учила, сказал: "Есть, мол, нечего... Машутка больна... Помирает..." Говорю: "Как папа место найдет, так отблагодарит вас, Савелий Петрович, ей-богу, отблагодарит". Ну, а в это время звонок как зазвонит, как зазвонит, а он нам и говорит: "Убирайтесь скорее отсюда к черту! Чтобы духу вашего здесь не было!.." А Володьку даже по затылку ударил.
- А меня он по затылку, - сказал Володя, следивший со вниманием за рассказом брата, и почесал затылок.
Старший мальчик вдруг принялся озабоченно рыться в глубоких карманах своего халата. Вытащив наконец оттуда измятый конверт, он положил его на стол и сказал:
- Вот оно, письмо-то...
Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате слышался только неистовый крик младенца да короткое, частое дыхание Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать сказала, обернувшись назад:
- Там борщ есть, от обеда остался... Может, поели бы? Только холодный, - разогреть-то нечем...
В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание руки, отыскивающей в темноте дверь. Мать и оба мальчика - все трое даже побледнев от напряженного ожидания - обернулись в эту сторону.
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.
В этот ужасный, роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом, когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим... Началась отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, за перепиской, за ничтожным местом, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.
Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарство Машутке. С этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь повсюду; Елизавета Ивановна ходила к своей барыне, дети были посланы с письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов... Но все отговаривались или праздничными хлопотами, или неимением денег... Иные, как, например, швейцар бывшего патрона, просто-напросто гнали просителей с крыльца.
Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.
- Куда ты? - тревожно спросила Елизавета Ивановна.
Мерцалов, взявшийся уже за ручку двери, обернулся.
- Все равно, сидением ничего не поможешь, - хрипло ответил он. - Пойду еще... Хоть милостыню попробую просить.
Выйдя на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни на что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда мечтаешь найти на улице бумажник с деньгами или получить внезапно наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело неудержимое желание бежать куда попало, бежать без оглядки, чтобы только не видеть молчаливого отчаяния голодной семьи.
Просить милостыни? Он уже попробовал это средство сегодня два раза. Но в первый раз какой-то господин в енотовой шубе прочел ему наставление, что надо работать, а не клянчить, а во второй - его обещали отправить в полицию.
Незаметно для себя Мерцалов очутился в центре города, у ограды густого общественного сада. Так как ему пришлось все время идти в гору, то он запыхался и почувствовал усталость. Машинально он свернул в калитку и, пройдя длинную аллею лип, занесенных снегом, опустился на низкую садовую скамейку.
Тут было тихо и торжественно. Деревья, окутанные в свои белые ризы, дремали в неподвижном величии. Иногда с верхней ветки срывался кусочек снега, и слышно было, как он шуршал, падая и цепляясь за другие ветви. Глубокая тишина и великое спокойствие, сторожившие сад, вдруг пробудили в истерзанной душе Мерцалова нестерпимую жажду такого же спокойствия, такой же тишины.
"Вот лечь бы и заснуть, - думал он, - и забыть о жене, о голодных детях, о больной Машутке". Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал довольно толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного.
"Чем погибать медленно, так не лучше ли избрать более краткий путь?" Он уже хотел встать, чтобы исполнить свое страшное намерение, но в это время в конце аллеи послышался скрип шагов, отчетливо раздавшийся в морозном воздухе. Мерцалов с озлоблением обернулся в эту сторону. Кто-то шел по аллее. Сначала был виден огонек то вспыхивающей, то потухающей сигары. Потом Мерцалов мало-помалу мог разглядеть старика небольшого роста, в теплой шапке, меховом пальто и высоких калошах. Поравнявшись со скамейкой, незнакомец вдруг круто повернул в сторону Мерцалова и, слегка дотрагиваясь до шапки, спросил:
- Вы позволите здесь присесть?
Мерцалов умышленно резко отвернулся от незнакомца и подвинулся к краю скамейки. Минут пять прошло в обоюдном молчании, в продолжение которого незнакомец курил сигару и (Мерцалов это чувствовал) искоса наблюдал за своим соседом.
- Ночка-то какая славная, - заговорил вдруг незнакомец. - Морозно... тихо. Что за прелесть - русская зима!
Голос у него был мягкий, ласковый, старческий. Мерцалов молчал, не оборачиваясь.
- А я вот ребятишкам знакомым подарочки купил, - продолжал незнакомец (в руках у него было несколько свертков). - Да вот по дороге не утерпел, сделал круг, чтобы садом пройти: очень уж здесь хорошо.
Мерцалов вообще был кротким и застенчивым человеком, но при последних словах незнакомца его охватил вдруг прилив отчаянной злобы. Он резким движением повернулся в сторону старика и закричал, нелепо размахивая руками и задыхаясь:
- Подарочки!.. Подарочки!.. Знакомым ребятишкам подарочки!.. А я... а у меня, милостивый государь, в настоящую минуту мои ребятишки с голоду дома подыхают... Подарочки!.. А у жены молоко пропало, и грудной ребенок целый день не ел... Подарочки!..
Мерцалов ожидал, что после этих беспорядочных, озлобленных криков старик поднимется и уйдет, но он ошибся. Старик приблизил к нему свое умное, серьезное лицо с седыми баками и сказал дружелюбно, но серьезным тоном:
- Подождите... не волнуйтесь! Расскажите мне все по порядку и как можно короче. Может быть, вместе мы придумаем что-нибудь для вас.
В необыкновенном лице незнакомца было что-то до того спокойное и внушающее доверие, что Мерцалов тотчас же без малейшей утайки, но страшно волнуясь и спеша, передал свою историю. Он рассказал о своей болезни, о потере места, о смерти ребенка, обо всех своих несчастиях, вплоть до нынешнего дня. Незнакомец слушал, не перебивая его ни словом, и только все пытливее и пристальнее заглядывал в его глаза, точно желая проникнуть в самую глубь этой наболевшей, возмущенной души. Вдруг он быстрым, совсем юношеским движением вскочил с своего места и схватил Мерцалова за руку. Мерцалов невольно тоже встал.
- Едемте! - сказал незнакомец, увлекая за руку Мерцалова. - Едемте скорее!.. Счастье ваше, что вы встретились с врачом. Я, конечно, ни за что не могу ручаться, но... поедемте!
Минут через десять Мерцалов и доктор уже входили в подвал. Елизавета Ивановна лежала на постели рядом со своей больной дочерью, зарывшись лицом в грязные, замаслившиеся подушки. Мальчишки хлебали борщ, сидя на тех же местах. Испуганные долгим отсутствием отца и неподвижностью матери, они плакали, размазывая слезы по лицу грязными кулаками и обильно проливая их в закопченный чугунок. Войдя в комнату, доктор скинул с себя пальто и, оставшись в старомодном, довольно поношенном сюртуке, подошел к Елизавете Ивановне. Она даже не подняла головы при его приближении.
- Ну, полно, полно, голубушка, - заговорил доктор, ласково погладив женщину по спине. - Вставайте-ка! Покажите мне вашу больную.
И точно так же, как недавно в саду, что-то ласковое и убедительное, звучавшее в его голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом подняться с постели и беспрекословно исполнить все, что говорил доктор. Через две минуты Гришка уже растапливал печку дровами, за которыми чудесный доктор послал к соседям, Володя раздувал изо всех сил самовар, Елизавета Ивановна обворачивала Машутку согревающим компрессом... Немного погодя явился и Мерцалов. На три рубля, полученные от доктора, он успел купить за это время чаю, сахару, булок и достать в ближайшем трактире горячей пищи. Доктор сидел за столом и что-то писал на клочке бумажки, который он вырвал из записной книжки. Окончив это занятие и изобразив внизу какой-то своеобразный крючок вместо подписи, он встал, прикрыл написанное чайным блюдечком и сказал:
- Вот с этой бумажкой вы пойдете в аптеку... давайте через два часа по чайной ложке. Это вызовет у малютки отхаркивание... Продолжайте согревающий компресс... Кроме того, хотя бы вашей дочери и сделалось лучше, во всяком случае пригласите завтра доктора Афросимова. Это дельный врач и хороший человек. Я его сейчас же предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а главное - не падайте никогда духом.
Пожав руки Мерцалову и Елизавете Ивановне, все еще не оправившимся от изумления, и потрепав мимоходом по щеке разинувшего рот Володю, доктор быстро всунул свои ноги в глубокие калоши и надел пальто. Мерцалов опомнился только тогда, когда доктор уже был в коридоре, и кинулся вслед за ним.
Так как в темноте нельзя было ничего разобрать, то Мерцалов закричал наугад:
- Доктор! Доктор, постойте!.. Скажите мне ваше имя, доктор! Пусть хоть мои дети будут за вас молиться!
И он водил в воздухе руками, чтобы поймать невидимого доктора. Но в это время в другом конце коридора спокойный старческий голос произнес:
- Э! Вот еще пустяки выдумали!.. Возвращайтесь-ка домой скорей!
Когда он возвратился, его ожидал сюрприз: под чайным блюдцем вместе с рецептом чудесного доктора лежало несколько крупных кредитных билетов...
В тот же вечер Мерцалов узнал и фамилию своего неожиданного благодетеля. На аптечном ярлыке, прикрепленном к пузырьку с лекарством, четкою рукою аптекаря было написано: "По рецепту профессора Пирогова".
Я слышал этот рассказ, и неоднократно, из уст самого Григория Емельяновича Мерцалова - того самого Гришки, который в описанный мною сочельник проливал слезы в закоптелый чугунок с пустым борщом. Теперь он занимает довольно крупный, ответственный пост в одном из банков, слывя образцом честности и отзывчивости на нужды бедности. И каждый раз, заканчивая свое повествование о чудесном докторе, он прибавляет голосом, дрожащим от скрываемых слез:
- С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января отец отыскал место, Машутка встала на ноги, меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Просто чудо совершил этот святой человек. А мы нашего чудесного доктора только раз видели с тех пор - это когда его перевозили мертвого в его собственное имение Вишню. Да и то не его видели, потому что то великое, мощное и святое, что жило и горело в чудесном докторе при его жизни, угасло невозвратимо.
1897
Рукопись Н.И.Пирогова "Дневник старого врача. Вопросы жизни"
Тип:
рукопись
Автор:
Н.И.Пирогов
Датировка:
1881 год
Размер:
22х35 см
Техника:
бумага, чернила
Описание:
Текст написан черными чернилами рукой Н.И.Пирогова на белой плотной бумаге. Рукопись состоит из 3 частей, 1-я и 2-я части переплетены в одну книгу, 3-я часть - в отдельную книгу. Переплет кожаный черного цвета.
Эти записки написаны Н.И.Пироговым перед смертью. Музейный предмет поступил с кафедры оперативной хирургии в 1946 г.
Сохранность:
удовлетворительная
Инв.номер:
ОФ-21351
Организация:
Военно-медицинский музей Министерства обороны Российской Федерации
Copyright (c) 1999-2002 Военно-медицинский музей Министерства обороны Российской Федерации
при полном или частичном использовании материалов активная ссылка на "Музеи России" обязательна
Мумия Н.И. Пирогова
К.м.н. Л.Е. Горелова
ММА им. И.М. Сеченова
История болезни и смерти Н.И. Пирогова давно стала хрестоматийной деонтологической “ситуационной задачей” для студентов-медиков, которая иллюстрирует, как вести себя с больным, говорить или не говорить правду онкологическим больным и т.д. Но это не просто “ситуационная задача”, это одна из многочисленных загадок, которые сопровождали Н.И. Пирогова всю жизнь и даже после его смерти.
Обратимся к истории болезни Н.И. Пирогова, которую вел доктор С. Шкляревский (врач Киевского военного госпиталя). В начале 1881 г. Пирогов обратил внимание на боль и раздражение на слизистой твердого неба. Вскоре образовалась язвочка, но выделений не было. Больной перешел на молочную диету. Тем не менее язвочка увеличивалась. Попытки прикрывать ее кусочками бумаги, смазанной и пропитанной густым отваром льняного семени, не дали эффекта. Первыми консультантами были Н.В. Склифосовский и И.В. Бертенсон. 24 мая 1881 г. Н.В. Склифосовский установил наличие рака верхней челюсти и считал необходимым срочно оперировать больного. Трудно предположить, что Н.И. Пирогов, блестящий хирург, диагност, через руки которого прошли десятки онкологических больных, не мог сам поставить диагноз.
Известие о том, что у него злокачественная опухоль, повергло Николая Ивановича в тяжелейшую депрессию. Отказавшись от операции, он уезжает к своему ученику Т. Бильроту в Вену на консультацию в сопровождении его второй жены Александры Антоновны и личного врача С. Шкляревского.
В Вене Т. Бильрот осмотрел больного, убедился в тяжелом диагнозе, однако понял, что операция невозможна из-за тяжелого морального и физического состояния больного, поэтому он “отверг диагноз”, поставленный российскими врачами. Этот обман “воскресил” Пирогова: “Ну, если Вы мне это говорите - то я успокаиваюсь”. Был назначен отвар льняного семени и полоскание рта раствором квасцов.
Николай Иванович вернулся домой успокоенный. Несмотря на прогрессирование болезни, убеждение, что это не рак, помогало ему жить, даже консультировать больных, участвовать в юбилейных торжествах, посвященных 70-летию со дня его рождения.
Последний год своей жизни Н.И. Пирогов жил в имении Вишня, где продолжал писать свой “дневник старого врача”. До последних дней он работал над рукописью. 22 октября 1881 г. Николай Иванович писал: “Ой, скорей, скорей! Худо, худо! Так, пожалуй, не успею и половины петербургской жизни описать”. Он не успел. Рукопись осталась незаконченной, последнее предложение великого ученого обрывалось на полуслове. Много загадок из жизни Н.И. Пирогова хранит эта рукопись. Одна из них связана со смертью и бальзамированием его тела.
Умер Н.И. Пирогов в 20 ч. 25 мин. 23 ноября 1881 г. По его желанию тело было забальзамировано. Бальзамирование проводил доктор Д.И. Выводцев из Петербургской медико-хирургической академии путем впрыскивания раствора тимола в сонную и бедренную артерии, без вскрытия черепной, брюшной и грудной полостей. Доктор Д.И. Выводцев не был новичком в деле бальзамирования. В 1870 г. он выпустил свою работу под названием “О бальзамировании вообще и о новейшем способе бальзамирования трупов без вскрытия полостей, посредством салициловой кислоты и тимола”, которая была практически единственной в России книгой по бальзамированию. Перед бальзамированием Д.И. Выводцев вырезал часть опухоли, занимавшей всю правую половину верхней челюсти и распространившейся по полости носа. Опухоль была исследована в Петербурге - у Н.И. Пирогова оказался характерный “роговой рак”.
Почему же Н.И. Пирогова позволили бальзамировать после смерти и его труп до сегодняшнего дня хранится в семейной усыпальнице в с. Вишня под Винницей (Украина)? Обратимся к истокам в истории бальзамирования. Искусством бальзамирования владели древние египтяне, их сохранившиеся в превосходном состоянии мумии насчитывают более 2000 лет. Относительно того, кто изобрел бальзамирование, существует много мифов и легенд. Многие полагают, “что это был Гермес, который набальзамировал труп египетского царя Озириса”.1 По историческим сведениям бальзамирование трупов в Египте получило свое начало с гигиенической целью, чтобы предотвратить гниение. С этим трудно согласиться, т.к. в пустынях Египта трупы быстро высыхали под действием палящего зноя, превращаясь в мумию желто-бурого цвета. Подобные мумии очень долго сохранялись без изменений и обнаруживались в громадных количествах на кладбищах Египта. Тогда в чем же дело? По верованиям древних египтян, душа человека после очищения от грехов переселялась в свое физическое тело, тем самым обретая бессмертие. Необходимо было сохранить тело умершего в таком виде, каким оно было при жизни на земле, чтобы душа умершего обрела бессмертие. Вера в загробную жизнь, в бессмертие души - вот единственная причина тщательного бальзамирования тела у древних египтян.
Обратимся к последним абзацам “Дневника старого врача”, написанным за несколько дней до смерти. Его дневник обрывается на воспоминаниях о первой жене Екатерине Дмитриевне (урожденной Березиной):
“В первый раз я пожелал бессмертия - загробной жизни. Это сделала любовь. Захотелось, чтобы любовь была вечна - так она была сладка... Со временем я узнал по опыту, что не одна только любовь составляет причину желанию вечно жить.
Вера в бессмертие основана на чем-то еще более высшем, чем сама любовь. Теперь я верю, или, вернее, желаю в бессмертие не потому только, что любовью жизни за любовь мою - и истинную любовь - ко второй жене и детям (от первой), нет, моя вера в бессмертие основана теперь на другом нравственном начале, на другом идеале”.
На этом обрывается навсегда дневник Н.И. Пирогова. С мыслями о бессмертии уходит он из этой жизни.
Вопрос о бальзамировании своего тела возник, по-видимому, у Н.И. Пирогова не накануне своей смерти. К этому надо было подготовиться, т.к. способ бальзамирования был не прост и специалистов в России по бальзамированию было немного. Обратимся к истории.
По работам древнегреческого ученого Геродота (V в. до н.э.), существовало много разных способов бальзамирования (для разных слоев населения). Самый дорогой включал в себя обязательное удаление мозга через полость носа посредством железного крючка, или вытягивающей жидкости. Второй способ включал в себя разрезание живота, удаление внутренностей, промывание пальмовым вином, заполнение полости живота порошком из битуминозной глины, извести, азотнокислого калия, углекислого, сернокислого и солянокислого натрия, смолы и кореньев, воск. Пальмовое вино, употребляемое у древних египтян для бальзамирования, приготовлялось из плодов финикового дерева. Весь процесс сопровождался ритуальными заклинаниями. Как например: “О ты, солнце, верховный властитель, и вы, о боги, дарующие людям жизнь, примите меня к себе и позвольте жить с вами!” Заканчивали бальзамирование погружением тела, брюшная полость которого была заполнена вышеуказанным составом, в сосуд с воском и смолой и в продолжении нескольких дней держали на слабом огне. После этого обрабатывали дубильными веществами, высушивали и обвивали бинтами, смоченными в танине, воске, смоле.
Древнеегипетские способы бальзамирования были записаны на папирусах, но постепенно о них забыли. В средневековье бальзамированием почти не пользовались, и вспомнили о нем в Европе в эпоху Возрождения. В Европе бальзамирование начинает завоевывать себе место в медицинской науке в конце XV в. для сохранения тел властвующих особ, для транспортировки с мест сражений, для анатомических музеев и т.д. (религиозный мотив отсутствует). Французские врачи употребляли murrhaceum: поваренная соль, квасцы, мирро, алоэ, уксус и др. Обязательным элементом европейского бальзамирования оставалось удаление внутренних органов - “потрошение”. Так бальзамировали тело Людовика XIII - короля Франции, Александра I - русского царя. В 1835 г. итальянский врач Транчини вводит новый способ бальзамирования без вскрытия полостей с инъецированием крупных сосудов раствором мышьяка и киновари.
В 1845 г. для бальзамирования без вскрытия и удаления внутренних органов стали использовать хлористый цинк. В России этот метод очень быстро нашел себе применение. Профессор Грубер и Лесгафт бальзамировали тела императора Александра II и императрицы Марии Александровны.
Итак, Н.И. Пирогова бальзамировал доктор Д.И. Выводцев по своему новейшему способу, используя салициловую кислоту и тимол, глицерин, он инъецировал ими как крупные стволы, так и мелкие сосуды. Перед началом бальзамирования необходимо было вскрыть вены, чтобы вышла вся кровь. Без сомнения, бальзамирование могло быть эффективным, только если оно проведено вскоре после смерти. Следовательно, к бальзамированию Н.И. Пирогова готовились заранее. Бальзамирование проводил лучший специалист в России в этой области. Метод был самым эффективным. Но зачем? Перевозить тело никуда не требовалось, Н.И. Пирогов оставался в своем фамильном склепе. Походить на царствующие особы после смерти? Но тщеславие по воспоминаниям современников было чуждым Н.И. Пирогову. По словам консерватора при Анатомическом институте д-ра Эндрихипского, бальзамирование трупов богатых и знатных людей в Петербурге в 80-е гг. прошлого столетия было своего рода модой. С этим трудно согласиться. Похороны были довольно скромные. Единственное, что остается - это стремление к бессмертию. Можно предположить, что разгадка заключена в религиозно-философских взглядах Н.И. Пирогова.
Очень интересны религиозно-философские взгляды Н.И. Пирогова, его духовные искания и непростой путь к вере: “Я должен привести себя в ясность, насколько я материалист; эта кличка мне не по нутру...” “Я сделался , но не вдруг, как многие неофиты, и не без борьбы, верующим”. Религиозно-философские взгляды Н.И. Пирогова отражены в двух редакциях статьи “Вопросы жизни”, где он обращается к учению Иисуса Христа, призывает к борьбе с самим собой, со своей двойственностью, с противоречивостью внешнего и внутреннего человека. Что же заставило Пирогова отказаться от погребения и оставить свое тело на земле? Эта загадка Н.И. Пирогова будет долго еще не разгаданной.
Хирург Николай Пирогов:
трудный путь к вере
Биографы хирурга Николая Ивановича Пирогова (1810-1881) обычно не сообщали, что он был глубоко верующим человеком. Из жизни ученого вычеркивались целые периоды глубоких духовных поисков. По достоинству оценил их лишь православный философ С.Л.Франк, перечитав в парижской эмиграции его работы и признав, что Пирогов — “редкий, едва ли не единственный в России тип мыслителя, который в одинаковой мере одушевлен и пафосом научного познания, и пафосом религиозной мысли”.
Детство
Мыслитель считал, что в детстве закладывается основа личности, и поэтому подробно описал его на склоне лет в своем “Дневнике старого врача”.
Мальчик рос в религиозной московской семье, проживавшей в доме близ церкви. Св. Троицы в Сыромятниках.
Церковь над склепом, в котором погребен Н.И.Пирогов.
Его няня Катерина Михайловна мягко и ненавязчиво говорила с ним о Боге: “Я не слыхал от нее никогда ни одного бранного слова; всегда любовно и ласково останавливала упрямство и шалость; мораль ее была самая простая и всегда трогательная потому, что выходила из любящей души. «Бог не велит так делать, не делай этого, грешно!» — и ничего более.
Помню, однако же, что она обращала внимание мое и на природу, находя в ней нравственные мотивы. Помню как теперь, Успеньев день, храмовый праздник в Андроньевском монастыре; монастырь и шатры с пьяным, шумящим народом, раскинутые на зеленом пригорке передо мной как на блюдечке, а над головами толпы — черная грозовая туча; блещет молния, слышатся раскаты грома. Я с няней у открытого окна и смотрим сверху.
«Вот смотри,– слышу, говорит она, – народ шумит, буянит, а не слышит, как Бог грозит; тут шум да веселье людское, а там, вверху у Бога — свое». – Это простое указание на контраст между небом и землей, сделанное, кстати любящей душой, запечатлелось навсегда, и всякий раз как-то заунывно настраивает меня, когда я встречаю грозу на гулянье”.
Знаком свыше посчитали Николай и его близкие успешную сдачу им экзаменов на медицинский факультет университета всего в 12 лет, тем более время было трудное – отец разорился, и нечем было платить за учебу в пансионе. Родители даже не мечтали о таком счастье, вспоминал позже Николай Иванович:
“Отец повез меня из университета прямо к Иверской и отслужил молебен с коленопреклонением. Помню отчетливо слова его, когда мы выходили из часовни. “Не видимое ли это Божье благословение, Николай, что ты уже вступаешь в университет? Кто мог на это надеяться?“
Брожение умов
В Московском университете юный Пирогов попал в среду студентов-нигилистов, отрицающих, согласно европейской ученой моде, Бога, мораль, нравственность. Их вечеринки он вспоминает в дневнике:
“Является, например, какой-то гость... хромой, бледный, с растрепанными волосами... И услыхав, что кто-то из присутствующих говорил другому что-то о браке, либерал 1824 года вдруг обращается к разговаривающим: «Да что там толковать о женитьбе! Что за брак! На что его вам? Кто вам сказал, что нельзя спать с любой женщиной, хоть бы с матерью или с сестрой? Ведь это все ваши проклятые предрассудки: натолковали вам с детства ваши маменьки да бабушки, а вы и верите. Стыдно, господа, право, стыдно!»
“Яркий свет современной науки ослепил нас, прежде ходивших впотьмах”, – сделает позже вывод Пирогов. Путаное мировоззрение было характерно и для многих декабристов, подобных же борцов с режимом, “либералов 1824 года”.
Стеснительный подросток Пирогов почти не участвовал в горячих диспутах взрослых студентов, лишь иногда пугая своими взглядами богобоязненную мать и няню. Тем не менее он перенял материалистические взгляды старших (не приходя все же к отрицанию Бога и тем более к богохульству).
По окончании университета Пирогова отправили в Дерпт (Тарту) для написания докторской диссертации. В выборе предмета – хирургии, которая прежде ему казалась наукой грязной и непонятной, он снова видит знак свыше: “сдается, что где-то издалека какой-то внутренний голос подсказал хирургию”.
Идеал наставника
Студенты аплодировали Пирогову, когда он заканчивал лекции, он филигранно овладел скальпелем, творя им чудеса. Герр профессор был на пути благополучия и преуспевания. И для учащихся было неожиданностью то, что их наставник, наживая себе множество врагов среди богатых врачей-практиков, с нравственных христианских позиций подверг жесточайшей критике современную ему рыночную медицину. Он заявил, что в ней процветают эгоизм и тщеславие, приоритет открытия ценится выше самого открытия, из-за сбережения коммерческих тайн исчезает доверие между врачами, которые губят больных, прикрываясь лживой статистикой.
Великая княгиня Елена Павловна.
Пирогов впервые признался в опубликованных отчетах об операциях, что в результате ошибки погубил больного, и коллеги со слезами на глазах пожимали руку этому смелому искреннему человеку. Он же с тревогой чувствовал, что сам стал как хирург бестрепетно относиться к чужой боли.
После переезда в 1840 г в Петербург Пирогов получил от Николая I почти всю полноту власти для реформирования хирургии России: он утверждал заведующих кафедр всех университетов, консультировал завод по производству хирургических инструментов, руководил двумя госпиталями и бесплатно работал еще в четырех больницах, проведя в общей сложности более 12000 операций. И испытал глубочайшее потрясение, убедившись, что операция часто сравнима по трагическим последствиям с тяжелым ранением, и ее надо рассматривать как последний путь спасения.
Для этого важно, чтобы в специалисте, хорошо умеющем производить разрезы, не погиб “внутренний человек”, способный любить людей – делает вывод Пирогов. А это качество воспитывается не наукой, а верой.
В его дневнике он, сделавший столько добра людям, признавался: “...Бесплатная практика была у меня в то время делом научного интереса... Но любви к людям и жалости или милосердия в сердце у меня не было. Все это пришло... постепенно, вместе с развитием потребности веровать”.
После этого становится понятно, каких качеств не хватает нашим ретивым “реформаторам”, беспрестанно сравнивающим себя с хирургами, причиняющими боль.
Бессмертие в любви
В 1842 г. Пирогов женился по страстной любви на Екатерине Березиной. “В первый раз я пожелал бессмертия — загробной жизни. Это сделала любовь, — вспоминал Николай Иванович в дневнике ту волшебную, чудесную пору. — Захотелось, чтобы любовь была вечна, так она была сладка». Его жена почти не появлялась в модных салонах и гостиных. Она не тяготилась затворничеством, растила дома сына, ждала мужа с работы. Но любви не суждено было долго продлиться. Зимой 1846 г. Екатерина Дмитриевна умерла при рождении второго ребенка.
Ученый тяжело переживал ее смерть и, вероятно, надеясь воскресить любимую или мечтая о встрече их душ, стал, по его признанию, “полу-спиритом”. В этот период он одним из первых применил эфирный наркоз при операциях. Возможно, поэтому у него появляется идея, что душа представляет собой сверхтонкий эфир, окутывающий атомы живого. В этой идее и продолжении борьбы он увидел путь к бессмертию.
Слабые отказываются от идеалов и самопознания и теряют право на бессмертие, или переходят на путь вражды и насилия и тоже теряют его: “Кто был так несчастлив, неспособен, ленив и ничтожен, что не хотел воспользоваться самой высшей способностью человека развить сознание себя до самопознания и одерживать через то верх над материей — тот должен отказаться от бессмертия, которого он не в состоянии был и предчувствовать. Много званых, мало избранных” – писал он в обнаруженных после его смерти записках того времени. Тогда он находился на перепутье между мистикой и христианством.
Екатерина Александровна Хитрово.
Четыре года Николай Иванович оставался одиноким после смерти жены. Однажды ночью он получил (вероятно, во сне) пророчество, запечатленное в стихах
1850 г. «О! Лейтесь слезы вдохновенья!» В них говорилось о будущем педагогическом поприще великого врача, новой любви и духовном бессмертии. Действительно вскоре на вечере Пирогов встретил незнакомку, покорившую его сердце. “Я сразу понял: она!” — рассказывал позже ученый о вспыхнувшем чувстве к двадцатилетней баронессе Александре фон Бистром. Со своей избранницы он взял клятву — помочь в достижении духовного бессмертия, которая отражена в стихотворении “Мать-мачеха”, посвященном Саше:
“Блага земные, счастье мирское, житейские страсти,
Шум и забавы, корысть и волненье — все в жертву принесть.”
Николай Иванович любил свою “душку Сашу”, ценил в ней религиозно-мистическую натуру и посвятил ей несколько стихотворений, в которых трактовались сюжеты Евангелия. Мыслитель, разочаровавшийся в науке, искал близкого человека, готового разделить все испытания на пути, предназначенном ему Богом.
Вскоре Пирогов вошел в круг ближайших советников выдающейся женщины России – великой княгини Елены Павловны, в котором высшим достоинством государственного деятеля считалось сочетание религиозно-мистического духа и рационального разума, не враждующего с духом. Эти качества отличали зачинателей движения сестер милосердия княгиню Екатерину Хитрово, княгиню Екатерину Бакунину, баронессу Эдит фон Раден, саму Елену Павловну. Высокодуховные, тонкие натуры, покровители, помощники и советчики ученых, писателей, прекрасные организаторы — эти женщины создавали особую нравственную атмосферу высшего света.
Позже Пирогов ушел из медицины в педагогику, отошел от спиритизма и написал в конце жизни об учении Христа: “Мы ни минуты не можем сомневаться в том, что этому учению суждено быть неугасимым маяком на извилистом пути нашего прогресса”. Известно, что на этом пути ему помогли преосвященный Иннокентий — миссионер православия среди северных народов, который вел беседы с Николаем Ивановичем, его духовник в Киеве о. Василий Каменский, где педагогом Пироговым были открыты первые воскресные школы, знакомящие молодых женщин, детей, мастеровых с азами науки и мудростью Закона Божьего.
Ученый-паломник
Пирогов прошел, как ищущий истину паломник, сложную дорогу, испытав сомнения, неверие, неземную любовь, искушения властью, специальностью, славой – к вере, к христианству, к православию.
Сколько пациентов и раненых спас этот верующий ученый, отказавшись от ненужных опасных ампутаций, уродующих человека, в пользу гипсования, сберегательной медицины. Наоборот, догматизмом, утопиями, принесшими несчастья обществу (классовыми, национальными, рыночными, экологическими и др.) закончили ученые, не ищущие пути к Богу, часто осыпанные наградами, но «по плодам их узнаете их».
В своем дневнике мыслитель неоднократно сам обещал рассказать о своем приходе к вере в начале 50-х годов, но записи трагически обрываются именно на описании этого периода. О дневнике Пирогова лучше всего сказал С.Л.Франк: “Можно только пожалеть, как мало русское общество и прежде, и в особенности теперь, обращало внимание на эту замечательную философскую и религиозную исповедь одного из самых крупных и выдающихся русских умов второй половины XIX в.”
Игорь Захаров
Л.В. Шапошникова. Дневник старого врача
Все разъясняется, все делается понятно – умей только хорошо обращаться с фактом, умей зорко наблюдать, изощрять чувства, научись правильно наблюдать, тогда исчезнут перед тобой чудеса и мистерии природы, и устройство вселенной сделается таким же обыденным фактом, каким сделалось теперь для нас все то, что прежде считалось недоступным и сокровенным.
Такое убеждение с каждым днем все более проникает в сознание не только передовых людей, жрецов науки, но и целых масс.
Н.И.Пирогов
После работы он обычно возвращался в свое имение. По мере удаления от города становилось все тише и тише, на землю спускались ранние сумерки, затем наступала темнота; где-то там, в стороне от дороги, где стояла деревня, зажигались неяркие огоньки и доносился собачий лай. Коляска въезжала в ворота усадьбы, и старый слуга, помогая ему сойти, говорил свое привычное: «Пожалуйте, барин, домой», – и открывал перед ним тяжелую дверь дома. Он входил в переднюю, полную знакомых запахов и каких-то неприметных шорохов, которых, если к ним не прислушаться, как бы и не было. Домашний скрип половиц сразу начинал действовать на него успокаивающе. Там, в беспокойном шумном городе, остались все его заботы, стоны больных, кровавые бинты оперируемых, хирургические инструменты, которые он ощущал каждый день своими пальцами как привычную часть своих рук, смешанный запах лекарств, которого он, хирург, вдыхал так много, что временами даже не замечал его. Все это он не впускал в свою уютную деревенскую усадьбу, стараясь здесь оградиться от всего того, что мешало ему думать и размышлять. Эти размышления с некоторых пор все больше и больше увлекали его. Они приносили ему радость неожиданных открытий и тайных мыслей, которыми он не мог, а скорее, не хотел делиться с остальными, даже самыми близкими. Эти мысли обычно настигали его во время вечерних прогулок, удивляя своей стройностью и скрытым в них смыслом. Они противоречили всему образу его жизни, его главному делу, в котором он достиг многого. Его имя в медицинских кругах было весомым и непоколебимым. Его авторитет хирурга и ученого – непревзойденным и прочным. Но ни то ни другое не имело никакого отношения к его размышлениям во время тихих вечерних прогулок. Он всегда занимался серьезным делом спасения жизни людей и облегчения их страданий. И это дело он считал самым главным не только для себя, но и вообще. Философия или подобные ей так называемые науки его никогда не привлекали. И вот в самом конце жизни надо же было такому случиться...
После прогулок он записывал свои размышления в толстую тетрадь, которую тщательно скрывал от посторонних взглядов. Особенно интересные мысли у него появлялись, когда погода была ясной, а над дальним лесом и его домом зажигались бесчисленные и таинственные звезды. Он делал записи каждый день, пропуская лишь те дни, когда по каким-то причинам не мог отправиться на прогулку. Потом он озаглавит свои записи – «Вопросы жизни. Дневник старого врача, писанный исключительно для самого себя, но не без задней мысли, что, может быть, когда-нибудь прочтет и кто другой. 5 ноября 1879 – 22 октября 1881». Сам же автор дневника после своей последней записи прожил совсем немного – не более месяца и умер в том же 1881 году. Сведения о нем можно найти в энциклопедических словарях: «Советском энциклопедическом словаре» (1988) и «Малом словаре Брокгауза и Ефрона» (1994, репринтное переиздание). Если объединить информацию того и другого источника, получится небольшая справка, в которой окажется все существенное. Справка выглядит так: Пирогов Николай Иванович (1810-1881), русский хирург, основоположник военно-полевой хирургии и анатомо-экспериментального направления в хирургии, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1847). Участник Севастопольской обороны (1854-1855), франко-прусской (1870-1871) и русско-турецкой (1877-1878) войн. Впервые произвел операцию под наркозом на поле боя. Кроме этого ввел неподвижную гипсовую повязку и разработал методику ряда важных хирургических операций. Применил новые методы анатомических исследований. Основал в Петербурге анатомический институт, а при нем музей. Им написаны многие тома научных работ в области медицины, среди которых и «Топографическая анатомия», получившая мировое признание. Пирогова называли «отцом русской хирургии». Он был также выдающимся общественным деятелем. Вел последовательную борьбу с сословными предрассудками в области образования, выступал за автономию университетов и всеобщее начальное образование. Кроме всего этого, он был человеком великого мужества, не менее великого самопожертвования и высочайшей скромности. По причине последнего качества и его дневник, «писанный исключительно для самого себя», так долго не находил своего читателя...
Во время прогулок-размышлений он испытывал нечто такое, что было для него новым, неожиданным и неповторимым. Он как бы отрывался от земли, от этого чернеющего вдали леса, от тропы, идущей по берегу прозрачной реки и, наконец, от своего дома, стоявшего где-то за еле видневшейся оградой. И в этом состоянии он пытался заглянуть внутрь себя, но не туда, где находились его кровеносные сосуды, органы, клетки тканей и все остальное, с чем он был знаком давно как врач и исследователь плотно-материальной оболочки человека. Он чувствовал и хорошо понимал, что внутри него, кроме всего этого, есть пространство совсем другого свойства, которое нельзя ни увидеть, ни прикоснуться к нему скальпелем. В этом пространстве жила тайна, Высшая тайна его бытия. Он ощутил это пространство в самом конце своей жизни и стремился понять его предназначение и свое место в нем. Он представлял себе достаточно четко, что нечто, существовавшее в его невидимом внутреннем мире, было, как ни странно, связано с чем-то высоким, охватывающим все Мироздание и эту сверкавшую над ним звездную Вселенную. Поначалу он никак не мог поверить в соотносимость того и другого. Но постепенно в нем возникло убеждение в такой соизмеримости, и тогда его мысли потекли легко и свободно, наполняясь иным, чем раньше, содержанием, неся еще неведомую ему информацию.
«Я представляю себе, – записывал он, – нет, это не представление, а греза – и вот мне грезится беспредельный, беспрерывно зыблющийся и текущий океан жизни, бесформенный, вмещающий в себя всю Вселенную, проникающий все ее атомы, беспрерывно группирующий их, снова разлагающий их сочетания и агрегаты и приспособляющий их к различным целям бытия.
К какому бы разряду моих ограниченных представлений я ни отнес этот источник ощущения и ощущающего себя бытия – к разряду ли сил или бесконечно утонченного вещества, – он для меня все-таки представляет нечто независимое и отличное от той материи, которая известна нам по своим чувственным (подлежащим чувственному исследованию) свойствам»[1].
Он всю жизнь резал и спасал эту материю, не подозревая ни о чем, существующем кроме нее. Он не был религиозным человеком, рационализм всегда возобладал в его мыслях и действиях. И вот теперь ему открылось нечто, чего как ученый и врач объяснить он не мог. Открылась умопостигаемая в глубинах Космоса материя иного, более высокого состояния, и он назвал ее «бесконечно утонченное вещество».
Тогда, в конце XIX века, экспериментальная наука ни о чем подобном не знала. Он не мог ни объяснить, ни сформулировать тот метод, которым он постиг неведомую для него тайну иного состояния материи. Обо всем этом будет сказано и написано уже в другом веке, до которого он не доживет. Но это «бесконечно утонченное вещество» станет главным сюжетом его размышлений на вечерних прогулках. Привыкший чувственно ощущать плотную земную материю, он тем не менее не сомневался в существовании другого ее вида, хотя и не называл ее материей. Для этого у него не хватало подлинно научной информации. Будучи ортодоксальным последователем экспериментальной науки, он не мог отнести то, что интуитивно чувствовал в себе, к ее пространству. Это было что-то иное, как бы вне пределов этой науки, не поддававшееся эксперименту, которым он привык проверять истинность того или иного явления. От этого в нем возникал разлад, который и заставлял его тщательно скрывать эти тревожащие, но теперь уже неизбежные мысли. А они разрастались и уже начинали жить своей, независимой от него жизнью. Они как бы постепенно, порой даже незаметно, подводили его к идее одушевленного Космоса. И однажды он записал в дневнике: «Если же ум наш не может не найти целесообразности в проявлениях жизни и творчества различных типов по определенным формам, то этот же ум не может не видеть самого себя, т.е. видеть разумное; и вот наш ум по необходимости должен принять беспредельный и вечный разум, управляющий океаном жизни»[2]. И он уже не отрицал мысль о том, что его индивидуальный разум может быть тесным образом связан с этим вселенским, непостижимым разумом. Он шел как бы от ступени к ступени какой-то гигантской и невидимой лестницы и начинал чем-то нематериальным в нем самом понимать, что мысли, пришедшие ему в голову, столь же истинны, как и результаты чистого эксперимента. Он столкнулся с каким-то иным, неведомым ему методом исследования, где он сам, врач Пирогов, играл странную и неожиданную для него роль своеобразного инструмента этого исследования. И это было так ощутимо и убедительно, что спустя некоторое время он перестал сомневаться в этом инструменте и только жалел о том, что подобные мысли не пришли к нему раньше, в расцвете его научной работы.
«...Ум мой не мог не усмотреть, что главные его проявления – мышление и творчество, согласны с законами целесообразности и причинности, ясно обнаруживаются и во всей мировой жизни без участия мозговой мякоти». И далее: «Вот это-то открытие собственным своим мозговым мышлением мышления мирового, общего и согласного с его законами причинности и целесообразности творчества Вселенной, и есть то, почему ум мой не мог остановиться на атомах, ощущающих, сознающих себя, мыслящих и действующих только посредством себя же, без участия другого, высшего начала сознания и мысли»[3].
Таким образом, старый врач, как он себя называл, пришел к идее существования в Космосе или Вселенной «высшего начала сознания и мысли», к идее, которая потом станет одной из основных в новом космическом мышлении России.
Он понимал теперь, что есть мысль Высшая и мысль его, врача Пирогова, которая казалась принадлежащей ему самому. Как они взаимодействуют между собой? Он уже знал, что существует мысль в пространстве «без мозговой мякоти», но как она влияет на материю, которую нельзя сбросить со счетов? И откуда-то из глубины его же существа на вопросы, им поставленные, приходили ответы. Этот странный механизм увлекал его, затягивал и теперь составлял самое главное в его вечерних размышлениях. Ему оставалось проверить их доступной ему логикой и записать.
«Цель и мысль, пойманные, так сказать, в сети материала, на полотно в красках живописца, в мрамор зодчего, на бумагу в условные знаки и слова поэта, живут потом целые века своей жизнью, заставляя и полотно, и мрамор, и бумагу сообщать из рода в род содержащееся в них творчество. Мысль, проникая в грубый материал, делает его своим органом, способным рождать и развивать новые мысли в зрителях и читателях. Если это неоспоримый факт, то для меня не менее неоспоримо и то, что высшая мировая мысль, избравшая своим органом Вселенную, проникая и группируя атомы в известную форму, сделала и мой мозг органом мышления. Действительно, его ни с чем нельзя лучше сравнить, как с музыкальным органом, струны и клавиши которого приводятся в постоянное колебание извне, а кто-то, ощущая их, присматриваясь, прислушиваясь к ним, сам приводя и клавиши и струны в движение, составляет из этих колебаний гармоническое целое. Этот кто-то, приводя мой орган в унисон с мировой гармонией, делается моим “я”; тогда законы целесообразности и причинности действий мировой идеи делаются и законами моего “я”, и я обретаю их в самом себе, перенося их проявления извне в себя и из себя в природу»[4].
Этот удивительный фрагмент как бы представляет собой целую концепцию того, как проявляет себя мировая мысль в материи и как она творит в ней, закладывая в материальную субстанцию свои идеи, которые, развиваясь, дают определенный эволюционный импульс тому материальному пространству, в котором действует эта высшая мысль. Проблема мышления и природы самой мысли потом, в XX веке, будет занимать умы философов, ученых и художников, но так четко сформулировать творческий процесс Высокой мысли им удастся не сразу.
«И в меня, – записывал Пирогов в своем дневнике, – невольно вселяется убеждение, что мозг мой и весь я сам есть только орган мысли мировой жизни, как картины, статуи, здания суть органы и хранилища мысли художника»[5]. Это ощущение не покидало его до самой смерти. Он как бы постиг своим сознанием главную суть космического мыслетворчества и почти физически осязал ту гармонию, которая каждый раз возникала между его мыслями и пространственной Высшей мыслью, когда он начинал во время прогулки задавать кому-то неведомому и невидимому свои вопросы.
«Для вещественного проявления мировой мысли и понадобился прибор, составленный по определенному плану из группированных известным образом атомов, – это мой организм, а мировое сознание сделалось моим индивидуальным посредством особенного механизма, заключающегося в нервных центрах. Как это сделалось – конечно, ни я, ни кто другой не знаем. Но то для меня несомненно, что сознание мое, моя мысль и присущее моему уму стремление к отыскиванию целей и причин не могут быть чем-то отрывочным, единичным, не имеющим связи с мировой жизнью и чем-то законченным и заканчивающим Мироздание, т.е. не имеющим ничего выше себя»[6].
В тот вечер, когда он записал эти слова, он еще раз остро почувствовал свою связь и даже, можно сказать, единство с тем высоким, непостижимым, что таилось и действовало там, в звездной беспредельности Вселенной. В грядущем веке это назовут космическим мироощущением, но старый врач тогда еще не знал этих слов.
«Где орган мышления для мировой мысли? Где ее проявления без мозговой мысли? – спрашивал он себя. – В том-то и дело, – отвечу на это, – что то же самое чувство, которое убеждает нас в нашем бытии, неразлучно с этим убеждением и вселяет в нас и другое – о существовании мира, т.е. о проявлениях мировой мысли. И тот же самый ум, который убеждается в целесообразности наших жизненных функций, видит и целесообразность в бытии других мировых функций; другими словами, наш же собственный ум, как бы он настроен (эмпиризмом или идеализмом) ни был, не может не заметить присутствия мысли вне себя, точно так же, как не может не убедиться в присутствии вещества в нашем организме и вне его»[7]. И далее: «Мозговой ум наш и находит себя, т.е. свойственное ему стремление к целесообразности и творчеству, вне себя только потому, что он сам есть не что иное, как проявление высшего мирового ума»[8].
Он пришел к выводу, что Мирозданием правит его основная творческая сила – Мировой разум, и его главное проявление – Мировая мысль. Убеждение человека в том, что его мозг рождает его собственные мысли, он считал, после долгих своих размышлений, иллюзией и заблуждением. Он как бы единым умственным взглядом окинул всю Вселенную и процессы, идущие в ней, и проник в ее главную тайну – связь индивидуальных функций человека со всем, что происходит в этой Вселенной, – чтобы понять источник и Мировой мысли, и источник его собственных мыслей. К счастью, он обладал тем мужеством мышления, которое позволило ему не дрогнуть и не отступить перед сделанными выводами, как, возможно, это случалось не однажды с профессиональными философами его века.
«Не потому ли ум наш, – записывал он, – и находит себя, т.е. мысль и целесообразное творчество, вне себя, что он сам есть проявление того же самого высшего, мирового, жизненного начала, которое присутствует и проявляется во всей Вселенной. Мировая мысль, присущая этому началу, совпадает, так сказать, с нашей мозговой мыслью, служащей ее проявлением, и потому те же стремления и сходные атрибуты находим мы в той и другой. Совпадение свидетельствует об одном и том же источнике, но различие неизмеримо велико, несравненно более велико, чем мы, например, полагаем между особью и родом или племенем. Наша мысль есть действительно только индивидуальная, и именно потому, что она – мозговая, органическая. Другая же мысль, проявляющаяся в жизненном начале всей Вселенной, именно потому, что она мировая, и не может быть органической. А наш, хотя бы и общечеловеческий, но, в сущности, все-таки индивидуальный ум, – и именно по причине своей индивидуальности, а следовательно, органичности и ограниченности, и не может возвыситься до понимания тех высших целей творчества, которые присущи только уму неорганическому и неограниченному – мировому»[9]. Тем не менее, ум старого врача дошел до понимания того, что он изложил выше. Ибо этот ум и сознание были много выше ординарных умов не только страны, но и планеты, и были призваны выполнить свою определенную миссию – заложить в фундамент нового космического мышления те краеугольные камни, на которых воздвигнется потом прекрасное здание космического мироощущения. Пирогов был среди тех немногих, которые почувствовали неизбежность подобного мышления и смело пошли ему навстречу. Мысль о единстве Мироздания, прозвучавшая в его дневнике, была одной из важнейших, если не самой главной, для наступающего нового мышления. Она совместилась в дневнике с другой, не менее важной – об определенной ограниченности плотной материи физического мира, которая, с одной стороны, могла взаимодействовать с высшими структурами Космоса, а с другой, в силу своей ограниченности, не достигала еще того уровня, который ей предлагали Мировой разум и Мировая мысль, материя которых была совсем другой, резко отличной от плотной. Он не мог определить эту неведомую ему материю, ибо всю свою жизнь имел дело с плотной, органической материей. Он смог только почувствовать разницу между той и другой и, таким образом, открыть дорогу к последующим изысканиям.
В этих своих размышлениях он пришел к понятию Беспредельности, в таинственных процессах которой были задействованы такие явления, как жизнь, сила, время, пространство, вещество. Иными словами, все то, что потом, в следующем веке, привлечет пристальное внимание крупнейших ученых, которые почувствуют неизбежность космического мироощущения. Они пойдут в изучении этих явлений от Земли, от плотной материи, которая долгое время была главным объектом научных исследований, – от низа к верху. Он же в своих озарениях предложил иной путь, более отвечавший реальности, – от верха к низу. Ибо интуитивно ощущал, что причина всех перечисленных выше явлений существует именно наверху, в том таинственном пространстве, материю которого он никак не мог определить. Именно там, в Беспредельности, находились все «начала» – жизни, вещества, силы, времени, пространства. Интуиция его так высоко поднялась, а сознание, расширившись, перешло на ту ступень, когда знания его возникали уже как озарения, так напоминавшие зарницы на темном вечернем небе. И озарения и зарницы были светом. Свет зарниц ему был понятен. В озарениях же содержался свет иной, несший другие особенности и постижения.
Жизнь... Кто, как не он, врач, хирург, видевший смерть на поле брани и на операционном столе, мог рассказать о ней. Тогда ему казалось, что начало и конец жизни находятся в его руках, и он не задумывался над тем, что такое жизнь другая, не органическая, появившаяся природным, естественным путем и таким же путем уходившая.
«И вот мне кажется, – записал он в дневнике, – что в моем понятии жизненное начало ни с чем не может быть так сравнено, как со светом. <…> Колебания светового эфира, чего-то непохожего на вещество, способного проникать через вещества, непроницаемые для всякой другой материи, и вместе с тем сообщающего им новые свойства, мне кажутся подходящими для сравнения с действием жизненного начала»[10].
Это была гениальная догадка, как могли бы сказать век спустя. Жизненное начало, подобно свету пронизывающее все вещество. Особый свет, непохожий на земной. И он вспомнил Библию, к которой относился скептически, считая ее мифом. Он читал ее только в детстве. Полученное в детстве запоминается на всю жизнь. «В начале было Слово, и Слово было Бог... И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Тот свет, в котором и содержалось жизненное начало, с чего зародился мир. Или, вернее, – проявление мира, или космическое его сотворение. Тогда он понял, что жизнь есть космическое явление. Органическая жизнь земли лишь следствие этого явления. В какой-то момент его размышлений врач и материалист взяли верх над его мыслями. А если его дневник кто-то прочтет, что он о нем, знаменитом Пирогове, подумает или скажет? Но это был лишь краткий момент колебаний. На смену ему пришла твердость убеждения, не требовавшая даже подтверждения экспериментом. Он понимал, что там, откуда приходили к нему мысли, эксперименты были не нужны. Но оттуда шло знание, как и в случае с экспериментом. Он, старый врач, не экспериментом, а убеждением своим подтверждал это знание. «Бессмысленным называется то, что противоречит нашим убеждениям, – именно убеждениям, а не знаниям, ибо убеждения влияют на нас сильнее знания»[11]. Но основа этих убеждений – разная. Есть в ней преходящее и непреходящее. Он столкнулся с непреходящей, вечной основой. «Если смысл наш, – писал он, – зависим от наших современных убеждений, а они, в свою очередь, преходящи и не всегда по своей силе и упорству соответствуют нашим знаниям, то ни одна господствующая доктрина, ни одно умственное направление не должны смотреть свысока на другие, им противоречащие доктрины и направления, а умы беспристрастные, не увлекающиеся и не доверчивые, не должны пугаться насмешек, разных кличек и обвинений в отсталости, нерациональности и бессмыслии»[12]. К последним он относил себя. «Так ли, иначе ли, – выводил он твердой рукой хирурга, – развилась животная жизнь на земле, принцип целесообразности в творчестве от этого ничего не теряет и присутствие мировой мысли и жизненного начала во вселенной не сделается сомнительным»[13]. И еще: «Если нам суждено в наших мировоззрениях подвергаться постоянно иллюзиям, то моя иллюзия, по крайней мере, утешительна. Она мне представляет вселенную разумной и деятельность действующих в ней сил целесообразной и осмысленной, а мое “я” – не продуктом химических и гистологических элементов, а олицетворением общего, вселенского разума, который я представляю себе свободно действующим по тем же законам, которые начертаны им и для моего разума, но не стесненным нашей человечески сознательной индивидуальностью»[14]. Итак, у великого К.Э.Циолковского, ученого и философа, был предшественник, который так же космично воспринимал Мироздание, как и его более поздний единомышленник. Может быть, была какая-то связь между тем и другим, или Циолковский каким-то невероятным способом прочел дневник Пирогова, «писанный исключительно для самого себя»? Вряд ли. Ибо подобные мысли Циолковский изложил почти 50 лет спустя после того, как врач Пирогов писал свой дневник. Скорее, речь может пойти об общем источнике знаний, которым воспользовался и тот и другой. И, конечно, Николай Иванович Пирогов никогда не мог и подумать, что опередил на несколько десятков лет одного из основателей нового, космического мышления XX века.
Пирогов в своей деревенской глуши написал еще немало интересного. Он указал на необходимость расширенного сознания, не имея представления о Великом космическом законе причинно-следственных связей, сформулировал его основной смысл.
«Видя на каждом шагу связь между действиями и причинами, отыскивая по бессознательному (невольному) требованию рассудка везде причину, где есть действие, мы неминуемо, роковым образом, приходим к заключению, что и между всеми действиями и всеми причинами существует неразрывная, вечная связь.
При таком взгляде случай будет не более как действие, причина или причины которого нам еще неизвестны, а для многих событий, можно утверждать a priori, и никогда не будут известны. Это почему? А потому, что стечение обстоятельств в одну бьющую точку – случай, бывает до того сложно, что для определения его понадобилось бы невозможное знание всего прошлого и настоящего»[15]. И в завершение: «Я – за предопределение. По-моему, все, что случается, должно было случиться и не быть не могло»[16]. На этом можно было бы и остановиться. Ведь все, что записал «отец хирургии» в своем дневнике, потом найдет свое отражение в XX и в XXI веках в новом космическом мышлении, ибо этот дневник старого врача был тесно связан с теми эволюционными процессами, которые происходили в преддверии нового века, а затем и нового тысячелетия. Эволюция предопределила те процессы и энергетические тенденции, которые были необходимы для этого времени. Николай Иванович Пирогов, если можно так сказать, попал в этот эволюционный поток, и через него пошла волна в следующий век, формируя новое мышление. Естественно, может возникнуть вопрос: почему именно через него, а не кого-то другого, третьего и т.д.? Космическая эволюция в своих действиях крайне избирательна и делает свой точный выбор, связанный с ее целями и качествами ее избранника. Мужество и самопожертвование, любовь к людям, ясный ум и талант исследователя, высокая нравственность интеллигента, равнодушие к земным благам и почету – уже одного этого хватило бы, чтобы такой выбор пал на этого человека. Но вместе с этим он прошел такую школу в своей профессиональной жизни, которая и не снилась многим его коллегам. Непосредственное участие в трех войнах, операции под огнем противника, сотни раненых, тысячи убитых. В нем счастливо сочетался искусный врач-практик с талантом большого ученого. Подтверждением этому служат многие спасенные им жизни и многотомное собрание его научных трудов. Именно такая жизнь, как ни странно, подготовила его к восприятию высокой мысли об универсальной роли Космоса в жизни человека, о его единстве с этим Космосом, о влиянии на него Высших миров и необходимости сотрудничества человека с этими мирами. Обычный средний хирург, занимаясь своим делом, не имел никакого отношения к высокой мысли Космоса. И надо было быть таким талантливым, широко мыслящим ученым, каким являлся Николай Иванович Пирогов, чтобы интуитивно ощутить за знакомой ему во всех тонкостях плотной материей человеческого тела что-то невидимое и значительное, связанное с Высшим и в то же время имеющее прямое отношение к этой плотной материи. И не только отношение, но и определяющее закономерности ее развития и ее судьбу.
Да, он был ученым по своему призванию и занятиям, являясь авторитетом для многих в научных кругах. Его экспериментальная база всегда была безупречной. Возможно, именно поэтому он крайне удивился тому, что знание может приходить из какого-то другого, вненаучного источника, но быть таким же истинным, как и полученное экспериментальным путем. Когда удивление прошло, он обнаружил одну важную закономерность этого знания, полученного вненаучным путем. Оно, по еще неизвестным Пирогову таинственным причинам, опережало знание, подкрепленное экспериментом. К сожалению, его дневник есть единственный памятник его философской мысли, и поэтому сейчас крайне трудно решить, дошел ли он до мысли, что опережающее вненаучное знание вело за собой эмпирическую науку и влияло на ее развитие много больше, чем могли предполагать ученые, носители такой науки. Мысли, шедшие из пространства миров иного состояния материи, несли идеи, которые в определенной степени направляли развитие эмпирической науки и составляли как бы первичную материю этой самой науки.
Будучи человеком мужественным и непредвзятым, он размышлял о необходимости синтеза научных и вненаучных способов познания, который даст несомненно плодотворный результат. Знание есть знание, откуда бы оно ни пришло, каким бы путем ни появилось. Он был убежден, что «отвергать одно потому, что мы убеждены в несомненности противоположного ему другого, – дело опасное»[17]. В нем самом, подчиняясь законам космической эволюции, уже жил тот неведомый синтез, в котором в каком-то новом качестве сопрягались в гармонии научный и так называемый вненаучный способы познания. Этот синтез и собственное расширенное сознание сделали «отца русской хирургии» одним из предтеч нового космического мироощущения. Но эволюция всегда обеспечивает продвижение своих идей и целей через целые группы воспринимающих эти идеи. XX век был особенно богат такими индивидуальностями, главной опоры нового мышления в самых разных областях культуры и науки. На смену Николаю Ивановичу Пирогову уже шла целая плеяда ученых, мыслителей, художников, которые несли в себе различные способы познания, необходимые для формирования нового синтетического мышления. Когда он умер, Павлу Александровичу Флоренскому был 1 год, Елене Ивановне Рерих – 2 года, Николаю Константиновичу Рериху – 7 лет, Владимиру Ивановичу Вернадскому – 18 лет, Константину Эдуардовичу Циолковскому – 24 года, Александр Леонидович Чижевский родится 16 лет спустя после смерти Пирогова. Все они пришли в этот мир в XIX веке, и Николай Иванович был самым старшим среди них. Он опередил их и по возрасту, и по знаниям. Но ему не удалось передать эти знания им напрямую. Но это уже неважно, ибо знания пришедших позже явились из того же Источника, которым пользовался и старый врач.
Я хочу закончить этот очерк цитатой из того же дневника, которая свидетельствует о том, что загробный мир понимался Пироговым по-другому, нежели в христианской религии. Он сделал первую попытку объяснить его научно, вложив в это объяснение все свои знания, обретенные им во время вечерних прогулок. «Истину узнаем только за гробом; там узнаем, соответствовала ли наша жизнь ее истинной цели. Органические страсти с их увлечениями и чувственность вещественного бытия, перестав существовать, дадут возможность нам стать к истине лицом к лицу; это не то, что стоять лицом к лицу с нашей совестью здесь, живя вещественно: там придется иметь дело с самой истиной, которой мы так добиваемся здесь и вместе с тем стараемся ее избегнуть»[18]. Николай Иванович, размышляя таким образом, сделал попытку понять, чем отличаются друг от друга восприятие в мире плотной материи от восприятия в мире тонком. Это один из важнейших и трудных вопросов в пространстве космического мироощущения. Он сумел интуитивно почувствовать эту разницу и понять главное – в мире плотном нет возможности установить непреходящую Истину. Это можно сделать лишь в тонком мире, где эманации плотной материи, обычно затрудняющие познание, отсутствуют. А если это так, то совершенное постижение Истины, как таковой, без знаний, идущих из миров иных, более высоких состояний материи, не может состояться. Оно не может состояться и в том случае, если мы не примем к сведению опережающего характера знаний, идущих к нам из глубин космической Беспредельности. Иметь мужество посмотреть Истине в лицо дано не каждому. Великому русскому хирургу Николаю Ивановичу Пирогову это удалось, о чем свидетельствует его уникальный дневник, «писанный исключительно для самого себя».
[1] Пирогов Н.И. Собрание сочинений. В 8 т. М., 1962. Т. 8. С. 86.
[2] Там же.
[3] Там же. С. 87.
[4] Там же. 87-88.
[5] Там же. С. 88.
[6] Там же. С. 88-89.
[7] Там же. С. 90.
[8] Там же. С. 92.
[9] Там же. С. 97.
[10] Там же. С. 99.
[11] Там же. С. 100.
[12] Там же. С. 101.
[13] Там же. С. 121.
[14] Там же.
[15] Там же. С. 167-168.
[16] Там же. С. 170.
[17] Там же. С. 182.
[18] Там же. С. 183.
Пирогов Н.И. "Вопросы жизни"
Пирогов Н.И.
ВОПРОСЫ ЖИЗНИ
— К чему вы готовите вашего сына? — кто-то спросил меня.
— Быть человеком, — ответил я.
— Разве вы не знаете, — сказал спросивший, — что людей собственно нет на свете; это одно отвлечение, вовсе не нужное для нашего общества. Нам необходимы негоцианты, солдаты, механики, моряки, врачи, юристы, а не люди.
Правда это или нет?
Мы живем, как всем известно, в ХIХ веке, "по преимуществу", практическом. Отвлечения, даже и в самой столице их, Германии, уже не в ходу более. А человек, что ни говори, есть действительно только одно отвлечение. Зоологический человек, правда еще существует с его двумя руками и держится ими крепко за существенность; но нравственный, вместе с другими старосветскими отвлечениями, как-то плохо принадлежит настоящему.
Впрочем, не будем несправедливы к настоящему. И в древности искали людей днем с фонарями; но все-таки искали.
Правда, языческая древность была не слишком взыскательна. Она позволяла иметь всевозможные нравственно-религиозные убеждения; можно было сделаться эпикурейцем, стоиком, пифагорийцем; только худых граждан она не жаловала.
Несмотря на все наше уважение к неоспоримым достоинствам реализма настоящего времени, нельзя, однако же, не согласиться, что древность как-то более дорожила нравственной натурой человека.
Правительства в древности оставляли школы без надзора и считали себя не вправе вмешиваться в учения мудрецов. Каждый из учеников мог пролагать впоследствии новые пути и образовать новые школы; только жрецы, тираны и зелоты от времени до времени выгоняли, сжигали и отравляли философов, если их учения уже слишком противоречили поверьям господствующей религии; да и это делалось по интригам партий и каст.
Язычество древних, не озаренное светом истинной веры, заблуждалось; но заблуждалось, следуя принятым и последовательно проведенным убеждениям.
Если эпикуреец утопал в чувственных наслаждениях, то он делал это, основываясь хотя и на ложно понятом учении школы, утверждавшей, что "искать по возможности наслаждения и избегать неприятного — значит быть мудрым".
Если стоик делался самоубийцей, то это случалось от стремления к добродетели и идеалу высшего совершенства.
Даже кажущаяся непоследовательность в поступках скептика извиняется учением школы, проповедовавшей, что "ничего нет верного на свете и что даже сомнение сомнительно".
В самых грубых заблуждениях языческой древности, основанных всегда на известных нравственно-религиозных началах и убеждениях, проявляется все таки самый существенный атрибут духовной натуры человека — стремление разрешить вопрос жизни о цели бытия.
Правда, и в древности случалось, точно так же как и у нас, что были люди, не задававшие себе никаких вопросов при вступлении в жизнь.
Но сюда относились и относятся только два рода людей.
Во-первых, те, которые получили от природы жалкую привилегию на идиотизм.
Во-вторых, те, которые подобно планетам, получив однажды толчок, двигаются по силе инерции в данном им направлении.
Оба эти рода, конечно, не принадлежат к исключениям, но и не могут служить правилами.
Учение Спасителя, разрушив хаос нравственного произвола, указало человечеству прямой путь, определило и цель и средоточие житейских стремлений.
Найдя в Откровении самый главный вопрос жизни — о цели нашего бытия — разрешенным, казалось бы, человечество ничего другого не должно делать, как следовать с убеждением и верой по определенной стезе.
Но протекли столетия, а все осталось "яко же бо бысть во дни Ноевы" (Матф.,гл.ХХIV, 37).
К счастью еще, что наше общество успело организоваться, что оно для большей массы людей само, без их сознания, задает и решает вопросы жизни и дает этой массе, пользуясь силой ее инерции, известное направление, которое оно считает лучшим для своего благосостояния.
Несмотря, однако, на преобладающую в массе силу инерции, у каждого из нас осталось еще столько внутренней самостоятельности, чтобы напомнить нам, что мы, живя в обществе и для общества, живем еще и сами собой и в самих себе.
Но, узнав по инстинкту или по опыту, что общество приняло известное направление, нам все-таки ничего не остается более делать, как согласовать проявления нашей самостоятельности как можно лучше с направлением общества. Без этого мы или разладим с обществом и будем терпеть и бедствовать, или основы общества начнут кол***** и разрушаться.
Итак, как бы ни была велика масса людей, следующих бессознательно данному обществом направлению, как бы мы все ни старались для собственного блага приспособлять свою самостоятельность к этому направлению, всегда останется еще много таких из нас, которые сохранят довольно сознания, чтобы вникнуть в нравственный свой быт и задать себе вопросы: в чем состоит цель нашей жизни? Какое наше назначение? К чему мы призваны? Чего должны искать мы?
Как мы принадлежим к последователям христианского учения, то казалось бы, что воспитание должно нам класть в рот ответы.
Но это предположение возможно только при двух условиях:
во-первых, если воспитание приноровлено к различным способностям и темпераменту каждого, то развивая, то обуздывая их;
во-вторых, если нравственные основы и направление общества, в котором мы живем, совершенно соответствуют направлению, сообщаемому нам воспитанием.
Первое условие необходимо, потому что врожденные склонности и темперамент каждого подсказывают ему, впопад и невпопад, что оно должен делать и к чему стремиться.
Второе условие необходимо, потому что без него, какое бы направление ни было нам дано воспитанием, мы, видя, что поступки общества не соответствуют этому направлению, непременно удалимся от него и собьемся с пути.
Но, к сожалению, наше воспитание не достигает предлагаемой цели, потому что:
Во-первых, наши склонности и темпераменты не только слишком разнообразны, но еще и развиваются в различное время; воспитание же наше, вообще однообразное, начинается и оканчивается для большей части из нас в одни и те же периоды жизни. Итак, если воспитание, начавшись для меня слишком поздно, не будет соответствовать склонностям и темпераменту, развившимся у меня слишком рано, то, как бы и что бы оно мне ни говорило о цели жизни и моем назначении, мои рано развившиеся склонности и темперамент будут мне все-таки нашептывать другое. От этого сбивчивость, разлад и произвол.
Во-вторых, талантливые, проницательные и добросовестные воспитатели так же редки, как и проницательные врачи, талантливые художники и даровитые законодатели. Число их не соответствует массе людей, требующих воспитания.
Не в этом, однако же, еще главная беда. Будь воспитание наше, со всеми его несовершенствами, хотя бы равномерно только приноровлено к развитию наших склонностей, то после мы сами, чутьем, еще могли бы решить основные вопросы жизни. Добро и зло вообще довольно уравновешены в нас. Поэтому нет никакой причины думать, чтобы наши врожденные склонности, даже и мало развитые воспитанием, влекли бы нас более к худому, нежели к хорошему. А законы хорошо устроенного общества, вселяя в нас доверенность к правосудию и прозорливости правителей, могли бы устранить и последнее влечение ко злу.
Но вот главная беда. Самые существенные основы нашего воспитания находятся в совершенном разладе с направлением, которому следует общество.
Вспомним еще раз, что мы христиане, и, следовательно, главной основой нашего воспитания служит и должно служить Откровение.
Все мы с нашего детства не напрасно же ознакомлены с мыслью о загробной жизни, все мы не напрасно же должны считать настоящее приготовлением к будущему.
Вникая же в существующее направление нашего общества, мы не находим в его действиях ни малейшего следа этой мысли. Во всех обнаруживаниях по крайней мере жизни практической и даже отчасти и умственной мы находим резко выраженное, материальное, почти торговое стремление, основанием которому служит идея о счастье и наслаждениях в жизни здешней.
Выступая из школы в свет, что находим мы, воспитанные в духе христианского учения? Мы видим то же самое разделение общества на толпы, которое было и во времена паганизма, с тем отличием, что языческие увлекались разнородными, нравственно-религиозными убеждениями различных школ и действовали, следуя этим началам, последовательно; а наши действуют по взглядам на жизнь, произвольно ими принятым и вовсе не согласным с религиозными основами воспитания, или вовсе без всяких взглядов.
Мы видим другие толпы, несравненно меньшие по объему, увлекаемые, хотя также, более или менее, по направлению огромной массы, но следующие уже различным взглядам на жизнь, стараясь, то противоборствовать этому увлечению, то оправдать пред собой слабость и недостаток энергии.
Взглядов, которым следуют толпы, наберется много.
Разобрав, нетрудно убедиться, что в них отзываются те же начала эпикуреизма, пиронизма, цинизма, платонизма, эклектизма, которые руководствовали и поступками языческого общества, но лишенные корня, безжизненные и в разладе с вечными истинами, перенесенными в наш мир воплощенным словом.
Вот, например, первый взгляд — очень простой и привлекательный. Не размышляйте, не толкуйте о том, что необъяснимо. Это по малой мере лишь потеря одного времени. Можно, думая, потерять и аппетит, и сон. Время же нужно для трудов и наслаждений. Аппетит — для наслаждений и трудов. Сон — опять для трудов и наслаждений. Труды и наслаждения — для счастья.
Вот второй взгляд — высокий. Учитесь, читайте, размышляйте и извлекайте из всего самое полезное. Когда ум ваш просветлеет, вы узнаете, кто вы и что вы. Вы поймете все, что кажется необъяснимым для черни. Поумнев, поверьте, вы будете действовать как нельзя лучше. Тогда предоставьте только выбор вашему уму, и вы никогда не сделаете промаха.
Вот третий взгляд — старообрядческий. Соблюдайте самым точным образом все обряды и поверья. Читайте только благочестивые книги, но в смысл не вникайте. Это главное для спокойствия души. Затем, не размышляя, живите так, как живется.
Вот четвертый взгляд — практический. Трудясь, исполняйте ваши служебные обязанности, собирая копейку на черный день. В сомнительных случаях, если одна обязанность противоречит другой, избирайте то, что вам выгоднее или по крайней мере что для вас менее вредно. Впрочем, предоставьте каждому спасаться на свой лад. Об убеждениях, точно так же как и о вкусах, не спорьте и не хлопочите. С полным карманом можно жить и без убеждений.
Вот пятый взгляд — также практический в своем роде. Хотите быть счастливым, думайте о себе, что вам угодно и как вам угодно; но только строго соблюдайте все приличия и умейте с людьми уживаться. Про начальников и нужных вам людей никогда худо не отзывайтесь и ни под каким видом не противоречьте. При исполнении обязанностей, главное не горячитесь. Излишнее рвение не здорово и не годится. Говорите, чтобы скрыть, что вы думаете. Если не хотите служить ослами другим, то сами на других верхом ездите; только молча, в кулак себе, смейтесь.
Вот шестой взгляд — очень печальный. Не хлопочите, лучшего ничего не придумаете. Новое только то на свете, что хорошо было забыто. Что будет, то будет. Червяк на куче грязи, вы смешны и жалки, когда мечтаете, что вы стремитесь к совершенству и принадлежите к обществу прогрессистов. Зритель и комедиант поневоле, как ни бейтесь, лучшего не сделаете. Белка в колесе, вы забавны, думая, что бежите вперед. Не зная, откуда взялись, вы умрете, не зная зачем жили.
Вот седьмой взгляд — очень веселый. Работайте для моциона и наслаждайтесь, покуда живете. Ищите счастья, но не ищите его далеко, — оно у вас под руками. Какой вам жизни еще лучше нужно? Все делается к лучшему. Зло — это одна фантасмагория для вашего же развлечения, тень, чтобы вы лучше могли наслаждаться светом. Пользуйтесь настоящим, и живите себе припеваючи.
Вот восьмой взгляд — очень благоразумный. Отделяйте теорию от практики. Принимайте какую вам угодно теорию для вашего развлечения, но на практике узнавайте, главное, какую роль вам выгоднее играть; узнав, выдержите ее до конца. Счастье — искусство. Достигнув его трудом и талантом, не забывайтесь; сделав промах, не пеняйте и не унывайте. Против течения не плывите. И прочее, и прочее, и прочее.
Убеждаясь при вступлении в свет в этом разладе основной мысли нашего воспитания с направлением общества, нам ничего более не остается, как впасть в одну из трех крайностей. Или мы пристаем к одной какой-нибудь толпе, теряя всю нравственную выгоду нашего воспитания. Увлекаясь материальным стремлением общества, мы забываем основную идею Откровения. Только иногда, мельком, в решительном мгновении жизни, мы прибегаем к спасительному его действию, чтобы на время подкрепить себя и утешить.
Или мы начинаем дышать враждой против общества. Оставаясь еще верными основной мысли христианского учения, мы чувствуем себя чужими в мире искаженного на другой лад паганизма, недоверчиво смотрим на добродетель ближних, составляем секты, ищем прозелитов, делаемся мрачными презрителями и недоступными собратами.
Или мы отдаемся произволу. Не имея твердости воли устоять против стремления общества, не имея довольно бесчувственности, чтобы отказаться совсем от спасительных утешений Откровения, довольно безнравственными и неблагодарными, чтобы отвергать все высокое и святое, мы оставляем основные вопросы жизни нерешенными, избираем себе в путеводители случай, переходим от одной толпы к другой, смеемся и плачем с ними для рассеяния, колеблемся и путаемся в лабиринте непоследовательности и противоречий.
Подвергнув себя первой крайности, мы пристаем именно к той толпе, к которой более всего влекут нас наши врожденные склонности и темперамент.
Если мы родились здоровыми и даже чересчур здоровыми, если материальный быт наш развился энергически и чувственность преобладает в нас, то мы склоняемся на сторону привлекательного и веселого взглядов.
Если воображение у нас не господствует над умом, если инстинкт не превозмогает рассудка, а воспитание наше было более реальное, то мы делаемся последователями благоразумного или одного из практических взглядов.
Если, напротив, при слабом или нервном телосложении мечтательность составляет главную черту нашего характера, инстинкт управляется не умом, а воображением, воспитание же не было реальным, — мы увлекаемся то религиозным, то печальным взглядами, то переходим от печального к веселому и даже привлекательному.
Если, наконец, воспитание сделало из ребенка старуху, не дав ему быть ни мужчиной, ни женщиной, ни даже стариком, или при тусклом уме преобладает воображение, или при тусклом воображении тупой ум, то выбор падает на ложно-религиозный взгляд.
Впоследствии различные внешние обстоятельства, материальные выгоды, круг и место наших действий, слабость воли, состояние здоровья и т.п. нередко заставляют нас переменять эти взгляды и быть поочередно ревностными последователями то одного, то другого. Если кто-нибудь из нас, сейчас при вступлении в свет или и после, переходя от одной толпы к другой, наконец остановился в выборе на котором-нибудь взгляде, то это значит, что он потерял всякую наклонность переменить или перевоспитать себя; это значит, он вполне удовлетворен своим выбором; это значит, он решил, как умел или как ему хотелось, основные вопросы жизни. Он сам обозначил и цель, и назначение, и призвание. Он слился с которой-нибудь толпою. Он счастлив по-своему. Человечество, конечно, немного выиграло приобретением этого нового адепта, но и не потеряло.
Если бы поприще каждого из нас всегда непременно оканчивалось таким выбором одной толпы или одного взгляда; если бы пути и направления последователей различных взглядов шли всегда параллельно одни с другими и с направлением огромной толпы, движимой силой инерции, то все бы тем и кончилось, что общество осталось бы вечно разделенным на одну огромную толпу и несколько меньших. Столкновений между ними нечего бы было опасаться. Все бы спокойно забыли то, о чем им толковало воспитание. Оно сделалось бы продажным билетом для входа в театр. Все шло бы спокойно. Жаловаться было бы не на что.
Но вот беда. Люди, родившиеся с притязаниями на ум, чувство, нравственную волю, иногда бывают слишком восприимчивы к нравственным основам нашего воспитания, слишком проницательны, чтобы не заметить, при первом вступлении в свет, резкого различия между этими основами и направлениями общества, слишком совестливы, чтобы оставить без сожаления и ропота высокое и святое, слишком разборчивы, чтобы довольствоваться выбором, сделанным почти по неволе или по неопытности. Недовольные, они слишком скоро разлаживают с тем, их окружает, и, переходя от одного взгляда к другому, вникают, сравнивают и пытают; все глубже и глубже роются в рудниках своей души и, не удовлетворенные стремлением общества, не находят и в себе внутреннего спокойствия; хлопочут, как бы согласить вопиющие противоречия; оставляют поочередно и то и другое; с энтузиазмом и самоотвержением ищут решения столбовых вопросов жизни; стараются во что бы то ни стало перевоспитать себя и тщатся продолжить новые пути.
Люди, родившиеся с преобладающим чувством, живостью ума и слабостью воли, не выдерживают этой внутренней борьбы, устают, отдаются на произвол и бродят на распутье. Готовые пристать туда и сюда, они делаются, по мере их способностей, то неверными слугами, то шаткими господами той или другой толпы.
А с другой стороны, удовлетворенные и ревностные последователи различных взглядов не идет параллельно ни с массою, ни с другими толпами. Пути их пересекаются и сталкиваются между собою. Менее ревностные, следуя вполовину нескольким взглядам вместе, образуют новые комбинации.Этот разлад сектаторов и инертной толпы, этот раздор нравственно-религиозных основ нашего воспитания с столкновением противоположных направлений общества, при самых твердых политических основаниях, может все-таки рано или поздно покол***** его.
На беду еще эти основы не во всех обществах крепки, движущиеся толпы громадны, а правительства, как история учит, не всегда дальнозорки.
Существую только три возможности или три пути вывести человечество из этого ложного и опасного положения.
Или согласить нравственно-религиозные основы воспитания с настоящим направлением общества.
Или переменить направление общества.
Или, наконец, приготовить нас воспитанием к внутренней борьбе, неминуемой и роковой, доставив нам все способы и всю энергию выдерживать неравный бой.
Следовать первым путем не значило бы ли искажать то, что нам осталось на земле святого, чистого и высокого? Одна только упругая нравственность фарисеев и иезуитов может подделываться высоким к низкому и соглашать произвольно вечные истины наших нравственно-религиозных начал с меркантильными и чувственными интересами, преобладающими в обществе. История показала, чем окончились попытки папизма под личиной иезуитства.
Изменить направление общества есть дело Промысла и времени. Остается третий путь. Он труден, но возможен: избрав его придется многим воспитателям сначала перевоспитать себя.
Приготовить нас с юных лет к этой борьбе — значит именно: "сделать нас людьми", т.е. тем, чего не достигнет ни одна наша реальная школа в мире, заботясь сделать из нас с самого нашего детства негоциантов, солдат, моряков, духовных пастырей или юристов.
Человеку не суждено и не дано столько нравственной силы, чтобы сосредоточивать все свое внимание и всю свою волю в одно и то же время на занятиях, требующих напряжения совершенно различных свойств духа. Погнавшись за двумя зайцами, ни одного не поймаешь.
На чем основано приложение реального воспитания к самому детскому возрасту? Одно из двух: или в реальной школе, назначенной для различных возрастов (с самого первого детства до юности), воспитание для первых возрастов ничем не отличается от обыкновенного, Общепринятого; или же воспитание этой школы с самого его начала и до конца есть совершенно отличное, направленное исключительно к достижению одной известной, практической цели.
В первом случае нет никакой надобности родителям отдавать детей до юношеского возраста в реальные школы, даже и тогда, если бы они во что бы то ни стало, самоуправно и самовольно назначили своего ребенка еще с пеленок для той или другой касты общества.
Во втором случае, можно смело утверждать, что реальная школа, имея преимущественной целью практическое образование, не может в то же самое время сосредоточить свою деятельность на приготовлении нравственной стороны ребенка к той борьбе, которая предстоит ему впоследствии при вступлении в свет.
Да и приготовление это должно начаться в том именно возрасте, когда в реальных школах все внимание воспитателей обращается преимущественно на достижение главной, ближайшей цели, заботясь, чтобы не пропустить времени и не опоздать с практическим образованием. Курсы и сроки учения определены. Будущая картера резко обозначена. Сам воспитанник, подстрекаемый примером сверстников, только в том и полагает всю свою работу, как бы скорее выступить на практическое поприще, где воображение ему представляет служебные награды, корысть и и другие идеалы окружающего его общества.
Отвечайте мне, положа руку на сердце, можно ли надеяться, чтобы юноша в один и тот же период времени изготовлялс выступить на поприще, не самими им избранное, прельщался внешними и материальными выгодами этого, заранее для него определенного, поприща и вместе с тем серьезно и ревностно приготовлялся к внутренней борьбе с самим собою и увлекательным направлением света?
Не спешите с вашей прикладной реальностью. Дайте созреть и окрепнуть внутреннему человеку; наружный успеет еще действовать; он, выходя позже, но управляемый внутренним, будет, может быть, не так ловок, не так сговорчив и уклончив, как воспитанники реальных школ; но зато на него можно будет вернее положиться; он не за свое не возьмется.
Дайте выработаться и развиться внутреннему человеку! Дайте ему время и средства подчинить себе наружного, и у вас будут и негоцианты, и солдаты, и моряки, и юристы; а главное, у вас будут люди и граждане.
Значит ли это, что я предлагаю вам закрыть и уничтожить все реальные и специальные школы?
Нет, я восстаю только против двух вопиющих крайностей <...>
Еще со времен языческой древности существуют два рода образования: общечеловеческое и специальное, или реальное.
В различных странах по мере временных, иногда случайных надобностей возникало и усваивалось более то университетское, или общечеловеческое, то прикладное, или специальное, направление воспитания.
Но ни одно образованное правительство, как бы оно ни нуждалось в специалистах, не могло не убедиться в необходимости общечеловеческого образования. Правда, в некоторых странах университетские факультеты почти превратились в специальные училища; но нигде еще не исчезло совершенно их существенное и первобытное стремление к главной цели — общечеловеческому образованию.
Имея в виду этот прямой, широко открытый путь к "образованию людей", для чего бы, казалось, им не пользоваться?
Для его бы не приспособить его еще более для нас, столь нуждающихся в истинно человеческом воспитании?
Но общечеловеческое воспитание не состоит еще в одном университете; к нему принадлежат и приготовительно-университетские школы, направленные к одной и той же благой и общей цели, учрежденные в том же духе и с тем же направлением.
Все готовящиеся быть полезными гражданами должны сначала научиться быть людьми.
Поэтому все до известного периода жизни, в котором ясно обозначаются их склонности и таланты, должны пользоваться плодами одного и того же нравственно-научного просвещения. Недаром известные сведения исстари называются humzniora, т.е. необходимые для каждого человека. Эти сведения, с уничтожением язычества, с усовершенствованием наук, с развитием гражданского быта различных наций, измененные в их виде, остаются навсегда, однако же, теми же светильниками на жизненном пути и древнего, и нового человека.
Итак, направление и путь, которым должно совершаться общечеловеческое образование для всех и каждого, кто хочет заслужить это имя, ясно обозначено.
Оно есть самое естественное и самое непринужденное...
Пирогов Н.И. Вопросы жизни. Морской сборник. 1856, июльская книга. N 9. С.559-597.
О дневнике старого врача вопросы жизни Пирогова
© Copyright: Дмитрий Саврацкий, 2010
Свидетельство о публикации №210122101160
Свидетельство о публикации №210122101160
Рецензии