Атаман... глава 2

Пойди спроси у бога сам!
 
…грамота московского «патриота» Прокопия Ляпунова, где в отношении казаков сказано: «Когда Бог даст Московское государство успокоится, тогда мы истребим этот злой народ»(1613 год).
 
- Дядьку, а почто в жизни всё так? – Богдан лежал на спине, покачивая босой ногой, закинутой за полусогнутую в колене другую ногу и, глядя на облако, похожее на зайца вдруг прервал тишину послеобеденного отдыха. Понятно, что он обращался к крестному, но тому показалось, что вопрос был адресован куда-то туда... в небо.
Есаул Василий Никитин, а для крестника просто «дядьку», слегка опешив, тоже сначала взглянул на небо. Через минуту, так ничего там и не увидев, перевел глаза на восьмилетнего казачонка, невозмутимо гоняющего из одного угла губ в другой травинку и не отрывающегося от постепенно меняющего свою форму облака. Ветер слегка трепал его выгоревший до белизны чуб, в тени которого на высоком лобике над чуть приподнятыми и такими же белесыми бровями пролегла темная, грязная от въевшейся дорожной пыли складка морщины. Они расположились на высоком правом берегу Дона. Путь был еще долог, да и жара донимала. А тут дорога через пустынную холмистую степь так близко подошла к берегу реки, к которой был удобный спуск для водопоя запаренных коней и рядом с ним к тому же раскинул свою серебристо зеленую на солнце крону столетний дуб. Его тень манила путников куда больше, чем желание пить или есть. Но одно другому не помеха. Напоив коней, перекусив немного и напившись вдоволь самим, они решили чуть передохнуть.      
- Бодька, ты чего это? Голову напекло что ль?
Мальчик, перевалившись на бок и опершись на локоть, посмотрел на дядьку снизу вверх и чуть обиженно уточнил:
 - Дядь, а дядь, ну почему вот так получается, а? Вот ты меня учишь все время – «на все воля божья», «Бог – есть любовь». А вот почему тогда так вышло? Тятька ходил с царем в поход на турка под Азов? Ходил. Погиб там? Да, люди говорят, что погиб. А почему ж тогда в прошлом годе пришли в наш городок царевы солдаты и мамку, и деда с сестренкой поубивали! За что? Ты ж говорил, что власть Богом над нами поставлена…
- Ах, ты вот о чём!  - начав перед этим собираться в дорогу, Василий опять присел рядом с крестником и, не выдержав взгляда лучистых синих глаз, отвел свои и стал смотреть в уходящую в жаркой дымке даль. Туда, за противоположный левый пологий берег батюшки Дона, который делал в этом месте долгую петлю и менял свое направление с юго-западного на почти строго западное. И нес свои тихие воды к морю, к Азову и к строящемуся по цареву указу новому порту Таган-Рогу. Вдоль берега видны были прибившиеся к отмели бревна, что сплавляли для этой стройки аж от самого города Воронежа. 
Он давно ждал этого разговора. Да только мальчик всё молчал. Молчал, когда  Василий снимал его подвешенного на пеньковой петле за ногу с яблони, растущей за куренем у плетня. Молчал, когда он, очнувшись, долго смотрел на опустевший от угнанного скота баз и догорающий осиротевший родной дом. Молчал и смотрел. Пока последний всполох не погас, унося в наступившую звездную ночь в дымном столбе искры надежды на то, что все происходящее неправда. Молчал, когда крестный хоронил его родных за оградой ограбленного и оскверненного насилием храма. Когда тот посадил своего крестника впереди себя на коня и, взметнув остывающий пепел городка, название которого унесли с собой погибшие, а выжившие, еще долго просыпаясь от ужаса воспоминаний в холодном поту, стараются скорей забыть. Нет, ситуация для Руси той поры довольно типичная, особенно южная граница – набег, грабеж, полон, после – пожар и пепел. Только вот враг пришел не с дикого поля… Не грязные и дикие калмыки и не татарва крымская или пришедшая с самого подножия кавказских гор. А пришел он с севера. Пришел карателем.
- Дядь… ну почему?
- Другие мы… Ну, не такие, как они… Понимаешь? – начал было Василий, но заметив непонимающий взгляд мальчика, бросился в разъяснения:
 Ты помнишь мужиков та баб, что из Московии от бояр да приказчиков к нам, на вольный Дон бежали? Ну, Митрича или этого… как его… Прохора кузнеца?
 Богдан, прищурившись, закивал своей русой головкой, вспоминая пришлых соседей односельчан.
- Вот и вспомни, какие они? Оружия никогда в руках не держали, покорные какие то, вялые до этого. А вот до сохи жадные. Готовы до темна в земле ковыряться и плотники отменные – не отнимешь. А вот настоящей, мужской, воинской работы не знающие. Помнишь, как Митрич себе чуть глаз не выбил, когда твой батько ему ружжо стрельнуть разок дал? – мальчик улыбнулся, вспомнив забавный и непонятный для него с детства знакомого с кремневым замком случай, когда взрослый человек так неуклюже со штуцером управлялся.
-  Так ты еще учти, что это те, которые не вытерпели ярма боярского! А теперь представь – какие же тогда там, на Москве остались?! Рабы!!
- Дядь, а почему мы, казаки, другие?
- Нет, не мы другие… Те же две руки, две ноги и одна буйна головушка, как и у всех. Жизнь у нас другая. Она и сделала из нас не степняка, не ляха, не татарина, не русского – казака порубежника. Вот видишь этот дуб кряжистый? Вишь – степь голая округ, да берег Дона крут. Не уцепись он в песчаник своими корнями, не раскинь крепкие,  кривые ветви в стороны, как бы держась за небо – свернули бы его ветры, выкорчевали, скрутили да и сломали… и пал бы он в низ, уподобившись тем бревнам, что движутся покорно человечьему желанью и течению реки к морю. А без него – воды реки подмыли бы берег и разлились округ, заболачивая луга и овраги. И исчезнут со временем под напором вод и пляж красивый, и буруны на плесе, и, возможно, само русло батюшки изменит своё теченье…
Нет, жизнь от этого не остановится, не прервется. Со временем и в тех болотах и прудах своя живность заведется, в камышах птица да рыба лиманная плодиться начнет. Но, то уже другая жизнь – не та, что он сейчас хранит своей гордостью и упрямством. Хочет дуб того или нет…
Есаул замолчал, как бы давая понять, что более говорить на эту тему он не намерен. А крестнику малому и того достаточно. Пусть сам учится думать.